Nothing Without You

Весь урок истории Зейн никак не мог прийти в себя, обдумывая то, что произошло в коридоре перед началом занятий. Нет, конечно, если бы Лиам в самом деле его заподозрил, то, скорее всего, спросил бы прямо, вместо того чтобы ходить вокруг да около. И всё-таки его вопрос про омег-парней был очень подозрительным. Вокруг альфы их вообще становилось всё больше — взять хотя бы Гарри. Теперь он часто будет крутиться рядом, и это лишь всё усугубляет в этой и так непростой ситуации. Пытаясь сосредоточиться на занятиях, Малик всё больше уходил в себя — он провёл чудесные выходные, насыщенные разными событиями, особенно субботу, но первый день в школе совсем выбил почву у него из-под ног, причем с самой первой минуты в этих адских стенах. Малик чувствовал себя мулом, которого нагрузили вещами и начали хлестать ивовым прутом, чтобы он бежал быстрее. Подобных приключений в его планах точно не было. Сначала омега собирался незаметно для всех посетить тренировку баскетбольной команды. Там часто ошивались заинтересованные зрители из разных классов, а у Зейна, который так и носил скетчбук с собой, теперь было оправдание на все случаи жизни. По крайней мере, перед Лиамом. С другой стороны, он всегда мог сказать, что решил присоединиться к спортивной команде и теперь выбирает себе подходящий вариант. Связано это было сразу с несколькими моментами. Во-первых, он очень хотел увидеть Лиама на баскетбольной площадке. После матча альфа в форме, резво забрасывающий мяч в корзину, никак не хотел выходить у него из головы. Зейн провел несколько бессонных ночей, без конца прокручивая в своих мыслях прошедшую игру, и Лиам, летящий к кольцу с мячом в руке, словно птица Феникс, выглядел в его фантазиях так красиво, что омега почти задыхался от этих красочных видений. Во-вторых, Малик со свойственным ему омежьим упрямством хотел выяснить личность загадочной девушки, с которой Лиам так тесно общался на вечеринке и во время матча. И, возможно, заняться её устранением. Спросить у Лиама напрямую он, конечно, не мог. Ему не хотелось выглядеть заинтересованным, да и Зейна бросало в дрожь, когда он думал, что альфа может решить, будто у него какие-то дела с этой пигалицей. У сокрытия личности было много нюансов, которые Зейн не учёл, когда начал прятать свою личность. К сожалению, каждое решение имеет последствия, так что Малику очень часто приходилось безуспешно отнекиваться от приписанных ему похождений. По крайней мере, Лиам в эти слухи не верил. В который раз очнувшись, Зейн бросил быстрый взгляд на Лиама: альфа снова сидел почти параллельно ему. Парты стояли почти в шахматном порядке. Малик отчетливо видел красивый и мужественный профиль, слышал поскрипывание ручки — Пейн писал конспект. Периодически ему в спину прилетали маленькие бумажные самолетики от Луи и Гримшоу — альфа ловко поднимал их, когда учитель отворачивался и быстро писал ответ. У них шла оживленная беседа. «А ты бы тоже мог кое-что ему написать», – заметил внутренний голос, и Зейн невольно сжал ручку. Она была неприятно влажной, потому что его рука нагрелась, словно он держал её над свечкой. Какая занятная идея! Написать Лиаму Пейну записку. Подбросить в школьный шкафчик, пока никто не видит, чтобы... «Чтобы она затерялась среди сотни других записок, и он просто выбросил её, вместе с другим хламом», – заботливо подсказал въедливый внутренний голосок. «Эй, он не выбрасывает записки», – накинулся на себя Малик, но процесс уже пошел. Зейн, как никто другой, знал, что у Лиама их множество. Стеснительные омеги часто оставляли Лиаму разные послания. Выразить чувства на бумаге куда проще, чем в живом разговоре. Не нужно беспокоиться о том, как ты выглядишь и говоришь. Речь не будет звучать бессвязно. Только если не отправить черновой вариант записки. Полученные сообщения Лиам обычно никому не показывал. Он считал, что это просто некрасиво, даже если они были анонимными. Это натолкнуло Зейна на новую мысль. «Лиам не хранит их, как нарцисс». Хотя Зейн не совсем понимал, что это значит. Что же Лиам такое делает, если не оставляет записки, но и не выбрасывает их? Не раздает ведь бедным. Голова начала гудеть. Он ненавидел