время верить

Приземляются к девяти часам утра, и Хван снова пожимает руку Чживону перед тем, как они все разгружаются. На этот раз на точке нет ни домов, ни обжитых мест, поэтому Ханбин приказывает разбить лагерь под деревьями, а сам идёт на разведку. ─ Хэй, ─ его окликают посреди пути. ─ Пойдёшь один? Он хочет сказать что-то вроде: «Раненых не беру», а потом вспоминает, и от этого не становится легче. ─ Тебе лучше помочь остальным, ─ мрачно говорит Ханбин. ─ Конечно, а ты предпочтёшь или взять с собой Чживона или идти погибать одному. Чжинхван хватает его за руку, и в его пропитанных криком глазах отражается чистое небо. ─ Это просто разведка. ─ Да, а потом мы будем собирать твой труп по частям, ─ продолжает Чжинхван и вырывается вперёд на несколько шагов, держа перед собой оружие. ─ Ты как будто не знаешь, чем может закончиться «просто разведка». Ханбин усмехается и догоняет его, больше не говоря ни слова. На точке жарко, ближе к полудню солнце выжигает из них весь дух, и они садятся сухие пни, снимая куртки, доставая сигареты. ─ Нас же не увидят? ─ предостерегающе говорит Донхёк, когда Чжунэ и Чживон раскуривают сигарету на двоих. ─ Нет, пока нет, ─ Чживон прислоняется спиной к дереву. ─ Это территория Китая, ты в курсе? А у нас с ними подписан мирный договор. У китайцев в принципах соблюдать договора, так что если они и нападут на нас, то только если первыми нападём на них мы. А я очень надеюсь, что наше правительство не настолько глупое, чтобы переть против миллиарда китайцев. Чжунэ глухо смеётся и грязными пальцами выхватывает у него сигарету. ─ Тогда зачем нас сюда отправили? ─ хмурится Чану. Чживон пожимает плечами. ─ Вообще, это Ханбин должен знать детали операции, но, скорее всего, чтобы помочь другу против недруга. Над ними солнце только буйствует, выжигает на своём пути всё, точно война, не щадящая никого. Они будто бы радостно щурятся, повязывают сорванные майки на бёдра и делают вид, что заняты, но сами сожжены внутри дотла. Донхёк скользит взглядом по разбитому лагерю и не замечает, как рядом садится немного хромающий Юнхён. ─ А это здорово они меня подлатали, ─ говорит он. Сейчас бы закурил, но ─ вот жалость ─ не курит. ─ Видимо, какие-то новые модификации, которые сначала решили испробовать на военных, а потом на горожанах. Интересно, когда мы начнём харкать кровью. Донхёк хмурится и сжимает пальцы. Так, от нечего делать. Ханбин должен скоро прийти и раздать новые указания. ─ С чего бы вам харкать кровью? ─ А с чего бы нет? ─ пожимает плечами Юнхён. ─ Как побочный эффект. Или как в Халке, знаешь? Сначала всё хорошо и эффект спадает под воздействием введённого препарата, а потом становится только хуже. Донхёк ничего не отвечает. Он искренне надеется, что с Чжинхваном и Юнхёном всё будет в порядке, но думает совсем не об этом. Он закрывает глаза и задаёт себе вопрос. Один и тот же вопрос на протяжении всех этих двух лет. Вопрос, с которым он просыпается и идёт по жизни, который не даёт уснуть ему ночами. Как там мама? Как она справляется со всем этим? Как Эстер? Всё ли с ними нормально? Не голодают ли они? Конечно, голодают, вынуждены соглашаться на любую работу, а потом искать и пропитание. Конечно, им тяжело и неспокойно на душе. За него тоже. Осознавая всё это, он не может спокойно засыпать даже в самые удачные свои дни. Миссис Ким каждое утро после пробуждения ставит свечку за своего сына и молит бога о ещё одном хорошем дне. Будит дочку, а после они вместе идут на завод, где работают около восьми часов за весьма скудную зарплату. Этого хватает, чтобы купить булку хлеба, рис, водоросли и лапшу на несколько дней, а больше им ничего не надо. Иногда она навещает рынок. где покупает новую одежду (только если старая совсем изношена и никуда не годится) и совсем в редких случаях морепродукты. Вместе с дочерью они привыкли выживать. Если рядом нет Эстер ─ миссис Ким начинает паниковать, поднимать шум и хвататься за единственно верное решение, чтобы её дочери не грозило опасность. А потом снова молиться за сына. В этот раз день с самого начала предвещает быть хорошим: почтальон приносит ей письмо от сына, датированное прошлым месяцем. Она дрожащими руками разворачивает мягкий влажный конверт и негромко зовёт дочь из соседней комнаты, на что она отзывается практически мгновенно. ─ Это Дони? От него? ─ она подходит к матери и мягко отбирает у неё конверт, чтобы дать ей возможность сесть на скрипучую кровать и сделать глоток воздуха. ─ Он пишет. Он живой! Боже, мам. Их отправляют на остров Чеджу. ─ Но там же опасно! ─ миссис Ким хватается за сердце и делает