***
Лето 1941 года. Великобритания, графство Девон, город Чадли. Город был маленький – от силы несколько тысяч жителей. Невысокие, в один-два этажа, домишки, каменная башня церкви, железнодорожный вокзал, да и всё, собственно. Почти село, одним словом. Зато местность вокруг живописная. Дамблдор уверенно мерил шагами городские улицы. Именно здесь, в этом городке, жил с недавних пор Великий волшебник Николас Фламель, и Дамблдор направлялся именно к нему. Вообще было странно, что столь именитый человек поселился здесь, в такой глуши. Ему по статусу полагалось жить минимум в поместье, а не в какой-то лачуге, даже не подключённой к каминной сети. Может быть, он боялся? Да вряд ли. Кроме самого Геллерта, бояться Фламелю было некого, а Геллерт в открытую в Англию не сунется. К тому же... Дамблдор остановился, глядя на дом. Нет, лачуга – это всё-таки чересчур. Вполне приличный дом, получше, чем был у него самого в Годриковой Впадине. Дверь скрипнула, и на пороге показался Фламель. В совершенном дезабилье – на нём была лишь лёгкая расстёгнутая рубашка и подвёрнутые фланелевые штаны. Таким Дамблдор его видел впервые, даром что прожил в его поместье несколько лет. Что-то изменилось. – А, Альбус, – прошамкал Фламель, зевнул и лениво протёр глаза. – Ну заходи, раз пришёл. Дамблдор зашёл. Внутри было темно, душно и слегка не прибрано. Видно было, что хозяин за своим домом не очень-то и следит. И это тоже было плохим знаком. Волшебник уровня Фламеля мог привести дом в идеальное состояние двумя взмахами палочки, не полагаясь ни на каких эльфов. С ним, определённо, что-то творилось. – Перенель в отъезде, – произнёс Фламель, отвечая на невысказанный вопрос. – Решила, знаешь ли, посетить могилы потомков. Выпьешь? Не дожидаясь ответа, Фламель направился в большую комнату и начал рыться где-то за перегородкой. Дамблдор осторожно заглянул туда: алхимик осторожно доставал из ящика тёмную запылённую бутылку, которой было на вид не меньше века. – Погодите-ка, академик, – нахмурился Дамблдор. – Я к вам не пить пришёл. – Ну так не пей, – пожал плечами Фламель, выходя из-за перегородки и пододвигая к себе кресло. – Да почему вы вообще?.. Фламель поглядел на него строго и печально, и он не договорил. – Отстал я, Альбус. Отстал от мира, прав был дружок твой. – Вы что, устали от бессмертия? – осторожно уточнил Дамблдор. В людях он немного разбирался, однако происходившее в голове Фламеля представлял довольно плохо. Психика тех, кто прожил несколько сотен лет, отличается от психики обычного человека, а должного опыта у него не было. И ни у кого не было. Таких волшебников на всей Земле можно было пересчитать по большим пальцам рук. – Нет, от бессмертия я не устал, – прокряхтел Фламель, устраиваясь поудобнее. – Ты что думаешь, мне жить надоело? Нет, жить я люблю. Здесь иное. Представь, что ты всю свою жизнь занимался каким-то делом. Учил других, управлял страной, строил волшебные школы... и так все пятьсот лет. Дамблдор, внимательно слушая, постучал палочкой по бутылке. Пробка аккуратно выкрутилась, вино полилось в бокалы. – А потом – раз! – приходит к тебе какой-нибудь молодой выскочка. И говорит: подвинься, старикан, я твоё место займу. И занимает, и делает твою работу. И ты видишь, что у этого выскочки получается как бы даже не лучше, чем у тебя. И ты стоишь и не понимаешь, что теперь делать тебе. Понятно объясняю? – Замечательный пример, – солидно кивнул Дамблдор. – Я только не понял, к чему он. – А! – с досадой махнул рукой Фламель. – Я был Великим волшебником Франции. Я был попечителем и спонсором академии Шармбатон. Я помогал создавать Конфедерацию и затем говорил там от имени своей страны. Я думал, что справляюсь со всем этим неплохо – не идеально, но неплохо! – А потом пришёл Геллерт.... – А потом пришёл он, – согласился древний алхимик и повертел бокал в руках. – Чего стоили все мои усилия, если теперь нет Франции? Плохо я, значит, старался все эти сотни лет – и с Конфедерацией, и со страной. Все хорошо, что хорошо кончается – да, это так. Но верно ведь и обратное!.. – Не перегибайте, ака... – Дамблдор закашлялся. – Всё не так плохо. Франция существует, и вы вновь вернётесь на свои посты... когда мы вернём ей независимость. Ошибки можно – и нужно – исправлять. – А толку? – как-то по-старчески тяжело спросил невесёлый Фламель. – Ты не понял, Альбус. Я уже ошибся. Я ошибался на протяжении всех этих веков, раз довёл страну до оккупации. Думаешь, это можно исправить? Думаешь, вернул независимость – и всё, давай, Николас, сиди дальше в своей МКМ? А ещё через сто лет придёт новый Геллерт – и всё повторится по новой, да?.. – Обычно учитель утешает своих учеников, а не наоборот, – Дамблдор слегка улыбнулся. – Не думаю, что могу сказать вам что-нибудь, чего вы сами не понимаете. – И это, думается мне, верно. С собой я как-нибудь разберусь, это не твоя забота. Давай лучше о тебе поговорим. Ты, значит, хочешь, чтобы я вернулся и продолжил сражаться с Геллертом. – Нет, – улыбка Дамблдора стала шире. Фламель удивлённо поднял брови. – Я хочу, чтобы вы научили меня тому, что позволит мне победить Геллерта. – Если ты не забыл, Альбус, я ему проиграл, – едко заметил алхимик. – Тренер не обязан уметь то, что умеет его ученик, – Дамблдор развёл руками. – У вас опыт шести веков. Мне же не нужна боевая магия или мощные артефакты. Мне нужен... козырь в рукаве. – Да если бы у меня самого был такой козырь!.. Фламель внезапно оборвал себя и над чем-то крепко задумался. Дамблдор, пригубив херес (херес был отличный, но он не любил спиртное), терпеливо ждал. – Можешь попробовать с русскими связаться, – хмуро начал алхимик. – Есть у них там кое-кто... Дамблдор не без интереса выслушал рассказ о первых членах Синклита, но был вынужден покачать головой. – Я боюсь, ради одной лишь моей просьбы они на такое не пойдут. – Не пойдут, – медленно согласился Фламель. – Ладно, тогда остаётся только одно. Я попробую к завтрему связаться с одним своим знакомым, у него хватает всяких... козырей. Но если он не захочет, то никак. Ты в гостинице остановился или у меня переночуешь? – Уже выгоняете, академик? – Завтра в это же время, – ответил тот, с трудом вставая с кресла. – Приходи. Всё сам увидишь. ...