моменты, когда его мысли становились слишком громкими, особенно если ему приходили в голову какие-то сомнительные идеи, ведущие его к краху или разоблачению. Ему хотелось начать писать записку уже сейчас, чтобы подсунуть её в шкафчик уже на следующей перемене. «Я НЕ БУДУ ЕМУ НИЧЕГО ПИСАТЬ, В ЭТОМ НЕТ НИКАКОГО СМЫСЛА», – мысленно завопил омега, безуспешно пытаясь заглушить собственные мысли. «Тогда смотри, как твой альфа будет встречаться с той красивой девушкой, жалкий ты трус, – ответил Малик себе в привычной манере. – Может, тебя и на свадьбу позовут». Кажется, мистер Смит рассказывал что-то про Трумана. Лучше сосредоточиться на этом. Это будет на контрольной, попытался собраться с мыслями Малик, быстро взглянув на преподавателя, но вместо этого подумал: «Ничего Лиам не будет». «Нет, будет. Он будет-будет-будет-БУДЕТ-БУДЕТ-БУДЕТ-БУ-У-У...». – ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ, ИДИОТ. В классе стало очень тихо, даже тихий шепот смолк и шелест страниц утонул в глухом молчании. Все глаза почему-то обратились к нему. Даже Лиам глядел на него с легким ошеломлением, как будто это Малик стал причиной внезапного молчания. Зейн медленно посмотрел на учителя. Историк глядел на него не мигая, и выражение его лица не сулило ничего хорошего. – Я приложу все усилия, Малик, все... – угрожающе начал историк, постукивая маркером о крышку стола. – Чтобы тебя на месяц отстранили от занятий. Ты меня понял? Он. Произнес. Это. Вслух. – Я не... я... – от ужаса у Зейна язык прилип к небу. «Это конец, – простонал омега про себя. – Это просто финиш. Теперь Лиам точно найдет себе девушку, и я совсем никак этому не помешаю». Всё из-за этих дурацких разговоров с собой! Нет бы раз в жизни заняться на уроке чем-то полезным, хотя бы тем же рисованием — ведь нужно набивать руку перед Флоренцией — или, как все нормальные люди, вести конспект и готовиться к тесту. А теперь, похоже, можно прощаться со всеми мечтами. За эту выходку родители точно запрут его дома на ближайшие лет двадцать. И будут правы. – Твое счастье, что ты не участвуешь во внеклассных мероприятиях, потому что я бы лишил тебя каждого из них, – продолжил Смит. Таким злым Зейн его не видел ни разу. – Не волнуйся, твой выпускной замечательно пройдет и без твоего участия. – Послушайте, я совсем не... – Это он мне, мистер Смит, – быстро сказал Лиам, и его голос прозвучал словно раскат грома перед остужающим ливнем. Зейн бросил на него ошеломленный взгляд — альфа не смотрел на него, только на учителя, и лицо у него было предельно честным. – Я доставал Зейна глупыми шутками про Гарри Трумана и не думал, что он так взбесится, что сорвет урок. Простите нас. Смит поправил очки и перевел взгляд с Лиама на Зейна. Малик пытался открыть рот и заставить безжизненно упавший язык сотворить хоть что-то. Ему нужно было извиниться, и он был благодарен, что Лиам сделал это за них обоих. От волнения омега почему-то совсем не мог говорить. Господи, а если бы он произнес вслух не только это? А еще те моменты, в которых он мечтал о Лиаме? По телу снова пробежала холодная волна. – Тебе повезло, Малик, что у тебя такой честный приятель, – наконец, проговорил Смит, и голос его был уже менее грозным. – Но это не отменяет тот факт, что Вы оба будете наказаны. Неделю после уроков, – вынес вердикт он. Конечно, Джастин тут же подобострастно хихикнул, а вместе с ним и вся его свита. Умасливать преподавателей этот проходимец мог только так. Зейн бы испытал прилив раздражения по этому поводу, если бы сам не был виновен в произошедшем. Из-за него Лиам пострадал, хотя альфа совсем не обязан был брать вину на себя. Пейн попробовал что-то возразить, но Смит махнул рукой. – Не обсуждается, – произнес он сурово. – Послушайте, это ведь я закричал, – начал было Зейн, но Смит взглядом закрыл его рот снова. – Еще один звук, Малик, и неделя превратится в две недели. И Пейн уже не сможет так резво кидать мячики в кольцо, – он словно знал, что нужно сказать, чтобы внутренности Зейна прокрутили через миксер. – Возвращаемся к теме урока. Остаток занятий Зейн провел совсем тихо, уткнувшись носом в тетрадь, будто внутри находилось что-то интересное. Он только