***
Генерал-полковник авиации Голованов был хорошим лётчиком. Вероятно, одним из лучших в Советском Союзе. И, что как бы не важнее, он был одним из тех немногих людей, которым доверял Сталин. А Сталин, в людях разбирающийся, не доверял тем, кто этого не заслуживал. Из чего следовало, что генерал-полковник Голованов был не только хорошим лётчиком, но и в целом человеком надёжным, выполняющим свои задачи на сто двадцать процентов. Поэтому неудивительно, что для этого полёта понадобился именно он. Его вызвали в Кремль, и Сталин, расстелив на столе большую карту, поставил перед ним довольно странное задание. Указал на карте точку и коротко, в своём стиле, заявил: – Надо лететь сюда, и как можно быстрее. Туда и обратно. – Там нет аэродромов, товарищ Сталин, – Голованов нахмурился. – Там горы. – Будет аэродром, – серьёзно сказал Сталин. – Но на подлёте к точке ожидается туман, лететь придётся по приборам. И вот ещё что... Он длинно, оценивающе посмотрел в глаза генерал-полковника. – Вы ведь советский человек, Александр Евгеньевич? – Я возражаю против этого полёта, товарищ Сталин! – резко произнёс Голованов. – Риск слишком велик. Садиться в тумане в горах – это самоубийство! – При других обстоятельствах – да. Но я вам задал вопрос. – Я коммунист, – только и ответил генерал. – Это хорошо, – Сталин снова чуть помедлил. – Я не просто так вас спросил. Полёт будет не совсем обычным. Совершенно секретным, но не совсем обычным. Если вы во время полёта... заметите нечто странное – этому не надо удивляться. И возможность сесть у самолёта будет, несмотря на туман. – Я по-прежнему возражаю. – Я понимаю, – Сталин тяжело смотрел на карту. Голованов видел, что ему это тоже не нравилось, но видел и то, что решение было уже принято. – Но вы – советский человек. Сейчас партия в лице товарища Сталина нуждается в том, чтобы вы совершили нечто... необычное. «Невозможное» он говорить не захотел, подумал генерал-полковник. Да, с одной стороны, задание действительно выглядело почти невозможным. С другой стороны, в самоубийственные наклонности Верховного Главнокомандующего не верилось совершенно. Кто-нибудь другой, не исключено, стал бы задавать ненужные вопросы. Интересоваться целью полёта и всеми этими «необычными странностями». Генерал-полковник Александр Голованов не интересовался. Генерал-полковник Александр Голованов не был начисто лишён любопытства. Но он был человеком военным и превосходно понимал, что такое разделение ответственности. Сейчас перед ним была поставлена задача: провести самолёт с товарищем Сталиным на борту из точки А в точку Б. Потом обратно. Что будет происходить в точке Б и зачем вообще этот полёт нужен, для решения задачи было неважно. Александр Голованов был лётчиком и военачальником, а не политиком. Он чётко знал свою епархию, успешно справлялся со всем, за что брался, и в то же время не брался за задачи невыполнимые, прямо докладывая Сталину об их невыполнимости. Потому-то Сталин ему и доверял. ...В назначенный день военный транспортник Си-47 (американская фирма «Дуглас», поставлен в СССР по ленд-лизу в начале года) стоял на подмосковном аэродроме. В салоне было, как заметил Голованов, всего трое человек: сам Сталин, неприметный лейтенант из НКГБ – единственный человек охраны – и какой-то непонятный человек гражданского вида, в сером двубортном пальто и шляпе-федоре. Из-под шляпы у него выбивались длинные рыжие волосы. Лейтенанта Голованов неожиданно для себя припомнил (кажется, видел его в коридорах Кремля), но вот загадочного гражданского он определённо видел первый раз. Машина поднялась в воздух. Лететь предстояло до Новосибирска; там – последняя остановка и дозаправка, а потом... А что потом – Голованов не знал. Он налетал по СССР больше миллиона километров, однако в горах Алтая ему летать и приземляться почему-то не доводилось. Действительно, мрачно подумал он, почему бы это. Сначала всё выглядело не очень сложно. Дело клонилось к ночи, но небо было ясным, безоблачным. Большая часть пути была преодолена, и до цели оставались считаные километры. Силуэт Трёхглавой горы – высочайшей вершины Алтая – становился всё больше и ближе, пока, наконец, не превратился из силуэта в саму гору. И тут с земли, внезапно и вдруг, поднялся туман. Совершенно непроглядный, белый-белый, как молоко. Он тихо застлал самолёт и окна кабины, приглушая шум моторов. Голованов стиснул зубы и потянул ручку управления на себя. Бросил взгляд на приборы и опешил: стрелка радиокомпаса медленно вращалась по кругу, радиовысотомера – скакала туда-сюда как бешеная. Вот они какие, странности, зло подумал генерал-полковник и дёрнул ручку сильней, стремясь скорее вывести Си-47 из облака. Приборы были исправны, полминуты назад с ними был полный порядок. Тому, что они сейчас не работали, явно имелись сугубо внешние причины. Можно было списать всё на диверсию аэродромных работников, но такое объяснение выходило неудовлетворительным. – Тоже КМА какая-нибудь?.. – пробормотал он себе под нос, однако его внезапно услышали. – Это сильфы, – сказал за его спиной тот странный гражданский в сером пальто. Голованов даже не заметил, когда тот успел войти в кабину. – Направьте машину вниз, товарищ генерал-полковник. Нас проведут. В его голосе был слышен акцент. Голованов, наконец поднявший самолёт над облаком, выматерился, чего обычно себе не позволял. Но командовать собой в кресле пилота он не дал бы и Верховному. – Я понимаю, – мягко произнёс гражданский. – Но так надо. Иного способа посадить туда самолёт нет. Вы можете даже бросить управление – с ним ничего не случится. Голос был очень спокойным и почему-то вызывающим доверие. Но генерал-полковник, конечно, совету следовать не собирался. «Совершить необычное», вспомнил неожиданно он. Это противоречило всему его опыту лётчика, и всё же Голованов, сжав зубы ещё крепче, сумел выпустить из пальцев ручку. Самолёт не клюнул носом и не свалился на крыло. Ручка чуть дёрнулась, Си-47 снизился, вновь вошёл в облако и начал, по ощущениям, кружить. Впрочем, своим ощущениям в условиях нулевой видимости доверять нельзя, это знает всякий пилот. – Что это такое? – страшным голосом спросил генерал-полковник. – Сильфы, – буднично-спокойно повторил странный гражданский. – Духи воздуха, охраняющие это место. Советский человек Александр Голованов ни в каких духов воздуха не верил, но советский человек был в первую очередь человеком здравомыслящим. А здравый смысл подсказывал, что возражать сейчас не надо. Поэтому он молчал, только на скулах ходили желваки. Внизу туман разошёлся; самолёт неведомым образом мягко приземлился на зелёную полянку посреди горных склонов. Голованов открыл дверь, лейтенант из охраны помог ему с трапом. Он должен был оставаться в самолёте, но перед тем, как залезть обратно внутрь, внимательно посмотрел на небо. Нечто его смущало, и только спустя полминуты он сообразил, что именно. Тени. Небо было затянуто тем же низким туманом; казалось, протяни руку – и достанешь. Прямые солнечные лучи проходить не могли никак. Следовательно, предметы отбрасывать тень не могли тоже. А они – отбрасывали. И, что самое странное, в разные стороны. – ...Нас встречают, – бодро заметил Дамблдор. – Хорошо. С края полянки к ним подходил кто-то. Чародей, конечно же, и выглядящий вполне себе по моде волшебного общества Европы – мантия, остроконечная шляпа, гладко выбритое лицо. Ни посоха, ни длинной бороды, ни лаптей, в которых так любил расхаживать Макар. Впрочем, напомнил себе Дамблдор, не надо судить всех российских чародеев по одному Макару. Макар был человеком своеобразным и, как волшебник двухсот пятидесяти лет от роду, имел на это своеобразие полное право. – Павел Ларченко, – представился чародей. Дорога от полянки шла вверх и вправо, трава сменилась каменистой почвой... и вообще всё вокруг как-то быстро и незаметно начало изменяться. Далёкий пейзаж с заснеженными горами на горизонте оставался на месте, но вот с остальным было странно. Вьющаяся тропа появлялась впереди из ниоткуда и бесследно исчезала позади. Вокруг были то валуны, то снежные склоны, то деревья, иногда всё вместе, но стоило просто развернуться в другую сторону и сделать шаг, как тут же всё совершенно менялось. Под ногами хрустел снег и хлюпала грязь, трещала галька и шуршала трава. Пространство петляло, растягивалось, скручивалось и завязывалось в узлы. Дамблдор уважительно покивал: работа была проделана немалая. Да, за что русским чародеям стоило отдать должное, так это за размерную магию. Не то чтобы в других странах такого не умели, но тут всё-таки работа была штучная, особо тонкая. Дамблдор покосился на двух людей позади него. Сталин, которому вся эта магия явно стояла поперёк горла, хмурился. Офицер охраны, замыкавший их коротенькую цепочку, напротив, в лице не изменился ничуть. Только пальцы правой руки застыли около пистолетной кобуры с отстёгнутым ремешком. Британскому волшебнику только сейчас пришла в голову простая в общем-то мысль: а почему Верховного Главнокомандующего СССР в этом полёте охранял не взвод спецназа, а всего один офицер младшего ранга? Не факт, конечно, что взвод спецназа пропустили бы сюда... и всё же? И да, это был тот самый офицер, что сопровождал тогда в Кремле самого Дамблдора. И за левым его плечом был всё тот же длинный свёрток. Дамблдор передёрнул плечами: ему не нравился этот человек. Некоторые ответы лежали на поверхности, но они заставляли, по меньшей мере, насторожиться. Впрочем, после всего, виденного