время верить

Ночью он слышит взрывы. Сквозь сон. А потом громкие крики на непонятных языках, ругань, всхлипы. Но открывает он глаза, только когда кто-то больно хватает его за руку. — Ты давай, дружок, собирайся, — говорит ему мужчина на соседней кровати. — Долг тебя зовёт. Он не понимает ровным счётом ничего, но трёт глаза, встаёт с кровати и надевает принесённые кем-то куртку и сапоги, оставаясь в широких бесформенных больничных штанах и своей майке. Сапоги ему велики на один размер, если не больше, но это мало кого волнует, когда тебе говорят бежать. Вокруг настолько шумно, что он не слышит биения собственного сердца. Не различает лица пробегающих мимо него людей, идёт непонятно куда, натыкаясь на паникующих медсестёр и собирающих оборудование врачей. Он хватается взглядом за каждого. — Вы… Что здесь… Что происходит? Он даже не удивляется, что его никто не слышит, он уверен, его попытки дозваться кого-то невероятно бессмысленны. Но он так хочет её найти. Он обязан попрощаться. Поразительно, как за какое-то мгновение может поменяться атмосфера. Только вчера он чувствовал себя здесь в безопасности, не представлял, что какая-либо сила может угрожать этому месту, но вот взрывы, вот отчаянные крики людей, как будто это может помочь заглушить боль, и он будто снова возвращается на поле. Кто-то стреляет. Как нелепая шутка, сказанная в разгаре веселья, сбившая весь запал и ритм, чьё-то предложение уйти по домам на студенческой вечеринке; все останавливаются на этот миг, и с тележки медсестры даже падает шприц (как в замедленной съёмке). Но тело падает быстро. Бам — и человек уже лежит на полу с простреленной головой в совершенно неестественном положении. Чжинхван на негнущихся ногах подходит ближе и даже падает на колени рядом от чего-то громко ухающего в груди. Дрожащими пальцами он убирает волосы с лица, и вокруг столько людей смотрят на него выжидающими взглядами, от которых хочется убежать-убежать-убежать. Но он смахивает пряди назад и еле слышно выдыхает. — Не она, — дрожащими пальцами стирает пот с виска. В госпиталь заходят люди. Он всё ещё сидит на коленях, скрытый толпой и ошеломлённый, ослабевший, с подрагивающими губами и растерянным взглядом в пол. Поэтому может реагировать только на их голоса. — Этот объект захвачен, — говорят на английском. На чистом американском. Чжинхван вспоминает, как в светлом, пахнущем весной саду Намджун говорил ему об Америке и её планах на него. Он помнит, он бы никогда не позволил себе это забыть. — Прошу вас сохранять спокойствие и покинуть помещение. На всё у вас полчаса. Чжинхван поднимает на них взгляд, полный ужаса и ненависти взгляд, он твёрдо уверен, что сейчас встанет на ноги и сможет убить хотя бы одного, даже если ценой своей жизни. Ханбин. Улыбка в лицо. Обещание — нелепое, детское, но всё-таки обещание. Они никогда не были так далеко друг от друга. Он хватается взглядом за нож на той же самой тележке медсестры, и, возможно, у него нет никакого чёткого плана и ничего в запасе против них, но так ярко бьют в голову эмоции, так сильно желание попасть домой, как никогда сильно. И когда он уже собирается с духом, кто-то тянет его назад за край куртки. Это Мария. Господи. Он выдыхает ей в лицо свой страх и следует за ней, за её мягкими движениями и холодными руками. Она обхватывает его ладонь своей и ведёт назад, к палатам, подальше от этого места, подальше от мёртвого человека на полу, которого она, возможно, знала. Он идёт за ней и думает— Неделю назад или около того. Даты спутались у него в голове клубком, и он навряд ли сможет сказать сейчас даже свою дату рождения. Но он помнит события. Чётко. Глубокие и распахнутые глаза Мицуру, обращённые не на Чжинхвана — в небо. Туда, где ждала его семья. Родители и жена, или даже дети. Так он был здесь лишним? Он был на земле лишним? Почему ему было суждено умереть на том проклятом острове? Только потому что когда-то он похоронил свою семью, видимо. Почему там лежит труп? Почему он ничего не знает о той, чьё тело топчут сейчас, не замечая и не стараясь замечать? Почему она лежит на полу фойе, а он, чёрт возьми, ничего про неё не знает? Мария останавливается у двери. Чжинхван моргает несколько раз, прежде чем понимает, что он не знает, где он. Мария выглядит напуганной, но уверенной, так что он доверяет ей. Хотя бы свою жизнь — а это меньшее, что он может предложить. — Там безопасно, — говорит она на ломаном английском. Она плачет, но будто совершенно не обращает внимания на слёзы и свои дрожащие губы. Она обхватывает холодными ладонями его лицо и снова выдыхает. — Там безопасно. — Пошли со мной. Он вспоминает горящий лес, из которого выбегает Донхёк, он с оружием и что-то истошно кричит, так громко, но так непонятно. Он вспоминает, как Ханбин передаёт Чживону пули, кажется, последние пули, которые у него остались, и это видно в его гаснущих глазах. Но на самом деле гасли не его глаза. Гасли глаза Чану. Медленно, постепенно, как и испарялось его дыхание. Он кричал. Разумеется, он кричал. Громко, громче, чем Донхёк, когда выбегал из-за объятых пламенем деревьев, громче, чем Ханбин, когда их только-только настигли. Он кричал, чтобы Чану не умирал. А Чану улыбался ему в глаза. Чану вот ничего не кричал. Сраный господь, он вообще когда-нибудь кричал? Он улыбался ему в глаза и будто говорил: «Оставь меня, оставь меня, оставь меня». А Чжинхван кричал настолько сильно, что не мог услышать его. Он кричал: «Не умирай, слышишь, не умирай, НЕ УМИРАЙ». Чану его слышал. Но ничего не мог сделать. Гаснущие глаза Чану. Это было последнее, что он увидел, прежде чем его окутала тьма. Что было до тьмы. Резкая боль в плече. Да, в плече. И ещё в спине, чуть выше поясницы, и ещё где-то в предплечье. Мария качает головой, и её слёзы перестают ползти к линии челюсти. — Я не могу. Я не могу, — говорит она. — Я не могу. Безопасно. Там безопасно. Чжинхван смотрит на неё. Он так не хочет её отпускать, так не хочет терять её в воспоминаниях, а потом всё равно забывать. Он впивается взглядом в её лицо и только одного желает: запомнить. — Хорошо, — говорит он. Но всё не хорошо. — Мне нужно в Корею. Самолёт? Вертолёт? Мне нужно в Корею. Она качает головой, плачет, улыбается и плачет, надрывно улыбается, будто не знает, что делать. — Самолёт. Аэропорт. Там не безопасно. Не безопасно. Самолёт. Идите… Аэропорт. Не безопасно. Она уже не владеет собой. Она в панике, и это видно по её глазам. Будто пытается найти ответ, которого нет, хочет сказать, что идти в аэропорт сейчас нельзя, там опасно, но не знает, что предложить взамен. — Ладно, — Чжинхван улыбается. — Ты мне помогла. Спасибо большое. Спасибо. А теперь иди и живи. Живи, слышишь? Он поднимает её заплаканное лицо. Глаза, какие же у неё красивые глаза, голубые, как самое чистое небо. То небо, где его ждут. Прежде чем выйти через чёрный вход в чёрную и пустую ночь, он целует её на прощание. Её губы тёплые и солёные от слёз.