Nothing Without You

Если Ад существовал, то Зейн оказался бы навечно заперт в этой ужасной неделе. Наверное, у мира были с ним какие-то личные счёты, иначе бы омеге не пришлось так горько расплачиваться за каждый свой поступок. Может, его преследовал злой рок или судьба имела на него свои планы, только вот Зейн чувствовал, что больше не выдерживает. Груз становился слишком тяжелым, плечи трещали под тяжестью огромного валуна, взваленного на его плечи. Он чувствовал, что у него больше нет сил плакать. У него больше ни на что не было сил. Его глаза тупо смотрели в экран телефона, где горело лишь одно сообщение. Незнакомый номер, но такие знакомые слова: «В школе ещё много омег, если ты вдруг думаешь сбежать». Мог ли Зейн позволить ещё одному омеге расплачиваться за его ошибки? Зейн всегда был трусом, боялся Найла и его шайку до дрожи в слабых коленках, но всё-таки он никогда не был негодяем или подлецом, который желал бы подставить кого-то намеренно. Он не мог простить себе Гарри, лежащего на полу в спортивном зале, не мог простить себе другого омегу, что так же, как Стайлс, должен будет пройти семь кругов Ада, потому что Великий Хоран не терпит, когда его игрушки прячутся от него под кроватью. Представить его гнев было так просто! Столько времени Найл мог гонять его вместе с другими несчастными, запихивать в мусорные баки, запирать в туалете, переворачивать его поднос за обедом, а он вежливо разговаривал с ним, на равных, как будто Малик мог его понять. Он был на равных с каким-то сопляком, омегой... нет, такое Хоран никогда не простит. За такое он захочет отплатить, как следует, самой крупной купюрой. Можно было не сомневаться — Найл заставит его почувствовать каждый день, который Малик провел в относительной безопасности. Малик думал о том, куда мог пропасть Лиам. Кому он поверит в такой ситуации? Глупо было размышлять об этом сейчас: Лиам поверит тому, кто прав. А уж доказать, кто именно прав, в этой ситуации не так сложно. Все знают, какой характер у Хорана, какие у него взгляды. В груди Зейна затеплилась слабая надежда. Такая крохотная, что он едва мог её почувствовать. Однако уж если она пустила корни, то росток обещал появиться. Зейн коснулся своих глаз — они были сухими. Ему нужно было выдержать совсем немного. Потому что Лиам не оставит так эти унижения. И надолго исчезнуть он не мог. Следующий день Зейн провел в страхе и панике, чувствуя, что теперь Хоран не оставит его в покое. Он также ожидал, что Ник набросится на него с выяснением отношений. Даже не очень боялся этого — может, так у него появился бы шанс всё объяснить, но Гримшоу не показался в школе. Не было на занятиях и Гарри. Зейн понял, что он в больнице. О том, что его избили, шептались в каждом углу, и Зейн пытался спрятаться всякий раз, когда до него доносилось знакомое имя, произнесенное с сочувствием и страхом. В школе на него странно смотрели. Зейн не сразу понял причину, но когда Итан отшатнулся от него, испуганно вжимаясь в стену, а Курт плюнул ему под ноги, закрывая собой дрожащего Алекса, всё встало на свои места. Похоже, в школе постепенно стало известно, что он причастен к избиению Гарри. Хоран ходил довольный, сиял, точно зажглись софиты. Завидев Малика, он бросился пожимать ему руку, сияя самой радушной улыбкой, и омеге стоило больших усилий не вцепиться ему в глотку, чтобы не навлечь больший гнев Великого Хорана. Глаза Найла — холодные, как льды Гренландии — смотрели равнодушно, несмотря на гримасу радости, которую он усиленно демонстрировал окружающим. Зейн с отвращением представил, что может на самом деле порадовать такого ублюдка, как Найл. Даже со своим воображением он не смог придумать ничего конкретного, но нутро говорило — это что-то ужасное. Спектакль продолжался. Худ дружелюбно похлопал его по плечу, когда Малик покидал урок испанского языка. Ирвин с одобрением в голосе назвал его настоящим альфой, Клиффорд громко позвал Малика за их столик. Зейн сбежал из столовой, увидев, как друзья