И завтра в это же время Альбус Дамблдор уже стоял у дома Фламелей. Дверь была не заперта: он вошёл. На первом этаже никого видно не было, но зато со второго явственно тянуло магией и доносились приглушённые голоса. Поднявшись по лестнице (и стараясь скрипеть как можно громче), Дамблдор вежливо стукнул в дверной косяк. – Да заходи ты, – раздражённо бросил из глубины невидимый отсюда Фламель. – Вот, явился-таки ученик... – Я вижу, – спокойно подтвердил чей-то голос. Дамблдор переступил через порог и замер – такое впечатление произвёл на него знакомый Николаса Фламеля. Это был молодой, лет двадцати пяти, человек, выше среднего, со снежно-белыми длинными волосами и в белой же мантии. Он присутствовал здесь не во плоти – Дамблдор сперва даже подумал, что перед ним стоит призрак. Технически это и был призрак, но сие отнюдь не означало, что этот человек умер. Просто его тело находилось... где-то ещё. Выход из физического тела – одно из направлений магии разума. Не особенно популярное, не особенно известное, но существующее. В Уагаду, насколько помнил Дамблдор, что-то такое преподавали. Однако этот волшебник отличался от любого волшебника Земли, и отличался сильно. – Это Медариэн Белый, один из лучших чародеев Парифата, – представил его Фламель, одетый в этот раз по всей форме. – Профессор Спектуцерна и Ингредиора, лауреат премии Бриара первой степени. Дамблдор улыбнулся и приподнял шляпу. – Парифат – один из миров за Кромкой, – полуутвердительно произнёс он. – Но я не знаю, что такое Спектуцерн и Ингредиор. – Это означает, что я великий телепат и телекинетик, – весело сказал Медариэн. – Не сочтите за нескромность. Дамблдор хмыкнул. Да нет, какая тут нескромность. Определить силу чародея по его тонкому телу – по ауре – можно лишь приблизительно, фактически на глазок определяя насыщенность и размер духовных узлов и линий. У студента магической школы это сплетение тонких и довольно бледных нитей. У Великого волшебника – сеть ярких и бурных рек, покрывающих ауру. А у Медариэна магии было столько, что за ней совершенно скрывалось всё остальное тонкое тело. Он был на голову выше даже сильнейших чародеев Земли – Фламеля, Сингха, Гриндельвальда. А самого Дамблдора он превосходил настолько, насколько сам Дамблдор превосходил какого-нибудь волшебника средней руки. Того же Спенсер-Муна, к примеру. Если Синклит был собранием Великих волшебников, то Медариэн вполне заслуживал титул Величайшего. И лет ему, конечно, было не двадцать пять, а хорошо так за двести. – А я вас нигде прежде не мог встречать? – неожиданно спросил Дамблдор, у которого в голове вдруг забрезжил какой-то смутный полусон-полувоспоминание. – Всё может быть, – всё так же бодро продолжил иномирный чародей, – всё может быть. Но сейчас мой хороший приятель Николас в общих чертах рассказал мне о вашей просьбе, и я решил помочь. Я научу вас некоторым умениям из нашего мира. Он засмеялся и тряхнул головой: – Иначе и быть не могло, правда? Ведь помогать в борьбе с Тёмными Властелинами – это моя работа!.. Зима 1941 года. Германия, рейхсгау Штирия, область Зальцкаммергут, «Альпийская крепость». Нурменгард. «Альпийская крепость», предназначенная для разработки, испытания и производства нового оружия, для хранения сокровищ и предметов искусства. Именно здесь было средоточие всех нацистских секретов, именно здесь была ставка соратников Гриндельвальда, именно здесь, в крайнем случае, должна была найти спасение руководящая верхушка Рейха. Ещё тут была тюрьма для волшебников, но вот эта функция являлась всё-таки далеко не основной. И сегодня, морозным зимним днём, Альбус Дамблдор стоял здесь, привалившись спиной к стволу раскидистого дерева, и сосредоточенно щёлкал фотоаппаратом. Этих фотографий уже хватило бы, чтобы, к примеру, навести на Нурменгард стратегические бомбардировщики, но всё же он надеялся на большее. Дамблдору нужен, позарез нужен был информатор. Даже не столько ему, сколько Конфедерации. Захватив пленного, можно было разрешить окончательно непонятные пока загадки и снять наконец все вопросы по деятельности Геллерта. И превратить наконец подозрения – в доказанный факт! Кого-нибудь из высоких чинов захватить получилось бы едва ли, но это было и не нужно. Нурменгард был настолько засекречен, что даже последний уборщик в нём стал бы бесценным кладезем информации. Хотя как раз уборщиков там, кажется, не было. На месте Гриндельвальда Дамблдор бы вообще свёл к минимуму обслуживающий персонал. Магия, знаете ли, многое может. Крепость, как стало ясно за несколько дней наблюдения, служила, помимо прочего, сборным пунктом и тренировочной базой для специальных батальонов СС. Солдаты этих батальонов оставались пока самой главной загадкой: Дамблдор успел их увидеть и понять, что служат там совсем не обычные люди. С одной стороны, их возможности выходили за пределы магловских, с другой... на волшебников они тоже походили слабо. И вот одного из этих «необычных людей» неплохо бы было... изъять. С этой целью он и торчал здесь вот уже третий день, наблюдая за крепостью. Не в буквальном смысле крепостью, конечно. Это был целый горный комплекс, включавший в себя полигоны, склады, казармы, целую сеть альпийских пещер и, собственно, башню Нурменгард. Там располагался центр управления всем комплексом. Охранялось всё это более чем хорошо, тут поработали профессионалы своего дела. Патрули, вышки с прожекторами и минные поля. Пулемёты, зенитные орудия и два горно-егерских полка прикрытия. И, разумеется, магия. Волшебством тут всё было укутано плотно, в несколько слоёв. Нечего было и думать об аппарации или создании портала. Вообще колдовать тут надо было как можно меньше. Но Дамблдор всё-таки не зря считался Великим волшебником, и с Дезиллюминационным заклинанием и ему подобными чарами у него всегда было хорошо. К тому же он был из Англии – а волшебников Англии можно много в чём упрекнуть, но вот по части следящих чар равных им в мире не было. Даже колдовство Геллерта, который тут явно постарался, уступало всевидящему Надзору. А если есть действие, есть и противодействие. Любой объект крупнее птицы отслеживался и – при нужде – уничтожался, но Дамблдору всё же удалось проникнуть в строго охраняемую зону. И даже расположиться там с относительным комфортом. Конкретно сейчас он находился на крутом берегу высокогорного озера Топлиц. Вид отсюда открывался превосходный – заснеженные склоны гор, заснеженные деревья, снег, снова снег... Ну, может, и не такой превосходный, не лето же. На снег Дамблдор за эти дни насмотреться успел. Само озеро по географическим меркам было, скорее, озерцом. Вряд ли больше того, что у Хогвартса. Но его труднодоступность делала Топлиц хорошим объектом для... различных целей. Например, для испытаний торпед и глубинных бомб. Или, как сейчас, для тренировки подразделений из состава специальных батальонов СС. На берегу – высоком, обрывистом берегу, стоял взвод солдат, которые сноровисто снимали с себя и аккуратно укладывали прямо на снегу одежду. Взвод прибежал сюда буквально минуту назад, старший офицер отдал приказ, и бойцы теперь готовились сигануть в озеро, затянутое