Дамблдором за последние несколько лет, удивить его могло мало что. Перед ними встала отвесная скала. Тропа, однако, не кончалась, а через большой разлом вела внутрь, в пещеру. Павел, ничуть не замедлившись, вошёл в неё. Там было сухо, просторно и почти светло – благодаря биолюминесцентному мху на стенах можно было не бояться споткнуться. Пещера на пещеру походила мало и была, скорее, просто каменным коридором, который ощутимо закручивался вниз и вправо: дорога широкой спиралью уходила в недра горы. Вниз они шли раза в три дольше, чем от самолёта до пещеры. Тут пространство уже не скрючивалось, размерной магией не пахло. У Дамблдора возникло чувство, что в эту пещеру ходят мало и редко, только по каким-то особым случаям. Вот как сейчас. Иосиф Сталин паранормальных явлений, взятых самих в себе, не боялся. Не то чтобы он вообще чего-то боялся. Просто были вещи, которые могли ему помешать, перечеркнуть труд всей его жизни, и паранормальные явления как раз относились к этим вещам. Не сами явления даже, а их, если можно так выразиться, носители. Экстрасенсы. Иосиф Сталин строил страну, великую страну, стараясь приблизить Светлое Завтра; и каждый следующий день был для него ещё одной победой, ещё одним движением вперёд, в будущее. По крайней мере, должен был быть. Если бы не война. Но с войной как таковой советское государство бы справилось. А вот с войной, где на стороне врага сражаются экстрасенсы... ...Люди, взявшие в России власть два с половиной десятилетия назад, ни про всяких экстрасенсов, ни про Статут понятия не имели ни малейшего. Соответственно, следовать и поступать согласно ему они тоже не могли. Это закономерно привело к разного рода инцидентам, перегибам в ходе Гражданской войны и после неё. В двадцать первом против большевиков поднялась целая губерния, и бороться с восставшими было сложно – они прятались в лесах, исчезали и появлялись, когда хотели. Красный полководец, что подавлял восстание, не особо задумывался о причинах такой неуловимости бандитов – ему просто нужно было с ними покончить. И он со всей революционной решимостью ударил по лесам снарядами с хлорпикрином. Кроме того, Сталину было известно, что уже после окончания Гражданской, когда советская власть вроде как утвердилась на всей территории огромной страны, к товарищу Ленину явилась настоящая делегация российских экстрасенсов. Он не знал, о чём именно они говорили, но знал, что разговор этот хорошо не кончился. К соглашению стороны не пришли. Во-первых, среди экстрасенсов было очень мало тех, кому нравилась новая власть. Не то чтобы они очень любили власть старую – но они к ней привыкли. Гражданская мало затронула их общество – но всё же затронула. Кое-кто из них поддерживал белое движение; симпатии значительно большей части были на стороне движения зелёного; а вот красных не любил почти никто. Многим, впрочем, было всё равно, однако тут и вступало во-вторых. При царской власти гражданам экстрасенсам жилось лучше. Потому что с ней у них был договор, который худо-бедно исполнялся. Революция и Гражданская не оставили от него и следа – так что же, прикажете теперь любить большевиков? А большевики – и товарищ Ленин, как главный из них – в свою очередь, от старых времён желали уйти как можно дальше. Перезаключать какие-то там замшелые договоры с экстрасенсами им не очень хотелось, да и были эти экстрасенсы тогда проблемой наименьшей из всех. В стране творилось такое, что в будущее особо не смотрели – тут бы ночь простоять, да день продержаться. В общем, одно наложилось на другое, и вышло то, что вышло. Сейчас же ситуация стала иной, и дело было не только в войне. Этих экстрасенсов даже по самым скромным подсчётам были тысячи и десятки тысяч, и иметь с ними дело, так или иначе, всё равно пришлось бы. Да, относительно всего населения процент очень-очень маленький... и всё же не позволяющий его игнорировать. Статут о секретности ведь придуман был не просто так, и не для блага одних лишь волшебников. Так что подобная встреча была неизбежна, чуть раньше или чуть позже. И лучше – раньше. ...Спиральный каменный коридор наконец-то закончился, и четверо человек вышли в... словно большую ротонду, скрытую в толще горы. Скруглённые базальтовые стены поднимались высоко вверх и изгибались куполом. Из самого верха купола лился солнечный свет, как будто там в камне было прорезано отверстие. Отверстия там не было. А в центре ротонды росло дерево. Сталин в деревьях разбирался слабо, однако даже ему было видно, что дерево природу имеет неестественную. Это вообще с трудом можно было назвать деревом; эти десятки ветвей, выраставших из одного места, сплетавшихся и образовывавших под каменным куполом раскидистую крону. Листья в кроне тоже были странные и походили на листья всех деревьев сразу. К тому же росло это сплетение ветвей прямо в горе. Там, внизу, не могло быть ничего, кроме километров скальной породы, но дереву сие почему-то не мешало. Около дерева были двое: человек и медведь. Медведь – гигантская бурая тварь длиной добрых пять метров – возлежал у корней, свернувшись клубком, и вроде бы спал. Древний старик рядом с ним, насколько знал Сталин, был главным из здешних экстрасенсов. Старик сжимал в руке разлапистый деревянный посох и наблюдал за ними – внимательно и недобро. Они встали друг против друга. – Гражданин главный экстрасенс? – прищурился Сталин. – Вы, если мне не соврали, изъявили желание сотрудничать с советской властью? – Соврали, – ехидно ответил старик. – Это я дал советской власти ещё один шанс начать сотрудничество со мной. – То есть вы по-прежнему хотите жить на территории государства, не будучи ему подконтрольными. Иными словами, иметь права, но не иметь обязанностей. – Так записано в Статуте, – проворчал старик. – Мы не трогаем государство, а государство не трогает нас. Мы не подчиняемся королям, но мы им и не мешаем. – Не забывайте, гражданин экстрасенс: никакие ваши статуты Советским Союзом ратифицированы не были. – Вот именно. Вы должны принять Статут и вновь заключить с нами договор, в его прежнем виде. Вот тогда и мы вам поможем. Иосиф Сталин поглядел на него скептически, взвешивая слова. Он не сказать чтобы очень много знал о Статуте и вообще обществе экстрасенсов, но кое-какие источники у него были, и выводы он сделать мог. Экстрасенсы, как таковые, являлись проблемой, и серьёзной. Они самим своим существованием ломали многие рамки. Многие экономические теории, социальные модели, да даже физические формулы обречены были рухнуть, столкнувшись с реальностью в виде человека колдующего. Мыслители и учёные, составлявшие их, просто не знали ничего об этой стороне жизни. И Сталин вполне ясно осознавал, что если вдруг эти Homo magicus решат выйти на свет божий, то налаженный процесс управления государством даже в отсутствие войны полетит к чертям, не говоря уж о курсе на социализм в отдельно взятой стране. Потому что средств контроля нет. Попросту говоря, любого обычного человека, если он мешает этому процессу управления, можно убить, выстрелив ему в затылок. А экстрасенс от такого выстрела не факт что умрёт, но даже если и да – вовсе не факт, что насовсем. Советские специалисты, конечно, пытались изучать всё это, искать методы противодействия... но исследовать волшебство неволшебными методами – задача по меньшей мере непростая, и никаких значительных результатов товарищ Бокий не добился. Да, при большой нужде на любого можно найти управу, но лучше бы обошлось без такой нужды. Это очень резонная, житейская позиция политика, занимающего высший в стране пост. И Статут о секретности этой позиции прекрасно удовлетворял – если уж живёте на белом свете, не собираясь вписываться в уже готовые нормы, то живите так, чтобы никому на глаза не попадаться. Очевидно, четверть тысячелетия назад короли Европы приняли его именно по таким соображениям. И, с одной стороны, они были правы. Но была ещё и другая сторона, и именно она не позволяла Иосифу Сталину поступить так же, как европейским королям. – Ваш Статут – это ложь, – неторопливо покачал головой Сталин. – Может быть, когда-то он и был полезен, но с тех пор прошло двести лет. И причина, по которой я стою здесь, тому пример. Вы сами решили нарушить Статут. Решили объединиться и начать убивать нас. – Не «мы»! – выплюнул Макар. – Гриндельвальд! – Ну давайте про вас, – Сталин усмехнулся в усы. – В Статуте записано, что вы не должны вмешиваться в политику, что правители в своих решениях должны быть свободны от вашего влияния. Но вы вмешивались в неё все эти двести лет, от Брюса до Распутина. Подкупая императоров, имели права, но не имели обязанностей. Договор в прежнем виде вам выгоден гораздо более, и потому он не будет ратифицирован. Макар громко треснул деревянным посохом о пол; медведь на секунду приоткрыл один глаз. – Мы делали больше, чем ты можешь представить, – сквозь зубы проговорил он; ехидца окончательно сменилась злостью. В отличие от того же Дамблдора он явно не умел и не любил вести переговоры. – Но я сказал! Если не соглашаешься на мои условия – не будет тебе помощи! Вон отсюда! Сталин, с побелевшим лицом, смерил его пронзительно-острым взглядом. Не родился ещё человек на свете, который мог бы сказать Иосифу Виссарионовичу Сталину выйти вон. – Довольно! – произнёс он с характерным акцентом, и в голосе его была гроза. – Советская власть не потерпит ультиматумов! Если сегодня вы не согласитесь на условия советской власти – завтра не будет вас! Медведь на полу зевнул, развернулся и