время верить

Над степью поднимается огромное палящее солнце. Оно сразу же охватывает открытые участки и освещает поле, полное смерти и крови. На секунду всё замирает. Будто нет места жизни в этом месте. Потом со стороны деревьев происходит движение, и из леса выходит солдат. На нём съехавшая каска, куртка, которая теснит и прилипает к телу. Он откидывает каску в сторону и жмурится от солнечных лучей. Разглядывает пространство. В груди что-то припекает. Что-то саднит и со всей силы впечатывается в его тело вновь и вновь. Он надеется, что это не то самое чувство, когда ощущаешь смерть или ранение брата. Он знает его отлично, потому что им не привыкать терять друг друга. Всякий раз они отделывались лишь этим съедающим чувством. Когда-нибудь это должно закончиться. Он пробирается по полю, откидывая ногами мешающие конечности трупов и головы, лежащие на пути. Мысленно полагает, что это всё равно что плюнуть Богу в лицо, но кто в их ситуации думает о Боге. Когда взгляд выхватывает движение чьей-то руки по правую сторону в десяти шагах от него, он сначала хватается за оружие, целится, а после облегчённо выдыхает, щурясь, но автомат всё ещё держит в руке. − Свой? − Свой, конечно, − улыбается он и делает несколько шагов навстречу товарищу. − Я уж думал, что в этой мясорубке совсем никто из наших не выжил. Думал, приеду на базу, встретят как героя, и комната будет полностью моя. − Ты от нас так просто не отделаешься, мерзавец. Они хлопают друг друга по спинам, отхаркиваясь смехом, а внутри всё съедает и съедает это чувство. Как же оно называется. Он всё никак не может вспомнить. − Никого ещё не видел? − Только тебя. Они щурят глаза. Куртки прилипают к телу из-за жары, но никто из них не может решиться снять их. Они всё смотрят друг на друга в ожидании, возможно, чуда, но понимают, что на фронте ему нет места. − Тоже чувствуешь, да? Он не решается заговорить. Поэтому кивает. Дальше они рыщут вместе. Напрягают зрение и выкрикивают имена, оба наготове, оба на всякий случай держатся в боевой позиции. Как учил капитан. Как выучились они сами. − Ну, Юнхён! Я знаю, что ты живой. Ты-то уж самый живучий из нас! − Да, это не из-за тебя моё сердце разрывается на атомы. Тебе ещё жить да жить, ты же теперь модифицированный! – подхватывает второй. И оба они скованы ужасом. Они находят полуживых и раненых, мёртвых даже искать не надо – вот они, под ногами, повсюду. Полуживых приходится добивать, и выстрелы временами пугают ранних птиц. Раненых они сначала пытаются связывать и брать в плен, но после трёх-четырёх попыток побега они понимают, насколько это бессмысленно. − Давай я буду следить за пленными, а ты ищи наших, − он оттаскивает американца к дереву и нацеливает на него автомат. Сердце пропускает ещё один удар. – Должен остаться кто-нибудь. – Возможно, последняя фраза получилась слишком отчаянной, потому что его тут же хватают за руку. − Донхёк, − и во взгляде напротив ощущается то же самое, − я верю, что они живы. Нет. Я знаю, что они живы. Так что даже не думай… Чжунэ не договаривает, но Донхёк понимает его слова. Он поджимает губы и возвращается к припечатанному к дереву американцу. Солнце печёт спину, и спустя несколько минут ему приходится снять куртку. Но мысли убивают ещё хуже. Чжунэ, как бы он не хотел верить, уже теряет всякую надежду кого-то найти, когда на глаза ему попадается знакомая куртка. Ей он вытирал грязный стол, пачкал об неё руки, тушил сигареты и укрывал продрогшего до костей Донхёка в холодные ночи. Куртка Чживона. Поверх мелкого солдата. Не кореец, но что-то похожее, вероятно, смесь. Совсем ещё щуплый, лицо молодое, может, лет восемнадцати-девятнадцати, как