тонким льдом. Сигануть с высоты не меньше чем в сто футов. Зимой. В одних плавках. Потом им предстояло пересечь это озеро из конца в конец – под водой! – и забраться наверх по почти отвесной скале. – Кого ты вырастил, Геллерт? – пробормотал волшебник. Он всё это знал, потому что видел уже не в первый раз. Взвод был далеко не первым и не последним. Солдаты тут бегали и вчера, и сегодня, и ночью... и завтра тоже будут бегать. Хотя, может, и не будут. Если у него всё получится... Бойцы один за другим начали прыгать в воду – красиво, вниз головой, как учили. Никакой олимпийский спортсмен не прыгнул бы туда, навстречу корке льда и стволам затонувших деревьев. Никакой олимпийский спортсмен не рискнул бы нырять при такой температуре воды. Никакой олимпийский спортсмен не смог бы проплыть два километра туда и обратно под водой. Но для этих сынов Рейха такой заплыв был лишь ежедневной разминкой. Гауптштурмфюрер второго специального батальона СС Михаэль Дорр поглядел на секундомер на запястье. В своё время он одолел эту дистанцию за девять с половиной минут – совершенно великолепный результат. Сам Хирт не ожидал, что его творение так хорошо себя проявит. Теперь целью гауптштурмфюрера было добиться такого же результата от своих подчинённых. Он ещё раз поглядел на запястье, проверяя своё чувство времени: сорок две и шесть десятых секунды. Его внутренние часы говорили то же самое. Гауптштурмфюрер Михаэль Дорр был человеком, безупречным во всех отношениях. Сверхчеловеком. И когда его интуиция внезапно взвыла, предупреждая об опасности, гауптштурмфюрер не думал, резким рывком уходя на несколько метров вправо. Но он не видел опасность и не видел её источник, и это его подвело. Сверху, из ниоткуда, свалилась широкая металлическая сеть. Она задела офицера лишь краем, но тут же, словно живая, метнулась и опутала его. Гауптштурмфюрер только и успел выставить вперёд руки. Дамблдор, стоя невидимкой в сорока футах от него, чуть улыбнулся... И улыбка мгновенно сошла с его лица, когда офицер, вцепившись мёртвой хваткой в проволоку, стал раздирать её. Частая сеть была сделана из прочнейшей зачарованной стали и корония, что блокировал всякое сотворение магии. Порвать её вот так, пальцами, не сумел бы ни волшебник, ни сильнейший из маглов. Но офицер-эсэсовец рвал, оставляя на металлических нитях кровавые следы. Голова его крутанулась туда-сюда – и Дамблдор, не медля, отправил в гауптштурмфюрера мощнейшее Оглушающее заклинание. Своё ошибку он понял тут же. Заклятие лишь опалило форму да слегка оттолкнуло почти освободившегося офицера, в то время как тот успел заметить, откуда пришёл удар. И, как внезапно обнаружил Дамблдор, солдаты Рейха в скорости реакции ничуть не уступали ему, с его темпофлекторными чарами. И растерялся на полсекунды: это было очень неприятное открытие. Потому что он не ожидал такого. Магл – в одиночку – не мог быть противником для волшебника, ибо такова суровая правда жизни. Альбус Дамблдор ни в коем случае не был снобом или маглоненавистником, но при прочих равных магл, хоть рыцарь, хоть спецназовец, не может противостоять сколь-нибудь обученному чародею. Были, разумеется, некоторые особые случаи – можно вспомнить ту же инквизицию, – однако они оставались именно что особыми случаями. Так что Дамблдор, даже зная, даже видя собственными глазами необычность этих солдат, всё-таки недооценил их возможности. Он знал, что справится почти с любым человеком, волшебником или нет, и продолжал подсознательно воспринимать их как обычных простецов... ну, чуть более сильных и выносливых, с небольшими магическими способностями... Но когда сила, быстрота и выносливость вырастают не на проценты, а в разы, когда появляется какое-то сопротивление магии... нет, недооценка тут критична. Простецом такого человека называть уже никак нельзя. Гауптштурмфюрер пронёсся вихрем, преодолев полсотни футов за секунду. Дамблдор материализовал между собой и ним кирпичную стену – и то был нормальный красный кирпич, квазиреальный, конечно, но ничуть не уступающий по прочности реальному! Гауптштурмфюрер разбил стену буквально походя, просто врезавшись в неё всем телом. Дамблдор в последнее мгновение успел сотворить магический экран – сферу высших Щитовых чар, пробить который кулаками получилось бы вряд ли. Но офицер, ничуть не замедлившись, на бегу выхватил кинжал – четырёхгранный кинжал войск СС, и воткнул прямо в защитное поле! Дамблдор ошеломлённо уставился на точку соприкосновения. По лезвию кинжала бежали красные молнии, офицер-эсэсовец явно прилагал значительные усилия, чтобы проткнуть сферу... и у него получалось! Это было какое-то заклинание, нейтрализующее магические барьеры; и хотя у гауптштурмфюрера не хватало сил, чтобы вот так сразу продавить чары Великого волшебника, но ещё секунда, и... Произошло сразу две вещи: во-первых, Дамблдор, вытянув руку с палочкой вверх, ракетой взмыл в воздух; во-вторых, офицер, влив в своё заклинание больше сил, наконец продавил защитное поле. Дамблдор не умел летать: Левитационные чары не позволяли левитировать самого себя, тут требовалась другая методика; но вот высоко подпрыгнуть и медленно приземлиться было вполне возможно. Но он не успел. Он был в тридцати футах над землёй, когда в щиколотку вцепились стальные пальцы, сдавливая и ломая кости. Гауптштурмфюрер рванул его вниз и всадил свой зачарованный кинжал Дамблдору в левое колено. Боль была адской. Должна была быть. Дамблдор, опытный окклюмент, заблокировал болевые ощущения совершенно рефлекторно, инстинктивно – так телекинетик ловит пулю, – но удерживать в воздухе ещё и тяжеленного солдата было невозможно, и они камнем полетели вниз. Перед самым падением он всё-таки сумел уплотнить воздух под собой. Эсэсовец, отлепившись от него мгновение назад, мягко приземлился рядом на обе ноги. Его голубые глаза сверкнули, и Дамблдор понял, что сейчас умрёт. – Дуро!.. – выкрикнул он, выставив ладонь вперёд. – Камень! Это было его первое заклинание, которое он сотворил в шесть лет, добравшись до отцовской волшебной палочки. Дамблдор был мастером-трансфигуратором, и превращать он умел как никто. И в этот раз он вложил в удар всю свою мощь. Гауптштурмфюрер метнулся к нему быстрее молнии, и кинжал тускло блестел в его руке. Ему надо было преодолеть всего какой-то метр... но магия оказалась быстрее. Плоть стала камнем меньше чем за мгновение: статуя больно ударилась в Дамблдора, и каменное лезвие упёрлось куда-то в подреберье. Дамблдор выдохнул – с трудом, но облегчённо. Всё столкновение заняло секунд семь, не больше – с такой скоростью всё происходило. Он победил. Разумеется. Иначе не могло быть. А вот если бы на его месте оказался