Another Auld Lang Syne

Джон сидел на краю кровати, обхватив голову руками. Комната сперва накренилась, затем немного переместилась в пространстве и, наконец, сама по себе выпрямилась. Голова раскалывалась. Хотелось закричать, заплакать и садануть обо что-нибудь кулаком. Он поднял взгляд на Рози: та мирно и крепко спала в своей кроватке, чуть приоткрыв рот и закинув одну ручку над головой. Шерлок переодел её в тёплую пижаму и накрыл одеялом. Эта спальня была слишком мала для двоих – он даже мог, протянув руку со своей постели, дотронуться до её кроватки. На данный момент это было нормально. И будет нормально ещё какое-то время. Но так не могло продолжаться вечно. Просто не должно. Джон подумал о Шерлоке – о том, как тот улыбался ему в гостиной, об этой его настоящей улыбке, от которой в уголках глаз возникали морщинки, и не мог уже вспомнить, что конкретно сказал или сделал, чтобы заслужить её. А ещё Шерлок сидел так близко, посвятив ему всё своё внимание... и это было замечательно. Ему было тепло и уютно. И их сейчас окружали люди, хорошие люди, – люди, которые любили его. Которые любили Шерлока. И Шерлок улыбнулся ему. И эта улыбка сбивала с толку. Джон обожал её, даже несмотря на то, что от неё словно что-то переворачивалось в груди и отдавало болью. Сейчас ему было плохо. Господи, как же много он выпил. Слишком много. Мысль о том, чтобы спуститься вниз и незаметно пробраться мимо гостиной в туалет, была унизительной, и Джон согнулся пополам, заставляя желудок успокоиться. В то первое Рождество он думал, что это навсегда, и он ошибался. Он смотрел тогда на Шерлока, на его гладкую бледную кожу и густые тёмные кудри, на его длинную шею и худое тело, на то, как тот поджимал губы, когда думал, и как впивался в Джона неистовым взглядом, и ощущал, как по позвоночнику словно распространялся электрический заряд, – и он подумал тогда, может быть… Но и на этот счёт он тоже ошибался, как выяснилось тогда на лестнице, накануне той первой, ужасно-прекрасной, рождественской вечеринки. Джон беспощадно поддел Шерлока по поводу нелепого подарка на его день рождения, этой профессионально сшитой монографии, двенадцать чёртовых страниц которой были призваны сказать по сути: «Я твой лучший друг, Джон, я и только я», – и они с Шерлоком рассмеялись тогда и пересеклись взглядами, и Джон заметил, что Шерлок мог просто сказать ему об этом, а Шерлок... Шерлок... Что ж. Шерлок ничего не сказал. Момент был упущен, и Джон понял намёк. А затем раздался сигнал сообщения, от этой чёртовой Ирэн Адлер, и его хрупкие надежды на «может быть» в тот же миг дрогнули и рассыпались – прямо там, на лестнице. И всё же всё было в порядке. Потому что, даже если и не было больше варианта «может быть», у него ещё оставалось «навсегда», и в то время его не особенно заботило, в качестве кого Шерлок присутствовал в его жизни, – до тех пор, пока он в ней присутствовал. И они вместе ходили по магазинам в тот год, и – боже – это было ошибкой, просто катастрофой эпических масштабов! Шерлок подошёл к Санта Клаусу и очень громко попросил у него (точнее, потребовал) хорошее убийство. Дети, бывшие неподалёку, расплакались, а взгляды, которыми их одарили шокированные и разъярённые родители, могли бы убить человека с чуть менее устойчивой психикой. Джон же был одновременно и смущён, и напуган, и так невероятно позабавлен всем происходящим, что долго не мог перестать смеяться и как следует отчитать уже Шерлока за сцену. И они всё смеялись и смеялись, а затем, едва успокоившись, пересеклись взглядами и снова расхохотались, – до тех пор, пока Джон не сложился пополам, едва способный устоять на ногах, и только когда на горизонте замаячил быстро приближавшийся к ним охранник, он заставил себя, наконец, двигаться к выходу. И он задался тогда вопросом, глядя на сморщенное смеющееся лицо Шерлока, настолько отличавшееся от его обычного выражения пустого безразличия, – совершал ли этот человек когда-либо, будучи школьником, какие-нибудь дикие выходки и смеялся ли вот так с кем-нибудь прежде. Шерлоку так шёл этот здоровый безудержный смех, что Джон едва мог сдержаться, чтобы не поцеловать его. Ужасно хотелось схватить Шерлока за лацканы его дурацкого пальто, толкнуть к ближайшей стене и зацеловать до умопомрачения, будь прокляты все эти возмущённые покупатели. Затем он отстранился бы немного, чтобы заглянуть ему в глаза, и прошептал бы на ухо: «Ты один такой на этом свете. Я не встречал никого, кто был бы похож на тебя». Но повисшая между ними фраза «Ты мог просто сказать это», оставшаяся без ответа, мгновенно отрезвила его. Шерлок ничего не сказал на неё. Промолчал и Джон, продолжив просто смеяться вместе с Шерлоком, гоняться с ним за преступниками и идти нога в ногу по жизни, потому что лучше было иметь это «навсегда», чем променять его на маловероятное «может быть». А потом, после того, как Шерлок разбил свою блестящую голову о тротуар и свет исчез из этих невероятно любопытных глаз, Джон пожалел, что не сделал этого. Пожалел, что продолжал слепо надеяться на «навсегда» и не воспользовался подаренным шансом. Потому что Шерлок был беспорядочным вихрем, Шерлок занимал всё его пространство и был для него всем. А потом его просто не стало. Джон зажал рот костяшками пальцев, сдавливая жалкий стон. Не стоит будить Рози. Не сейчас, не из-за этого. Снизу раздавались голоса и слышны были тихие переливы рождественских мелодий, звучавших по радио миссис Хадсон. Джон откинулся на кровать, прямо поверх покрывала. Голова кружилась, живот сводило, и он изо всех сил старался не думать об изгибе губ Шерлока, и о редкой теплоте его улыбки и о том, как Шерлок выглядел, когда эта улыбка сходила с его лица.