прошептал «спасибо» одними губами, но Лиам лишь махнул ему рукой, снова возвращаясь к конспекту. Омега поспешил последовать его примеру, чтобы совсем не распрощаться с репутацией. Собственная тетрадь напоминала ему настоящий древнегреческий хаос. Зейн нашел среди записей мультяшного кролика и пририсовал ему подружку, отличавшуюся от оригинального персонажа лишь ресничками и бантиком. Нет, жизнь его определенно ничему не учила. Хорошо, что Смит не проверял тетради... никогда. Собирая вещи, Малик специально копался, как самая медленная черепаха, чтобы Смит успел уйти в кафетерий. Пейн тоже особенно не спешил, даже несколько раз проверил, хорошо ли застегнулась молния, и омега понял, что он ждал его. Теперь, в полупустом классе, Зейн чувствовал его запах особенно хорошо. Такими моментами Зейн искренне наслаждался. Когда альфа оказывался так близко, что можно было невольно уловить теплый запах его тела. Немного древесных ноток, чуть-чуть мускуса, душистый перец и одна незнакомая восточная пряность. Этот букет мог свести с ума любого, и Малик не был исключением. Каждый раз, когда омега смотрел на Лиама, он словно видел что-то новое. На этот раз Зейна очень заинтересовала небольшая впадинка на шее. Ему захотелось коснуться её губами, но он лишь закинул пенал в рюкзак. – Ты чертов псих, – заявил Лиам, когда они выходили из кабинета истории. – Вот уж не думал, что у тебя Туррет. – Я сам не знал, – простонал Зейн, даже не пытаясь пикировать. – Ты тоже хорош. Зачем ты взял вину на себя? – спросил он почти с возмущением. Малика не радовала перспектива быть причиной, по которой Лиама лишили любимого баскетбола. Теперь омега своими глазами видел, что Пейн — надежда команды, и его не зря взяли в основной состав. Не говоря уже о том, что он просто не имел права просить у Лиама подобных жертв, связанных с командой. Они, конечно, неплохо общались, но вовсе не были на том же уровне, что Джастин и Майкл. – Тебя бы отстранили на месяц, – спокойно проговорил Лиам. Он выглядел так красиво, когда нес рюкзак всего на одной лямке. Ровная спина, облегающая майка и эти небрежно убранные назад волосы... невозможно сосредоточиться. – И всё из-за глупой выходки. – А теперь Джейден сживет тебя со свету, – пробурчал Зейн. Ему очень хотелось, чтобы Лиам сказал что-то вроде: «Ради тебя я готов на что угодно», — поцеловал его в губы, поглаживая щеку, но сегодня Зейн и так хорошо поплатился за свои фантазии, а его любимый альфа к тому же еще и нарвался на неприятности, хотя виноват был лишь в том, что решил помочь Малику. – Буду тренироваться самостоятельно... – Ты просто зверь, Малик, – выпрыгнул из класса Гримшоу вместе со своим бойфрендом. После урока Луи выглядел значительно бодрее, и это не могло не радовать впечатлительного Зейна. Будучи омегой, он очень сопереживал омегам-парням. – Ты так завопил, Смит аж подпрыгнул. Надо написать об этом небольшую статейку: «Малик VS Смит. Кто кого переорет?!». Смешным это Зейну не показалось, но он промолчал, не считая нужным лезть в спор из-за произошедшего. Если считать до десяти и обратно, комментарии Ника не кажутся такими выводящими из себя. Омега, конечно, понимал, что сам Гримшоу здесь ни при чем — он больше злился на себя за то, что сотворил. И за свои неуместные фантазии, которые рядом с Лиамом становились просто необузданными. – Вот уж не знал, что ты настолько нетерпимый, – миролюбиво сказал Луи, рассматривая Зейна с любопытством. Он заботливо держал Гарри под локоть, явно намереваясь защищать его от нападок. В компании Томлинсона Стайлс выглядел заметно счастливее. Он не чувствовал себя лишним в их тандеме с Гримшоу, и ему нравилось иметь добрых друзей, которых не смущала его природа. Зейну всегда было жаль парнишку — Гарри всегда доставалось больше всех, а он никак не мог его поддержать, не выдавая свою личность. Для Малика он всегда был своеобразным напоминанием о том, что будет, если его рассекретят. С появлением нового омеги-парня жизнь Стайлса немного наладилась, он даже выглядеть стал менее помятым, несмотря на то, что его волосы всё еще выглядели первосортной лапшой. По крайней мере, теперь Гарри мог говорить на волнующие его темы, не