неторопливо встал на четыре лапы, став выше любого из присутствующих. Макар рассмеялся. – Чепуха! Без нашей помощи юный Геллерт сотрёт вашу власть с лика земли. – Если до этого ваша Конфедерация не сотрёт его, – хмыкнул в усы Сталин. – Мы даём вам последний шанс одуматься. Что скажете? Макар, тоже не привыкший к подобному обращению, насупил кустистые брови. На конце деревянного посоха промелькнул какой-то зелёный отблеск, и медведь тихо зарычал, чуть оскалив клыки. Офицер охраны, стоящий рядом со Сталиным, сделал неуловимое движение, и свёрток из-за спины перетёк к нему в левую руку. Дамблдор глядел на всё это обеспокоенно. Он очень надеялся, что переговоры эти пройдут мирно, без эксцессов, но сейчас произойти могло всякое. Чародей Павел перехватил его взгляд и слегка развёл руками, а затем, приняв какое-то решение, незаметно скрылся с другой стороны ветвистого дерева. Ему тоже не хотелось конфликта. – Почему ты не можешь просто вернуть царские договоры? – недобро процедил Макар. – Ты думаешь, нам много надо?! Ты понимаешь, что тебя ждёт при отмене Статута?! – А почему вы просто не можете стать гражданами Советского Союза? – в тон ему ответил Сталин. – Мы строим единое, бесклассовое общество. Мы не будем предоставлять экстерриториальность отдельной общине, потому что не собираемся выделять людей по какому бы то ни было признаку! Люди есть люди, с экстрасенсорными способностями или без. И все они могут жить в одном государстве и подчиняться одним законам! – Это невозможно, – покачал головой Макар. – Ты не знаешь, о чём говоришь. Но Сталин не меньше него знал, о чём говорил. В его словах лязгал металл: – Человек рождён, чтобы совершать невозможное. Всё это рано или поздно кончится одним из двух способов: либо все станут подобны вам, либо с вами будет покончено навсегда. Советский Союз победит в этой войне – с вами или без вас. Потому что нас двести миллионов, а вас двадцать тысяч! И мы не забудем ни вашей помощи, ни вашего молчания! Макар заскрипел зубами, до боли сжав посох в руке. Во взгляде его было бешенство. Иосиф Сталин понимал его точку зрения. Если бы не понимал, Иосифа Сталина бы не было здесь. Способности этих экстрасенсов – действительно не та вещь, которую можно поставить вровень со всеми прочими умениями. Иначе не было бы смысла в приставке «экстра». Он прекрасно помнил все штучки того же Мессинга – а Мессинг ведь так, не из самых сильных. Прямо сейчас сотрудничество было всё же необходимо, причём необходимо в большей степени государству, чем волшебникам, и поведение Макара говорило о том, что он понимает всё это. Однако из «прямо сейчас» ни в коей мере не следовало «вообще». Сталин знал, что возвращать в прежнем виде договор между государством и волшебниками неверно по соображениям политическим и идеологическим; выигрыш в тактике в долгосрочной перспективе обернулся бы провалом. С другой стороны, без победы здесь и сейчас дальнейших событий могло и не быть. Впрочем, действительно ли этот немецкий экстрасенс так опасен? Точку зрения английского гостя Дамблдора, по словам Мессинга, не особенно разделяли даже его коллеги. К тому же СССР – уже не Российская Империя, и технический прогресс уже не блёкнет на фоне экстрасенсорных способностей. Так что отступать Иосиф Сталин не собирался. Здесь и сейчас, в недрах этой волшебной горы, он был не просто человеком – он уже давно перестал быть «просто человеком», – но тем, кто воплощал собой весь Советский Союз со всем его городами и заводами, шахтами и электростанциями. Одного человека ещё можно запугать или подкупить; того, за кем стоят двести миллионов людей – нет. Но Великий волшебник Макар отступать не собирался также. Ему не было дела ни до одного человека, ни до миллионов. Он, повелевающий природой и пространством, был слишком стар и слишком могуществен, чтобы считать себя ровней прочим волшебникам и уж тем более – не имеющим способностей. Никто не имел над ним власти, ибо он не нуждался ни в чьей помощи и не хотел помогать никому. Либо маглы подчинят себе волшебников, вспомнил Дамблдор слова Геллерта, либо волшебники подчинят себе государства маглов. Третьего не дано. Этот разговор был великолепной иллюстрацией тезисов его «Магополитики». Кончиться он мог чем угодно. Дамблдор подобрался, готовый вмешаться в любой момент... Пронзительно и громко заскрипело, и Дамблдор облегчённо перевёл дух. Его вмешательство не потребовалось. Вмешался кое-кто ещё. Все невольно повернулись к дереву. Скрипело именно оно – скрипело, трещало сверху донизу и... разворачивалось? – Павка!.. – злобно прохрипел Макар. – Ты что натворил?! Вышедший из-за ожившего дерева Павел извиняюще развёл руками. Лезть в пекло поперёк батьки он, конечно, не имел права, и всё-таки иначе было никак. Это был тот случай, когда лучше просить прощения, чем разрешения. Ветви расплетались и гнулись, открывая сердцевину, нутро древесного ствола. То есть на самом деле никакого ствола там не было; а нутро было. В нём, в переплетении ветвей и корней, завис человек. Молодые побеги спускались по его обнажённому телу, охватывали лоб, руки и ноги. Сталину показалось, что они входят под кожу, и что проступающие вены у человека имеют какой-то зеленоватый оттенок. Никакое это не дерево, понял Сталин. Нечто вроде Мавзолея, только не для сохранения мёртвого тела, а для поддержания жизни в ещё живом человеке... экстрасенсе. Чудо волшебной мысли. Человек открыл глаза. Одновременно с этим нечто незримое осторожно коснулось разумов всех присутствующих. ...Ну да, вряд ли стоит ожидать членораздельной речи сразу же после пробуждения от векового сна, подумал Дамблдор. Он не стал закрываться – наоборот, вывел все важные воспоминания на поверхность. Чужое присутствие ощущалось несколько секунд, потом исчезло. А судя по напряжённым лицам Макара и Сталина, разговор с ними только начинался. Дамблдор слегка улыбнулся: кажется, он всё-таки добился своего. Побеги, негромко шелестя, втягивались и расступались, и человека внутри стало возможно рассмотреть подробнее. Он выглядел лет на сорок, не больше – совсем молодой, особенно по сравнению с Макаром. Ни бороды, ни усов, ни старческих морщин, крепкое тело, ясные глаза... лишь волосы – даже не седые, а белые-белые – могли дать смутную подсказку о его истинном возрасте. Старейший человек в мире. Последний осколок давно ушедшей эпохи. Безмолвный разговор продолжался; Макар хмурился всё сильней, и Дамблдор вдруг осознал, почему он так не хотел будить древнего волхва. Потому что теперь его мнение мало что значило. Прошлому хорошо оставаться в прошлом: не всем нравится, когда оно вдруг напоминает о себе. Что бы сказал он, Дамблдор, проснись в Британии Мерлин?.. Спустя несколько времени разговор кончился – это стало понятно и по выражению лиц, и по тому признаку, что могут разглядеть лишь легилименты. Стороны, очевидно, пришли к какому-то компромиссному соглашению, в суть которого Дамблдора никто посвящать не собирался. Да он и не хотел. Что бы сказал Геллерт по этому поводу, интересно? Впрочем, Дамблдор знал. Всякий компромисс – это взаиморавное неудовлетворение. Зыбкое состояние, которое недолго останется стабильным. Да, определённо как-то так. Но о стабильности я подумаю потом, решил Дамблдор, шагнув вперёд. Сначала надо выиграть войну. – От имени Высокого Синклита Международной Конфедерации я приветствую вас, – официальным тоном сообщил он. – Вы были пробуждены согласно завещанию. Высокому Синклиту необходима ваша помощь. Торжественного момента не вышло: древесные путы исчезли окончательно, человек пошатнулся и упал вперёд, на вытянутые руки. Дамблдор, оказавшийся ближе всех, помог ему подняться, накинул на плечи плащ. – Да, – тихо прошептал старый-молодой волхв, с заметным усилием размыкая губы. – Коли Синклит просит – я помогу. – ...Скажите, товарищ Голованов, – спросил его Верховный по возвращении. – А вам никогда не хотелось возглавить наркомат? Услышав такое, генерал-полковник мало не поперхнулся воздухом. Но будучи человеком военным, всё-таки справился с собой и кое-как выдавил: – Какой наркомат, товарищ Сталин?.. – Назовём его наркоматом паранормальных дел. Неплохое название, как думаете? – Товарищ Сталин, – откровенно сказал Голованов, – я не думаю, что имею должную квалификацию для управления наркоматом. – Вы, пожалуй, правы, – задумчиво согласился Сталин. – Наркомат – это чересчур, задач таких перед нами не стоит. Создадим закрытый НИИ, где-нибудь под Москвой. Название должно быть подходящее – институт чаро... нет, не пойдёт. Станция «Эфир» – да, вот так. Коротко и звучно. Голованов согласился с тем, что название хорошее, но во главе этого «Эфира» вставать по-прежнему желанием не горел. – Жаль. Возглавлять товарищей экстрасенсов должен человек очень надёжный и ответственный, а таких у нас немного. Но если вы не можете, Александр Евгеньевич, то по возвращению вам придётся забыть этот полёт. Забыть, я имею в виду, буквально. Попросим товарища Мессинга – у него для таких дел имеется нужная квалификация. Генерал-полковник нахмурился. Гипнотизироваться он тоже не хотел, но что поделать. Видать, настолько секретный полёт, что даже ему про него знать не следовало. – Ну вы подумайте, – не стал спорить Сталин. – До Москвы у вас время на раздумья есть. Как прилетим – сообщите о решении. Включились моторы; Си-47, взяв разгон, поднялся в воздух.***