Найла ему машут. Приветливо, радушно, словно он был их давним приятелем. Теперь вся школа думала, что они заодно. Будто у Зейна может быть что-то общее с такими людьми. Перед последним уроком Зейн чувствовал себя хуже некуда. Наверное, Найл добился своего, и у него выработался условный рефлекс. Как дрессированная собака, Зейн ожидал взбучки в определенное время — ведь именно сейчас Хоран начинает скучать и искать веселья. Он чувствовал, что неприятности его только начались — может, Хоран ничего сегодня и не готовил, но определенно заставил Зейна думать, будто покоя ему не будет. Воровато забирая учебники из шкафчика, — терпеть эти взгляды не было никаких сил — Зейн услышал шум за своей спиной. Знакомый до боли голос въедливо вплавился в уши. Малик застыл, чувствуя, как кости наливаются свинцом и тянут его вниз. Его тело не подчинялось. Оно знало, что каждое неверное движение обернется трагедией. Малик едва контролировал свою панику. – Слушай, Винни, – во всю измывался скрипящий, словно старая телега, голос. – Ты почему такой уродливый? Не пойми не правильно, я считаю, что парни-омеги вообще не имеют право на существование. Но ты и для парня не особенно красив. Я бы даже сказал, ты ебаное чучело. – Не молчи, когда отец Хоран с тобой разговаривает, убогий, – едко гаркнул Джастин, как всегда умасливая лучшего друга. Винни что-то залепетал. От волнения у него сильно заплетался язык. Волна неприятного жара прошлась по телу Зейна — как унизительно. Он ничего не мог поделать со своим страхом, но для этого были причины. Аппетиты Найла не уменьшались. Наоборот. Альфа становился ещё более голодным и осатаневшим. Как будто чем больше он ел, тем сильнее ему хотелось. – Знаешь, Винни, думаю, тебе не помешает как-нибудь украсить лицо, – продолжил Найл своим холодным голосом. Сейчас он даже не пытался казаться мягким, будто спектакль страшно его утомил. – Твои родители не прогадали, правда? Назвали в честь жирного тупого медведя. Таким ты и родился. Жалким. Бултыхающимся на ходу. Ничтожным. Смешным. Убогим. Послышался слабый скулеж, словно в горле Винни что-то застряло, и он не мог произнести даже два слова. Ни опровергнуть, ни согласиться. Это заставило Хорана рассмеяться ещё сильнее. Его смех эхом прокатился по коридору — недобрый, пугающий звук. Зейн нашел в себе силы обернуться, и его глаза тут же столкнулись с ненавистным взглядом Найла. Он и Джастин зажимали омегу с двух сторон. – Вот и Зейн, – улыбнулся Найл, разводя руками. – Хочешь увидеть шоу? Сегодня ничего не будет. Я готовлюсь к важной встрече, – вкрадчиво произнес альфа и, наконец, отлип от бедного омеги. – Однако в следующий раз мы хорошо развлечемся. Готовься, Виннипег, – рыкнул он и, хлопнув перед носом у Винни в ладоши, направился в сторону лестницы. Джастин следовал за ним верным псом. Винни, тяжело дыша, привалился к стене. Его глаза были широко открыты, как будто он до сих пор видел перед собой Найла Хорана. Нельзя было понять, что именно так сильно раззадорило Найла, — то, что он долгое время не учил пропащего омегу уму-разуму, или то, что он поломал свою любимую игрушку, или же то, что не было альфы, который мог его остановить — однако Хоран упивался властью и авторитетом, как никогда раньше. И будто стал ещё злее. «Долго это будет продолжаться?» – подумал Зейн, пряча лицо в ладонях. Он с грехом пополам пережил этот день и не знал, как добить неделю. Ему казалось, сколько ни старайся, всё равно Хоран бросится следом, как Адская гончая, рано или поздно настигнет, вцепится в глотку, и не останется ничего, кроме нескольких капель крови на асфальте и фотографии в школьном альбоме. За своими ужасными мыслями Зейн не заметил, как закончился учебный день. Найл не преградил ему выход, не помешал ему уйти, не дал пинка напоследок. Может, у него действительно была встреча, и Найл слишком спешил. Зейн надеялся, что это не встреча с Гарри. Но даже такой подонок, как Хоран, вряд ли бы пришел измываться над больным человеком в