Дни обид

Тик-так Тик-так Тик-так Очередной день. Очередные сборы. Девочка, внимая только лишь тиканью часов в мертвецки-тихой комнате, вплетает в длинные рыжие волосы белые ленты, стоя перед зеркалом. Изумрудно-зелёные глаза устало рассматривают отражение сквозь тонкий слой пыли на стекле: такое чувство, что огромные синяки под глазами не скроет никакой сон. Зашитая бровь, которую девочке разбили во время вчерашней перепалки, немного саднит. За окном чирикают без умолку птицы, и яркое солнце своими весенними лучами пытается проникнуть в комнату сквозь плотные тёмные шторы. За дверью слышится размеренный топот; он-то и заставляет юную девицу нервно вздохнуть. — Заплетаешь косы, Фрига? Молодец, — из-за раскрытой двери виднеется силуэт тучной взрослой женщины. — Мистеру Фелпсу не понравится твоя разбитая бровь… Ты должна прекратить вести себя как необузданный пацан. Вступаться в драки — совсем не монашеское дело. — Да, матушка, простите, — покорно опускает голову она, доплетая одну из двух кос. Белые ленты лежат на полу возле ног. Женщина недовольно качает головой, поглядывая на дочь, а когда дверь захлопывается, то Фрига абсолютно безэмоционально продолжает заплетаться. Вскользь думает о том, что сегодняшняя воскресная служба продлится до самого вечера, а ей бы всё-таки очень и очень хотелось погулять со своим лучшим другом. Ведь сегодня такая хорошая тёплая погода! Ей, конечно, нравится «тусоваться» в культе, особенно рядом с тем, кого любит, но всё же, пятнадцать лет не будут длиться вечность. Натянув на себя чёрную свободную юбку чуть ниже колена и белую блузку, Фрига решительно выходит из дома. Начинается новый день.

***

При выходе из церкви в полуденный перерыв, яркое солнце буквально слепит глаза; после холодного помещения нагретый воздух будто дух спирает. Перекинув рюкзак через плечо, Фрига сразу же отправляется, спустившись по лестнице, на задний двор, и не прогадывает: у тротуара, прямо на бордюре, сидит её друг. Голова его опущена, будто он чем-то опечален. Девочка неспешно подходит ближе, расплываясь в мягкой улыбке. — Кеннет. Тот сразу же реагирует на своё имя, плавно подняв голову. Улыбается в ответ. — Фрига. — Чего ты тут киснешь, чувак? — спрашивает девочка, кидая свой коричневый рюкзак рядом с Фелпсом. — Я тебя сегодня целый день не видела. Кеннет лишь приглашает её присесть поближе, похлопав ладонью рядом с собой. А после, снова опускает голову, уставляясь в песок под ногами. Фрига, не теряя времени даром, суетливо достает сигарету, быстренько прикурив: сейчас хоть мама не увидит. — Что с твоей бровью? — тихо спрашивает мальчик, даже не повернувшись. Девочка глубоко затягивается, выпуская в теплый воздух мая серый дымок никотина. — Вчера один урод назвал меня шлюхой, — ухмыляется. — Пришлось вмазать. Ну и подрались немного. А с тобой что? Глаза Кеннета грязно-зелёные, почти карие, но в солнечных бликах выглядят как чистые изумруды. Он смотрит на подругу, будто с потаённой надеждой; хочет, чтобы по глазам она сама прочитала в его душе все больные манускрипты. Его совсем не волнует сидение на земле в чёрно-белом красивом костюме: Фелпс всегда красиво одевается, особенно в воскресение. — Я… Я просто… Мне так страшно, Фри, — он сцепляет пальцы обеих рук между собой. — Иногда я думаю, что стану таким же, как и мой дед… отец. Стану таким же, как они — жестоким и беспощадным. Бить людей и… делать страшные вещи в церкви. Так же, как и они. Неужели такие ужасные гены не передаются по наследству; неужели их нет в крови? Фрига выкидывает потухший бычок и серьёзно смотрит на мальчика, полубоком развернувшись к нему. Сейчас он выглядит таким… милым и напуганным, отмечает про себя. — Нет. Ты не станешь таким, как твой отец или дед. Знаешь, почему? Потому что ты, Кеннет Фелпс, — хороший человек и мой лучший друг. И пока ты будешь моим лучшим другом — я буду спасать тебя. Что бы ни случилось. Я никогда не брошу тебя. На эти слова он ничего не может ответить. Только благодарно смотрит в горящую зелень девичьих глаз чуть прищурено, и берет одну из её рук в свою. Фрига смущённо улыбается, когда её костяшек нежно касаются мальчишеские губы, а затем в ответ слышит: — Спасибо, девчуля. Ты меня всегда так поддерживаешь, что я даже начинаю сомневаться в том, что достоин такого лучшего друга. Конечно, мне всего шестнадцать лет, а тебе пятнадцать, но кто знает, как дальше будет развиваться наша дальнейшая жизнь? Фрига ёжится от внезапно подувшего холодного ветерка, что немного приподнимает подол её черной юбки. — Пофиг. Просто не думай об этом. Я уверена, что дальше будет всё не так и уж плохо. Ой! Кстати… Девушка лезет в сумку, что-то там стараясь достать под заинтересованный взгляд Кена. И тот с удивлением видит в руках подруги новенький полароид! В жизни он ещё красивей, чем на картинках! — Вау! Круто! Настоящая камера! — блестят глаза мальчика, а девочка лишь тихо хихикает в ответ. — Хочешь сфоткаться? Я стащила его, пока предки не видели. — Спрашиваешь ещё! Конечно! Друзья долго кривляются перед камерой, пытаясь выбрать нужный ракурс, и в итоге из новенькой фотокамеры выскакивает фотография двух ребят: Кеннет показывает язык и два пальца, что обозначает «крутяк», а девочка рядом с ним просто улыбается, держа двумя руками полароид. Один глаз её прищурен, а улыбка до ушей слепит белизной даже через фото. … Именно на эту фотографию сейчас и наткнулся Трэвис Фелпс, копаясь в старинном барахле своей семьи на чердаке. В холодном помещении прямо под самой крышей, куда почти не проникает солнечный свет, он внимательно рассматривает этот снимок: уж чем-то привлёк он его внимание. Стирает пыль с выцветшей фотки, и вглядывается в лицо своего отца в молодости, которое он узнал сразу. А вот рядом с отцом… Неужели это… — … мать Эшли?