боясь быть обсмеянным. И еще ему было не так одиноко в классе девчонок. – Говорю первый и последний раз, я не знал, что произнес это вслух, – устало проговорил Зейн. – Я просто думал... о всяком, и это как-то само произошло. И, кстати, не имело к Смиту никакого отношения, – бросил он, недовольно посмотрев на Ника. – Ну-ну, – хмыкнул Гримшоу, потирая ладони, из чего Малик сделал вывод, что статье быть в любом случае, хочет он этого или нет. – А выглядело так, будто его болтовня у тебя поперек горла. – Единственная болтовня поперек моего горла — твоя, но я же на тебя не кричу, – буркнул Зейн под негромкий смех Гарри и Луи и посмотрел на Лиама. – Большое тебе спасибо, но ты не должен был брать вину на себя. Но, черт возьми, он поступил, как настоящий рыцарь, когда пришёл к нему на помощь! Малик, который в своё время не мог оторваться от рыцарских романов, буквально таял, когда думал, как красиво это выглядело. И плевать, что Пейн не знал о его сущности, он всё равно поступил так красиво и благородно, поставив под удар своё пребывание в команде. Если бы он был особым человеком в жизни этого альфы, было бы еще красивее, но даже так Зейн уже мог представить их вдвоем, распаленных и желающих друг друга даже не физически, а как-то... духовно. Будто между ними могло быть нечто большее, чем простая физика двух тел. – О, Лиам не оставил бы тебя в беде, после того шедевра, что ты ему нарисовал, – заметил Луи мягко. Его голос всегда был уютным, и ему не нужно было, как Зейну, стараться звучать сурово, как альфа. – Нам всем очень понравилось. – Всем? – спросил Зейн, холодея от ужаса. Он, конечно, думал, что Лиам пригласит друзей расписать дверцы, но не так скоро! Стадия первых трех суток, когда рисунок кажется настоящим кошмаром еще не прошла, и у омеги чуть не приключилась паническая атака. Спокойно. Если бы Лиаму не понравилось, он сказал бы сразу. Или в коридоре утром. Или прислал чертово сообщение, но они утром говорили совершенно о другом! – Была вся команда, – ответил Ник к его ужасу. – И еще Мёрс. – Отличный был день, – заметил Лиам, и все те кошмары, что Зейн успел вообразить, тут же пошли ко дну. Вот так просто — голос любимого человека вернул его к жизни, хотя Малик был близок к тому, чтобы погубить себя своими несносными мыслями. – Жаль, что тебя с нами не было. Если бы радость измеряли в золоте, в руках Зейна сейчас был бы самый большой самородок. Омега еле-еле сдержал глупую улыбку, которая рвалась из него, как комета. Ведь Лиам и в самом деле сказал что-то, обозначающее, что ему не хватало его присутствия на выходных, когда рядом были все его друзья, самые крутые ребята. Пусть и по-дружески, это уже было для Зейна всем. – Мне тоже, – ответил Зейн, кусая радостные губы, чтобы счастливый смех не вырвался наружу. Ему хотелось напевать глупые песенки. – Как же я устал на истории. А это ведь первый урок, – пожаловался он. – А ты побольше кричи, – хмыкнул Лиам. Малик деланно закатил глаза, хотя внутри всё тянулось к этому альфе и желало обнять, как тогда... на прощание. О, как много Зейн думал об их объятии потом. Ему казалось, его руки хранят тепло Лиама, даже когда он добрался до дома и, возможно, это было правдой. Некоторые частички Пейна теперь всегда были с ним, они обменялись ими, когда прикоснулись друг к другу, и в этом было что-то волшебное. Теперь Зейн надеялся, что остаток дня пройдет без приключений. У него всё еще оставался план поесть и заглянуть в библиотеку, если всё будет гладко. На биологии так и было, омега даже чуть не уснул, а вот на потоковой литературе, которая и без форс-мажоров доставляла проблемы, ему снова не повезло. План был идеальным: Зейн выбрал себе самое лучшее место, подальше от первых парт, чтобы не привлекать внимание, но и не совсем далеко, чтобы Левису не пришло в голову его дергать. Лиам сидел чуть позади, вместе со своей командой, и это, конечно, было плохо, потому что Зейну нравилось смотреть на него, но он и так сделал для Малика достаточно, так что омеге пришлось смириться. Похоже, Джейден уже был в курсе произошедшего на уроке истории, потому что выглядел он весьма и весьма недовольным. Лиам успокаивал его, и после недолгой «борьбы» Хейз пообещал составить ему индивидуальное расписание. – Как ты знаешь, у меня теперь есть щит даже дома, – донеслось до ушей Зейна, и у омеги приятно согрелись руки. – Я буду в форме, это всего неделя. – Когда дежурным будет ДиМэйо, сможешь отпрашиваться, – тем временем размышлял Джейден. Этот альфа был стратегом во всём. – Он обожает команду. Да, мы проведем неделю с пользой, – подытожил он. В класс вошел Левис, и ученики поспешили занять свои места. В руках учитель нес целую стопку сочинений, и это вызвало у омеги неприятное предчувствие. Зейн вспомнил, что на прошлом занятии Левис слишком увлекся своей внезапной лекцией о любовной лирике и потому велел им написать сочинение на почти свободную тему. Тему любви. По словам Левиса, ему было страшно интересно, чем их мысли отличаются от мыслей великих философов прошлого. Зейн это и без сочинения мог сказать. В отличие от них, в мыслях людей прошлого прослеживалось хоть какое-то наличие человеческого интеллекта. Но он постарался. Тема ему понравилась, в свете последних событий она была очень актуальна, и Малик честно написал всё, что думал. А думал он в последнее время очень много, так что выплескивать мысли казалось омеге необходимостью. Левис положил листочки на стол так, словно это были мертвые животные, и встал перед столом, слегка оперевшись. Он никогда не пользовался кафедрой, даже когда занятия были сдвоенными или, ни дай боже, потоковыми. Зейн понял, что сейчас будет тирада, поэтому благоразумно вытащил небольшой листочек и карандаш. Если Левиса прорывало, то он мог болтать бесконечно, что обозначало свободу для творчества. – Признаться, я разочарован, – не стал тянуть Левис. Его голос был таким скорбным, словно он только что кого-то похоронил. – Таких ужасных сочинений я не видел давно. От откровенной банальщины до не менее откровенной пошлости, и это в Вашем-то нежном возрасте... Кто-то откровенно захихикал. – Ничего смешного, мистер Клиффорд, – сказал Левис, как всегда чутко угадывая, кто именно показал себя питекантропом. – Вы действительно будете вспоминать это время, как лучшее в своей жизни, когда ни один недуг не мог Вас сломить. Когда Вы были нераскрытыми бутонами, и из Вас могло получиться что угодно. Джастин сделал вид, будто его тошнит в пенал, но Левис, к счастью, этого не заметил. Его дружок Хоран, от одного вида которого Зейну хотелось броситься на дно колодца, сидел рядом и насмешливо гыкал, словно молодой орангутан. Если бы не он, если бы не вся их компания, Малику было бы чуть менее страшно быть собой в этой ужасной школе. Да и другим парням-омегам тоже. – Почти все сочинения получили неуд, – прискорбно подытожил Левис. – Некоторые я бы назвал вполне сносными. Была пара сильных работ, – с некоторым оптимизмом добавил учитель. – Но одно сочинение мне запомнилось больше всех. В нем много искренности. Так что я прочитаю его всем, – заявил он. – Не кривите лица, оно короткое. «Бедняга, – подумал Зейн, вырисовывая на листочке несколько хаотичных спиралей. Ему хотелось нарисовать нечто сюрреалистическое. – Автор сочинения, наверное, сейчас от стыда сгорит». – «По воле случая, мне очень часто приходится задумываться о том, что из себя представляет любовь. В последнее время я размышляю об этом даже чаще, чем мне бы этого хотелось», – с выражением прочитал Левис, а Зейн похолодел от ужаса. «Это же, блядь, моё сочинение, – мысленно простонал он, бросив взгляд на тихо сидящих одноклассников. – Левис, блядь, при всём классе читает моё проклятое сочинение». – «С настоящей любовью мне раньше сталкиваться не приходилось, хотя я и не мог сказать, что не верил в неё. Мне всегда казалось, что настоящая любовь — не для меня. Она подразумевает слишком большой уровень ответственности. Ответственности, которой у меня нет. Настоящая любовь требует открытости, искренности и честности. Честности, на которую я не способен. Настоящая любовь, как я думал, только берет. Впитывает всего тебя, пока ты не высыхаешь от любви, словно узкое русло реки. Она забирает твои силы, твоё время, она забирает твой рассудок, она превращает человека в безумца. Настоящая любовь напоминает инстинкт, сосредотачивается вокруг одного