больницу. Наверное, если бы Зейн знал его чуть получше, то не был бы столь категоричен. Но ему было тяжело представить кого-то настолько злобного и, в глубине души, Зейн хотел верить, что даже Найл способен немного измениться, искренне раскаяться и вынести для себя хоть какие-то уроки. «Ты, верно, думаешь, что живёшь в книге доктора Сьюза», – проворчал про себя Зейн, поднимаясь по лестнице. – Зейни! – Малик обернулся, вцепившись в перила. Его звала мама, стоящая внизу одинокой снежинкой — на ней было очень светлое платье. Брови Триши были «сложены в домик», лицо выдавало напряжение. – Ты в порядке? – Да, – соврал Зейн, не моргнув и глазом. – Всё в порядке. На лице мамы отразилось сомнение. – Выглядишь очень... уставшим, – произнесла она обеспокоенно. – Что-то случилось? Если что-то произошло, скажи, может, я могу помочь. Ты ведь знаешь, я всегда на твоей стороне, милый. – Сложный день, мам. Много разных тестов, и все невероятно трудные, – продолжил заливаться соловьем Зейн, хотя его голос был тугим, и выдумывал он со скрипом. Если сегодня и были тесты, Малик не написал ни один из них. – Знаешь, не хочу оставаться на отработки, поэтому немного волнуюсь. Вот и всё. Мне ещё уроки делать, извини, – быстро добавил омега и побежал вверх по лестнице, оставляя маму в легком смятении. Он закрыл дверь в свою комнату раньше, чем Бэн успел спросить, нужно ли ему что-нибудь. Никакие уроки он не собирался делать. Зейн вообще ничего не хотел делать, он чувствовал лишь жуткую усталость. Омега даже не рисовал, только проверил свой телефон. Лиам так и не прочитал его сообщение. Был ли он занят или тоже не хотел выяснять отношения через сообщения? Обо всём хотелось поговорить с глазу на глаз. Зейн смог бы открыться всем по-настоящему, только после того, как узнал бы Лиам. Иначе это было бы неправильно и нечестно. Не говоря уже о том, что Зейн хотел сказать, как сильно он влюблен и как был важен тот поцелуй. Так Зейн и пролежал до ужина, правда, и на него не спустился. Он не чувствовал голод, только тоску и усталость. Омега переживал о завтрашнем дне. Все мало-мальски симпатичные ему люди будут косо смотреть, отворачиваться, презрительно фыркать. Дружки Найла продолжат свои кривлянья и насмешки. А потом, когда взгляды других учеников будут направлены в разные стороны, они бесшумно выведут из его школы и сделают что-то ужасное. Изобьют или вырежут что-то на его теле. Чтобы печальная правда осталась с Зейном навечно. Как будто мало того, что он родился омегой! Как будто мало того, что он ничего не мог сделать со своей печальной участью! Даже не мог вступиться за друга, не рискнув при этом его жизнью! Если бы у него были силы — пусть бы Хоран избил его до полусмерти, но они оказались так беспомощны и слабы, и их маленькое восстание только больше раззадорило бы хищника. Нет, даже на хищника Найл тянул лишь с большой натяжкой. Змей. Склизкий и подлый. Утро настало внезапно. Зейн еле отключил будильник, минут сорок мок в душе, пока, наконец, не нашел силы выползти из ванной комнаты и одеться. Он и раньше не радовался походам в школу, а сейчас и вовсе ощущал себя так, словно его могли казнить в любой момент. Мысль о гильотине показалась неутешительной. Зейн напялил на себя первые попавшиеся вещи, кинул в рот всего две таблетки — в инструкции было написано, что нужно прерывать прием препарата постепенно, выполз к завтраку полусонной гусеницей, немного поклевал кашу (никак не прокомментировав завтрак) и чуть не укатил в школу на велосипеде, руководствуясь лишь условными рефлексами. Благо холодный ветер отрезвил его, и Малик сел в машину, безучастно копаясь в телефоне, пока водитель рулил по медленно просыпающимся улицам. Накрапывал дождик. Скоро погода должна была совсем перемениться. Зейн думал о том, как замерзнет. Зимой, когда леденеет тело, с ним иногда замерзает и дух. Конечно, существуют и горячие люди, согревающие своим теплом всех вокруг, но Зейн себя к таким примечательным личностям не относил. Он думал, что