Ночь с 27 на 28 июля 1943 года. Где-то в небе над Германией. Двигатели мерно гудели. Четыре трёхлопастных винта, совершая примерно три тысячи оборотов в минуту, плавно ввинчивались в ночную тьму. Тяжёлый бомбардировщик «Авро Ланкастер» шёл на высоте двадцать тысяч футов со скоростью двести десять миль в час. Тяжёлый бомбардировщик «Авро Ланкастер» нёс внутри себя четырнадцать тысяч фунтов полезной нагрузки. Слева и справа от тяжёлого бомбардировщика «Авро Ланкастер» из Королевских ВВС, идущего в составе второго эшелона, шли точно такие же тяжёлые бомбардировщики. Десятки таких же бомбардировщиков. Сотни. А перед ними лежал Гамбург. Один из крупнейших городов Германии, военно-промышленный и транспортный центр, с портом и верфями, с сотнями крупных заводов и тысячами мелких. Город, где жило свыше миллиона семисот тысяч человек. ...Британская бомбардировочная авиация с самого начала войны испытывала серьёзные проблемы. Она была попросту неэффективна, если не сказать бесполезна. Весь урон, наносимый ею Германии, был минимален и легко ликвидировался. Причина была известна – отсутствие высокоточного оружия, вследствие чего, например, падение бомбы в миле от цели считалось очень успешным попаданием. Если же рассматривать предельный случай (безлунная ночь, облачное небо) и сделать поправку на самолёты, не сумевшие провести бомбометание (отказ оборудования, плохая погода, действия противника, потеря ориентации на местности), то ситуация выходила совсем плачевная. Пять процентов. Всего пять процентов бомб падало в радиусе пяти миль от цели. Это была абсолютно неудовлетворительная цифра. Следовало что-то делать, и выход был найден. Точечное бомбометание по объектам военного производства, фабрикам и базам невозможно было проводить физически, за неимением такого оружия. Самолёты же не могли постоянно вылетать светлыми ночами и в идеальных погодных условиях: это облегчало задачу не только им, но и противнику. Таким образом, было очевидно, что разброс бомб по площади в несколько десятков квадратных миль неизбежен. Единственное, что было возможно – увеличить численность самолётов. И тогда появился термин «ковровая бомбардировка». Это была бомбардировка, что велась для уничтожения не отдельных объектов, но крупнейших их скоплений. Городов. «Если мы не можем бить рапирой – мы будем бить дубинкой»! В 1942 году командующим британской стратегической авиации стал вице-маршал Артур Харрис, убеждённый сторонник тотальной войны. Он сумел убедить Черчилля; и, сосредоточив под своей рукой тысячи тяжёлых бомбардировщиков, он направил эти бомбардировщики на нацистскую Германию. ...Первый эшелон снижался – до двух километров и ниже. По радио прозвучала короткая команда, и на город посыпались зажигательные бомбочки. Это были очень простые устройства весом всего по четыре фунта. Полый корпус из алюминия и магния, внутри – термитные гранулы. Горящий магний поджигает термит; термит способен гореть до десяти минут, давая температуру в две тысячи семьсот градусов. Это пламя не нуждается в кислороде, не тушится водой, плавит железо и поджигает сталь. Каждый «Ланкастер» был способен нести больше трёх с половиной тысяч таких бомбочек. Внизу вспыхнули пожары, хорошо видимые в эту ясную ночь. Сейчас там ревели сирены воздушной тревоги и готовились к бою зенитчики. Сейчас там просыпались тысячи горожан и спешно, натягивая на себя что попало, бежали к бомбоубежищам, а пожарные бригады уже выезжали к очагам возгораний. Но пилотов британской бомбардировочной авиации это всё не интересовало ни в малейшей мере. Гамбург будет гореть! Но всё ещё только начиналось. Первая волна состояла из наименьшего числа самолётов. В её задачу входило сбросить зажигательные (при сильной облачности – осветительные) бомбы и тем самым указать цели для последующих эшелонов. Огни пожаров внизу были замечательным ориентиром. «Ланкастеры» и «Галифаксы», «Стирлинги» и «Веллингтоны» накатывали волнами; один эшелон за другим распахивал свои бомболюки. Первыми вниз падали тяжеленные, в тысячу раз больше «зажигалок», фугасные блокбастеры. В каждом из них было почти полторы тонны взрывчатки. Упав, они могли уничтожить пол-улицы или огромное здание. И блокбастеры падали. Падали, оставляя после себя жуткие воронки. В эпицентре исчезало всё, а взрывная волна в радиусе полутора сотен метров срывала крыши, выбивала окна и двери в зданиях. Превращала людей в кровавое месиво. А следом сыпались, сыпались бесконечной лавиной «зажигалки». Внутрь лишённых крыш домов, на улицы, на здания, повсюду. Огонь разгорался всё сильней. Пожарные части были разрушены. Отряды огнеборцев не справлялись с пламенем, вспыхивающим вновь и вновь. Люди метались по улицам, пытаясь убежать от падающей с неба ярости. Бомбоубежища уже были переполнены, а в домах спрятаться было невозможно – в лишённых окон и дверей коробках создавалась отличная воздушная тяга, и они полыхали как спички. Неумолимая смерть сверху заходила на второй круг. За считаные минуты на город обрушились сотни тонн бомб. Тысячи тонн. Гамбург. Будет. Гореть. Небо окрасилось красным; воздух нагрелся до шестисот градусов и начал подниматься вверх. Возникла зона низкого давления, и со всех сторон задул ветер, внося в жуткую топку сотни тысяч тонн кислорода. По улицам понеслись огненные вихри. И множество очагов возгорания начали объединяться в один колоссальный пламенный ураган. Ситуацию бы отчасти смогли спасти ветры – но ветров не было. В городе наблюдалась чрезвычайно низкая влажность. Стояла летняя жара, сухая, безоблачная и безветренная. Идеальная погода для пожаров. Как будто кто-то специально подготовил её. Кто-то, умеющий управлять циклонами и антициклонами. – ...Не надо думать, что мы бомбим города только потому, что не можем поразить заводы, – скажет командующий Артур Харрис. – Наша предполагаемая цель – уничтожение немецких городов, убийство немецких рабочих, разрушение цивилизованной жизни во всей Германии. Уничтожение домов, транспорта, коммунального хозяйства, создание проблемы беженцев в беспрецедентных масштабах, падение боевого духа на фронтах и в тылу – всё это цели наших бомбардировок. И об этом надо заявить однозначно. Гамбург! Должен!! Сгореть!!! Но ещё стояли башни-флактурмы. Невероятно дорогие и чудовищно прочные, из лучшего фортификационного железобетона, они возвышались нерушимыми твердынями над пылающим городом. Ничто меньшее прямого попадания блокбастера их взять не могло. За их стенами прятались десятки тысяч людей, с ужасом прислушивающихся к воющему за несколькометровым слоем бетона огненному шторму. И зенитные расчёты на верхних этажах башен ещё продолжали драться за обречённый город. Их радары были ослеплены полосками металлизированной бумаги, снаряды летели в никуда, но они ещё пытались, стреляя в беспощадные небеса из раскалившихся докрасна счетверённых орудий. Каждый флактурм мог выпустить восемь тысяч снарядов в минуту на расстояние до четырнадцати километров. Имея сектор обстрела в триста шестьдесят градусов, они должны были создавать непроходимый заслон зенитного огня. Должны были. Только при ковровой бомбардировке самолётам не нужно снижаться. На высоту в несколько километров добить было почти невозможно. Тем более – с неработающими локаторами. Но были ещё оптические дальномеры. И были тяжёлые зенитные пушки калибром в 128 миллиметров. И бомбардировщики получали попадания. Взрывались. Падали. Вероятность гибели пилота в подобных вылетах составляла в среднем четыре процента. Для Королевских вооружённых сил цифра ошеломляющая: лётчик бомбардировочной авиации жил меньше, чем пехотинец в окопах Первой мировой. Но для Гамбурга это было безнадёжно мало. Здесь ещё были оставшиеся в живых люди. Ещё были целые дома и неразрушенные заводы. Ещё пытались с этим стихийным бедствием бороться пожарные. Однако то была лишь агония. На Гамбург было сброшено столько бомб, что их суммарный вес не уступил бы весу Эйфелевой башни. И теперь Гамбург горел. – ...И пролил Господь на Содом и Гоморру дождём серу и огонь, – негромко произнёс Амадео дель Монако, стоя среди охваченных огнём парковых деревьев. Вокруг него, спереди и сзади, с хлопками появлялись люди. Авроры разных стран. Члены Высокого Синклита. Сотрудники Международной Волшебной полиции. Чудотворцы Священной Конгрегации. Четыре сотни сильных волшебников, аппарировавших сейчас прямо в сердце Третьего Рейха. Самолёты, осуществляя операцию прикрытия, нанесли свой удар. Дело оставалось за Конфедерацией. Этот район Гамбурга был чуть южнее эпицентра огненного смерча. Здесь тоже горело, но слабее; и температура воздуха была всего-то под сотню градусов. Впрочем, волшебников это не касалось. Амадео видел, как волны пламени одна за другой идут прямо на них, увлекаемые ураганным ветром, и всё же проносятся мимо. В страшном горниле образовался глаз бури. Метеомагия Бенедиты творила чудеса. Без её чар эта операция была бы невозможна. Они шли через то, что час назад было аккуратным парком с прилегающим кладбищем. Сейчас земля тлела у них под ногами, а от парка остался только скрюченный чёрный остов. Амадео дель Монако краем сознания подумал, что подобного не должно было случиться, и при мысли об этом его сердце затопила великая грусть. И всё же Гриндельвальда надо было остановить, ибо он сделал то, что нельзя было делать никому и никогда. По другую сторону парка располагалась большая промзона. Магловской разведке эти заводы представлялись не особо важными, но Конфедерация знала больше. Собственно, вся «Гоморра» была организована во многом из-за того, что находилось в этой промзоне. Там, в корпусах