и не хочет отпускать», – зачитал Левис. «Какой стыд, какой стыд, какой стыд», – взвыл Малик про себя. Ему хотелось спрятать лицо в ладонях или убежать, но тогда все бы поняли, каждый бы узнал. На самом деле, Зейну казалось, что все и так это знают. И эти насмешливые альфы, и напыщенные омежки из группы поддержки, пишущие «катарсис» в два слова и думающие, что это название торгового центра. Но, главное, это точно знал Лиам. Ведь это же так очевидно, как и то, что Зейн писал о нем. И уж над таким позором даже Пейн не сможет не посмеяться. Щеки залил румянец. Зейн старался дышать глубоко, но бесшумно, чтобы его паника не привлекла внимание. Если сделать вид, что всё нормально, можно будет сказать, что он написал сочинение просто так, лишь бы Левис от него отвязался. А на самом деле никакой правды в нём не было, как не было в нём и Лиама. Но он был, и проклятый Левис решительно перешел к этой части. – «Так мне казалось, пока эта настоящая любовь не появилась в моей жизни», – продолжил Левис. Малик был готов биться головой об стол, но это, конечно, тоже привлекло бы внимание. – «Это произошло так внезапно, что сначала я даже не понял, что именно со мной случилось. И, нет, настоящая любовь совсем ничего не требовала. Она вдруг сделала меня свободным. Впервые за долгое время этих адских мучений я увидел соблазнительный луч свободы, который увлек меня к новым приключениям. Для меня открылись новые дороги, ни одна из которых не вела в Рим, я почувствовал, что быть мной — правильно и естественно, что я тот, кто я есть, и могу творить удивительные вещи. Настоящая любовь не суровый тиран, она раскрывает потенциал человека. Она добавляет в жизнь новые краски, делает узкое русло реки широким и полноводным. Не любовь делает человека слабым, а алчность, зависть и жадность. Человеческие пороки, вмешивающиеся в это чувство, даже обстоятельства, но не сама любовь. Любовь прекрасна, прекрасна во всех своих проявлениях. Даже если речь идет обо мне», – воодушевленно закончил Левис. Кажется, он был близок к тому, чтобы смахнуть слезу. Послышались жидкие аплодисменты. «Пожалуйста, – простонал Зейн про себя, незаметно касаясь своих горячих щек. На них можно было жарить бургеры и сосиски для хот-догов. – Не называй автора сочинения. Я умоляю тебя. Я умоляю, умоляю...» – Малик, – позвал его Левис. Зейна бросило в дрожь, но он постарался застыть, словно его не ударили плетью слов. – Что ты думаешь об этом сочинении? «Ублюдок, – подумал Зейн, злобно взглянув на учителя. Левис будто не видел, как ему тяжело и страшно. Он смотрел на него со странным вниманием, будто это был самый невинный вопрос. – Так, главное, успокойся. Иначе все поймут по твоему голосу, что это ты написал это... это... твою мать!» – Я думаю, что автор сочинения мелкий сопляк, который о любви читал только в книжках. Когда Вы начали читать это сочинение, я был полностью с ним согласен, потому что любовь сильно переоценена, – произнес Малик холодно. Несмотря на весь лед, который он пытался вложить в эти слова, ему казалось, что правда сквозит изо всех щелей. – Но к концу он ударился в какие-то околофилософские рассуждения, основанные лишь на чувствах, испытанных в данный момент. Его любовь не прошла испытание огнем и железом, и он понятия не имеет, что несет, – оболгал он себя. Опять врать, врать без конца, даже про собственное сочинение, казавшееся ему невинной затеей — это было слишком мучительно. Зейну хотелось ударить себя. За каждое лживое слово, за то, что он не мог встать и перед всем классом сказать: «Это написал я. И знаете что? Оно о Лиаме Пейне». А Луи, наверное, мог. И Гарри, этот маленький взъерошенный парнишка, наверное, мог. Будь это сочинение кого-то из них, они бы нашли в себе силы признаться в этом, не прятать свои настоящие мысли, не отказываться от них при всех. Ведь получалось же у них каждый день приходить в школу, не притворяясь и не скрываясь, как он. – Такой молодой и такой циничный, – протянул Левис с неодобрением, понятным только ему. – В этом нет ничего плохого, – вмешался Хоран, и от его противного хриплого голоска у Зейна внутри все пересохло, как в пустыне. Он почти не сомневался, что подлянку