Вино из лунных капель

      Это сложно — сделать шаг. Юри уже в который раз за прошедшие дни замирает у приоткрытой двери, одним глазом смотря в щёлку в светлый коридор. Они с Пхичитом тут неделю. Нет, не так — он тут сам себя запирает неделю. Пхичит просто улыбается всей душой Крису и молча сияет глазами на болтовню Юрия, воспылавшего к ним стойким интересом и рассказывающего обо всё и вся в этом громадном поместье и за его стенами. Он даже вместе с Юрой уже выбрался в виноградник и наелся там винограда до того, что ему даже было немного плохо. Пхичит в порядке, просто пока молчит. Но это — лишь дело времени. Просто недели мало, чтобы прийти в себя после ужаса нескольких лет. Юри не хочет думать о том, сколько лет может понадобиться сейчас. Это будет странно — несколько лет не выходить из комнаты с, к счастью для затворника, пристроенным к ней санузлом.       Юри тихо прикрывает дверь и держится за ручку. Надо же… Все прошедшие годы он мечтал вырваться из четырёх стен, а сейчас — вот она свобода, только протяни руку и коснись, но он лишь мечтает о том, чтобы эта дверь была заперта. Чтобы даже он со своей силой, которая, кажется, бурлит в нём, как в крепко закупоренной бутылке, не смог её открыть.       Страшно просто. Да, ему может быть страшно. Юри девятнадцать, в этом возрасте уже знают мир, уже понимают, как его приручить. Да, ему страшно, потому что ему было тринадцать, когда его миром стало четыре белых стены, приборы, капельницы, закрытые врачебными масками лица. Ему можно бояться. Ему можно не знать, правильно ли то, что он жаждет чужой крови, что Крис, вытащив их с Пхичитом, сам был вымазан кровью — чужой. Цена их спасения — чужие жизни, и Юри не знает, странно ли это, что ему всё равно.       Странно, наверное, то, что дверная ручка трещит, сыпется мелкими щепками из пальцев, стоит только сжать её крепко-крепко. Просто сила бурлит вместе с непонятными мыслями, и готов сжаться в ближайшем углу, только ноги словно в пол врастают, стоит почувствовать, там, за дверью…       У Виктора особенный запах. Свежесть, мороз, мята, ещё неуловимая дикая для знойного французского лета капелька хвои. Так, наверное, зима пахнет — Юри, правда, не помнит.       — Юри, мне же можно войти? — раздаётся глухо его голос, и Юри, кое-как ухватившись за остаток ручки, снова выглядывает в щель. Виктор тепло улыбается и легко кивает — и это пугает. В этом поместье к ним все добры, и Юри банально не знает, что с этим делать. Непривычно это. Но всё-таки он осторожно приоткрывает дверь и тихо закрывает её, стоит только Виктору зайти. Тот с интересом оглядывает пострадавшую ручку и по-хозяйски садится на край кровати, и Юри только мнётся у двери.       — Ты совсем не выходишь из комнаты. Мы с Крисом переживаем, — в его голосе нет ни капли укора, но Юри почему-то стыдно.       — Я не… Мне времени ещё надо. Немного.       Виктор какое-то время молчит, задумчиво глядя ему в лицо, а потом хлопает по покрывалу рядом с собой.       — Садись, а. А то вжался в дверь, словно я страшенный и опасный.       — Нет, конечно, нет, — выдыхает Юри и под смеющимся взглядом аккуратно садится на самый краешек. Он не хочет опасливо вздрагивать, зажиматься, когда Виктор легко хлопает ладонью по плечу, но оно выходит само. Виктор убирает ладонь, но Юри чувствует, как его локоть касается его собственного. Сидят они рядом, близко-близко. Это прикосновение горит, не прервать его, словно припаяло их друг к другу.       — На самом деле вы с Пхичитом молодцы. Когда нас с Крисом вызволили так же, как вас, мы теми ещё озлобленными волчатами были.       — Так же?.. — задыхается на вопросе Юри, поворачиваясь к нему.       — Так же. С таким же потухшим взглядом и синяками от уколов на руках, — вздохнув, Виктор аккуратно, но решительно прикоснулся пальцами к запястью Юри, гладя тающие понемногу тёмные следы. — Нам по тринадцать было, может, потому и легче вышло привыкнуть, влиться.       — А мне… Мне тринадцать было, когда я попал, ну, туда, — Юри не знает, как обозвать то место, где его продержали шесть лет. Жутко настолько, что хочется зажмуриться и закрыться, но он, не задумываясь, поднимает на Виктора взгляд и вглядывается ему в лицо. — У меня получалось читать немного. Иногда, редко. Но я всё равно не знаю, получится у меня так же… влиться в такую жизнь, как у вас.       — А что сложного? — беззаботно улыбается Виктор, и от его улыбки накатившая было жуть тает до блёклой тени, и Юри растеряно моргает. — Вы с Пхичитом не одни, мы вам поможем.       — Да… Да, ты прав, — устало бормочет Юри. Верить сложно, он боится верить, он устал бояться верить. Ладонь Виктора снова тёплой тяжестью ложится ему на плечо.       — Юри, тебе нужна кровь. Прошла уже неделя с прошлого раза. Поэтому твоё тело и эмоциональное состояние всё ещё не могут восстановиться до конца.       — Я не…       — Юри, я настаиваю, а не спрашиваю.       Юри только зашуганно кивает в ответ. Наверное, сложнее всего будет научиться сопротивляться чужой воле, но так он привык. Шесть лет из него вытравливали его собственную. Единственное, что вот его, его собственное — эта жажда. У Виктора горячая пряная кровь, и как же хочется её снова прочувствовать на языке, очень-очень…       — Скоро у тебя получится всё выбирать и решать самому, пока что тебе придётся только довериться нам в этом. Юри?..       Юри ведь хочется решиться. Потянуться, прикоснуться, почувствовать, услышать — как пульс бьётся на светлой шее. Там артерия, яркая такая, горит жизнью. Сонная, вроде? Виктор странный. Виктор готов довериться ему больше, чем сам Юри верит ему. Виктор странный. Он пахнет зимой, но ладони у него горячие. Когда Юри, подавшись вперёд, утыкается носом ему в шею, он ещё больше вдавливает его в себя этими горячими ладонями, прижигает лопатки. И кровь — горячая. Жжёт губы, язык, горло. Нет, это жажда жизни у Виктора горячая, выжигает собственное трусливое, тёмное, недоверчивое нутро, и Юри снова погружает клыки в небольшие ранки, делает их глубже, больнее, и тёплая ладонь Виктора на его затылке мелко дрожит.       А Виктор — он странный. Упрямо молчит о том, что ему может быть больно, только дышит хрипло, и Юри удерживает только его собственный страх. Там, в лабораториях, про них с Пхичитом частенько вскользь говорили, что они монстры. Он ведь будет монстром, если так опрометчиво будет жадно забирать чужую веру? Он аккуратно и осторожно зализывает покрасневшие ранки, собирает кончиком языка неаккуратно брызнувшую на бледный подбородок кровь и нерешительно отстраняется, медля перед тем, как поднять взгляд.       У Виктора взгляд усталый, тёмный, как здешнее вечернее небо, такое же летнее — потому что тёплый-тёплый.       — Я тогда ещё заметил… Ты меняешься, когда пробуешь кровь. Словно расцветаешь, — тихо и медленно говорит он, его голос слабый и полусонный, и Юри с тревогой вглядывается в его лицо. И Виктор даже сейчас это замечает: — Не волнуйся, мне просто немного надо полежать. Да, так, вот так… — бормочет он, одним плавным движением укладываясь на бок и утыкаясь носом в его обтянутое джинсами колено. Теперь он дышит тихо и спокойно — спит.       