их Чану. Глаза… стеклянные совсем. Полные ужаса. Он всматривается в них, в эти чёрные затягивающие глаза, и даже не замечает движения сзади. А когда его хватают за плечо, пугается, выкрикивая мат, и направляет оружие прямо Чживону в грудь. − Эй-эй, остынь, чувак, − он усмехается, поднимая руки вверх, но Чжунэ замечает… замечает, что что-то в нём не так. − Какого чёрта, Чживон! Нельзя же так пугать! − Да я и не рассчитывал, − он смеётся глухо и встаёт рядом, бросает взгляд на лежащего на земле мальчишку. – Молодой ещё. Ох какой молодой. Новобранцы всегда умирают быстрее. Чжунэ поджимает губы. Он не хочет спрашивать, каким образом этот мёртвый враг-новобранец оказывается укрытым его курткой. Но Чживон такие вещи объясняет всегда сам. Стоит только подождать. − Донхёк ждёт в лесу вместе с пленными. Сторожит, пока я ищу выживших. Он не видит его лица, но понимает, что оно мрачнеет. − А ты думаешь, что кто-то ещё выжил? Чжунэ не отвечает. Скованное страхом сердце замирает, не смея пошевелиться. И он думает, где же так оплошал. − Должен же. Должен, − с нажимом. – Иначе никак. Чживон усмехается и вытирает рукавом футболки рот. − Мы просто не привыкли к потерям. А терять кого-то близкого всегда страшно. Я боялся именно этого – привязаться к кому-нибудь, чтобы быть в страхе за его жизнь. Чжунэ поворачивается к нему. Давит на Чживона, сам знает, но не может иначе. Чувства охватывают его с головой, он усилием их подавляет, но их слишком много. Право, слишком много для него одного. Чживон кивает. − Этот мальчишка… − усмехается. – Я выстрелил ему в живот, и хуже смерти невозможно пожелать. Только когда приблизился, когда разглядел его лицо, понял, что я за животное. Зверь. Убийца. Все мы. – Чжунэ сглатывает. Ком, слёзы или отчаяние. – А он был слишком похож на моего брата. Вот так вот. Брат мой был старше, но они всё равно похожи. Так смазливо и ванильно, да. Так что как закончился этот ад, я сразу пошёл искать его. Подумал, что ему холодно. А он уже умер. Чжунэ не сводит с него взгляда. Правда, не знает, какого. Такое разнообразие чувств, он даже не знает, какое из них отражается на его лице. Так что позволяет Чживону увидеть то, что он сам хочет увидеть. − Да, − отвечает он. – Мы убийцы и, возможно, заслужили смерти одного из нас. Но это точно не Ханбин, − улыбается. Так, что Чжунэ хочется ему врезать. Так, что клетка, охватывающая сердце, трещит. − Почему? − Потому что этого засранца я нашёл ещё ночью и оттащил вон к тому дубу, − он указывает на тот же лес, в котором их ждёт Донхёк. Они находятся метрах в тридцати друг от друга. – Помнишь, кто-то стонал и выл от боли примерно часа в четыре? – Чжунэ, конечно, не ориентировался во времени, но помнит. – Это был он. Ранен в ногу и живот. Но жить будет, если Донхёк поможет ему. Они добираются до Ханбина, болезненно-бледного, чуть живого, но всё ещё саркастичного и вредного Ханбина. И пока они дотаскивают его до Донхёка, он успевает надоесть им и вытрепать все нервы. Чживон обещает нажаловаться майору по их возращении, и все трое пытаются не засмеяться. Чжунэ отпускает на это время. Донхёк тут же подрывается за аптечкой и спешит на помощь. В это время Чживон и Чжунэ здраво решают, что заслужили отдых, и достают свои сигареты. − А ты мне вообще говорил, что курить не любишь, − говорит Ханбин, потом вскрикивает от боли, отчего Донхёк виновато улыбается, и откидывает голову назад. – Кто ещё жив? Чжунэ не успевает ответить на выпад. Но ощущает, как тело охватывает дым и бесконтрольное состояние, которое он почти успел забыть. − Крепкие, − выдыхает Чживон и даже жмурится. – Пока только мы. Но нам осталось найти всего-то трёх