Как я встретила обскура

      Потянулась унылая неделя. Снег застилал Нью-Йорк нехотя, время от времени сменяясь моросящим дождем. За это время в городе народ резко стал озлобленным и все реже и реже брал листовки. Даже не смотря на то, что перед ними стояли маленькие, насквозь промокшие дети. Мама была недовольна. Митинг на Милл-роуд сорвался из-за одной из таких погод. Дети кашляли, и ей пришлось прекратить на время раздачу. Отозвать от ежедневных ходок девочек младше 11 лет. Криденс отчасти был рад этому, пусть и его норма раздачи от этого увеличилась в разы. Его приемные сестры теперь всегда находились дома. Стирали, готовили, помогали в уборке приюта. Однако если все же задуматься, это не была щадящей заменой, скорее равноценной. Они выметали ковры на небольшом заднем дворике, где слякоти было куда больше, чем на каменных улицах города. Мыли их прямо у колонки с водой на холоде и забирались внутрь с остекленевшими лицами и красными пятнами на одубевших руках. Воду в дом опять же носили они. Никто в приюте не любил морозы. Даже если это только осеняя, временная непогода.       За все свои 17 лет Криденс не единожды болел зимой. Простывал и валился с температурой. Поэтому ему было тяжело смотреть, как дети изматываются, чтобы вечером зайти в тепло приюта, получить свой заветный ужин и лечь спать. Ночью сквозь тонкие простенки слышался сдавленный кашель и осторожное хождение по комнатам. Они ходили по комнате, чтобы заложенный нос снова начинал дышать. А утром все повторялось вновь.       Криденс никак не мог повлиять на мать. Никто из приюта не мог.       Это должно быть странно, но к этому с годами привыкаешь. А с тем трудом, которым ты добываешь еду и тепло, начинаешь больше ценить то, что для тебя делает «мама».       К концу холодной недели погода смилостивилась, и Нью-Йорк залился солнцем. Стояла ясная погода. Мама от радости собрала митинг прямо у дверей Департамента Нью-Йорка и стала созывать громкими речами прохожих. Но, то ли у людей в этот понедельник были дела важнее митинга, который устраивала глава Общества противодействия магии Нового Салема, то ли скверная погода предыдущей недели отыгралась на настрое горожан, но люди в большинстве своем проходили мимо и не обращали особого внимания на распаляющуюся женщину на торцах здания.       Мэри Бэрбоун разрывала горло на площади, возносила руки к небесам, кляла людей и сетовала на Департамент, но ни одна пламенная речь не разогрела в сердцах прохожих желания ее послушать еще дольше. Мэри была очень недовольна. Ей пришлось уйти с департаментской площадки, сразу же, как только охрана попросила вежливо убираться отсюда.       В тот же день как предвидел Криденс, мама дала ему больше заданий, чем обычно. После обеда ему пришлось выводить своих младших собратьев на улицы и раздавать листовки с обязательным условием прийти народ на следующий митинг, который состоится уже завтра.       И теперь подавляемый своей амбициозной матерью, Криденс был вынужден предлагать никому ненужные листовки и приглашать на никому не нужную встречу. Он протягивал листовку и, испытывая удушающую неловкость, бормотал о необходимости прийти на митинг, а сам более или чем был уверен по недоверчивому взгляду рыбника, его нетерпению уйти, что он мало того что не придет, он может бросит обидное слово и протопает прочь, так и не дослушав до конца. Впрочем, чаще люди сами сторонились его и проходили мимо, делая вид, что не заметили сына Мэри Лу Бэрбоун.       Шел четвертый час дня, когда Криденс, устав предлагать листовки хмурым прохожим, клеил кирпичный переулок. Он заглянул за угол здания, откуда виднелась часть главной дороги. Люди сновали туда-сюда, от стен отражались сотни голосов. И погода была ясная-ясная. Местная забегаловка на этой улице издавала сладкий аромат свежеиспеченного хлеба.       Криденс специально расположился так, чтобы иметь возможность наблюдать за Шоном – 12-летним мальчишкой с приюта в полинялой одежде и кепкой на голове с тощей шеей – который раздавал листовки на той улице. К шести часам Криденс должен собрать их всех и повести обратно в приют. Но к тому сроку у мальчишек в руках не должно остаться ни одной листовки.       Он изредка бросал взгляд на мальчишку на улице и продолжал проклеивать кирпич за кирпичом. Мэри Бэрбоун стояла в глубине переулка и наполняла сумки вечерним ужином с черного хода продуктовой лавки. Она успевала придирчиво оценивать работу своего сына то и дело, помыкая им и сетуя. Криденс слушал, терпеливо вникал и запоминал.       –Как мы будем собирать людей, если на этих листовках толком слов не разберешь? Криденс, разве ты не видишь, что чернила поплыли? Мне что придется делать все самой? – укоризненно обращала на него взгляд мама.       – Прости, мама. Я все исправлю, – смиренно отвечал тот и снимал испорченные листы бумаги со стен.       Мэри Бэрбоун ничего не ответила. Лишь многозначительно вздохнула и вновь отвернулась к продавцу.       Разочарование.       Криденс знал, когда мама разочарована. Эта минута была одной из таковых. Она заставляла его чувствовать себя еще более несчастными никчемным.       Он бросил взгляд на центральную улицу и заметил, что с мальчиком кто-то разговаривает. Девица в цветочном пальто.       Точнее сказать в сиреневом пальто.       Криденс мгновенно узнал кто это. Ее ни с кем нельзя было спутать. Хоть он видел сотни лиц на дню, ее лицо он запомнил очень хорошо. Это Лидия. Девушка, которая взяла у него листок на прошлой неделе.       Он зашарил по улице в поисках ее родителей, но их не оказалось рядом. Должно быть, она гуляла одна и встретила Шона на своем пути. И теперь, чуть склонившись к мальчику, внимательно слушала, что он ей говорит. Она так чудесно улыбалась, а каштановые волосы, рассыпанные по плечам, теребил ветер. На миг Криденсу почудилось что она знакома с Шоном, что они вероятно жили по соседству до того, как Шон попал в приют.       Криденс украдкой взглянул на мать. Она была занята покупками и совсем не смотрела в его сторону, и не фиксировала каждый его шаг.       Юноша потихоньку вынул из кармашка листовку и стал неторопливо приклеивать ее на край кирпичной кладки, а сам во все глаза наблюдал за Шоном и его спутницей. Ему было интересно узнать, о чем же они там разговаривают. Неужели в Бруклине (Шон родом из пригорода Бруклина) дети столь тесно общаются, чтобы разговориться в совершенно другом городе?       Она так улыбалась ему, будто знала его сто лет.       Девушка что-то произнесла, игриво щуря глазки, и полезла в недра своей холщовой сумки. Через мгновенье она достала что-то на свет. Белое и круглое. Что это?       Криденс едва задумался над этим и неожиданно понял: хлеб.       Она протянула булку Шону.       Криденс припал к углу здания, наблюдая во все глаза. Что там происходит?       Шон выхватил булку из рук девчонки и вмиг стал каким-то взволнованным и нетерпеливым. Он много кланял головой, наверное благодарил. А девушка взяла протянутый ей лист агитационной бумажки. Шон сорвался с места, уносясь прочь с глаз. На миг мелькнуло его восторженное и полное предвкушений лицо.       «Украл», – ужаснулся про себя Криденс. – «Нужно найти его и вернуть!».       Юноша отчаянно вспоминал, куда могли убегать приютские дети и где они могли собираться. И он уже почти срывался за ним вдогонку, как заметил следующее. Девушка не смотрела в след сбежавшему сироте. Она читала листовку. Схватившись в нее обеими руками и поднеся к самому лицу, она вчитывалась в написанное им же прошлой ночью послание для горожан. Юноша не припомнил, чтобы кто-то так вчитывался в надписи, словно читает любовное послание от воздыхателя. Обычно едва коснувшись строк глазами люди отшвыривают листовку от себя прочь, будто на ней плесень или блохи. А еще чаще комкают и бросают в сироту вслед. Но сейчас он видел отличное от повседневного поведение. Она, может быть, не понимает, что происходит на этих улочках города и не знает какую репутацию снискали себе сиротские дети леди Бэрбоун. Но ее стремление понять это не могло не сыскать в душе Криденса отклик. Глядя как Лидия внимательно читает прокаженную листовку из рук сироты прямо посреди улицы, не таясь и не стыдливо прячась в улочках, юноша ощутил искреннюю благодарность. Внутри него разливалось что-то светлое и теплое к этому чуткому созданию. Должно быть это симпатия..?       –Криденс.       Юноша перепугался от вкрадчивого голоса матери, прозвучавшего в шаге от него.       Он отвел взгляд в кирпичную кладку. Дрожь его слегка тряхнула.       Мэри Бэрбоун оценивающе посмотрела на сына и перевела взгляд на девчонку на улице. Ей не понравилось, что сын смотрел на нее.       –Баркович. Дочь либералов. Такие никогда не поймут нашу позицию и не встанут на нашу сторону. Лучше бы они вернулись скорее в свою страну, – холодно произнесла мама. – А ты и предлагать не смей наши листовки людям из сената. Сенат – наш враг. Ты понял меня?       – Я понял, мама, – послушно повторил Криденс, холодея.       Мэри внимательно посмотрела на сына и на стену, которую он не закончил клеить.       – Идем. Поможешь мне донести сумки, – сказала она, увлекая его за собой.       И Криденс последовал, ни разу не взглянув на девушку на улице, хотя он так хотел посмотреть на нее в последний раз…