время верить

До городка остаётся около десяти милей, когда они останавливаются на ночлег посреди поля. Разбивают лагерь и собственные судьбы, Чжунэ ещё – костёр и что-то в себе. Кажется, только сейчас к нему пришло осознание. Пустоты и чего-то, скрипящего под ногтями. Он думал, это грязь, а это вроде бы жизнь. Он всё ещё не знает, как там Ханбин. Внешне он выглядит потрёпаннее обычного, но внутри он гораздо хуже, выжжен дотла. Чжунэ закуривает. Именно в такие моменты он начинает задумываться о выходе, возможно, смысле всего, но никогда не ищет. Не можется: так больнее. И остаётся только жить пустым и никаким. Еле как они переживают ночь. Под утро Ханбин бурчит Чживону что-то, на что последний хмурит брови, но кивает. Чжунэ так и не понимает, в чём дело, пока в пути к нему не подходит Донхёк. Все они уже на полпути устали идти под палящим солнцем в полной экипировке, но Ханбина едва ли это задевает. − Кажется, Ханбин обижен, − Чжунэ непонимающе косится на него. – Он явно опустошён. Чжунэ вспоминает утро, могилу Чану, на которой оставил, кажется, всё самое ценное и дорогое для себя, Чживона, разозлённого и больного. Вспоминает кровавую ночь, сыпавшиеся на них звёзды с небес так, будто они заслуживали этого. Вспоминает всё и не может понять. − Все мы опустошены. − Да, − что-то было в этом, отдающее солнцем, пустыней и горькой победой. – Но я не об этом говорю. Знаешь то чувство, когда понимаешь, что всё идёт наперекосяк, всё слишком плохо, но не можешь обвинить в этом никого, даже себя. − Чжунэ кивает. − Кажется, именно в таком состоянии находится Ханбин. Ему нужно куда-то девать негатив. Чжунэ переводит взгляд с Ханбина на Чживона. Ком застревает в горле. − Куда? До города остаётся меньше пяти миль. Он устало садится на камень и мотает головой, из-за чего все они останавливают движение. − Ты знаешь. И Чжунэ знает. И Чжунэ догадывается, во что может превратиться попытка Ханбина избавиться от всего черного, разъедающего душу. Он делает шаг. Он не может это остановить, но он сделает попытку. − Нам нельзя останавливаться, − Ханбин пинает по камню, и Чживон слабо щурится. – Каждая минута дорога. − Ты хочешь, чтобы я сдох? − Не заставляй меня, − и всё это выглядит, как последний день перед концом света, но никто не хочет ничего менять. − Может, неплохо было бы отдохнуть немного? – говорит Донхёк, и в его взгляде на Чживона чувствуется что-то тёплое. – Мы успеем дойти до вечера, даже если сделаем перерыв на полчаса. Большего не надо. − Остановимся сейчас – дальше будет сложнее. Чжунэ думает. Впервые после смерти Чану он принимает настолько серьёзное решение, что голова кругом идёт. Или это жара так действует на него. Он скидывает рюкзак. − Брось, Ханбин. Передышка не помешает, − сквозь силу. − Мы справимся. − Ты же знаешь. Ханбин матерится сквозь зубы. Один он дальше не пойдёт. Пошёл бы, если бы не нога и рана в животе, которая иногда мешает ему жить. Юнхён помогал ему не сбавлять темп. Он отшвыривает в сторону костыль и садится на землю. − Делайте, что хотите. Мне плевать, если и вам плевать. Чжунэ знает, что это не так. Долго они не задерживаются, им и не надо. Чживон смотрит на них сверху вниз, отковыривает от камня кусочки и выглядит немного виноватым. Но теперь это уже не имеет смысла. Что-то сковывает Чжунэ внутри, и он не знает, кому верить и во что верить. С одной стороны Ханбин, с другой – Чживон, а посередине они, прижатые друг к другу, пугливые и потерявшие всё. Теперь, кажется, уже всё. − Не всё, − мотает головой Чживон. И этого Чжунэ меньше всего от него ожидает. Ханбин теряет рассудок. Чжунэ – чувства. Тают на кончиках пальцев остатки дождя. Донхёк подгибает под себя ноги и устремляет взгляд в небо – куда-то, где мать и сестра, и светлое, может быть, будущее. Чживон сжимает его плечо. Все они знают, что так не должно было получиться. Все они знают, что когда-нибудь Ханбин