быстрые рваные вдохи. ─ Мам, тише, тише. Должно быть, именно об этой операции писали в газетах несколько дней назад. Им удалось захватить двух пленных и избежать серьёзных ранений, слышишь, мам? ─ Эстер вынуждена отложить бумагу, чтобы дать матери воды и ещё некоторое время, чтобы успокоиться. Потом она вновь продолжает читать. ─ Так, что дальше?.. Они... Они едут полным составом, что неудивительно. Помнишь, он писал, что сила их группы состоит в командной работе? Видимо, их поэтому постоянно засылают куда-то, ведь легче работать в группе, чем по одному, да? Эстер слабо ей улыбается, всё ещё обрадованная хоть какой-то весточкой от брата, а вот миссис Ким наоборот только хватается за сердце: слова дочери её никак не обрадовали, только доставили ещё больше душевных тягот. ─ Их так часто отправляют на задания... ─ Конечно, они ведь лучшие! Ты должна гордиться своим сыном, мам. И миссис Ким, безусловно, гордится. Но лучше бы её сын был живой и невредимый, чем герой. ─ Он пишет, что любит нас, мам, ─ и на этих словах у обеих начинают слезиться глаза. Дочь вытирает свои глаза пальцами, а матери подаёт грязный в некоторых местах, но ещё пригодный носовой платок. Это напоминает ей, что сегодня надо постираться. ─ Пишет, что ему совсем без нас плохо. Он и дня не может прожить без мысли о нас. Мать не выдерживает. Она утыкается в плечо дочери, сжимая её в своих объятиях, и захлёбывается в рыданиях. Эстер остаётся только судорожно вздыхать: "Мам, ну прекрати, мам, всё хорошо" и смахивать мелкие капли слёз. Это письмо они кладут в бумажный пакетик с остальными письмами, а его запирают в нижней полке шкафчика. Уходя на работу, миссис Ким постоянно озирается на него, а вечерами перечитывает свои любимые. Где сын не пишет о пострадавших, о потерях и о трудностях военной жизни ─ где он улыбается, говорит о любви, верности и о том, как он безмерно по ним скучает, о весёлых медсестрах, о секретных вылазках в город, за которые им попадает от капитана (он у них хороший, зовут Ханбин, хоть и отчитывает, но с улыбкой, и знает свою работу). Мать улыбается, и на душе её становится чуть спокойнее. Сегодня они возвращаются раньше: не заходят ни в магазин, ни на рынок, полагаются на запасы, которые у них уже есть. Заработанные деньги миссис Ким откладывает на лучшее время и хранит рядом с письмами сына в маленькой шкатулке из рябины, которую сын же ей и подарил на день рождения, в те, когда их ещё не разлучила подлая война. Эстер варит им рис, они ужинают в тишине и надвигающейся темноте, а потом сидят некоторое время, смотря друг на друга, будто ждут опасности. И с каждой секундой в их глазах разгорается всё больший и больший страх, ужас. Дочь решает заговорить первой. ─ Ты помнишь, мам? ─ тихо начинает она, обхватывая колени обеими руками, ─ помнишь, что происходит после такой тишины? Тишины, разъедающей воздух подобно кислоте. Тишины, поражающей атмосферу участками. Поглощающей неясный и шаткий (придуманный) мир, засасывающей их в глубокую и вечную тьму. ─ Тише, ─ произносит одними губами и мотает головой. Побледнела, посерела, будто вот-вот обрушится, покрытая трещинами-морщинами, словно статуя из хрупкого камня. ─ Тише, ─ и погружается в комнатный мрак. Эстер только страшнее становится. Она сильнее обхватывает худые колени и утыкается в них лицом. Ждёт. Она точно знает, что будет спустя десять минут или пятнадцать секунд. Уже спустя пять минут она выскребает из себя остатки смелости и бежит из дома, хватаясь холодными руками за рукав бледной матери, в сырой, пропахший кровью подвал. Она тащит за собой пакет с деньгами и письмами брата, задыхаясь в страхе, как от приступа астмы. Она знает, что она придёт за ними всеми ─ смерть. Но смело смотрит ей в лицо и надеется, что не в этот раз. Не в этот чёртов раз. В подвале слышны тихие всхлипы, успокаивающие речи и иногда яростные в приступе паники вскрики. Эстер больше не закрывает уши руками, чтобы заглушить то, что слышит каждый день. Это как просыпаться от льющихся в окно лучей солнца. Ко всему рано или поздно привыкаешь. Мать сидит тихо, раскачивается, подбирая подол своего платья, когда оно выскальзывает из рук и катится по полу. Кажется, она напевает что-то. Знакомую из детства мелодию, колыбельную. Она не хочет ей мешать, поэтому сжимает письма брата в руках крепче и молится. С потолка сыпется штукатурка. ─ Война разрушает, ─ усмехается мужчина. Он не подходит ближе, держит дистанцию. Между ним и остальными людьми. ─ Конечно. Вот что она делает с нашими домами! Разрушает их! Некуда нам больше возвращаться, ─ отвечает женщина в