цехов, скрытых всевозможными заклятиями, собиралось чудо-оружие Гриндельвальда. Это был заключительный этап постройки, и отсюда вскорости должны были выйти напичканные магией железные махины. Однако до полей сражений дойти они были не должны. Конфедерация вмешалась, пойдя ва-банк. Уничтожение тех цехов со всем их содержимым отбросит Гриндельвальда далеко назад. Но, во-первых, рассчитывать только на бомбардировщики тут не стоило. А во-вторых, при такой серьёзной угрозе своим планам Гриндельвальд обязан появиться лично, во главе своей армии. На то и был расчёт. Половина Высокого Синклита должна была просто размазать Геллерта Гриндельвальда. А что до его приспешников и этих сверхлюдей... ну, Конфедерация тоже могла мобилизовать достаточно боевых чародеев. И мобилизовала. Амадео дель Монако шагнул через снесённые, оплавленные ворота промзоны. Там, за ними, были склады, заводы и стоянки грузовиков. Была небольшая узкоколейка. Всё это было нетронутым – ворота задело, но дальше по земле отчётливо проходила косая линия, которую не могли преодолеть ни бомбы, ни огненные ветра. Но главное – там стояли люди. Триста пятьдесят человек, в чёрной военной форме, с двумя молниями в петлицах. Амадео знал, чувствовал, что называется, кожей: их здесь как минимум вдвое больше, но остальные показываться не спешат. А впереди них стоял сам Геллерт Гриндельвальд. В длинной серой мантии и с коротко стрижеными белыми волосами, он стоял, держа в правой руке волшебную палочку, и недобро улыбался. Он ждал гостей и чуть-чуть покачивался вперёд-назад. Амадео дель Монако обернулся, окинул взглядом стоящих за его спиной. Чародеев, пришедших на смертельную битву. Чародеев, каждый из которых был готов лично убить Гриндельвальда. Чародеев, каждый из которых сделал свой выбор. На некоторых лицах взгляд на мгновение задерживался. Невозмутимый Бабаджид Акинбаде, ростом в полтора человеческих, мягко ступал на четырёх львиных лапах; его длинный скорпионий хвост слегка подрагивал. Серьёзная как никогда Бенедита Дораду, окружённая пеленой ветра и искрящихся молний. Жаждущий отомстить Николас Фламель, которого было не разглядеть за облаком взвеси каких-то алхимических жидкостей. Слегка улыбающийся Киносита Таро держал в руках настоящий веер из амулетов-омамори, а вокруг него так и вились духи. И другие – все те, кто по долгу службы или велению сердца пришёл сюда, чтобы сокрушить Тёмного Лорда в его логове. Многие из них потеряли родных и близких. Многих из них Амадео дель Монако знал в лицо и по именам. Они были героями – не струсившие в трудную минуту, пришедшие отомстить за всех тех, кто погиб на этой войне, маглов и магов. Они, ставшие на пути ужасов нового мирового порядка, были надеждой всего волшебного сообщества. Но напротив них стояли другие. Солдаты. Все как один добровольцы, прошедшие строжайший отбор и жесточайшие тренировки. Они готовы были положить жизнь за свой народ, свою Родину и своего вождя – того, кого они выбрали сами. Те, кто собирался драться за лучшее будущее для Германии и всего мира. Пепел Гамбурга стучал в их сердца; пепел десятков тысяч сожжённых заживо и задохнувшихся в бомбоубежищах. И они тоже хотели отомстить. За их спинами глухо ревело пламя пожаров. Горизонт, куда ни посмотри, был красным. – Вы пришли на нашу землю! – провозгласил Геллерт Гриндельвальд. – Вы сожгли наш город!! Вы хотите убить всех нас!!! Амадео дель Монако промолчал, и никто больше не проронил ни слова. Слова здесь были не нужны. Он сделал шаг вперёд, и в его разноцветных глазах отражались отсветы чудовищного огня. Гриндельвальд поднял левую руку, выкрикнул что-то, и магия пришла в движение. Загодя подготовленная запрещающая печать – огромное антиаппарационное заклинание – включилась. И бой начался. С крыш и из окон фабричных зданий ударили пулемётные очереди; солдаты специальных батальонов ваффен-СС бросились вперёд единой – и всё же странно рассыпающейся, хаотичной волной. Волшебники чуть опешили – буквально на мгновение. Классическая боевая магия строилась на аппарации, аппарация была её неотъемлемой частью... но это не значит, что без неё они были беззащитны. В плане нападения было учтено и такое: предполагалось, что на территории Гриндельвальда будут действовать подобные чары. Гулко ухнули мины, прилетевшие по крутой параболе. Кое-кого, кто не успел защититься, разорвало в клочья. В ответ волшебники ударили залпом зелёных лучей – и на землю упало несколько десятков тел. Суперсолдаты были защищены от многого, но Убивающее заклятие действовало всё так же надёжно. Но следующего залпа уже не случилось: расстояние сократилось слишком сильно, и поле боя распалось на множество отдельных схваток. Вспышки. Грохот. Колебания астрального поля. Амадео дель Монако, кардинал католической церкви и член Священной Конгрегации, неспешно шёл вперёд, навстречу чёрному волшебнику Гриндельвальду. В его душе было огромное сожаление, ибо он не хотел делать того, ради чего пришёл. Никто из них – священников, послушников, монахов, всех тех, кого именовали обычно чудотворцами Священной Конгрегации – не хотел быть здесь. Никто из них не желал ни мстить, ни сражаться с людьми, ибо война – не дело Церкви. И всё же они были здесь, встав плечом к плечу с чародеями и колдунами, сражаясь не против Геллерта Гриндельвальда, но того, в чьих руках он был лишь орудием. Извечного врага рода человеческого. Однако чьими бы орудиями ни были люди, это ни в коей мере не даёт право на их убийство. «Любите врагов ваших», – сказано в Писании. – «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Амадео дель Монако думал, что Геллерт Гриндельвальд, возможно, являлся лучшим из людей, когда-либо встречавшихся ему. Геллерт Гриндельвальд был кладезем всевозможных достоинств: он был честен и бескорыстен, трудолюбив и ответственен, отважен и красив. Он умел увлечь людей и организовать их. Он, эрудированный интеллектуал и волшебный гений, имел чистое горячее сердце и искреннее страстное желание изменить к лучшему этот мир. Амадео дель Монако почувствовал, как глаза застилает влагой. Одного только не было в Гриндельвальде, только одного – любви ко Господу. Чего же стоили все его достоинства без этого? Сам Люцифер когда-то был первым среди ангелов Господних, был тысячекрат достойнее всякого смертного человека – но он пал, ибо не было в нём любви. Пал и Гриндельвальд, и в сердце его проникла Тьма. Амадео дель Монако вздохнул, глядя, как чёрный волшебник поднимает руку с палочкой. В эту самую минуту он любил Геллерта Гриндельвальда во всех его достоинствах и недостатках; любил, желая ему всего самого лучшего и видя, что для него невозможно это лучшее; любил, бесконечно скорбя по его душе, которой предстояло неминуемое падение в ад. Прелат был готов, он улыбался – тихо и печально, – и по щекам его текли слёзы. Ибо только так можно сделать то, чего делать не должно. Ибо только тот, кто возлюбил врага, может убить его. – Авада Кедавра! – воскликнул Геллерт Гриндельвальд. В переводе с одного старого языка это означало «сим словом разрушу». – Contradicitur! – изрёк Амадео дель Монако, поднимая в ответ правую ладонь. В переводе с другого старого языка это означало «опровергается». Это не все понимают, но тот, кто верит в Бога, верит и в дьявола. А стало быть, верит и во враждебную магию, коя может исходить только от него. А ещё – в то, что истинному последователю Христа не причинит вреда никакая магия. Неостановимый зелёный луч столкнулся с незримой волной!.. и развеялся безвредным дымком. Остаточным импульсом Гриндельвальда отшвырнуло на несколько метров назад. Амадео дель Монако, спокойный как скала, продолжал идти, и вокруг него сиял ореол белого света. Геллерт Гриндельвальд разверз землю под его ногами – но он прошёл по воздуху. Метнул в него тучу камней – но те остановились в футе от него и бессильно попадали вниз. Ударил огнём, льдом и молниями – и ничто из этого не смогло хотя бы коснуться итальянского прелата. Мелькнула размытая тень: на Амадео кинулся один из эсэсовцев, целясь зачарованным кинжалом в горло. Лезвие скользнуло по воздуху и ушло в сторону; сразу же рядом раздалось тарахтение пулемёта. Прелат почти не обращал на это внимания. Ему изо всех сил пытались помешать, остановить: он чувствовал, как пули разрезают воздух в сантиметрах от его головы; чувствовал, как искажается пространство, пытаясь сдавить и расплющить; чувствовал желание убить, сосредоточенное в металле кинжалов и пуль, в огне взрывов и энергии заклятий. Но что могло навредить тому, кто был воплощением воли Господа?.. Разлейся на его пути сейчас море, он бы прошёл по дну его; встань гора – и он отодвинул бы эту гору. Теперь их с Гриндельвальдом разделяло всего метра полтора. Чёрный волшебник ухмыльнулся – насмешливо-серьёзно, как он умел: – Ты знаешь, сколько людей погибло в этом городе? Знаешь, сколько их погибнет ещё? А я вот знаю, Амадео. На его лице не было и тени страха. Прелат знал, что Геллерт Гриндельвальд не тот человек, что будет бояться собственной смерти. – Прости за всё, – сказал он, зная, что Гриндельвальду безразличны его слова. Для него они были пустым звуком. – С чего бы? – усмехнулся волшебник. – И ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов, – тихо сказал по-латыни прелат, вытягивая правую руку вперёд и указывая пальцем на Геллерта Гриндельвальда. – Аутодафе. И Геллерт Гриндельвальд превратился в пылающий факел. Амадео несколько секунд смотрел на него; потом отвернулся, бросил быстрый