для полной комплектации. − Когда найдёте Чжинхвана, надерите ему от меня задницу, − недовольно бурчит Ханбин. − Он-то что сделал? – спрашивает Донхёк и снова мажет спиртом по ране, отчего Ханбин вскрикивает ещё раз. − Попёрся напролом! Это ж надо! Каков герой нашёлся. А он ведь помнит, что постоянно влипает в неприятности, из которых его приходится доставать нам. − Давай-ка я тебе напомню, что в этот раз ранение получил ты, а не он, − выдыхает Чживон. − Видимо, передаётся воздушно-капельным, − усмехается Донхёк, он уже обвязывает рану бинтом. – Тогда нам всем придётся быть осторожней. − А если с ним случилось чего похуже? – вскрикивает Ханбин, на этот раз от негодования. − Например, смерть? Чживон даёт Чжунэ подзатыльник. Но после этого никто из них не решается шутить и даже говорить. Донхёк неловко поджимает губы и гнёт пальцы, изредка поглядывая на связанных пленных, коих набралось трое. Ханбин хмурится. Вероятно, снова в своих мыслях. Чживон предпочитает не обнадёживать себя, но и не лишать надежды – действовать и не думать. Он встаёт с места. − Продолжим наш великий поход. Ханбин остаётся здесь и следит за пленными. Ну, ты знаешь, что делать в случае чего. − Не маленький, − бурчит он. Совсем не по-капитански. − Донхёк, ты постарайся связаться с базой. Нам ещё домой надо. Мы с Чжунэ ищем выживших и других пленных. В случае чего – стрелять на поражение. Ханбин фыркает и прижимает к животу автомат. − Раскомандовался, - почти закатывает глаза, на что Чжунэ ласково улыбается. – Шуруйте. И без всех троих можете не приходить. Он бы и не хотел, но непонятным образом от этой сцены к Чжунэ возвращаются надежда и вера в живучесть их команды. Он знает, что если встретится со смертью одного из своих товарищей, тогда будет больнее, чем сейчас. С надеждой будет намного больнее. Но улыбка освещает его лицо, когда они с Чживоном делают шаг навстречу солнцу. Кричать уже не пытаются. Уже понятно, что если бы кто и мог ответить, давно уже ответил бы. Остаётся уповать на удачу и Бога. В которого никто уже давно не верит (может быть, всё ещё Чану – и Чжунэ мысленно молится его Богу). Чживон показывает на границы, освещаемые солнцем, в той стороне – Китай. Американцы с французами грянули внезапно. Сначала они услышали вертолёты и много иностранного языка. Они что-то выгружали. А когда заметили уже обжитые места, приготовились к атаке. Вертолёты, на их удачу, оказались не боевыми, но даже с одной пехотой им устроили настоящий ад. К полночи все, что попадалось на глаза, оказывалось трупами, невозможно было различить, где враг и где друг. Тёмная ночь помогла им справиться с невероятной атакой и количеством. Они притихают. Уже уставшие и хотят домой, но дома – нет. Потерянные и застывшие. Всё горит. Чжунэ только спустя несколько минут понимает, что они с Чживоном разошлись. Он разглядывает его силуэт вдали, обрисованный лучами солнца, и щурит глаза. И всё затихает. Будто специально для того, чтобы они набрались сил перед ещё одной атакой. Затишье перед бурей. Поэтому он задаётся вопросом, думает ли об этом же Чживон. Он самый крепкий из них. Даже крепче Ханбина. Он рассказывал им такие истории, от которых кровь стыла в жилах, и они никогда не сомневались в его опыте и профессионализме; а он смеялся и отшучивался. А потом говорил очень серьёзно, что никогда не хотел быть профессионалом в убийстве. И они ему верили. Солнце палит. Так что Чжунэ снимает каску и расстёгивает куртку. Чживон незаметно пропадает из виду, но он почти не паникует, осознавая это. Только веки закрываются произвольно, он боится, что не дотянет. До чего – неизвестно, но силы покидают быстрее и быстрее. Когда