вмерзнет в лужу, как желудь, и кто-то расколет его тонкую скорлупку носком сапога. Может, даже Найл Хоран, если дела Лиама вдруг затянутся. Проскользнув в школу, Зейн медленно пошел по коридору, мысленно мечтая скорее спрятаться за последней партой. Чужие взгляды снова цеплялись за него — как долго это будет продолжаться? Некоторые слухи не утихают очень долго, а уж о нём теперь будут сплетничать до конца выпуска. Может, эта история будет жива и после того, как он окончит школу. Малик горько усмехнулся. На что он вообще рассчитывал, когда притворялся альфой? Что он продержится до выпуска, и его не раскроют? Какой абсурд! В одиночку он никогда не смог бы дурить всю школу так долго, на одних только таблетках. Ему просто повезло. Несправедливо везло. Хорана не было видно. Он мог опоздать, мог напасть на какого-нибудь беднягу в школьном дворе, чтобы развлечься перед началом занятий. Зейн представил, как он шепчет какому-нибудь Итану: «Ты расплачиваешься за этого подонка Зейна. Скажи ему спасибо, как увидишь. Это его лицо должно было протирать асфальт», и его чуть не затошнило. Он попытался сосредоточиться на чем-то позитивном, но ничего хорошего на ум не шло. Что хорошего может случиться, когда школой заправляет такой подонок? Прошмыгнув в полупустой класс, Зейн вдруг почувствовал знакомый запах. Родной, до боли пьянящий, головокружительный. Омега ощутил, как его тело наполняется бодростью и тает вместе с ней же. Это был аромат его любимого альфы, Зейн вдохнул его так глубоко, что кончики пальцев наполнились легкостью. Надежда забилась между ребер, в желудке стало тепло. Малик повернул голову и увидел Лиама, застывшего у своей парты в напряженной позе. Наверное, Пейн ждал его. Ник и Луи стояли в самом углу класса, около стеллажа с измерительными приборами — у Гримшоу заплыло лицо, рука снова была забинтована, Томлинсон осторожно касался его, боясь причинить боль. Губы омеги беспомощно дрожали. Зейн почувствовал очередной укол совести — из-за него и Гримшоу досталось. Человеку, который был добр к нему, даже когда Зейн всех отталкивал. Лиам повернул голову в его сторону, словно тоже его почувствовал, и Зейн невольно остановился. Он хотел сделать шаг навстречу, но внутренности застыли, словно оставленное на ночь в холодильнике желе. Что сказать? С чего начать? Он представил огромные часы и секундную стрелку, что бегала по циферблату, не останавливаясь, чтобы передохнуть. Выражение лица альфы невозможно было прочесть, сейчас Лиам казался самой трудной на свете загадкой. У Зейна пересохло во рту, он почувствовал, что паникует. Лиам не улыбнулся ему, как это бывало обычно. Но он шел к нему навстречу, а Зейн стоял, точно его подошвы прибили к полу. – Здравствуй, Лиам, – произнес Зейн срывающимся голосом. Он хотел, чтобы разговор прошёл в приватной обстановке, но всё, что омега мог различить на любимом лице было «здесь» и «сейчас». По крайней мере, альфа всё ещё хотел с ним поговорить. – Я рад, что ты вернулся. – Здравствуй, Зейн, – сказал Лиам. Его голос был напряжен и, кажется, отстранен. Собранная поза, точно он был готов ринуться в атаку, как только услышит шорох в кустах. Зейн никогда его таким не видел. – То, что было на видео, сильно меня потрясло, – необычайно глухо заметил он. – Я хотел во всём разобраться. Был в больнице у Гарри. – П-правда? – спросил Зейн, чувствуя, что ему нечем дышать. Когда он видел Гарри в последний раз, Стайлс едва языком шевелил. Что он мог рассказать, пребывая в шоке? Может, его травмы были сильнее, чем казалось на первый взгляд. – И как он? Из груди альфы вырвался глубокий вдох. Такой тяжелый, что Зейн почувствовал его всем телом. Стыд снова обжег его, не просто обжег — Малик горел заживо. В чувстве вины и стыда. В отвращении к себе. В страхе. Лиам никогда его не простит. После всей той лжи, которой он не сможет найти оправдание, Зейн совершил что-то более ужасное. Он подставил Гарри и Ника. – Ему плохо, – сказал Лиам с горечью. Взгляд его обычно теплых глаз