взгляд по сторонам, оценивая ситуацию. Заклинания на эсэсовцев действовали плохо. Их сопротивление магии, сверхпрочная кожа, регенерация и многие другие биомодификации делали из них чрезвычайно опасных противников. Ускоренные рефлексы и расширенная нервная система ничуть не уступали темпофлекции большинства чародеев. А ещё – ещё их было просто больше. Но количество уступает качеству. А Великих волшебников тут, не считая его, было аж четверо. Фламель движением пальца запустил алхимическую реакцию, и ввысь поднялись настоящие облака алкагеста. Алкагест мог с ураганной скоростью растворять всё, от плоти до мифрила. Здесь надо было соблюдать осторожность, чтобы не задеть своих... но зато и к нему никто не мог приблизиться. А помимо людей тут были и другие цели, как бы даже не более важные... Бенедита Дораду изогнула кисти: направляя потоки ветра, она ускоряла движение белёсых облаков. Метеоволшебница сейчас могла играть роль лишь «волшебника поддержки» – она потратила порядочно сил, подготавливая эту операцию; к тому же ей надо было следить за огненным ураганом. Впрочем, поддержка её тоже значила много. Фабричные цеха скрипели сотнями тонн металла и один за другим рушились вниз, когда на них опускался алхимический туман. Чудо-оружие требовалось уничтожить вместе с его создателем. Меньше чем за три минуты большая часть промзоны в двести гектар площадью превратилась в поле мусора из ржавых металлических обломков и кусков бетона. Кое-где держались какие-то трухлявые остатки конструкций... то и дело падавших с жутким скрежетом. Те, кому не повезло попасть под этот туман, буквально таяли на глазах, как сахар в чае. Николаса Фламеля не зря называли сильнейшим волшебником в мире. Алхимия – не самая популярная магическая дисциплина, но в его руках она была грозным оружием. Рвали немцев на части полупризрачные твари японского оммёдзи: среди них виднелись как обычные звери, так и жуткие мононокэ. Они были не вполне материальны, и справиться с ними было не так-то просто. Несколько десятков таких воплощённых духов металось среди солдат, ещё несколько тварей посерьёзнее прикрывали самого чародея. Сам Киносита, сжимая один из своих амулетов, сосредоточенно шептал что-то себе под нос и чертил прямо в воздухе какие-то светящиеся иероглифы, призывая очередного ёкая... Нельзя было не заметить и Акинбаде, мелькавшего то здесь, то там. Мантикора, на удивление стремительная и ловкая для своих размеров, была в самом центре событий. Яд её хвостового жала был смертелен даже для эсэсовцев специальных батальонов – он не убивал мгновенно, но сражаться после такого укола противник уже не мог. Зубы и острейшие когти лап здесь были лишь вспомогательными инструментами – раны, убийственные для обычных людей и даже волшебников, для усовершенствованного организма сверхлюдей были почти терпимы. Рядом разорвалась связка гранат, на секунду оглушив мантикору; в шкуру вонзились осколки. Шкура была достаточно прочна, чтобы выдержать пулю машингевера, пришедшуюся по касательной, но с такого расстояния... Мантикора дрогнула, упала на брюхо: к ней уже бросились несколько человек с клинками, кто-то успел нанести удар – но тут она вдруг рассыпалась на множество пауков разной величины. Одних можно было задавить ногой, другие были высотой с человека. Солдаты не растерялись: акромантулы были им не страшны. Метаморф сражается клыками и кулаками, пользуясь своим преимуществом в чисто физической силе и способностях – но как раз преимущество над этими сверхлюдьми было не таким большим. Кто-то из них выпустил из рук две огненных струи, и большую часть пауков охватило пламя. Через десять секунд с ними было покончено. ...И последний, маленький паучок, отбежавший подальше, снова обратился мантикорой. Если не добить метаморфа сразу, он сумеет залечить любые раны. Было очевидно, что армия Гриндельвальда проиграет. Уже проиграла, собственно говоря. Не могла не проиграть. Эсэсовцы практически на равных сражались с обычными боевыми магами, но Великим волшебникам им было противопоставить почти нечего. Кроме количества, конечно же. Вот если бы кроме Великих волшебников (среди которых, к слову, не было ни одного боевого мага) здесь не было никого, то тогда, пожалуй, всё могло повернуться по-другому. Но если уж Конфедерация била, то она била не раскрытой ладонью, а кулаком. Сзади послышался какой-то странный звук, и Амадео дель Монако обернулся. Пожар подошёл вплотную к полю битвы; циклон засасывал в себя всё больше и больше воздуха, и раскалённый ветер с ужасающим рёвом нёсся по улицам Гамбурга. И если бы не защитная магия... Но отнюдь не это привлекло внимание прелата. – Тебе знакомо это приятное чувство неминуемой победы? – прошипела пламенная фигура, стоявшая на месте Гриндельвальда. – Предсказать твои действия было несложно – методы за четыреста лет у вас не изменились! – Мне жаль, что из-за меня тебе пришлось отказаться от человеческого обличья, – вздохнул Амадео, с некоторым удивлением разглядывая огненного духа. – Отказаться?! – Гриндельвальд рассмеялся. – О нет, я не отказался. Я хорошо подготовился... и всё равно боялся, что у меня не получится вернуться после такого. Но теперь... и ты что же, думал, уничтожение этого места повредит моим планам?! Думал, наши английские агенты закончились на Паунде? Да я знал о «Гоморре» с мая! – Не постыжусь я, что о помощи к Тебе взываю, – сказал прелат, делая шаг вперёд, к сгустку кипящего пламени, в котором каким-то образом отчётливо угадывалось лицо чёрного волшебника. – Враг же пусть посрамится и умолкнет в аду. – Хорошо сказано, – согласился Гриндельвальд. – Пора, пожалуй. Финита!.. Финита тоталум!! Мир содрогнулся. Все защитные заклинания, позволявшие оставаться этому островку нетронутым посреди пылающего города, исчезли. Пламя ринулось к сражающимся и в один миг скрыло под собой большую часть разрушенной промзоны. И остановилось. Бенедита Дораду подняла руки, удерживая его на безопасном расстоянии. Было непросто, но она справлялась. – Огненный ураган – тоже ураган!.. – прошипела она сквозь сжатые зубы. – Это всего лишь погодное явление, а погодой управляю я!.. Саму Бенедиту защищал фламелевский алкагест. Фламель, стоящий рядом, только покачал головой, глядя на её мерные круговые движения. Ураган, повинуясь ей, закручивался воронкой, обтекал площадь, на которой шёл бой. Чуть менее двадцати лет назад, в Париже, ему тоже пришлось делать нечто подобное, спасая от сожжения весь город. Но тогда ситуация была несколько иной: и пламя было магическое, и масштабы поскромней, да и без помощи не обошлось. А сейчас... – Протего, – тихо произнёс Фламель, взмахивая палочкой. – Прот... Три огромных силуэта разорвали пламенную завесу изнутри: каждый представлял собой гигантский изогнутый диск с выступом посередине. Николас Фламель, почувствовав опасность, моментально перебросил Щитовые чары, укрывая ими себя и Бенедиту. В следующее мгновение низ одного из летучих дисков ярко вспыхнул – Фламель даже зажмурился от боли в глазах, – и по Щитовым чарам пришёлся страшный удар! Алкагестовое облако, укрывавшее его, наполовину просто испарилось! Два других диска исторгнули из центра тонкие зелёные лучи; лучи коснулись земли, и кто-то попал под них, и раздались истошные крики. Крики, впрочем, тут же прекращались. Лучи были точны и быстры, огибая немецких солдат, они поражали только волшебников. Некоторые пытались закрыться от них: мощный барьер вполне выдерживал страшный энергетический поток, но на поддержание его уходили все усилия. Следом прилетала пуля, и от неё волшебники спастись уже не могли. Один из дисков коснулся лучом японского оммёдзи: тот слегка поморщился. Его защищали духи, его волей обретшие псевдоплоть; они не могли умереть, им были не страшны угрозы материального мира. Но луч развеивал псевдоплоть, и духи теряли материальность, отправлялись обратно на тонкие планы бытия. Киносита кивком отправил нескольких из них к диску. Странные летающие машины были надёжно укрыты невидимыми полями, но для посланных им ёкаев это была не преграда. Они могли свободно переходить между двумя мирами, и чтобы их остановить, требовалась особая магия, которой владел мало кто. ...По Щитовым чарам Фламеля ударило вновь, и он, страдальчески сдвинув брови, указал палочкой на диск. – Депримо! Центр диска выгнуло и пробило насквозь; дыра шириной в несколько метров, очевидно, оказалась фатальным повреждением, и летательный аппарат свалился вниз. – Как банально, – выдохнул Фламель, вновь синтезируя завесу абсолютного растворителя. Такой прямолинейный подход ему всегда был чужд, но сбить механизм иначе как грубой силой у него бы не вышло. Гриндельвальд хорошо поработал над ними... а он, Фламель, ведь далеко не боевой чародей. В дни бурной молодости бывало всякое, но к дракам он охладел вот уже несколько веков как. Второй диск, внутрь которого пролезли злобные духи, тоже закачался и, заложив крутой вираж, ухнул прямо в огонь. Живых внутри него больше не было. Но оставался ещё один, последний. Бесшумно снизившись до предела, почти до самой земли, диск за три секунды разогнался до сверхзвуковой скорости. Если бы Киносита Таро заметил его мгновением раньше, он бы успел раствориться, уйти в мир духов. Он тоже умел там ходить... но он не успел. Несколько десятков тонн металла буквально размазали по земле старого оммёдзи, и вызванные им духи исчезли тотчас; ударная волна расшвыряла сражающихся. Николас Фламель стоял в сотне метров от него, и чудовищная инерция сейчас влекла диск к нему. Великий алхимик щёлкнул пальцами, ускоряя все химические реакции в десять тысяч раз. Диск, защитные поля которого исчезли из-за контакта с землёй, вошёл в алкагестовое облако. Некто с невероятно острым взглядом, глядя со стороны, увидел бы, как металл слой за слоем истаивает в этой взвеси, как передний край диска почти касается Фламеля – и окончательно обращается мельчайшей металлической пылью. Алкагест пожирал материю ровно с той же скоростью, с которой диск входил в это облако – и спустя несколько мгновений от него не осталось и следа. Только металлический песок, сыплющийся на землю. ...