кто-нибудь другой... какой-нибудь чародей послабее, вовсе не знающий о невероятных способностях этих суперсолдат... Дамблдора пробрала дрожь. Геллерт знал, на что делать ставку. Однако пора уходить отсюда. Его несвоевременное колдовство не могло не привлечь внимания, и это значит, что очень скоро здесь появится много недружелюбно настроенных людей. В том числе и таких же суперсолдат – и с ними сталкиваться ему не хотелось, он с одним-то еле справился. Но хоть не сам Геллерт: его в Нурменгарде сейчас не было, это Дамблдор знал наверняка. С онемевшей левой ногой, конечно, не подвигаешься... а если и подвигаешься, то как бы потом без ноги не остаться. Дамблдор не хотел даже думать о том, что зачарованное оружие могло сделать с его коленом. Однако именно на такой случай и существовал путь отхода. Осторожно, стараясь вообще никак не задействовать левую ногу, волшебник пополз к берегу. Тут было всего... ну да, сорок футов. Они дрались у самого края. Заглянув вниз, он увидел приличных размеров полынью с обломками льда вокруг. Вода в полынье была тёмная, сине-серая, и отражение берега в ней было нечётким, смутным. Но оно хотя бы было. Дамблдор подманил к себе статую движением палочки и крепко её обхватил. Он не хотел прибегать к такому способу, но остальные Геллерт заблокировал. Геллерт тоже был Великим волшебником. И, перевалившись через край обрыва, Дамблдор ухнул вниз, головой вперёд. Ему надо было увидеть себя в воде, увидеть своё отражение, потому что без этого магия бы не сработала. Безо всякой страховки волшебник, упавший со стадвадцатифутовой высоты, влетел в озеро, держа в объятьях тяжёлую каменную статую. Не раздалось ни единого плеска, не возникло ни малейшего колебания на воде. Дамблдор исчез в озере Топлиц бесследно. ...Чтобы через несколько минут буквально вывалиться из большого ростового зеркала в своём хогвартсовском кабинете, за сотни миль от «Альпийской крепости». Посылая Патронуса с сообщением для Диппета, Дамблдор краем сознания подумал, что сначала всё-таки придётся заняться пленённым офицером. Оборотить трансфигурацию вспять без ущерба для человека можно в течении двух суток, а вот ногу ему лечить будут точно не одну неделю... ...Через полмесяца колдомедикам в Святом Мунго удалось собрать колено заново. Через месяц Альбус Дамблдор встал на ноги. Но шрам в виде схемы лондонского метро остался с ним на всю жизнь. Зима 1941 года. Германия, рейхсгау Зальцбург, концентрационный лагерь «Оберзальцах». Стальное лезвие скальпеля пошло сквозь плоть, аккуратно перерезая сухожилия и связки. З/к №10269 (не то румынский цыган, не то польский еврей), руки и ноги которого были привязаны к металлу стола толстыми каучуковыми жгутами, даже не дёрнулся. – Чистота крови – великая вещь, – сказал Геллерт Гриндельвальд, окончательно отделяя пласт кожи и небрежно бросая на пол. Обнажённая грудная клетка человека быстро поднималась и опускалась; чёрные глаза в лихорадочно-немом ужасе следили за движениями волшебника. – С самого рождения мы несём в себе гены наших предков, хорошие и плохие, и передаём их нашим потомкам. Не возникает сомнений, что дефективные линии наследственности должны исчезнуть – ибо теперь, когда мы глубоко проникли в тайны собственного организма, в естественной эволюции больше нет нужды. Человечество не должно расплачиваться за неполноценность своих предков! О нет, теперь каждый от рождения должен обладать как можно более лучшим набором возможностей; по крайней мере, физических. Скальпель опустился, прошёл по грудине и передней части рёбер. Обычный инструмент такого бы сделать не смог, но лезвие в руке Гриндельвальда резало костную ткань как бумагу. – Единственный вопрос: как избавиться от дефектов? Август, я всецело одобряю программы «Лебенсборна», но евгеника – способ слишком медленный. А генетическая модификация даёт результат сразу. – Хм, я позволю себе напомнить, что процесс этот пока что чрезвычайно трудоёмкий, – раздался тихий голос сзади. – Гроссмейстер, вы закончили? – Почти, – ответил тот, быстро, хотя и слегка неловко, делая надрезы в мышцах. Грудные, зубчатые, мышцы живота. Маленькие, едва ли дюймовой длины, разрезы крест-накрест. Тут главное – не коснуться кости, время для разделки ещё не пришло... Отложив скальпель, Гриндельвальд взял провода, подсоединённые к какому-то непонятному сооружению в центре комнаты. Сама комната была не самой большой: метров семь в длину и примерно четыре – в ширину. Высокий потолок, мощные электрические лампы, большая двойная дверь с круглыми окошками; напротив двери, у стены, стоит несколько металлических столов. За одним как раз работал Гриндельвальд, на другом были старательно разложены всякие инструменты: отточенные ножи и ланцеты, блестящие клещи и щипцы разных размеров, шприцы и колбы с загадочным содержимым, горелка вроде газосварочной, небольшая электропила и много чего ещё. Был и ещё один стол; гораздо более широкий и удобный, он напоминал кровать с выемками для головы и конечностей. Около него колдовал лысеющий человек средних лет, облачённый в белый халат. А рядом и стояло то самое непонятное устройство: здоровенный металлический ящик; на нём – большой, длиной в человеческий рост, толстостенный резервуар вроде аквариума; у одной из сторон аквариума – странный механизм, не то электромотор, не то дизельный двигатель. Хотя на самом деле механизм не являлся ни тем, ни другим. Все семь проводов выходили именно из него, и каждый провод заканчивался тонким острым электродом. Гриндельвальд вернулся к распластанному на столе человеку и воткнул электроды в надрезы на теле; один из них он подключил прямо к сердцу, через вырезанное в грудной клетке отверстие. От человека донёсся какой-то едва слышный скрежет; глаза его раскрылись широко-широко, веки судорожно затрепетали. – Замечательно, – хлопнул в ладоши Август Хирт, отходя от своего стола-кровати. Там тоже лежал обнажённый человек – не худой и измождённый, как у Гриндельвальда; напротив, этот был крепким и мускулистым здоровяком. Наголо выбритый череп здоровяка позволял увидеть треугольный вырез в лобной кости. – Нравится? – спросил Хирт, нажимая на механизме какие-то кнопки. В ящике что-то зашумело и аквариум стал заполняться густой зеленовато-жёлтой жидкостью... или даже, скорее, взвесью какого-то вещества. – Август, вы – гений, – однозначно ответил Гриндельвальд, оглядывая тело здоровяка. – Мои попытки по сравнению с этим выглядят жалко. Вы помните, тогда, в Нью-Йорке... – Хм, конечно, – без ложной скромности согласился чародей-вивисектор. – Если отнять магическую силу у одного человека, чтобы передать её другому, ничего хорошего получиться не может. А если отнять у