сдастся, обрушится на землю воем и болью, а пока щёлкают пальцами и считают минуты. Чживон улыбается: кофе и мята. Жаль, что не Чжунэ, а Донхёку. После трёх минут молчания Ханбин – ожидаемо – сдаётся. Отвратительно резко. Пихает Чживона в плечо и почти падает на колени, но Юнхён успевает подхватить его. Чживон ударяется о его взгляд и шепчет: «прости». − Не прощу, − сквозь зубы. – Никогда не прощу. Ни за что не прощу. Чжунэ физически может ощутить его отчаяние. − Ты обещал, обещал, ты же обещал, − эхом. А сам уже давится своими словами, опирается больной ногой о землю и отшвыривает от себя Юнхёна. Юнхён и не против, на самом деле. – Обещал, обещал, обещал. Чжунэ и Донхёк растерянно смотрят друг на друга, берутся за руки. Чжунэ и Донхёк ничего не знают. Чживон знает и помнит. Небо на запястьях, кровь по лбу, улыбки и солнце; обещанием по губам. «Я никогда не дам вас в обиду». «Я никогда не позволю вам упасть». «Я никогда не…» «Я никогда…» (В те дни, когда их было всего трое) (В те дни, когда Чжинхван ещё был рядом) (В те дни, когда Ханбин ещё не был опустошён) Чжунэ провожает его взглядом. Колется. − Я сказал тебе, не возвращаться без них! Иди, чёрт возьми, и найди его! Найди его, найди его, найди…. Ханбин падает. Юнхён его не держит, Юнхён не держится. Юнхён упавший сам. К двум часам дня они полностью выжигаются под солнцем. Чжунэ тянет край куртки Чживона и говорит ему взять командование, но Чживон мотает головой. Чжунэ думает, что он сумасшедший мудак, а потом видит Ханбина, сжатого в комок нервов, уставшего и измотанного, но Ханбина, того самого. − Идёмте, − говорит Ким Ханбин. – Не будем тратить времени. Чану и Чжинхван бы этого не хотели. Юнхён дёргается на произнесённом имени. Донхёк поднимает оборудование. Когда они пересекают границу и входят на территорию города, он спрашивает у Чживона: − Неужели он уже похоронил Чжинхвана? А он отвечает: − Наоборот. К девяти часам приносят еду: варёная рыба, макороны, уже остывшие и сухие, ломоть хлеба и молоко. Сосед говорит, что это достаточно скудный обед, но это всё, что может дать им госпиталь. Чжинхвану смешно от этого становится. Он вспоминает, что им приходилось есть на базе в Корее, – блюда из пластика, так говорил Юнхён – и принимается за свою еду с аппетитом. Спустя полчаса приходит Мария, улыбается ему так сияюще и естественно, что Чжинхван теряет всякое мужество перед ней. Она говорит ему на ломаном английском, что скоро придёт доктор, а он кивает ей и не может вымолвить ни слова. Ему кажется, что он немного очарован ей. Потом приходит доктор, и Чжинхвану приходится встать с постели, чтобы пройти осмотр. Он читает на бейджике: «Намджун» и произносит его шёпотом. − Забавно, правда? – смеётся мужчина, но глаза его остаются грустными. – Как так получилось, что двое корейцев встретились так далеко от своей родины. − Как вы здесь очутились? – Намджун проверяет пульс. Мария за его спиной расставляет оборудование, но Чжинхван почти на неё не смотрит. − Это долгая история. Полагаю, так же, как и ваша. – Намджун опускает руки и смотрит прямо ему в глаза. Отчётливо и ясно смотрит, отчего Чжинхван немного ёжится и сглатывает. – Вы солдат? − Почти, − сразу отвечает он. Поджимает губы и опускает голову. – В последнее время всё стыднее и стыднее называться солдатом. − Верно, − усмехается Намджун. – Потому что стёрлась та грань между убийством ради родины и просто убийством. Чжинхван снова сглатывает. И кажется, будто весь этот впервые за долгое время сытный и вкусный завтрак вот-вот выйдет наружу. Солнце китайской степи и сигареты Чживона. Крепкие настолько, что даже Чжунэ не любит их курить. Звёздное небо и темнота – последнее, что он помнит, перед тем, как чьи-то тёплые руки обвили его тело и унесли к самолёту. Пожалуй, ещё мысль. Одна единственная мысль. «Лучше бы меня убили». Намджун почти уходит, задерживается у занавески, заслоняющей