Гарри устроили именно они с Джастином. – Настоящей любви просто не существует. Её выдумали, чтобы было хоть какое-то оправдание размножению. А вот это было уже слишком, даже для такого закоренелого лжеца, как Зейн. Конечно, Малик сделал достаточно, чтобы дискредитировать своё сочинение в глазах сверстников, но омега никогда не отрицал любовь. Как он мог отказываться от того, что оказалось самым прекрасным в его жизни? Зейн встретил Лиама, и этот альфа сделал его счастливым, даже не зная о его чувствах. Это и была любовь. Это не могло быть что-то другое. – Вообще-то я не это имел в виду, – сказал Зейн, слыша свой голос словно со стороны. – Она есть, но от неё по большей части одни проблемы. Это только в фильмах да книжках герой преодолеет всё на своём пути, чтобы спасти тебе жизнь, – членораздельно проговорил он. – В реальности, возможно, тебя бросят раньше, чем ты успеешь попросить помощи. – Я считаю, что ты не прав, – пересохшая пустыня Зейна в миг расцвела обратно, когда он услышал этот голос. Малик невольно обернулся и увидел Лиама, сидящего позади. – Мне больше по душе точка зрения автора сочинения. Ты описываешь не настоящую любовь. Такая не то, что «огонь и железо» не пройдет, она от дуновения ветра скончается. А в сочинении говорилось о настоящем чувстве, – заявил альфа. Он говорил о сочинении без презрения. Без осуждения. Без насмешки. – И вот если чувство настоящее, то оно вдохновляет. И побуждает совершать великие поступки. Нет, не хорошие, а именно великие. Значимые, – уточнил он. Если где-то сегодня прогремел салют, то в первую очередь в голове Малика. Он не мог в это поверить, ему казалось, что всё это просто сумбурный и очень странный сон. Лиам действительно сказал, что согласен с его точкой зрения. Альфа сотворил целых три чуда за это утро, просто потому что был... Лиамом. Именно об этом Зейн и говорил в сочинении. Лиам делал его живым. Он заставлял цветы в его саду цвести, он заставлял Луну на его небосклоне светить. Он рисовал на его лице самую глупую — и самую счастливую — улыбку. – Да, черт возьми, – простонал Майкл, развалившись на парте, словно умирающая каракатица, выброшенная на берег. – Давно ты вообще видел такие отношения, Пейн? – То, что ты их не видел, совсем не значит, что их нет, – сказал Лиам, закатив глаза. – Если ты никогда не любил в своей жизни, это не значит, что другие не могут. Да и под настоящей любовью не обязательно подразумеваются именно романтические отношения, – наконец, добавил альфа. – Это автор сочинения описал романтические, потому что они сейчас волнуют его больше всего, – Зейн слышал биение своего сердца через пульс в висках, когда Лиам говорил об этом. – Но у любви нет рамок и стандартов. – Поэтому Гримшоу нашел себе омегу с членом, – внезапно хмыкнул Калум. – Неприятно быть убогим, да, Томлинсон? Смешок, прокатившийся по классу, показался Зейну сметающей всё на своём пути лавиной. Даже не глядя, омега физически уловил, как Луи покраснел и опустил взгляд на свои худые колени, словно он был в чем-то виноват, и Малику захотелось врезать Калуму так сильно, чтобы его мерзкий нос навсегда остался вмятым в черепную коробку. Он услышал, как глухо рычит Лиам, и медленно скрипит стул Ника, который уже собирался встать, чтобы превратить лицо Худа в красочное месиво. Гримшоу никогда не был особенно сильным, но, черт возьми, Зейн был уверен, что сейчас он вполне мог превратить Худа в бефстроганов. – Достаточно, – произнес Левис, холодно взглянув на Калума, и перевел взгляд на Ника, чьи кулаки были сжаты. Тишина в классе почти стала звонкой. – Как видите, я не случайно выбрал именно это сочинение. Очень тяжело заставить Вас думать головой, – вздохнул учитель. Иногда Зейн думал, что лучше не думать совсем. – Я не прошу Вас придерживаться моей точки зрения, лишь хочу, чтобы Вы думали. И чтобы читая «Повесть о двух городах», Вы знали, почему Сидни Картон поступил так, а не иначе, – подытожил он. – Худ, – обратился учитель к притихшему альфе. – Я разочарован. Сперва Вашим сочинением, потом откровенно хамским и неуместным замечанием. Вы не хотите извиниться перед Вашими одноклассниками Луи и Николасом? Калум посмотрел на учителя