солнце нагревает макушку, всё перед глазами плывет и земля уходит из-под ног, он слышит тихий, будто издали крик Чживона. Всё разом приобретает смысл. Он натягивает каску обратно, – недовольно бурчит – но ещё один крик Чживона всё перекрывает: усталость, сонливость, плохое самочувствие. Он бежит наугад, но слух его не подводит. − Чжунэ! Твою ж… Лучше тебе прийти побыстрее. − Я тут, я тут. Какого… Когда на глаза попадается кровавое пятно, он и думать ни о чём другом не может, кроме как о нём. Огромное кровавое пятно на груди. А дальше он не решается говорить даже про себя. Только замечает продрогшее и трясущееся от плача тело Юнхёна рядом. Чживон кричит где-то сбоку. Он поднимает на себя его и проверяет пульс, сердце, открывает глаза. Бога материт, материт Юнхёна и Чжунэ, которые не в состоянии ничего сделать. Юнхён – от съедающей его заживо боли, Чжунэ – от шока. Он так и стоит, уставившись в одну точку, как стоял, совершенно опустошённый и ошеломлённый. Смотрит на огромное кровавое пятно, которое уже даже не расползается. Он так и думает: «Не расползается. Больше не расползается. Нет…» А потом его накрывает. Больше он ничего внятного не помнит. А что помнит – отрывками или сквозь туман. Помнит, как они тащили тело на плечах. Как Чживон отдавал Юнхёну его форму, которой он до этого укрывал тело Чану. Холодное и бледное тело Чану. Видимо, думал, что согреет. А Юнхён рыдал, всё рыдал и рыдал и не принимал форму назад. Он никак не мог собраться с мыслями. И Чживону пришлось на него накричать, но даже это не помогло. Каким-то образом им удалось потащить Юнхёна за собой следом. Единственным здравомыслящим среди них был Чживон. Чжунэ всё ещё находился в шоке, и никто не мог докричаться до него вплоть до вечера. Ещё он помнит, как Донхёк поил Юнхёна остатками чая и сам пытался не скатиться в истерику. А Ханбин так и сидел, прислонившись к дереву, и смотрел пустым взглядом вперёд. Очень долго смотрел, как и Чжунэ. И вот он сидит, курит, ждёт, а слёзы так и не идут. А он всё ждёт и не знает, что хуже – плакать или не плакать. Уже опустился вечер. Донхёк с Чживоном пытались найти Чжинхвана, но безуспешно. Потом они пытались наладить связь с базой, но тоже безуспешно. Ханбин молчит. С самого их возвращения молчит, не сказал ни слова. Все только его и ждут. Чжунэ курит. И ощущает, как рядом, у ног, всё ещё дрожит Юнхён. Донхёк пытается не показывать этого, но ему тоже хочется как Юнхён. Только кому-то из них надо держаться. Только ради них он и держится. Чжунэ подсчитывает: двое из семи. И думает, сколько ещё ему придётся подсчитывать. − Чживон примет командование, если Ханбин не очнётся следующим утром, − говорит Донхёк, садясь рядом. Чжунэ не говорит ни слова. – Ты же понимаешь… почему. − Понимаю, − тихим охрипшим голосом. Донхёк кивает. В пяти шагах от них Чживон продолжает попытки связаться с кем-то. Донхёк ему уже говорил, что это бессмысленно, что-то про блокировку каналов и линию связи, но когда Чживон хоть кого-то кроме Ханбина слушал. Появляются редкие звёзды. Они встречают эту ночь вместе, впятером. И Чжунэ может поклясться, что слышал, как Ханбин думает о Чжинхване. Первое, что он видит, ─ это свет. И когда он открывает глаза, что-то случается. Он слышит женский голос совсем близко и ещё несколько мужских отдалённо, но это не корейская речь. Неудивительно, что сначала он думает о плене. Поэтому ему так страшно вставать и поднимать голову, но женский голос так успокаивает. ─ How… how are you? Он с трудом поднимает голову, она вдруг тяжелеет и вспыхивает болью. Вспоминает, что врагами на том поле были французы и американцы. Но какой с этого прок: всё могло поменяться