углу, успокаивающая своих детей. ─ Я говорил о нас, мэм, ─ улыбается мужчина. ─ Наши жизни и наши дети. Мать поджимает под себя колени и закрывает глаза. Она думает о своём сыне, который находится так далеко от неё. От них с дочерью. ─ Разрушает всё, что нам дорого. Эстер зажимает себе рот рукой, чтобы не привлечь внимание к своим внезапным слезам. Однажды брат сказал, что вернётся к ним. А она тогда была слишком наивной и поверила ему. «Здравствуй, Эстер. Я точно знаю, что читать это будешь ты, да? Мама начинает сразу же плакать, когда берёт в руки мои письма. Мне становится обидно! Шучу, конечно. Сейчас я на территории Китая. Так говорит Чживон, а я привык верить ему. Да и ландшафт говорит об этом. Ханбин сказал нам, что мы здесь, чтобы защищать границу. У нас договор с Китаем, вследствие которого их правительство имеет право вызвать наши военные силы для подстраховки. Не понимаю я до сих пор, зачем им это, их ведь гораздо больше, чем нам, да? Но я не имею права идти против приказов. Что-то происходит, Эстер. Все мы это ощущаем. Кожей, сердцем, чутьём. На фронте и не такое обретёшь, поверь. Я не хочу хвастаться. Сейчас я напуган. Ужасно напуган. Потому что это не то чувство, которое предостерегает от опасности за три-четыре минуты до налёта или ещё чего. Это... будто я лишусь кого-то. Вас... Нет, я не хочу этого. Я буду до самого конца верить, что это не правда, что вы сбережёте себя. Но, может быть, парни... они тоже в страхе и они тоже ощущают то же самое. Будто совсем скоро наша командная работа окажется в опасности. Может, кто-то из нас будет убит. Кто знает. Как бы я не хотел не думать об этом, это может произойти, ведь так? Мы же на войне! Мы здесь уже больше года, на фронте, но каждое новое задание как последнее. Я серьёзно надеюсь, что я просто параноик, но... будь осторожна, хорошо? Я люблю вас. Очень сильно люблю и скучаю. Донхёк». Он заворачивает письмо в плотную бумагу и повязывает лентой. Чживон наблюдает за этим с каким-то скептицизмом. ─ Весточки родным шлёшь? ─ он хмыкает и откусывает кусок хлеба. Донхёк прячет его во внутренний карман куртки. Он соврал бы, если сказал, что хочет сейчас общаться с кем-либо. Но Чживон выше чином. ─ Пока есть кому. ─ Это правильно, ─ кивает Чживон. А потом тень ложится на его лицо. И вдруг становится так мерзко и погано на душе, что Донхёк отворачивается от него. ─ Мне следовало поступать так же, как настоящему примерному сыну. И на этот раз фраза не сквозила сарказмом. Он ощущал, что его засасывает во что-то неизведанное и странное, ощущал, что это не та история, которую он хочет знать. Будто ему открывают дверь в секретное место, а он только и хочет что сбежать. ─ Кажется, Чжунэ нужна была помощь с оружием. Чживон смачно хмыкает. ─ Если нужен был повод, чтобы дать дёру, так бы и сказал. Я бы никогда не посвятил тебя в своё дерьмо. И это было похоже на правду. Донхёк кивает и делает шаг назад, потом ещё и ещё, а после оборачивается и идёт к Чжунэ, сидящему у палатки. Он набивает табак, положив автомат на колени, и озирается за спину, чтобы Ханбин не застукал. ─ Ты в курсе, что это не по технике безопасности? ─ Да знаю я! ─ недовольно шикает он. ─ Просто бесит всё, вот тут уже сидит, ─ он хватается за горло, а потом отшвыривает от себя оружие. ─ И это тоже бесит. Торгуем тут жизнями. Убьём того, убьём этого. Всех убьём, кто хочет убить нас! А всё потому, что есть эти грёбанные законы жизни. Или ты, или тебя. Да чтоб!.. Донхёк поджимает губы. От одного огня к другому. Он устало опирается спиной о дерево и закрывает глаза. А дома было спокойно и тихо, только иногда мать с сестрой заводили неприятные, но адекватные разговоры, которые кончались так же быстро, как и начинались. Дома было всё, что он любил. Без этих докучающих разговоров о смерти и войне. Но ведь они посреди этого. Вокруг только смерть и война, глубокой морщиной пролегающие на лицах всех его товарищей. Вокруг только они, так что он не может игнорировать это так просто. Смерть. И война. Надвигаются на них с невероятной скоростью, словно лавина. Накатывают волнами. Можно почувствовать запах. Его чувствуют все. Все подрываются, хватаясь за оружие, как за спасательный круг, когда раздаётся громкий звук как от взрыва. А потом ещё раз. Ханбин говорит: ─ Боевая готовность! Скорее, кричит, чем говорит. Взглядом цепляется за всех по отдельности, задерживает на одном и бросается первым. И это снова начинается. То, от чего Донхёк привык убегать, как от надоедливой мухи. Его жизнь, центром которой является бой. Он поджимает губы, берёт в руки автомат. И с улыбкой шагает туда.