казался непривычно жгучим, от таких костров обычно сгорают целые экосистемы. – Больше, чем плохо. Сейчас Гарри в таком состоянии, что вряд ли скоро появится в школе. Но так, наверное, лучше, потому что Гарри сейчас не стоит быть здесь и видеть тех людей, что превратили его жизнь в кошмар, – заключил альфа глухим голосом. На секунду его глаза опустились, Зейн почувствовал плохо сдерживаемую ярость альфы. Лиам жаждал правосудия — как это было на него похоже. Они снова встретились глазами, и Малик увидел следы внутренней борьбы. Может, Лиам сейчас чувствовал себя даже хуже, чем он. Зейн никогда об этом не думал. На самом деле он всегда считал, что последствия этого разговора будут трагедией только для него. Для того, кто давно любит и хочет быть любимым. – Я думаю, тебе есть, что сказать. Зейн глубоко вздохнул. У него слабо пульсировали веки. Он чувствовал тяжесть всего мира на своих плечах. Ему было, что сказать. История получилась бы такой длинной, что не хватило бы и четырехсот страниц, чтобы всё объяснить. Что хотел услышать Лиам? Зейн хотел сказать, что не виноват. И виноват, потому что Найл ясно дал ему понять, кто причина всех этих бед. Зейн хотел сказать, что любит. Страстно и нежно, сильно и сладко. Потому что любовь жила внутри него с тех самых пор, как он увидел этого альфу, что был так добр и мил, так весел и заботлив, так силен и храбр. Зейн, в конце концов, хотел сказать, что он омега, и что у него есть право любить, даже если Лиам после всего не захочет любить его в ответ. Не захочет даже видеть. Он хотел сказать, что ему жаль, потому что Зейн действительно сожалел обо всём, что случилось из-за его глупости и трусости. Ему нужно было броситься на Хорана с кулаками, и пусть бы он убил их обоих, по крайней мере, они бы не подчинились, не сыграли бы в эту ужасную игру, стоившую им их судьбы. А Лиам стоял и ждал, и его молчание было таким убийственным, что даже трусливая глотка Зейна подала сигнал. – Да... да, мне есть... что тебе... Голос предательски упал, разбиваясь на мелкие кусочки. Как тяжело! Словно в горле что-то застряло. Ему нужно было дать себе пощечину, отрезвить свое красное лицо, потому что Лиам смотрел на него, ожидая чего-то, что Зейн так и не рискнул ему дать. – Ты скажи ему, Зейн, скажи, – насмешливо протянул знакомый голос, и Малик испуганно подскочил, резко обернувшись, чтобы увидеть своими глазами — Хоран стоял в дверях, точно поджидал его. Довольный, с ехидной ухмылкой на половину лица, фальшивой, точно купленные на распродаже кроссовки. Презрение раздувало его ноздри, власть заставляла ледяные глаза искриться. Найл стоял от него в нескольких футах, но Зейн чувствовал исходящую от него угрозу, и ему хотелось вывернуть наизнанку желудок. От страха Зейн невольно впечатался спиной в Лиама, дрожа от испуга, обливаясь липким, противным потом. Тело альфы было таким теплым, но Малик не мог насладиться этим, чувствуя лишь бесконечный отчаянный страх. Что он мог сказать, когда рядом стоял тот, кто уже извратил его любовное послание и избил его друзей? – Язык проглотил? – ехидно поинтересовался Хоран. – Забыл, как нужно складывать слова в предложения? – С тобой сейчас никто не разговаривает, но, будь уверен, и твоя очередь настанет, – произнес Лиам ледяным тоном. Зейн глубоко вздохнул, пытаясь подавить трусливое рыдание — у него получилось. Ни единый всхлип не вырвался наружу, хотя сжатые в линию губы были готовы лопнуть от натуги. Омега обернулся, глядя на Лиама мокрыми глазами. Пейн расплывался, комната вокруг дрожала. – Зейн? – спросил альфа. – Я... послушай... я... Ему приходилось дышать ртом, потому что носом совсем не получалось. И это было ужасно, потому что каждый глоток воздуха отделял его от объяснения, подавлял слова, которые нужно было произнести вслух, пока Лиам вообще хотел его слушать. Пока у них были эти драгоценные минуты. – Скажи ему всё, как есть, мелкий врунишка, – продолжил Хоран довольным тоном. Таким приторным, точно упавший в сахар пряник, и