нескольких, то выйдет форменное чудовище. Оно и вышло. – Увы, в хирургической магии я дилетант, – развёл руками в резиновых перчатках Гриндельвальд и улыбнулся той улыбкой, которой умел улыбаться только он. За его спиной дёрнулось тело подопытного с воткнутыми в него электродами. – Тогда мы не имели вас. – Не хирургической магии, Гроссмейстер, – строго произнёс Хирт. – Хм. Хирургия предполагает работу с физическим телом. Я это тоже умею, но в данный момент речь идёт о магии души... магии духа. Гром и молния, не знаю, я не лингвист! Суть в том, что для увеличения магической силы необходима сложнейшая операция на тонком, астральном теле! Просто добавить чужую магию – это то же самое, что пришить человеку ещё две руки и ждать, что он станет в два раза сильнее! – Да-да, – кивнул Гриндельвальд, с трудом сохраняя внимательность на лице. Он всё это знал, но Хирта было уже не остановить. – Необходимо уплотнить чакры, нарастить нади (духовные линии, если вы незнакомы с индийской терминологией!), добиться правильной их работы и исключить возможность последующего отторжения тонким телом!.. И, хм, всё это окажется совершенно бесполезным, если сам человек... – Бак заполнился, – сказал Гриндельвальд и нажал ещё несколько кнопок. Опоры стола с лысым здоровяком вытянулись, стол поднялся и перевернулся, опрокидывая тело прямо в аквариум. В воздух поднялось почему-то облако пара; загудели мощные вентиляторы. – Хм, Гроссмейстер, давайте. Пора начинать. – Хирт склонился над пультом управления и с усилием повернул красный изогнутый рычаг. Геллерт Гриндельвальд взял со стола шприц с какой-то прозрачной жидкостью и аккуратно ввёл её своему подопытному. Немного помедлил – должно было пройти примерно полминуты, чтобы стимулятор подействовал в полную силу – и примерился к увесистому молотку. Хирт неодобрительно поджал губы. Стимулятор делал две вещи: обострял до предела чувствительность нервной системы и препятствовал потере сознания подопытного. Гриндельвальд, с силой опуская молоток, дробил суставы человека, последовательно, один за одним, не пропуская ничего. Фаланги пальцев, запястье, локоть, колени, голеностоп – всё ломалось с противным звучным хрустом. Человек, надёжно удерживаемый Парализующим заклинанием, мог только судорожно дышать и пучить глаза от страшной боли. Аквариум завибрировал и зашипел, когда в механизм, запуская его на полную мощность, хлынули потоки маны. Мана насыщала густую взвесь, и та начинала светиться. Тело, сброшенное туда, почти совершенно скрылось за клубящимися частицами и струями пара. – Пошло преобразование, хм... – крякнул Хирт, внимательно наблюдая за процессами в биомагическом реакторе, его шедевральном детище. Сейчас там, за кварцевым стеклом, шли сложнейшие химические и алхимические реакции, живая плоть распадалась и собиралась вновь. Малейшая ошибка – и вместо сверхчеловека на выходе получится куча протоплазмы. Гриндельвальд, покончив с суставами, отложил молоток и взял дисковую пилу. З/к №10269 с диким ужасом в глазах смотрел, как волшебник подходит к нему и как начинает крутиться зубчатый диск. Сейчас каждый нерв его, каждый рецептор работал на сто сорок процентов, передавая и усиливая все ощущения, все чувства. Яркий электрический свет буквально резал глаза, металл стола превратился в лёд, а стук шагов явственно давил на барабанные перепонки. Но он этого даже не замечал, ибо по сравнению со всем прочим это были просто незаметные неудобства. Диск коснулся раздробленной коленной чашечки; пронзительно завизжало, кровь брызнула фонтаном. Двигаться человек по-прежнему не мог. Хирт что-то внезапно спросил; Гриндельвальд, не расслышав, лёгким жестом руки приглушил визг и вопросительно посмотрел на Хирта. – Манаформаторы ещё не готовы? – повторил тот. – Мне кажется, или я слышу в вашем голосе недовольство? – вкрадчиво осведомился Гриндельвальд, сноровисто отрезая от человека неравные куски. Вместо левой ноги уже была коротенькая культя с жёлто-серой костью по центру и страшными ошмётками плоти вокруг. Тёмно-багровая кровь текла по столу и капала на пол. – Создать рабочий манаформатор, Август, не проще, чем вашу машину. Но вы – гений. – А ваши техномаги – нет, – не без довольства закончил Хирт, не отрываясь от своего реактора. – Хм! Гроссмейстер, вы же понимаете, что на этой магии крови мы по-настоящему массового производства создать не сможем. Либо манаформаторы, либо Накопители, никак иначе. А куда, кстати, идут лагерные Накопители? – На производство, – отрезал Гриндельвальд, не глядя на Хирта. – Энергия не только вам нужна. – Хм! – обиженно сказал вивисектор. – Хорошо, я вас понял. Будем работать по старинке, так и быть. Но почему вы сейчас не воспользуетесь Круциатусом? – Я знаю, что ваши ассистенты его не используют. Мы же не садисты какие-нибудь, мы не хотим и не будем наслаждаться ничьей болью, – Гриндельвальд равнодушно поднял и швырнул на пол отпиленное предплечье. – Нам просто нужна энергия, и мы делаем то, что должны сделать. Был бы способ попроще, мы обошлись бы без этих операций. – Гроссмейстер, вы, хм, не ассистент. Вы достаточно могучи, чтобы не быть скованным подобными ограничениями. Но ваша палочка лежит на столе. Геллерт Гриндельвальд сдвинул брови. К Хирту он стоял боком, и тот этого увидеть не мог. – Знаете, Август, я бы мог вообще не появляться здесь, – сообщил он тоном ещё более вкрадчиво-сладким. Недовольство, скрываемое за ним, нельзя было не почувствовать. – Но я здесь, работаю за этим столом. Как вы думаете, почему? Хирт задумался, глядя на аквариум. Взвесь в аквариуме частью осела и упорядочилась: тело в нём теперь можно было разглядеть. Точнее, то, что от него осталось. А остался буквально скелет с остатками плоти. Отслоились и растворились сосуды и мышцы, рассыпались хлопьями органы, растаяло сердце. Невредимым там был лишь мозг – серое вещество в просверленной черепной коробке. – Вулнера санентур, – в очередной раз пробормотал Гриндельвальд, проводя ладонью над спилами конечностей. Сейчас, на середине процесса, меньше всего нужно было, чтобы заключённый умер от кровопотери. – Вулнера санентур... Чародей-биомаг хмыкнул и вновь склонился над пультом. Начиналась основная фаза. Гриндельвальд отложил пилу, очистив диск ещё одним лёгким жестом, и опять поглядел на стол с инструментами. Взял горелку и мягко придавил запальный рычаг. Из трубки ударило жёлтое пламя. Тело человека, с маленькими обрубками вместо рук и ног, со срезанным носом и ушами, всё ещё жило. Мертвенно-бледная голова со склоченными волосами уродливо торчала на изувеченной и окровавленной туше. Человек всё ещё мог смотреть на мир, мог дышать, чувствовать и осознавать. Он был бы рад