другую комнату, когда Чжинхван окликает его. − Так всё-таки что произошло со мной? Намджун немного хмурит брови. Но не так, будто в чём-то обвиняет, а будто в чём-то сомневается или чего-то не знает. − Вы разве не помните? – он отрицательно мотает головой. – Что ж, весьма затруднительно. Я отвечу на ваш вопрос позже. И скрывается за белой тканью. Чжинхван откидывается на подушки. Он не знает, что и думать. Мария приходит к нему снова в обед. Меняет бинты, делает укол и улыбается. Боже, как же она красиво улыбается. Она пытается ему что-то сказать на английском, но он едва может понять её из-за акцента. Пару раз она не сдерживается и переходит на свой родной. Он ни разу не слышал такого языка. − Это русский, − подсказывает сосед. Мужчина среднего возраста с повязкой на голове и усталыми опухшими глазами. Иногда из-под одеяла выскальзывает обрубленная нога. − Никогда не слышал, − признаётся Чжинхван. Мария смущённо приподнимает уголки губ. − Она ругается, − улыбается мужчина, − потому что не может нормально поговорить с вами. Вот она – главная проблема современного общества. Мы все разбросаны по планете, а многие даже не учили английский язык, что уже говорить о других. А ведь в такое время это наиболее важно. Чжинхван автоматически пропускает это мимо ушей. − Вы знаете русский? Можете переводить? − Пожалуй, что и да, − мужчина подскакивает со своего места, добро и лукаво улыбаясь, будто только этого и ждал. Он бросает быстрый взгляд на Марию и снова возвращается к Чжинхвану. – А вы ей нравитесь. И она вам тоже, я чувствую это. К моим годам многое начинаешь осознавать без слов. Чжинхван вспоминает тёплые и задушевные разговоры с отцом на ступеньках перед домом, разговоры о возрасте и современности, о важности войны и её недостатках. Сердце непроизвольно сжимается. − Да, наверное, − смущение тоже появляется автоматически. Он не уверен, что Мария поняла всё дословно, но каким-то образом будто поняла, потому что залилась краской пуще прежнего. − Что вы хотите ей сказать? Только предупреждаю сразу, что знаю язык относительно, − Чжинхван кивает. Он понимает, поэтому просто просит мужчину сказать ей, как она красива. Конечно, он довольно улыбается, и глаза его начинают сиять. Он говорит ей пару слов. С жутким акцентом, как понял Чжинхван, но она понимает: едва сдерживает смущённую улыбку, а после даже прячет лицо в ладонях. Они переговариваются, мужчина раскатисто смеётся. − Она передаёт вам, что вы можете выйти в сад, а она пока поменяет вам простыни, − и снова смеётся. И причина действительно есть. Чжинхвана грубо отвергли. Как никогда. Его мужская гордость ущемлена. Но он всё равно почему-то сдерживает себя, чтобы не улыбнуться и стыдливо опускает голову. Он кивает ей. Пожалуй, ему нужно пройтись на свежем воздухе: больничная атмосфера теснит и давит. Когда он встаёт, опираясь руками о больничную койку, выпрямляется и потягивается, сосед ложится обратно на подушки, произнося что-то вроде: «Я бы тоже был рад погулять по саду, ох как жаль, как жаль». Он разгибает спину. Кажется, будто он лежал здесь не несколько дней, а несколько месяцев. Мария снимает окровавленную простынь и пододеяльники, пока он наблюдает за ней. И всё-таки что-то произошло. Мимолётно и не совсем понятно. Она останавливается перед ним, будто хочет что-то сказать, но стесняется, а после целует в щёку. Мимолётно и не совсем понятно. Чжинхван прижимает руку к лицу, уже не сдерживая руки, и будто чувствует этот поцелуй всем естеством. Мужчина на соседней кровати раскатисто смеётся. В саду тихо и немноголюдно. Свежий воздух излечивает и расслабляет. Он медленно шагает по каменной кладке и ощущает кожей чужую страну. Это так странно. В каких условиях сейчас находятся ребята? Возможно, некоторые так и остались гнить в окопах, прикрытые мёртвыми телами врагов. Он еле держится на ногах. Доктор находит его спустя