Бой шёл. Посреди рухнувших бетонных плит, куч битого кирпича и перекрученных, изъеденных металлоконструкций продолжали драться волшебники и сверхлюди. У первых был арсенал всевозможных магических приёмов, козырем вторых были физические способности. Мелькали вспышки заклятий, трещали выстрелы и гремели взрывы. Время от времени раздавались крики раненых – и, как правило, тут же смолкали. Даже раненые противники были опасны, их старались не оставлять. И вокруг всего этого приглушённо ревело пламя, сдерживаемое Великой волшебницей. Акинбаде загоняли в угол, прижимали к пламенной воронке. Несколько солдат сжимали в руках зачарованные кинжалы – лезвие их могло удлиняться в пять-шесть раз; ещё двое держали сеть. Сеть была металлическая, хуже того – корониевая, а это означало, что когти мантикоры против неё бессильны. Прикосновение корония вынуждает анимага принять свой изначальный облик – и некоторые здесь уже погибли так. Хотя Акинбаде, может, и удержится, он всё-таки Великий волшебник. Но если на него накинут сеть, спасёт это его вряд ли. Нет, мантикора, акромантулы и всё такое прочее тут бесполезно, тут нужна особая форма, на крайний случай... Мантикору съёжило; здоровая зверюга уменьшилась в размерах и превратилась к чёрный клубок. Пахнуло холодом. Солдаты кинулись вперёд. Клубок развернулся: на месте мантикоры встал дементор. Очертания его задрожали – дементор переходил в слабоматериальное состояние. В таком виде Акинбаде даже короний был почти не страшен. Почти. Если двигаться быстро. Он пролетел сквозь солдат и растянутую сеть. Конечно, в форме дементора он не мог поглощать души, и даже распространяемый холод был лишь тенью, бледным отражением того холодного ужаса, который всегда окружал настоящих дементоров. Однако для побега лучшей формы не существовало. Акинбаде хотел уже перекинуться назад. Армию Гриндельвальда теснили, несмотря на уловку с летающими дисками и выключенную из боя Бенедиту. Волшебников полегла как минимум половина, но от немецких сверхлюдей осталось и вовсе человек двести. Меньше трети. Скоро всё должно было закончиться. Скоро. Огненный дух раз за разом окатывал Амадео пламенными волнами, хлестал огнистыми щупальцами, пытался сдавить со всех сторон – но всё было бесполезно. Преодолеть неощутимую завесу ровного белого света не могло ничего. – Ни у кого нет власти удержать ветер, и никто не властен остановить свою смерть, – мерно говорил прелат, не отрывая от Гриндельвальда своего взгляда. – Nec sinitur quiescere ingruente bello neque salvabit impietas impium. – Но ты ведь не знаешь числа погибших, Амадео? – в шуршащем треске огня явственно угадывалась насмешка. – Конечно, нет. Откуда тебе? Какая тебе разница до умерших здесь? Но дело в том, что я знаю. И знаешь чего, Амадео? Их гибель не была напрасной. – Грешник может сотню раз сотворить зло и будет долго жить, но благо будет почитающим Господа, – продолжал прелат. – Non sit bonum impio nec prolongentur dies eius sed quasi umbra transeant qui non timent faciem Dei. Его слова, действующие как экзорцизм, не проходили даром. Силуэт Гриндельвальда ощутимо бледнел и колебался, как пламя свечи; огненный дух, несмотря на своё упорное сопротивление, утрачивал целостность и стабильность. – Знаешь, почему я говорю так? – спрашивал тем не менее Гриндельвальд, упиваясь своими словами. Превращение в огонь слегка помутило его разум. – Потому что все они здесь, со мной. Все они придают мне сил. Все они желают вашей смерти, Амадео. И тут прелат в первый и последний раз сбился с тона, оборвав речитатив. Он понял. – Ты говоришь о гекатомбе? – спросил он. – Неужели ты превратил город?.. – Да, в гекатомбу! – чёрный волшебник трескуче рассмеялся. – Гекатомбу! Я всё подготовил, долгие месяцы! Но удар нанесли вы! Вы!!! Но Амадео дель Монако уже взял себя в руки, и белый ореол его сиял всё так же ярко. – ...Ибо от века – определение: «смертью умрёшь». – Гехинном!! Инфернус экс игнис эт'тэнебес!!! – неистово взревел Гриндельвальд, приводя наконец в действие ужаснейшее заклятие. – ПЛАМЯ АДА!!! ГОРИ, ГОМОРРА!!! Фигура чародея вспыхнула и выросла, затмив полнеба и слившись с пламенным циклоном. Пламя его вдруг потемнело, налилось тёмно-багровым. А потом из пламени, окружавшего волшебников, полезли пламенные же звери: летающие и ползающие, волшебные и обычные. Химеры и драконы, волки и медведи, львы и змеи. И Бенедита Дораду вдруг вскрикнула и замахала руками: огненная воронка перестала повиноваться ей. Перестала быть просто слепой стихией. Бенедита попробовала сотворить обычный, воздушный циклон. При достаточной скорости ветра он мог бы удержать огонь, даже такой, но на это было нужно время. Хотя бы несколько секунд. А она стояла слишком близко. Гигантские огненные звери, сметая всё и вся, в считаные мгновения затопили то, что секунду назад было безопасным местом, и поглотили метеоволшебницу, не успевшую закончить заклинание. Глаз бури ещё сократился, когда перед зверьми, что были частичными, то есть соединенными со своей субстанцией элементалями, встал непроходимый барьер белого света. – На сем камне Я создам Церковь Мою, – спокойно говорил Амадео дель Монако, вздев руки так, будто он упирался во что-то, – et portae inferi non praevalebunt adversum eam. Немецкие солдаты, те, кто ещё оставался в живых – меньше двух сотен, – исчезали один за другим, касаясь по-особому колец на указательном пальце. Кольца были амулетами Быстрого Побега, индивидуальными одноразовыми порталами, заранее настроенными на какую-то область. Теперь в глазе бури оставались только волшебники, двенадцать или пятнадцать десятков, и среди них – три Великих. Они присоединялись к дель Монако, говорили слова удерживающих заклятий, пытаясь обуздать пламя, побороть единственного оставшегося противника – Геллерта Гриндельвальда. И тот, когда исчез последний из его солдат, ударил во всю силу. Вся мощь тысячи пожаров, бушующих в городе, весь кошмарный огненный смерч, раскинувшийся на десятки квадратных километров, теперь повиновался Гриндельвальду, по его воле исторгая из себя пламенных зверей-элементалей. И наступил ад. Ало-чёрная волна обрушилась на магические барьеры – и те стали рассыпаться. Обычные противодействующие чары здесь были бессильны, и только чудотворцы Священной Конгрегации сумели удержать белый заслон святой магии. Обычный огонь не препятствие для опытного волшебника, его несложно потушить. Целый огненный шторм враз не потушишь, но защититься от него можно, это тоже стандартная магия. Но этот огонь, что содержал в себе Тьму и проедал все контрзаклятия, не был обычным огнём. Вверху, в пламенной круговерти, появилось громадное лицо, нависшее над волшебниками. – ВАША СВЯТАЯ МАГИЯ НЕ УСТОИТ ПЕРЕД АДСКИМ ПЛАМЕНЕМ! – пообещал Гриндельвальд; голос его был треском и воем огня. – ВЫ СГОРИТЕ!! И заслон рухнул под напором неодолимой силы. Волшебникам было некуда бежать. Чтобы спастись, надо было добраться – всего лишь! – до края промышленной зоны, где антиаппарационные чары не действовали, и аппарировать оттуда. Внутри колоссального огненного урагана – ожившего огненного урагана! – это было сделать почти невозможно. Ловушка захлопнулась и перемалывала всех, кто в неё угодил. Половина волшебников погибла сразу; другие ещё пытались противостоять натиску стихии. Фламель, очертив палочкой вокруг себя круг, предельным усилием сумел преодолеть антиаппарационное заклятие за миг до того, как пламенный волк пронёсся там, где он стоял. Акинбаде вновь перекинулся в дементора – в таком виде он мог пройти и сквозь Адское Пламя. Но кроме себя помочь они не могли никому. Кто-то ещё удерживал из последних сил магический экран. Кто-то бессильно опускал руки, и пламенные звери тотчас пожирали его. Амадео скорее почувствовал, чем увидел, как горят и корчатся люди, как отлетают одна за одной в мир иной души. Что ж, подумал прелат, кажется, мне не спасти ни тебя, Геллерт Гриндельвальд, ни мир от тебя. Он не испытывал по этому поводу ни сожаления, ни горечи, ибо знал, что сделал и делает всё возможное. Знал и то, что всё в конечном счёте происходит по воле Господа. Если он сегодня погибнет, а Геллерт Гриндельвальд выживет – что ж, значит, так нужно. Но он пока был жив, а это значило, что надо продолжать сражаться. Возле него по-прежнему сиял купол белого света – того размера, который он мог удерживать в одиночку. Под ним пряталось несколько человек, которым повезло оказаться рядом. И Амадео дель Монако, по-прежнему абсолютно спокойный, достал из кармана Библию и открыл на нужной странице. – Живущий под кровом Всевышнего под сенью Его покоится, – неторопливо начал он. – Dicet Domino susceptor meus es tu et refugium meum Deus meus sperabo in eum. Волшебство остальных едва ли могло что-то противопоставить этому кошмару. Ни алкагест, ни внутренняя алхимия, ни двойники-доппели с Щитовыми чарами. Живых