время верить

Чану вспоминает, как пару недель назад они говорили с парнями об этом. Он не решается сказать это вслух, но это сейчас у каждого на уме, ведь так? Они лежали на сырой земле, над ними простиралось бесконечное звёздное небо, и ему казалось, будто это – маленькие дырочки в полотне, в которые за ними подглядывает кто-то очень нетактичный. Чану надеется, что это Бог. Чжунэ и Чживон говорили о своём, как всегда. Будто бы в своём собственном мире, в который войти без разрешения – уже беда. Поэтому никто не собирался их отвлекать или прерывать, все только наслаждались свежим воздухом, без примесей дыма или запаха казармы, или запаха сожжённых тел. Все думали, что завтра будет война, но не сегодня. Сегодня – мир, и у них есть полное право им дышать. И он говорит: − А мама писала мне, что в городах война совсем другая. Откуда-то доносится усмешка. − Тебе ещё приходят письма? – голос Чжунэ. И Чану улыбается, когда это понимает. − Видимо, какое-то очень старое письмо, − догадывается Ханбин. – Со следующей недели, Сынхун вроде говорил, письма больше невозможно будет получить. Отправить – да, но вот получить – хер там. Все разочарованно стонут, думая о своих семьях, все, кроме Чживона. У него вроде бы все родные погибли в пожаре, и он даже рад, наверное. Хотя какой там, возможно, он уже никогда не будет ничему рад. − Я однажды был в отпуску, − усмехается Чживон. И это звучит как начало истории, так что все они затыкаются и слушают, − и да, там всё действительно по-другому. Я был на поле солдатом, работал в разведке, теперь с вами. И всё это кардинально отличается от того, что я видел у себя в городе. Здесь я ещё могу думать о справедливости, о значении войны, о том, что это бесчестно и неправильно. Здесь время движется так быстро. А там будто всё застыло. И тебе не на кого накричать, не кого обвинить. Даже майора. Ханбин усмехается. Заводит руки за голову, чтобы лечь на них, и одной рукой касается головы Чану. − Знаете, я думал тут, − говорит Чжунэ. − Тебе думать вредно, − смеётся Чжинхван. − Нет, я серьёзно, вы только вдумайтесь, какая же странная эта война. Что было во Вторую мировую, к примеру? Был антагонист, был злодей. Этому злодею противостояли, и уже это противодействие было злодеем для злодея. − Чжунэ, заткнись или говори понятно. − Я в том смысле, что… когда бомбили города, люди смотрели в небо и понимали, кого ненавидеть. И они жили ради этой ненависти, из-за этой ненависти. Искали силы к жизни в своих эмоциях, и самой сильной из них была ненависть. Кого ненавидеть нам? На какой-то миг, который сложно было поймать, всё замолкло. Перестал шуметь ветер, поднимать сор с земли, перестали петь звёзды. И небо будто постепенно на них обрушивалось, а Чану всё вглядывался в бесчисленные белые точки на нём и пытался понять. Многое пытался понять, но не знал как. − Майора, может, − говорит Юнхён, и все глухо смеются. Чану улыбается. − А кого ненавидеть тем людям, что остались в городах? Которым намного страшнее, чем нам. У которых есть якорь, опора, и как раз из-за этого они уязвимы вдвойне. − Возможно, правительство. − Нет, именно в такие мрачные дни оно делает всё, чтобы защитить народ. Кто-то хмыкает. Чану делает догадку, что это Чживон. − Тогда я начал ненавидеть себя. Он снова улыбается. Непонятно почему, но улыбается ещё много раз ту ночь, будто осознаёт важность момента. Будто знает, однажды, лежа в окопе израненным и холодным, с простреленным боком, он будет вспоминать эту ночь, будет снова улыбаться и поднимать голову к небу, в надежде увидеть всё те же мелкие мерцающие точки – возможно, отверстия, сквозь которые за ними наблюдает Бог. Но над ним только палящее солнце, столпы дыма и крики. Слишком много криков, чтобы различить из них своё имя. Ч-о-н Ч-а-н-у. Он делает догадку. Вероятно, Юнхён. Должен быть он, они ведь столько раз оставались у костра на ночь и пели совсем тихо песни. Недостаточно современные, потому что, знаете, Юнхён такой древний, но и недостаточно старые, чтобы Чану их знал. Естественным образом вспоминается та ночь. Будто больше ничего интересного в его жизни не случалось – самая интересная сцена из фильма с названием в его честь. Он проматывает её снова и снова, и снова. До мельчайших деталей. Возможно, это была самая лучшая ночь в его жизни. Только сейчас он понимает, что ни разу не занимался сексом с девушкой, ни разу не ходил на свидания, и его даже не тошнило от большого количества выпитого алкоголя. Это заставляет его улыбнуться снова. Ему восемнадцать, и всё, чем он может гордиться – это то, что однажды он обыграл Чживона в карты и выкурил в тот же день свою первую сигарету. Возможно, его кто-нибудь скоро найдёт. И он будет надеяться, что к тому времени не слишком окоченеет. Не будет слишком холодным, знаете. Но всё ещё будет улыбаться. Он снова вспоминает слова Чжунэ, шутку Юнхёна (наверное, единственную его удачную шутку за всё время), Чживона и голос, которым он говорил. «Я начал ненавидеть себя». Он снова хватается за рану и надеется, что Чживон больше не будет себя ненавидеть. Что у него ещё будет возможность быть счастливым, и он обязательно выживет. Чану улыбается, закрывает глаза. И больше никогда их не открывает.