лишиться этого – сойти с ума, потерять сознание или умереть, но введённый препарат такой возможности не давал. Струя горелки коснулась подопытного. Красные, раздражённые глаза того раскрылись так широко, что яблоки, казалось, вот-вот выпадут. На висках бешено забились жилы; пульс, наверное, перевалил за двести пятьдесят в минуту. Мана текла рекой. Хирт, одобрительно хмыкая, щёлкал тумблерами механизма. Гриндельвальд коснулся пламенем паховой области; огненная струя лизнула мошонку, и тело человека внезапно задрожало. Волшебник изумлённо поднял брови: какой же силы была боль, раз истощённый магл преодолевал его заклятие – его, сильнейшего чародея мира! Раздался какой-то громкий хруст; Гриндельвальд сначала даже не понял, что это. – Зубы сломались? – обернулся и Хирт. – Хм, Гроссмейстер, хирургом вам не бывать. В реакторе процесс распада обернулся вспять: из мутной взвеси, из плавающих частиц собиралось новое тело. Улучшенное тело с кучей биомодификаций. Здесь и сейчас Август Хирт исправил ошибки Господа Бога. Новая, пересобранная цепочка ДНК. Уплотнённые мышцы. Минерализованные кости. Фильтрующие сети в лёгких. Многокамерный желудок. Расширенная нервная система с дополнительными рецепторами. Ускоренные рефлексы. Ускоренный метаболизм. Отсутствие чувства боли. Абсолютная память. Сверхпрочная огнеупорная кожа. Усиленная регенерация. И много-много чего ещё... не говоря уже про появившуюся магическую силу. Доктор-биомаг Август Хирт воистину был гением. Гриндельвальд не спеша поводил горелкой, не обращая внимания на дрожь подопытного. Серая маска – страшное подобие лица – искажалась так, как не могло искажаться лицо кого бы то ни было. Лабораторию заполняла вонь палёных волос и горелого мяса; человеческий обрубок пропекался и обугливался, покрываясь неаппетитной корочкой. З/к №10269 уже не помнил, кто он такой, и не понимал, что происходит вокруг. В нервной системе был натянут до предела каждый нерв. В мозге, перегруженном бесконечной болью, больше не было места для иных ощущений и мыслей. Но он, сошедший с ума, был ещё жив. Долго так, несмотря на стимулятор Хирта, оставаться не могло. Рано или поздно разорвались бы сосуды в мозгу; лопнуло бы сердце. И скорее рано, чем поздно. Но он был пока жив, и вырабатываемой им маны более чем хватало для нормальной работы реактора. Создание было почти завершено. Тело в аквариуме мягко упало на дно, жидкость стала заметно светлее и чище. Август Хирт нажал самую большую кнопку на пульте: гудение механизма наконец-то прекратилось. Жидкость начала уходить вниз, в открывшиеся отверстия, и лежавший на дне открыл глаза. Лёгким движением, как будто его тело не было только что пересобрано по молекулам, он поднялся, ухватился за кварцевое стекло и перемахнул стенку резервуара. Это был всё тот же индивид, та же личность, что по собственной воле оказалась здесь и легла два часа назад на лабораторный стол Хирта... но за эти два часа многое изменилось. Унтерштурмфюрер третьего специального батальона СС Курт Гейнлейн больше не был человеком. Высокий, голубоглазый и мускулистый, с идеальными пропорциями лица и тела – истинный ариец, будто прямиком из пропагандистских фильмов! – он напоминал кого-то из древних богов. Не Аполлона или Геракла, ибо они никогда не имели здесь власти, но Тора или Бальдра! В этот мир явился ещё один сверхчеловек. – Унтерштурмфюрер, доклад! – рявкнул Гриндельвальд, уже отложивший горелку обратно к инструментам и скинувший заляпанный кровью белый халат. Под халатом была чёрная военная форма без знаков различия. Только в одной петлице – две молнии, а в другой – какой-то странный свастический знак. – Самочувствие великолепное, – бодро отрапортовал офицер, вытянувшись в строевой стойке. – Готов к... – Хватит-хватит, – перебил его Хирт. – Гроссмейстер, хм, зачем так сразу? Необходима акклиматизация, я проведу пару тестов... Мы тут пока штучной работой занимаемся, такая спешка, хм, ни к чему. Оденьтесь лучше. Он указал на стопку заранее подготовленной одежды: прежняя форма офицеру СС теперь оказалась бы мала. – Вы знаете, что делать, унтерштурмфюрер, – негромко сказал Гриндельвальд, пока тот одевался. – Заканчивайте тесты как можно быстрее и отправляйтесь в Нурменгард, там поступите в распоряжение своего непосредственного начальника. Хайль! – Хайль Гитлер! – мгновенно ответил офицер, выбрасывая вперёд правую руку. Гриндельвальд чуть поморщился. Проводив его, Хирт вернулся к своему реактору: сложному уникальному техноартефакту требовалась очистка, проверка, осмотр и новые баллоны с той самой биомагической жидкостью. Геллерт Гриндельвальд склонился над своим подопытным – жутким бесформенным куском человеческой плоти с торчащими из него проводами. Тот, вне всякого сомнения, был мёртв. – Так всё-таки зачем вы решили это сделать? – внезапно спросил Хирт, не оборачиваясь. – Если честно, хм, любой из моих ассистентов справился бы лучше. Искусство причинения боли тоже требует опыта. – Надеюсь, ничего критического? – с лёгким беспокойством спросил волшебник. – Потери великоваты, – Хирт повернулся, – но мы всё равно только на одной передаче теряем процентов сорок. Хм, знаете, Гроссмейстер, если с манаформаторами ничего не выйдет, то надо совершенствовать этот способ. Пытать вручную, втыкать электроды... кустарщина же полная, работаем, как в, хм, девятнадцатом веке! – Война, Август, война идёт, – вздохнул Гриндельвальд. – Пока придётся обходиться тем, что есть. Ресурсы и в других местах нужны. – Так всё-таки зачем? – настойчиво переспросил Хирт. – Вы заметили, что я часто говорю «мы»? – спросил тот вместо ответа. – Говорю от имени всех. Как вы думаете, я имею право так говорить? – Какое, хм, это имеет отношение... – Самое прямое. Я поступил так по соображениям совести, – твёрдо ответил Гриндельвальд. – По соображениям совести. Я убеждён, Август, что руководитель не имеет права требовать от подчинённого больше того, на что он готов пойти сам. Если офицер заставляет солдат идти под пули, то он не должен бояться пуль. Если страна голодает, то правительство не должно строить дворцы. А если король приказывает казнить кого-то, то он сам не должен колебаться, приводя приговор в исполнение. – И если вы приказываете использовать для магии крови лагерных заключённых... – То я должен быть готов сам разделать человека, – Гриндельвальд покачал головой, и на лице его вдруг проступила грустная усталость. – Это неправильно с точки зрения этики и гуманизма, но перед необходимостью отступает и то, и другое. Август, я не хочу, чтобы меня считали лицемером, что провозглашает Высшее Благо, а втихую позволяет подчинённым устраивать гекатомбы. Я хочу, чтобы все понимали – одно от другого неотделимо, победа невозможна без жертв, а гуманизмом войну не выиграть. И я готов доказать это личным примером: показать, на что готов я сам и чего я жду от других. Дверь открылась: зашли ещё несколько человек. Один из них толкал тележку с пузатыми металлическими баллонами. Гриндельвальд молчал. – Может, труп уберёте? – намекающе произнёс вивисектор, смотря на ассистентов. Двое принялись менять баллоны, ещё двое начали наводить порядок. – Воняет же. В бетон пола были вделаны широкие стальные решётки, а под решётками крылись раструбы сливов, куда мощными струями воды сгоняли кровь, ошмётки кожи и куски потрохов, но сейчас это не понадобилось. Гриндельвальд повёл рукой, дематериализовывая тело, обрубки конечностей, счищая кровь и копоть с металлического стола. В воздухе запахло свежестью. – Вы идеалист, Гроссмейстер, – внезапно сказал Хирт. – Вы правда думаете, что все?.. Он не договорил: Гриндельвальд поглядел ему прямо в глаза, немножко насмешливо и немножко грустно. – Чем бы был этот мир, не будь в нём идеалистов? – ответил он. Хирт не стал спорить. Восхищённо-одобряющие взгляды, которые его ассистенты тайком бросали на Гриндельвальда, были более чем красноречивы. – Не все, конечно. Конечно, за мной пойдут не все. Но те, кто пойдут, будут стоить всех остальных. Ради Высшего Блага, Август. А иначе зачем мы нужны?.. На крыльце, закрыв за собой дверь, он подставил лицо холодному ветру, глубоко вдохнул и задержал дыхание. Утирая пот со лба, Геллерт Гриндельвальд откашлялся и сплюнул. Всё-таки в лаборатории Хирта аура была довольно тягостной, вызывающей неприятные ощущения – но там, внутри, этого почти не ощущалось. Затем мысли обратились к насущным проблемам. У него хватало дел: сюда бы он так и не приехал, если бы не проблемы с Десятым Образцом. Девятый и так оказался нежизнеспособным, Восьмой – неудачным, склонным к случайным мутациям, а теперь ещё и Десятый, предпоследний. Эксперимент, очевидно, провалился. Если Одиннадцатый Образец выйдет наконец-то удачным, это будет означать, что им с Августом крупно повезло, но большой вопрос, получится ли ещё размножить успех. А то с этим немало сложностей, даже если говорить о «просто» сверхлюдях. Способ их создания был уже отработан до автоматизма, однако пока через лабораторию прошло чуть менее ста человек. Результат замечательный, но в свете грядущей войны совсем недостаточный. Август мог проводить свою операцию два, много – три раза в день, при условии, что ничем ещё он заниматься не будет. И способа увеличить это число не было: биореактор был вещью замечательной, но без биомага он был далеко не столь полезен. А ученики великого вивисектора, увы, таким же мастерством похвастать не могли. Хотя... Гриндельвальд задумался. Что там Август говорил про совершенствование способа? Да, качество пока не увеличишь, но вот количество... Заключённых-то здесь в достатке, их хватит на всё. Пусть ученики чаще проводят практические занятия, пусть как можно скорее переходят к реальным операциям – за расходом маны дело не станет. Если за одного сверхчеловека в итоге придётся платить жизнями пяти или десяти заключённых – ну что ж делать, сейчас не время полумер. – Мы за ценой не постоим, – пробормотал волшебник, поднимая воротник чёрного кителя. – Мы будем делать своё дело, и за ценой не постоим. Цель оправдывает средства, и человечество превыше человека. Геллерт Гриндельвальд, опершись на перила, тихо улыбнулся светлой и слегка мечтательной улыбкой. Да, впереди ещё много тяжёлой и трудной работы. Но зато однажды – через пятьдесят или через пятьсот лет – все они, всё человечество поймёт его и признает его правоту! И как бы тяжело ни было сейчас, через какую бы грязь ни приходилось идти, как бы ни обвиняли его во всяческих прегрешениях, Геллерт Гриндельвальд знал, что у него достанет сил не упасть и пройти сквозь всё это. Потому что путь ему – и всем им – указывает цель, великая цель, сияющая впереди. И он сделает то, что должно сделать. Ради будущего всех магов и маглов, ради общества счастья и процветания, ради Высшего Блага! Из трубы над концлагерем шёл густой чёрный дым. Фабрика смерти продолжала свою работу.***
Середина октября 1941 года. СССР, Москва, Кремль. После тихонького стука дверь кабинета открылась и закрылась; кто-то негромко, привлекая к себе внимание, кашлянул. Сталин, не отрывая взгляда от документов и карт на столе, нахмурился: только один человек мог входить к нему подобным образом. И его появление ничего хорошего не означало. – Здравствуйте, – как-то очень по-граждански произнёс Вольф Мессинг, встав у самого стола. Он только что прошёл и мимо бойцов спецназа НКВД, и мимо работников кремлёвского аппарата, как делал всегда, и увидеть его не смог никто из них. Был только один случай, когда... но то было всего однажды. О том, что он находится здесь и сейчас, кроме них двоих не знал никто. – У вас есть десять минут, – сказал Сталин. – Я знаю, – кивнул Мессинг, – потому и пришёл сейчас. Мои худшие подозрения подтвердились: у Гитлера действительно есть Копьё. Иосиф Сталин медленно встал и зашагал по ковру. – Копьё Судьбы. Очень сильный артефакт, откованный в глубокой древности. Его владелец не знает поражения в битве. Говорят, что если Копьё возьмёт в руки человек, осознавший своё высокое предназначение, он сможет решать судьбы мира. Это было почти слово в слово то, что Мессинг два года назад сказал ему здесь же, в кабинете. Сталин обладал великолепной памятью. – И теперь оно у Гитлера, – повторил советский экстрасенс. – Он выкрал его из Хофбурга. – Оно действительно обладает теми возможностями, о которых вы говорили? – негромко спросил Сталин. – Я его даже не видел, – пожал плечами Мессинг. – Это легенды, а в легендах всегда есть преувеличения. И даже если в древности оно обладало мощной магией, к нашему времени от неё могло остаться не так уж много. Сталин вновь нахмурился и недовольно посмотрел на гостя. Ответа «не знаю» он терпеть не мог ни от кого. – Но! – быстро сказал Мессинг. – Копьём в разное время владели разные исторические личности. Иисус Навин, сокрушивший стены Иерихона. Аларих, захвативший Рим. Карл Мартелл, разгромивший арабов во Франции, и его внук Карл Великий. Целая череда германских императоров, начиная с Фридриха Барбароссы. Говорят, что и Наполеон... хотя он как раз проиграл, и здесь я не уверен. Товарищ Сталин, Копьё не стоит недооценивать. Товарищ Сталин и не собирался. Но что он мог сделать?.. – Вы тоже думаете, что наша армия должна оставить Москву? – прямо задал он вопрос, и глаза его сверкнули. – Думать о таком – не моя задача. Я не знаю, – снова пожал плечами Мессинг. – Впрочем, мне