вне белого купола, наверное, уже не осталось; немногие, может быть, сумели сбежать. – ЭТО ТО, ЧЕМУ ВЫ ХОТЕЛИ ПОДВЕРГНУТЬ НАС! А ТЕПЕРЬ ВЫ БУДЕТЕ КОРЧИТЬСЯ ОТ СВОЕГО ЖЕ ОГНЯ!!! Чудовищный безумный клёкот шёл сразу со всех сторон, а особенно – сверху. Сам огненный шторм говорил это, ибо огненный шторм был живым, был Геллертом Гриндельвальдом, а Геллерт Гриндельвальд был сейчас подобен высшему огненному элементалю. Высшему огненному элементалю размером с город. Может быть, Амадео дель Монако смог бы сбежать, как другие Великие волшебники. Но он не собирался. Он пришёл сюда, чтобы сразить Гриндельвальда или пасть от его руки. Конфедерация уже проиграла. Он, Амадео – ещё нет. И всё было в руках Господних. – Перьями Своими осенит тебя, и истина Его станет щитом и бронёй, – тон прелата был твёрд и непреклонен. – Scuto circumdabit te veritas Eius non timebis a timore nocturno. Адское Пламя было повсюду, оно ярилось вокруг него, захлёстывало с головой. Искажённые лица и чудовищные звери мелькали в нём, желая уничтожить всё живое и неживое, превратить материю в плазму и сделать частью себя. Но святая магия итальянского чудотворца остановила даже Убивающее заклятие. И посреди этой циклонической огненной печи он стоял – невредимый. Пока. – ОНИ ВСЕ УМЕРЛИ! УМЕРЛИ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ ПРИШЁЛ СЮДА! ПОЧУВСТВУЙ ИХ ГНЕВ, СВЯТОША!! ПОЧУВСТВУЙ ИХ БОЛЬ!! Огнь, питаемый непомерной магической силой, взревел ещё сильнее, подступая ближе, продавливая несокрушимый барьер веры. Кардинал почувствовал жар, пробирающий до костей, и мгновенно вспотел. Он ещё держался – но остальные, прятавшиеся под белым куполом, уже горели. Огонь и Тьма, слитые воедино, были поистине дьявольским оружием. Но с этим Амадео ещё мог бы справиться, охладить языки пламени... мог бы, когда бы не гекатомба. Колоссальная гекатомба Гриндельвальда, позволившая ему в одиночку расправиться с полутораста чародеями. – Падёт подле тебя и тысяча, и десять тысяч врагов, но к тебе они не приблизятся, – латынь мерно лилась из уст прелата, будто он находился сейчас в церкви, а не в средоточии буйства Адского Пламени. – Verumtamen oculis tuis considerabis et retributionem peccatorum videbis. – УМРИ ЖЕ!!! – страшно ревело Адское Пламя. – УМРИ!!! В эти минуты исполинский суперпожар, охвативший город, достигал своего пика. Температура в эпицентре повысилась до двух тысяч градусов Цельсия, и сплошное море плазмы взметнулось на высоту пятидесяти метров. – Не случится с тобой зла, и язва не пристанет к дому твоему, – жар подступил ещё ближе, и полы сутаны начали тлеть. Бумага книги, которую прелат держал в руках, чернела и рассыпалась. – Quoniam angelis Suis mandabit de te ut custodiant te in omnibus viis tuis. Тысячеградусное пламя почти касалось его кожи; загорелись волосы. Накалившийся воздух обжигал лёгкие. Библия вспыхнула. Амадео, помнивший большую её часть наизусть, уже не слышал даже собственного голоса. Он поднял голову вверх, к небесам. Но небес наверху не было. Вместо них было лишь неугасимое Адское Пламя, и в нём – криво улыбающееся лицо Гриндельвальда. – Quoniam in Me speravit et liberabo eum protegam eum quia cognovit nomen Meum. Clamabit ad Me et exaudiam eum cum ipso Sum in tribulatione eripiam eum et clarificabo eum. Пылала одежда, кожа обуглилась до черноты. Прелат вдохнул очередной раз – и воздух сжёг ему рот и гортань. – Господи... в руки Твои... – хрипло выдохнул он, чувствуя, как сворачивается белок глаз. – Предаю... душу... Через миг кардинал католической церкви Амадео дель Монако превратился в раскалённый газ. ...Все налёты немецкой авиации на Британию не сумели нанести того урона, какой Королевские ВВС нанесли Германии в течении одной лишь операции «Гоморра». Командующий Артур «Мясник» Харрис после заявит, что все германские города не стоят жизни одного британского солдата. Он дослужится до маршала ВВС и будет награждён, в числе прочего, советским орденом Суворова первой степени. Он проживёт ещё сорок лет и умрёт, зная, что его решения в ходе войны были абсолютно правильными. Вечер 1 августа 1943 года. Германия, Берлин, рейхсканцелярия. Кабинет был фактически тронным залом. Площадь – четыреста квадратных метров, высота – почти десять. Такая архитектура была призвана показывать ничтожность отдельного человека и, вместе с тем, величие Империи. Человек же, управляющий Империей, здесь должен был казаться вообще каким-то полубогом. Современная версия ампира, монументальная, внушающая и грозно-строгая. Ампир – это от французского Empire; имперский стиль, если дословно. А Гитлер уж и в империях, и в стилях толк понимал. Гриндельвальд, пересекая толстенный ковёр ручной работы, думал, что фюрер мог бы и отказаться от этой своей привычки. Он ведь этим рабочим кабинетом на самом деле не пользовался. Не работал здесь. Бывало, принимал послов, проводил совещания министров, да и всё. С этим был связан один небольшой курьёз. В рейхсканцелярии имелся, в том числе, и зал заседаний кабинета министров, однако им никогда не пользовались. Гриндельвальд доподлинно знал, что некоторые из оных министров порой просили архитектора показать им «их» зал. Архитектор показывал, и министры по нескольку минут стояли у «своих» кресел, где ни разу не сидели, и молча смотрели на кожаные папки, где золотом были вытиснены их имена. Но для разговоров с Гриндельвальдом Гитлер неизменно использовал именно этот кабинет. Да, Адольф Гитлер боялся его и его магии, а потому хотел придать себе уверенности хотя бы так. Адольф Гитлер не мог ему приказывать и не мог с него требовать. Захоти он убить фюрера – и весь вермахт, всё СС не смогло бы ему в том помешать. Но Геллерт Гриндельвальд фюрера бы не тронул даже пальцем. Он и сам боялся его. Боялся тех непредставимых сил, что стояли за Адольфом Гитлером. Поэтому кабинет ему на самом деле действовал на нервы. В конце концов, первые их встречи, в двадцать девятом году, проходили в одном из нюрнбергских ресторанчиков. «Немецкий двор», кажется. Тогда, впрочем, и Гитлер мало что знал о волшебном мире, и он ещё не посоветовал Гитлеру завладеть Копьём... Фюрер сидел за столом, опустив руки на колени. Стол тоже был грандиозен – длиной в пять метров, столешница из полированного мрамора, с инкрустацией. Но стол – ерунда. А вот то, что сейчас лежало на коленях Гитлера... – Хайль, – лениво сказал Гриндельвальд, чуть поднимая руку. Он знал, что в коридорах рейхсканцелярии партийное приветствие не использовалось, а в его исполнении это вообще было фарсом, не приветствием. – Гроссмейстер, – глухо ответил Гитлер, – рад видеть. Как ваши дела? – Прекрасно, – вкрадчиво улыбнулся Гриндельвальд. Стульев перед мраморным столом не стояло – ещё одна мелкая деталь. Он мог, конечно, сотворить его тут же, но... – Мы полностью готовы к наступлению на Восточном фронте. Машины почти переправлены. Конфедерация разгромлена. Трое из Синклита погибли; ещё двоим удалось сбежать, однако теперь ничто в мире не заставит их выступить против меня. – Мне неинтересны такие подробности, – холодно произнёс Гитлер. – Ради вашей ловушки нам пришлось пожертвовать крупнейшим городом. Ещё шесть налётов того же размаха на шесть других крупных городов, и Германии будет нечем сражаться. – Их не будет, – пообещал Гриндельвальд, подавшись всем телом к собеседнику и попытавшись убедительно заглянуть тому в глаза. – Меня радует ваша уверенность, – фюрер даже не улыбнулся. В глаза чародею он глядеть явно не собирался, рассматривая вместо этого инкрустацию стола – наполовину вытащенный из ножен меч. – Потому что если мы не сломаем оборону Советов под Курском, война будет нами проиграна. – Не будет, – вновь сказал Гриндельвальд. – После Гамбурга мне не сможет противостоять никто. Ни русские волшебники, если они осмелятся, ни Дамблдор, ни все они вместе взятые. Нас просто больше. – Сколько выжило после Гамбурга? – внезапно спросил Гитлер. – Из специальных батальонов, я имею в виду? – Из тех, кто участвовал – сто сорок три человека, – чётко ответил он. – Но и без их учёта в моей армии больше тысячи... – Вы же ведь не просто так бросили в этот бой именно солдат СС, да? – Гитлер наконец поднял на него свой тяжёлый взгляд. – Вам ведь не нужно, чтобы кто-нибудь из владеющих магией был верен мне? Гриндельвальд самым краем бокового зрения заметил, как на стенах задвигались тени, столь глубокие в лучах закатного солнца. Он знал – попытайся он рассмотреть получше, поверни голову, и тени будут на своих местах, недвижимые и спокойные. Просто обман зрения, так ведь? Однако Гриндельвальд не хотел обманываться. – Мне нужно было завершить гекатомбу, – с вежливейшей улыбкой произнёс он. – Это сложный многоступенчатый ритуал, для его завершения и инициирования тоже нужна жертва. – Наши цели различны, хотя в ближней перспективе и схожи, – резко проговорил Гитлер. – Не думайте, что я об этом не помню! – Мне казалось, этот вопрос был отложен до завершения войны?.. – Вот и не забывайте об этом... Гроссмейстер. Фюрер произносил его звание с тем же презрением, с которым сам Гриндельвальд исполнял нацистское приветствие. Волшебник не прекращал улыбаться. – Не буду. – Идите, – Гитлер вяло дёрнул рукой. – Манштейн сообщит вам оперативную сводку. И да, в состав группировки будут входить три мотострелковых дивизии СС, наряду со всей вашей армией. Не подведите меня. Геллерт Гриндельвальд кивнул. Сейчас он был серьёзен настолько, насколько то было возможно. Приближался решающий момент всей войны.