несколько минут, Чжинхван ещё не далеко ушёл от госпиталя. − У меня есть время ответить на все ваши вопросы, − заверяет он. Чжинхван усмехается. − Вы уверены? А то вы так привыкли говорить загадками и уходить от ответа. Доктор немного кланяется и улыбается уголками губ. − Я отвечу на всё. Чжинхвану не нужно много времени, чтобы обдумать. Времени у него как раз таки было много. − Где я и как я сюда попал? − Вы в славном городе Виктория, − тут же следует ответ. Чжинхван щурится. – Это почти на границе Канады и США. − Так Канада или США? – он помнит звёздно-полосатую нашивку на плечах солдатов из самолёта. − Канада. Ваш… Самолёт, на котором вас перевозили, потерпел крушение. И самым близким городом оказалась Виктория, ну, или самым близким городом с госпиталем. Сейчас трудное время, и хорошую медицинскую помощь оказывают не везде. Верится во всё это с трудом. У него почти не сохранилось воспоминаний о той последней кровавой ночи на границе Китая, он помнит только боль и отчаянное желание защититься. Взрыв. Глаза напротив – глаза Ханбина. Так омерзительно чётко и ясно. Именно его глаза. А потом темнота. Он смаргивает нахлынувшие воспоминания. − Я понимаю ваше состояние. − Нет! – слишком резко для ответа такому хорошему человеку. Он заглядывает ему в глаза. – Извините. Но вы не понимаете. И дело не в этом. Намджун кивает. − Я не был солдатом и даже не работал на фронте, вы правы, я не понимаю. Это вырвалось само собой, как самое простое: «как дела». Тёплая улыбка. Такая тёплая, что даже никакого понимания не надо. Чжинхван чувствует, что не достоин всего этого. На следующие вопросы уже требуется время. Они здорово проводят его с доктором, просто шагая по дорожке вдоль высаженных деревьев и маленьких лавочек, наслаждаются тишиной. − Что будет со мной после выписки? И когда это будет? Будет ли это? Намджун хрипло смеётся на это. − Вы не так уж сильно ранены, чтобы задавать подобные вопросы. Поверьте, всё с вами будет хорошо уже к концу этой недели. – Чжинхван хочет спросить, какой сейчас день, но прикусывает язык. – А что будет с вами после выписки ещё неизвестно. США и Канада подписали мирный договор, поэтому сейчас ведутся многочисленные переговоры по поводу пленных. То есть вас. − А много нас? Из того самолёта? − Человек пять-шесть. Он задумывается, много ли люди обычно прикладывают усилий ради пяти-шести пленных. На что готовы были они, чтобы довезти двух пленных до базы? Пожертвовать своими жизнями? Он уверен, что Чживон бы пошёл и на это. Чживону терять нечего. Он здесь, на лечении, флиртует с русской красавицей Марией, а они там жертвуют своими жизнями ради… ради чего? Каждый день он нагружал себя мыслями о всём этом, каждый день он кожей ощущал войну. Она была написана на их лицах: грязью, пылью, потом и кровью. Большими буквами и жирным шрифтом. Он не может это забыть просто так. Такое не забывается. − Я не могу находиться здесь. Доктор кивает. Он подозрительно понимающий. − Согласен, но и уйти отсюда до полного выздоровления вы тоже не можете. К концу недели вы подумаем об этом, а пока… «Наслаждайтесь», наверное, хотел сказать он. − А какой сейчас день? – он вытягивает руку перед собой, ощупывает так, будто позабыл, что она у него вообще есть. Потерянный во времени и пространстве. Ким Чжинхван. Кто ты? − Вторник. Мария уже ждёт вас, − Намджун поворачивается к нему спиной и делает несколько шагов в госпиталю. Это хорошо. Он не увидел его улыбки. – Вам нужно сделать пару уколов. Ваше состояние было нестабильным из-за какого-то средства в организме. Что вы знаете об этом? Чжинхван хмурится. Он вспоминает Лиён, огоньки аппарата и модифицированного Юнхёна. − Нам вкалывали… препараты, чтобы ускорить процесс исцеления. Намджун молчит. А Чжинхван не так проницателен, чтобы понимать его без слов. − Ясно, − говорит он. Затем слышатся шаги – он уходит. Все уходят. Пора бы и Чжинхвану тоже.