в тот же день. − I’m fine, − всё перед глазами мутнеет. Он снова закрывает их, чтобы не упасть в обморок, и тёплые женские руки укладывают его обратно. – Maybe. Рядом смеются. Он осмеливается вновь открыть глаза. И не может оторвать взгляда. − Are you… are you angel? Разумеется, нет. Никакой она не ангел, а он не в раю. Только из-за запаха медикаментов и войны он понимает, что всё ещё жив, а так были приятны мысли об обратном. Девушка снова смеётся и отрицательно мотает головой. Он понимает, что она тоже не слишком сильна в английском, потому что когда к ней обращается врач, она смущённо опускает взгляд и хмурит брови. − Are you chinese? – спрашивает врач уже у него. Чжинхван мотает головой. − Korean? − Yes. Врач записывает в карту. Что-то говорит девушке рядом, и она кивает. Мужчина уходит, девушка встаёт, и Чжинхван подрывается вслед за ней. Она вновь хихикает. − Мария! Он наконец узнаёт её имя. Пробует на вкус, пока она меняет ему капельницу, но ему не удаётся произнести имя правильно. Он замечает, как она с этого улыбается. Приходит другой мужчина. Только к этому моменту Чжинхвану удаётся осмотреться и прийти в чувства. Он лежит на больничной койке, но находится не в больнице. Дверей нет – их заменяют белые занавески. Рядом тумба, у стены по левую сторону – шкафчик, из которого Мария достаёт препараты. По правую сторону продолжается ряд больничных коек. Мужчина останавливается у его кровати. − Здравствуйте, − говорит на чистом корейском. – Как вас зовут? Чжинхван даже теряется. − Где я? Здесь… Америка разве не во вражде с Кореей? Мужчина улыбается. − Не знаю, у меня нет информации касательно нынешней политической обстановки, но если вам интересно, то можете пообщаться с другими пациентами после осмотра. Так я могу узнать ваше имя? Голос у мужчины очень приятный. Ровно как и девушки (он оборачивается, чтобы снова посмотреть на неё, но она ускользает от его взгляда), но без акцента. − Ким Чжинхван, − отвечает он всё ещё рассеянно. Повсюду голоса, приглушённые стоны. За занавесью иногда раздаются крики. – Так где я? И всё-таки что насчёт политической обстановки? Мужчина снова улыбается. − Вы можете не волноваться по этому поводу. Даже если Корея направит на Америку войска, это никаким образом не отразится на вашем лечении. Во-первых, потому что политика не влияет на медицину. А во-вторых, потому что мы не в Америке. Мужчина говорит что-то Марии и уводит её, пока Чжинхван теряется и раздумывает, а когда приходит в себя, их уже не оказывается рядом. Он откидывается на подушку и надеется, что ему всё объяснят в следующий раз. А пока прислушивается к разговорам на иностранных языках и мольбам о помощи, привыкает к снующим туда-сюда медсёстрам, к запаху и цвету, к обстановке. А потом вспоминает траву, солнце китайской степи и смех Ханбина. − Выступаем через полчаса. Чжунэ разлепляет глаза. На мгновение ему кажется, что всё вчерашнее было только сном, но потом он натыкается на лица ребят и всё вспоминает. Ханбин выглядит хуже всех, даже хуже Юнхёна. Примерно шесть часов утра. Они всё ещё в Китае. − Очнулся? Ханбин хмурится. − Я… был выведен из строя. Но сейчас всё в порядке. На сборы даю тридцать минут, после мы выступаем. − Куда? – подаёт голос Юнхён. Бесцветный и безжизненный. − В город, что за лесом. Там, может, достучимся до властей или наладим связь. По возможности запастись провизией и боеприпасами. − Ханбин, тебе необязательно вести себя официально с нами, тем более после случившегося. − Молчать! – резко выдаёт он. Шарахается даже Юнхён. – Я не отдавал приказов говорить. Чживон смотрит на него ещё некоторое время после, будто таким образом пытается