Виктор — странный, раз так спокойно спит на коленях у того, кто так легко и жадно пил его жизнь. Юри задумчиво смотрит на подживающие точки-ранки. Медленно, так медленно они заживают, только и подёрнулись слабой запекшейся корочкой. Юри тревожно, стыдно, и, наверное, его бы снова сейчас трясло колючим холодным ужасом, но от Виктора идёт успокаивающее спокойное тепло, его кровь мягко топит этот страх, и Юри аккуратно касается пальцами его лба, отводит в сторону чёлку, путает прядки — мягкие-мягкие такие, — а потом, сам не зная, почему, утыкается указательным пальцем в самую взъерошенную его стараниями макушку, словно хочет поймать спрятавшийся и до этого аккуратный пробор. От этого странно уютно и смешно, и Юри, думая, что, наверное, это и есть желание улыбнуться, тихо говорит:       — Спасибо. ***       Это точно стало идеей Юры на миллион — чтобы Пхичит подал голос и наконец-то заговорил. В целом, Крис был только за. Поль, хороший психолог и один из давних членов Европейского клана, даже специально приехал в особняк посмотреть паренька и поделился мыслями — с ним всё в порядке. Просто нужно время, и компания даже излишне активного сверстника ему не повредит. И Юра взялся за дело со всем своим энтузиазмом — впрочем, как всегда.       Крис же только наблюдал — вставал у окна, замечая в зелени раскинувшегося виноградника светлую и тёмную макушки. И слушал звонкий голос Юры и оглушительное, счастливо-заполошное сердцебиение Пхичита. Вампиры славились хорошим, по-звериному чутким слухом, но даже самому себе Крис не мог объяснить, зачем он так напрягал свой эти дни, думая о том, что же первым скажет Пхичит, когда наконец-то решит заговорить.       Но Пхичит упрямо молчал, с весёлым любопытством таскаясь за довольным вниманием Юрой тихой тенью. Но это днём. А вечером проскальзывал к Крису в кабинет, жмурился на свет настольной лампы и, устраиваясь с ногами в кресле напротив его стола, просто смотрел. Как будто ничего в мире не существовало интереснее перебираемых Крисом документов, которые надо было посмотреть, подписать и согласовать. Почему-то под спокойное и мерное сердцебиение Пхичита работалось веселее и легче. Пхичит всегда оставался до талого. Точнее, он всегда засыпал раньше, чем Крис заканчивал — сворачивался клубком в кресле, можно было только и удивляться, как он умудрялся засыпать в такой неудобной позе. Оставить так его спать было просто издевательством, поэтому Крис аккуратно его поднимал и уносил — порой до комнаты, где Пхичита устроили с Юри, порой к себе. Удивительно, но Пхичит только сонно ворочался, стоило его было только поднять на руки, и Крис порой думал о том, насколько же этот мальчишка не похож на них с Виктором в те времена, когда их самих вызволили из лаборатории. Они долго, очень долго не могли позволить себе заснуть рядом с кем-то чужим, порой даже спали по очереди. Страх снова оказаться в роли подопытных кроликов так просто не вытравить, он долго сидел в душе, отравлял. Порой кажется, что он и сейчас там. Даже не кажется — Крис помнит тот ужас десять дней назад. Почти такие же стены, такие же белые халаты, такие же потухшие глаза. Такое не оставляет, не отпускает. Даже чудо, что Пхичит реагирует так беззаботно, хоть и молча. Реакция прячущегося в комнате Юри кажется более нормальной.       Но это Пхичит, и Крис понимает, что может просто забыть обо всём и смотреть неотрывно на то, как он жадно пьёт кровь из специального пакета или сопит в кресле. Вот бы только голос услышать…       Крис не верит, когда слышит. Но слышит — чистую звонкую мелодию, отголосок которой звучит музыкой теперь с ежедневных вечерних репетиций к фестивалю музыки, театра и кино «Нюи де Фурвьер». До него уже пара недель, и теперь сумерки всегда наполнены музыкальной трелью и шумом голосов.       Голос Пхичита разрезает все новыми нотами и кажется единственно верным, словно всё остальное — просто фальшь. Он не поёт никаких слов, просто намурлыкивает мелодию, попадая в такт, а Крис даже вздохнуть боится — вдруг собьёт, испугает. Но Пхичит вдруг замолкает, медленно поворачивается к нему, перестав вглядываться в раскинувшийся за окном оранжевый закат, и нерешительно приоткрывает рот, почти сразу же снова крепко сжимая губы, а потом всё-таки говорит — такое хрипло-неловко-тихое:       — Крис.