как на безумца. Конечно, он не хотел. И, похоже, не знал, что такое «риторический вопрос». Если бы альфа не прогуливал уроки Левиса, то хоть это знание было бы в его пустой голове, подумалось Зейну. Но он молчал, потому что сегодня из-за него уже произошло достаточно бед. И из-за его писанины тоже. – Я жду, – повторил Левис не терпящим возражений тоном. Худ понял, что его загнали в угол. Левис не был таким, как другие учителя, у него были свои понятия справедливости, добра и зла. И он вполне мог превратить его жизнь в Ад, если бы захотел это сделать. В отличие от большинства литераторов, он не был «добреньким». На нем не получалось ездить. – Извини меня, Луи. И прости меня Николас, – медленно произнес Калум, взглянув на Томлинсона и Гримшоу, и еле слышно добавил: – За то, что забрал всех нормальных омег и тебе досталось это недоразумение. К несчастью, Левис его не услышал, но Ник и Луи, сидящие рядом с ним... Зейн закусил губу. Ему не нужно было смотреть на Томлинсона, чтобы видеть его лицо. И ему не нужно было глядеть на дружков Калума, чтобы видеть их глупые ухмылки. Они смеялись, как и всегда. Они почему-то всегда выходили победителями. – Твои фальшивые извинения приняты, урод, – наконец, проговорил Ник, еле сдерживая злобу в голосе. – Господи, да тебе в жизни мозгов не хватит, чтобы понять, что я чувствую к Луи, – произнес он с таким презрением, что даже Зейну стало не по себе. – Если бы я знал автора того сочинения, я бы ему руку пожал от всей души, потому что после таких вещей, как это сочинение, и вскрываются дефекты мозга у таких, как ты. Пожалуй, Зейн ожидал от сплетника Ника чего угодно, но только не таких серьезных слов. Он был почти готов признаться в авторстве, чтобы сейчас пожать руку такой замечательной личности. Луи выглядел ошеломленным и приятно раскрасневшимся, а Гарри и вовсе тихонечко всхлипнул, как и некоторые омеги-девушки. – Мне его нельзя оскорблять, а ему меня — можно? – взвыл Калум. Левис не отозвался. – Главное — с терпимостью относиться к своим ближним, – подытожил учитель литературы, выждав томительную паузу. – Дел у нас сегодня еще немало. Сейчас я раздам Вам сочинения, чтобы Вы сделали работу над ошибками, – произнес он, игнорируя страдальческие стоны учеников. – Я хочу Ваших мыслей — пусть ломанных и калеченных, но настоящих, – предупредил он. Еще одной особенностью Левиса было то, что он всегда сам раздавал работы, не привлекая учеников. Помимо сочинения существовал еще «зрительный контакт». Он говорил куда больше, чем оценка, для тех, кому важно было получить адекватный комментарий своих умозаключений. Для многих, пишущих эссе и сочинения от души, это был важный момент урока. Рядом с Томлинсоном Левис задержался, мягко вкладывая в его руки листочек. Долгий зрительный контакт, стало понятно каждому. Сочинение, наверное, весьма удачное. – А что делать тем, у кого сочинение и так хорошее? – еле слышно прошелестел Луи, раскрыв свой листочек. Признание Ника подняло его до неба, но он всё равно чувствовал себя разбитым из-за того, что их обоих оскорбили по его вине. – Отдыхайте, Томлинсон, – проговорил Левис миролюбиво. Зейн давно не слышал такой интонации от учителя литературы. – Вы это заслужили, как никто. Листочек опустился перед Зейном, но на этот раз никакого зрительного контакта не было. Левис даже не посмотрел в его сторону, и Малик с подозрением раскрыл его. «А+». Как он и подозревал, ведь учитель читал его сочинение как лучшее. Омега посмотрел преподавателю вслед. Он стоял у стола, задумчиво постукивая по его крышке фломастером. И всё равно не смотрел на Зейна, даже косвенно. – Сочинение, – повторил он не очень громко. – Должно быть честным. Я хочу Ваших мыслей. Не используйте клише, напишите то, что думаете, – воззвал он. – И я добавлю Вам балл за содержание. «Да, мистер Китинг,* – подумал Зейн, рассматривая свою отличную оценку. Она выглядела отстраненной, словно была поставлена не ему, а какому-то другому Зейну Малику, который имел мысли, отличные от его собственных. – Чтобы ты потом при всем классе читал это». Он не мог не думать о том, что его сочинение понравилось Лиаму, даже несмотря на то, что было немного нелепым.