громким, будто альфа хотел, чтобы все в классе услышали. – Ты же мастер истории рассказывать. Это иногда к таким уморительным последствиям приводит, правда? Думаю, всем будет интересно, не только Пейну. Малик почувствовал стук в голове — голос Хорана был внутри, как будто Найл озвучивал всё, что он и сам не раз обдумывал. Как бы Зейн ни тешил себя иллюзиями и надеждами, он был неполноценным. Никто не мог назвать его стоящим человеком. Насчет него Хоран был удивительно прав. Теперь Зейн совсем не мог разглядеть лицо Лиама, слезы мешали. Не мог произнести ни слова, хотя рот его был открыт. – А с Гарри было невероятно весело, да, Зейн? – омега не видел лица Хорана, но мог представить его себе так ярко, потому что знал, какое удовольствие он получает от происходящего. Если бы только Хоран избил и его тоже, но это было бы слишком просто. Тогда бы этот мелочный альфа не смог рушить его жизнь сейчас, когда ему было так важно успокоиться и всё объяснить человеку, которого Зейн так сильно любил. – Поделись с Лиамом, он страсть как желает всё знать. – Зейн, – повторил Лиам, протягивая к нему руку. Зейн зажмурился, словно альфа мог бы его ударить. Страх так сильно шумел в ушах, что он почти не слышал голос Пейна, лишь едва различал отдельные слова. – Скажи мне. Мне нужно знать правду. Понимаешь? – Да что ты к нему прицепился, Пейн? – елейно протянул Найл, рассмеявшись так громко, что, наверное, добрая половина незаинтересованных обернулась. – Ты можешь позволить себе любую омегу. Нет, правда, каждая девушка будет рада стать твоей, но ты почему-то возишься с этим убожеством... Убожеством. Вот, кем он всегда был. Вот, как он сейчас выглядит — тем, кто ни с того, ни с сего возомнил, что может понравиться такому альфе, как Лиам. Он, ошибающийся каждый день своей жизни, без конца врущий, не заботящийся ни о чьих чувствах, кроме своих, решил, что может всё рассказать и рассчитывать на понимание, когда Хоран прав насчет него: он ничтожество. Был им и будет. Чувствуя, как земля уходит из под ног, как горят лицо и уши, как дрожат губы, как немеет язык, Зейн вдруг пустился наутек, расталкивая одноклассников в проходе. Что он мог сказать сейчас, когда каждая попытка произнести хоть слово встречает нападки его безжалостного мучителя? Ничего. Ничего. Ничего. – Зейн! – крикнул Лиам, но омега не обернулся, продолжая бежать, бежать и бежать до первого открытого окна. Стыд подгонял его, страх слепил — он швырнул свой рюкзак на мокрый асфальт, прыгнул следом за ним неуклюже, точно мешок с камнями, и оказался в холодом школьном дворе. Слезы капали, дождь хлестал его по щекам, Зейн бежал так быстро, как мог, но ужасный, презрительный смех всё ещё звучал в его ушах. Он звучал в его голове, унижая каждую его попытку собраться с мыслями. Унижая его слабые мечты вернуться и рассказать Лиаму всю правду. Оказаться в его объятиях. «Я просто хотел сказать, что люблю его, – с отчаянием думал Зейн, кусая губы. Он задыхался от бега и горя, но не мог остановиться — бежал так быстро, словно от этого зависела его жизнь. Словно кто-то дышал в затылок. – Я просто хотел всё рассказать». Нет, Зейн не лгал себе. Он страстно желал рассказать правду, раскрыть свою душу перед любимым человеком. И он сделал бы это, не появись Хоран в классе, — в его жизни — чтобы испортить всё. Может, Малика всё равно подвел бы голос, и он всё время сбивался бы на дрожащие слоги. Может, он произнес бы целую фразу к концу вечера, или Лиаму пришлось бы переспрашивать без конца, чтобы разобрать хоть слово, но он бы всё рассказал. Может, Зейну пришлось бы дрожащей рукой писать на бумажке, и Лиаму понадобилось бы вчитываться в неразборчивый почерк... Малик выдохнул, остановился — ехидный смех в ушах немного стих, его мысли не были такими упрямыми, разрывающими череп на части, почти четкими. Он стоял на незнакомой автобусной остановке, промокший до нитки, задыхающийся, заплаканный, разбитый на кусочки. Под ним была огромная лужа — где ещё Зейн мог