кажется, что Москва будет потеряна в любом случае. – Мы перебрасываем с Востока десять дивизий, сотни танков и самолётов, – Сталин подошёл к Мессингу и поглядел на него в упор. Тот отступил на шаг. – Считаете, что этого не хватит? – Из меня плохой пророк, что бы обо мне ни говорили, – обезоруживающе произнёс экстрасенс и склонил голову на бок. – Я не знаю. Но даже если исключить Копьё – на стороне Гитлера Геллерт Гриндельвальд, сильнейший из ныне живущих волшебников. А на стороне Гриндельвальда – магия почти всей Европы. Пока он не выступает открыто, пока он всё ещё боится Конфедерации... – Пока, – очень медленно сказал Сталин. Мессинг молчаливо кивнул. – А у вас магии, увы, нет. У вас есть только... – Только вы, – грубовато закончил Сталин. – Ну да, – согласился Мессинг. – Только я. А на поле боя от меня мало проку. В кабинете наступило молчание. Один спокойно стоял, посматривая на наручные часы – из десяти минут прошло уже шесть. Другой всё так же ходил по ковру в одну сторону и в другую и думал. Он должен был обдумать всё перед тем, как принять решение. Единственно правильное и мудрое решение. Вождь не может ошибаться, ибо от вождя зависит судьба двухсот миллионов человек и всей огромной Страны Советов. И после того как он скажет своё веское слово, менять что-либо будет уже поздно. А Мессинг, конечно, этого знать не мог – об этом в Ставке стало известно всего пару дней назад, – но произошла действительно большая беда. Под Вязьмой немцы прорвали оборону и окружили несколько десятков дивизий и артполков, девять танковых бригад. Потери убитыми и пленными составили более шестисот тысяч человек. Копьё, подумал Сталин, останавливаясь у длинного, покрытым зелёным сукном стола, что был слева от двери. Проклятое Копьё Судьбы, дарующее непобедимость... Раздался трезвон. Это был телефон – один из многих телефонов на столе. Он неспешно подошёл к аппарату и снял трубку. Мессинг, понимая, что его время вышло, направился было к двери, но Сталин сделал ему знак остаться. – Говорит корпусный комиссар Степанов, из штаба Западного фронта, – затрещало в трубке. Громкость звука в телефона была повышенная, и слышно всё было великолепно. – Товарищ Сталин, мы находимся в... (здесь было неразборчиво), чуть западнее Москвы, это очень близко от переднего края обороны! Командование ставит вопрос о переносе штаба на восток, за Москву... Сталин слушал, и лицо его медленно каменело. – ...А командный пункт нужно организовать на восточной границе Москвы! Неведомый комиссар Степанов договорил; молчание в кабинете стало совершенно оглушительным. Мессинг так и стоял на полпути к двери, не решаясь сойти с места. Сталин прикрыл глаза: сейчас на его плечах, казалось, лежала вся тяжесть мира. А когда он открыл их, перед ним стоял памятником самому себе Адольф Гитлер. На плечах фюрера Германии развевался длинный серый плащ, впалые глаза недобро блестели, а в правой руке его было копьё. Деревянное копьё с выщербленным железным наконечником. Гитлер широко размахнулся и метнул его. Длинное острие глухо ударило в грудь – больно почти не было, но выбило всё дыхание, – и понесло дальше. Где-то далеко внизу мелькали реки, озёра, поля, леса, луга, деревни, всё смазывалось, расплывалось. Сталин обернулся: позади была Москва. Когда он вновь глянул на копьё в груди, его там не оказалось. Вместо этого по снегу (уже снегу? удивился он краем сознания. Только что же луга были?) мчался широкий танковый клин. Всюду, куда ни погляди, до самого горизонта – чёрные бронированные машины, направляемые генералами панцерваффе; а где-то там, выше горизонта, был расплывчатый силуэт Гитлера с поднятой рукой, стоявшего ещё в позе копьеметателя. А сзади по-прежнему была Москва, и с каждой секундой то копьё приближалось к ней всё ближе. ...Сталин моргнул, схватился за стол: он отключился буквально на пару секунд, ничего произойти не успело. Кажется, слегка задремал – неудивительно, которые сутки на ногах, он уже и сам не помнил, когда нормально отдыхал. В руке по-прежнему лежала телефонная трубка, корком из штаба фронта всё ещё ждал ответа. – Товарищ Степанов, спросите товарищей из штаба – лопаты у них есть? – Э... какие лопаты, товарищ Сталин? – послышалось из трубки недоумённое. – Всё равно какие. – Сейчас... – ответ последовал не больше чем через минуту. – Есть лопаты, товарищ Сталин! – Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы, – спокойно вымолвил вождь. – Штаб фронта останется на своём месте, а я останусь в Москве. До свидания. Он поднял голову и взглянул в глаза Мессингу, всё ещё стоявшему у двери. Тот вздрогнул и отшатнулся: ему показалось, что температура в кабинете упала на несколько градусов. А потом Сталин заговорил, и медленные слова эти, будто отчеканенные в бронзе, тяжело падали на землю. – Я не маг и не волшебник. Я советский политик. Я Сталин. Адольф Гитлер может верить во что угодно: хоть в чёрную магию, хоть в чёрта лысого. Но я – я верю в советский народ. И Москву мы не отдадим. ...Почти две тысячи танков. Почти два миллиона солдат. Группа армий «Центр» продвигалась вперёд, возглавляемая опытнейшим фон Боком. Немцы шли, непреклонные и уверенные в себе, готовые убивать и умирать во имя народа, Рейха и фюрера. Они сражались за Родину, за великую Германию, за правое дело, и они это знали. Но навстречу им выступили другие люди, люди, у которых была своя жизнь, своя Родина и своё правое дело. Благородная ярость вела их в бой, и пламень священной войны разгорался всё сильней. Эти люди поднимались против панцирных корпусов Гудериана, и панцирные корпуса увязали в оборонительных сооружениях, возведённых за считаные дни. Москва стояла. Немцы приближались, лязгая гусеницами и грохоча моторами. Танковая группа Гота прорвалась через Можайскую линию обороны, и дорога на столицу лежала перед ними. Резервов не было и выхода не было тоже – в бой с танками вступили курсанты военных училищ, вчерашние школьные выпускники, парни семнадцати-восемнадцати лет. Их было три с половиной тысячи. А через две недели осталось только пятьсот. Но Москва – стояла. «Тайфун» ярился и окружал столицу. Пятьдесят дивизий вермахта крушили фланги советской обороны, и вторая танковая была среди них одной из лучших. Созданная в тридцать пятом, выпестованная великим Гудерианом, она прошла всю Европу. Но когда до Кремля оставалось всего двадцать семь километров, и её солдаты уже могли разглядеть красные башни, на их пути встала сформированная три месяца назад триста шестнадцатая стрелковая дивизия. И был бой, и была смерть, и была слава. И двадцать восемь советских солдат навечно вошли в легенду. И Москва – стояла. И Москва выстояла. Удар Копья не достиг цели.