достучаться до него, пытается сказать что-то важное. Что-то вроде: «Чжинхван ещё может быть жив, тупая твоя голова. Очнись уже». Но Ханбин уже не слышит. Уже ничего не слышит. − К чёрту тебя, − фыркает он. Встаёт с места и уходит к могиле Чану, они вместе с Донхёком сделали её ещё вчера. Чжунэ всё хочется закричать. Так громко и навзрыд закричать, чтобы выреветь всё это внутри. Хочется хоть что-то сделать. Все они делают, а он сидит, лежит, стоит, но не в состоянии сделать что-либо ещё. Будто всё его тело окаменело и он больше не владеет им. Ему так хочется сделать что-то ради Чану, или ради Чжинхвана, или ради Ханбина. Ради кого-нибудь хочется хоть что-то сделать. Он поднимается со спального места. Чану похоронили в лесу, на окраине, в метрах пятидесяти от их стоянки. Крест поставили так, чтобы он освещался солнцем. Чживон, кажется, не замечает, как подошёл Чжунэ, а если и замечает, то не подаёт виду. Так и стоит, смотря на восход солнца и облака, и степь. И всё будто становится как всегда. Чжунэ осматривает могилу. − Это правильно, что ты пришёл, − улыбается. – Даже Юнхён приходил, хотя и говорил, что расплачется. Конечно, расплакался. Но без этого – никак. Чжунэ кивает. Ему всё ещё хочется сделать хоть что-то. − Юнхён говорил, что он уже был холодным, когда он его нашёл. Ты понимаешь? – Чжунэ не понимает. – Уже холодным. То есть без вариантов. То есть Юнхёну даже корить себя не за что. И никого из нас… − Мы могли бы и раньше… − Нет, не могли, − резко прерывает. – Мы были заняты, он был занят. Плевать, чем – боем или смертью. Всё произошло так, как должно было произойти. − Ты не понимаешь… − только сейчас Чжунэ осознаёт, что что-то мокрое касается его щеки. Он стирает каплю пальцем. − Ты хочешь сказать, что я не терял до этого товарищей? – хмыкает Чживон. – Что я не был к ним привязан так, как мы к Чану? Рывок. Чжунэ резко хватается за его рукав. Будто имя – запрет, табу, нельзя. От этого становится даже смешно. Но никто из них не смеётся. − Смерть – всегда не так, как жизнь. Это первый раз, когда они произнесли это слово после того, как нашли Чану. «С-м-е-р-т-ь». И кажется, что нет ничего хуже. А потом они вспоминают, что так и не нашли Чжинхвана. − Всё равно, − немного истерически улыбается Чживон. – Этот тупой идиот даже не подойдёт к нему. − Ему плохо. − А кому из нас не плохо? – он матерится сквозь зубы. – Но нельзя намеренно забывать товарищей, только чтобы убавить свою боль. И он знает это. Но не знает, как иначе показать, что сильный. Не такой капитан нам нужен. Совсем не такой. Чжунэ морщит нос. На секунду становится страшно. А потом – пустота. Он сжимает его плечо. − Дай ему время. На подсознательном уровне Чжунэ знает, каков Ханбин. Это не тот командир утром, что затыкал рот Чживону своим чином. Не тот будто мёртвый Ханбин, прижатый к дереву ранением. Это много больше, чем Ханбин сейчас. Поэтому он смело отдаёт ему свою душу и свою жизнь. Даже после смерти Чану. Тем более − после смерти Чану. Чживон кивает. Ещё около пяти минут они стоят над могилой, и утреннее солнце освещает их грязные лица. Спустя двадцать минут, когда они уже собрали всё нужное и поднимают на ноги полуживого Юнхёна, Чжунэ замечает, как кто-то ковыляет к могиле Чану. Догадаться несложно. Они обвязали ему живот и сделали костыль из подручных средств, как и сказал Чживон, − жить он будет. Чжунэ так и остаётся смотреть на него немигающим взглядом, даже когда Ханбин возвращается обратно, прихрамывая и иногда спотыкаясь. Он поворачивается к Чживону, чтобы узнать, видел ли он? Но это было совсем необязательно, потому что Чжунэ знает – он видел. И его улыбка была этому доказательством.