встать, как не в центре крошечного болота? На остановке никого больше не было. Одинокий, как и каждый день его жизни, пока на горизонте не появился самый теплый человек на свете, к которому так тянулась его хлипкая, чуть живая душа. Автобус уже приближался, и Малик запрыгнул внутрь. Он ехал домой, но не просто так. У него была цель. Единственное, что Зейн мог сделать здесь и сейчас, это рассказать всё Лиаму так, как умеет лишь он один, и уповать на то, что Пейн его поймет. Попытается понять. Оказавшись на своей улице, Зейн, сопротивляясь порывам леденящего ветра, добрался до дома. Мокрый асфальт был скользким, ноги и без того заплетались, дрожали — для человека, часто прогуливающего физкультуру, Малик бежал слишком долго и слишком быстро. Легкие побаливали от частого дыхания ртом, горло саднило. Это была очередная глупость, и будь у Зейна лишние силы, он рассердился бы на себя и за это. Дождь почти окончился, лишь слегка накрапывал, но омега ещё не высох, его вещи можно было выжимать — получилось бы два ведра. Было очень холодно и неприятно, кожа остывала и начала пощипывать, но медлить омега уже не мог, поэтому он не стал тратить ни секунды на то, чтобы согреться или объясниться с кем-то из родных. Отец сегодня должен был задержаться допоздна на работе, мама отправилась на собрание загородного клуба, сестры были в школе до вечера — он мог столкнуться с одной лишь Донией. Встретивший его Бэн удивленно открыл рот, не успел сказать ни слова — Зейн пихнул ему в руки мокрый рюкзак и побежал по лестнице в свою комнату. Невидимые часы продолжали тикать. Пальцы дрожали, не слушались, плохо гнулись, словно Малик был плохо смазанной шарнирной куклой. Возьми Зейн в руку кисть, она соскользнула бы с мольберта, и омега испортил бы картину продолговатой линией. Прощай, Флоренция! Рисунки полетели со стены, словно осенние листья, ящички выдвигались, как по волшебству, и вытряхивались прямо на пол с рвением грабителя. Малик опустошал комнату, точно вандал, дорвавшийся до добычи. Больше десятка рисунков. Лиам играет в баскетбол, Лиам улыбается, Лиам танцует с ним, Лиам держит его руку, портрет Лиама, профиль Лиама, их солнечная фотография, перерисованная ручкой. Зейн не стал скупиться, даже приложил свой дизайн для квартиры, где он мечтал жить с Лиамом, нарисованные пастелью безделушки из дома Пейна. Зейн сложил всё в неаккуратную стопку, но этого было мало. Следом на столе появились черновики для писем. Много раз переписанные, тысячи раз перечеркнутые, с глупыми сердечками и звездочками, цветочками и улыбающимися облачками. Его прыгающий влюбленный почерк, калька с красивым шрифтом. Вся любовь, что у него была. Наконец, Зейн вытащил письмо, которое Лиам ещё не читал. Он не думал ни секунды. Письмо легло в стопку последней и самой важной реликвией. Зейн принялся с остервенением искать бумажный пакет. Он нашелся среди красивой бумаги для оригами. Несколько раз омега обмотал его клейкой лентой, написал поверху «Лиам Пейн» и его адрес, оттесненный в голове точно татуировка — оставалось доставить всё получателю. Бэн появился в комнате вовремя. – Мистер Малик? Всё в порядке? – обеспокоенно спросил он, наблюдая за мокрым растерянным Зейном, что стискивал в руках увесистый бумажный сверток. Омега обернулся, словно его поймали с поличным, но появление дворецкого принесло подобие облегчения. Его грудь тяжело поднималась и опускалась. Сейчас или никогда. Зейн выбрал сейчас. Потому что «сейчас» — это Лиам. – Пусть кто-нибудь отнесет это по указанному адресу и передаст лично в руки Лиаму Пейну, – проговорил он чуть дрожащим голосом, протягивая бумажный пакет Бэну. – Если его не будет, нужно задержаться на столько, на сколько потребуется. Понятно? – Конечно, – сказал дворецкий, бережно забирая бумажный сверток. Если бы сейчас произошло землетрясение и обвалилась крыша, содержимое бумажного пакета осталось бы невредимым, Бэн даже не покачнулся бы. – Если это срочное дело, я сам отвезу посылку. Подождать ответа? – уточнил он, догадываясь, какой будет ответ. Зейн невнятно покачал головой. – Может, пообедаете? – Нет, я не задержусь здесь, – сказал Зейн, уже не слыша дворецкого. Его голова была забита совсем другими мыслями. – Можешь идти. Бэн, не теряя достоинства, покинул комнату, но дверь за ним не закрылась, как это бывало обычно. В спальню Зейна вошла Дония и застыла, изумленно рассматривая беспорядок. Зейн всегда был творческой личностью, но никогда в его комнате не было такого ужасного бардака. Если бы Малик не стоял в центре комнаты, полностью промокший, сверкающий беспокойством во взгляде, омега подумала бы, что по спальне младшего брата прошел ураган. – Что происходит? – спросила она с тревогой в голосе. – Я ухожу, – бросил Зейн, решительно сбрасывая с себя мокрую одежду и направляясь к гардеробу. – Мне нужно побыть одному. – Зейн... – Не сейчас, – прервал сестру омега и вдруг посмотрел на неё так пристально, что у Донии невольно сжалось сердце. Она никогда не видела Зейна таким, и по её лицу Малик понял, что выглядит он, наверное, прескверно. Из груди омеги вырвался тяжелый-тяжелый вздох. – Не могу так больше. Извини. Дония промолчала, только протянула руки, и Зейн неуверенно подошел к ней, словно не знал, есть ли у него на это время и право. Он провел в объятиях сестры не больше пяти секунд, а потом продолжил переодеваться. Одежду Малик не выбирал — нацепил первое, что выпало из шкафа. Когда он закончил, дождь уже совсем перестал, правда, солнце ещё не вышло. Оно даже не собиралось показываться сегодня, прячась за серыми облаками. Малик сбежал вниз по лестнице, не держась за перила, словно был бы только рад, если бы нога ненароком соскользнула, и он бы пересчитал все ступеньки, а потом распластался на полу. Омега обернулся в последний раз, как будто дом хотел что-то ему сказать, и помчался по дорожке, не оглядываясь. На свете было лишь одно место, где он мог сейчас найти себе пристанище. Скоро Лиам получит бумажный сверток, и слова уже не понадобятся. Его упрямый язык не помешает Пейну узнать правду. Рисунки, черновики и последнее письмо скажут Лиаму куда больше, чем его бессвязное бормотание. Пейн всё поймет. А если не поймет... то хотя бы узнает истину. Лиам заслуживал истины больше, чем кто-либо другой. Зейн наворотил много дел, но у него появился шанс изменить хоть что-то. Пусть Зейну было стыдно, пусть было горько и больно... Малик испытывал смутное облегчение из-за того, что Лиам всё-таки вернулся к нему. Захотел поговорить, выслушать, узнать его. Может, бумажный сверток только всё усугубит. Может, Хоран прав насчет него. Но Лиам всё-таки хотел его видеть сегодня утром. Он ждал Зейна в классе, а за это уже можно было быть благодарным. Когда Зейн оказался у старого заброшенного дома, сердце уже стучало в гортани, ноги налились свинцом и едва его слушались. Серые тучи заволокли небо, окутали город, точно свитер грубой вязки. Малик чувствовал: скоро можно ждать очередной ливень, но это его не пугало. Того, кто прошел через огонь, дождем уже не напугать. Омега привычно отодвинул кусок фанеры, незаметно проскользнул внутрь дома, воровато оглянувшись. Никто не следил. В ноздри знакомо ударил запах плесени и гниющего тряпья, но Зейн не сморщился. Сейчас его не волновали битое стекло и мусор на полу. Малик двинулся наугад, единожды чуть не споткнулся, но не достал телефон, чтобы осветить дорогу. Он по памяти нашел лестницу и решительно поднялся наверх. Миновав дверь чердака, Зейн, наконец, оказался на огромной террасе. Его встретил упругий воздух, знакомый шум почти родных улиц, холод. Стало чуть легче, хотя тяжесть, которую Зейн носил в себе, измерялась не тоннами — чем-то большим. Малик прошел мимо стола-катушки и дивана, его взгляд не зацепился за собственные граффити. Он подобрался к кромке крыши, опираясь руками о железную решетку. Ветер раздувал его волосы, топорщил одежду, продувал каждую клеточку тела. Здесь Малик всегда находил себе место, но сегодня он пришел не прятаться.