Азбука любви

      Голоса оглушали. Витали над головой, проникая в мысли, заставляя поневоле прислушиваться к ним. Сначала она не понимала слов, всё сливалось в один неудержимый поток непонятного, назойливого гула. Но вскоре она стала различать отдельные фразы и даже предложения. Это был японский, родной японский язык, на котором неумело изъяснялись детские тонкие голоса. Кто бы это мог быть?       В нос ударил запах печенья, вкусный и навязчивый, от которого у неё потекли слюнки. Однако неожиданно к нему прибавились неприятные нотки гари, и она широко открыла глаза.       Усаги, вздохнув, наклонилась и вытащила из духовки противень, предусмотрительно не забыв воспользоваться прихватками. Почти всё печенье, которое она так старательно украшала сладкими съедобными бусинами, подгорело и теперь отвратительно воняло на всю кухню.       Чихнув, Усаги с сожалением бросила противень в раковину и хотела подбежать к окну, чтобы поскорее распахнуть его. Вот только что-то мешало ей двигаться быстро, как она привыкла, а потому Усаги пришлось целую минуту идти до своей цели. Она удивилась ноющей боли в суставах и спине, успев, впрочем, подумать, что с утра забыла их помазать специальным гелем.       Это было странно и непривычно, обычно такие мысли никогда не посещали её голову. Однако Усаги решила поразмышлять над этим позже, когда проветрит кухню: дышать тут было уже практически невозможно.       Она убрала с подоконника аккуратный горшочек с красной розой и потянулась к створкам, чтобы наконец впустить в дом свежий воздух, но не удержала удивлённого вскрика, когда её взор упал на собственные руки.       Это были не молодые нежные, слегка шершавые от ветра, руки четырнадцатилетней девушки, которой она была ещё вчера. Такие же тонкие, но сухие, слегка узловатые от расширенных вен, немного дрожащие, когда она отрешённо разглядывала испещренные сеткой морщин ладони. Это были руки старухи, испуганной и сейчас затравленно смотрящей на собственные пальцы.       Усаги забыла про удушающий дым. Она только и могла делать, как сквозь пелену слёз разглядывать морщинистые руки и задаваться одним единственным вопросом: как так вышло?       Со стороны двери кто-то окликнул её. Задрожав, Усаги замотала головой и всхлипнула, когда краем глаза увидела мелькнувшие поседевшие волосы. Она в самом деле стала старой! Усаги закрыла глаза ладонями и не откликалась на зов.       Некто быстрым, шаркающим шагом пересёк кухню и, слегка отодвинув Усаги в сторону, раскрыл окно. Порыв ветра ворвался в дом с тихим свистом, унося неприятный запах прочь. Дышать стало легче, но Усаги ощущала спирающие грудь рыдания и всё равно чувствовала себя паршиво.       — Усако?       Она замерла, не в силах поверить услышанному. Этот голос был ей знаком, как свой собственный. Да, он тоже изменился, стал надтреснутым и — стоит взглянуть правде в глаза — тоже старческим, однако не утратил сильных волевых ноток; но вместе с тем нотки заботы и обеспокоенности проскальзывали в нём. И вот это — было удивительным. Обычно он никогда так не говорил с ней. Как и не использовал это странное, нежное прозвище.       — Ты в порядке? — упорствовал он, даже обнял её за плечи. — Усако, не молчи, прошу!       Тяжело вздохнув, Усаги отняла подрагивающие ладони от лица и посмотрела на Мамору. Это и вправду оказался он, только вот тоже был стариком, с белыми волосами, сеткой морщин в уголках глаз; на макушке у него блестели очки, а чёрная фланелевая рубашка застегнута на все пуговицы. Летом он всегда мёрз, подумала она, нужно поскорее довязать ему тот свитер из ангорской шерсти.       Мысли были странными, путались, Усаги не понимала происходящего и с удивлением отметила, как вдруг подалась вперёд и крепко обняла Мамору.       — Я опять сожгла печенье, — пожаловалась она дрожащим старческим голосом, и удивилась собственным словам: уж что-что, а этого Усаги говорить не планировала. — Задумалась о чём-то — и опять провал. Лее придётся сказать, что её бабушка та ещё склеротичка, — грустно добавила она.       — Ну-ну, — Мамору ласково погладил её голове, от чего у Усаги сердце пропустило пару ударов. — Давай посмотрим, может, всё-таки не так всё плохо. К тому же Лея ещё спит.       Усаги против воли кивнула, и, Мамору, бережно усадив её на стул, пошёл разбираться с противнем и подгоревшим печеньем. А она тем временем пыталась понять, что же, собственно, сейчас происходило. По-видимому, упомянутая Лея была её внучкой и, похоже, ещё маленькой, раз уж спала днём: Усаги пару минут в упор смотрела на часы, показывающие половину четвёртого. Во-вторых, находились они все не в квартире, а в небольшом уютном особняке в том же самом районе, где в детстве жила она сама: из окон можно было прекрасно увидеть Токийскую телебашню, маячущую на горизонте. В-третьих же…       Неожиданно Усаги смутилась, во все глаза глядя на широкую спину Мамору. Он вдруг обернулся к ней и улыбнулся, показал на тарелку печенья, которое смог отцарапать от противня.       — Всё не так уж и плохо, да? — добродушно усмехнулся он и вернулся к своему занятию.       Заметив странный блеск на его левой руке, Усаги осторожно посмотрела на свою. Золотой ободок обручального кольца, сверкающего на безымянном пальце, был красноречивым доказательством её невозможной, казалось, идеи.       Они были женаты.       И, по-видимому, уже очень давно.       Как это могло случиться? Как все прошедшие годы выпали из памяти Усаги, что она теперь сидела на собственной кухне, в своём же доме растерянная и опустошённая. Или это в порядке вещей, что у неё были такие провалы в памяти? А Мамору?       Она опасливо покосилась на мужа, который уже мыл противень, а печенье привлекательной горкой лежало неподалёку на столе в белой, украшенной узорами цветов, тарелке.       — Ба? — раздался в коридоре детский голосок.       Усаги и Мамору, как по команде, повернулись и увидели на пороге девочку лет трёх-четырёх, которая отчаянно тёрла кулаком глаза, а другой рукой она держала за лапку серого плюшевого зайца. Любимая игрушка Леи, вспомнилось Усаги, они с Мамору подарили её ей на прошлый Новый год, и теперь внучка не расставалась с ним ни на шаг.       — Иди сюда, солнышко, — Усаги снова подивилась собственному голосу и протянула руки.       Лея босыми ногами прошлёпала к ней и забралась рядом на диван, усадила зайца рядом с ней, прижалась детской нежной щёчкой к бабушкиной руке и вздохнула.       — Приснилось что-то, Лея? — спросил Мамору, вытирая руки полотенцем.       Лея замотала головой и хихикнула, спрятавшись за бабушку.       — Ах ты, притворщица, — Усаги пощекотала детскую голую пяточку, и Лея с визгом спрятала ноги под себя. — Будешь молоко?       — Бабушка тебе печенье испекла, — подмигнул Мамору и пошел доставать их кружки из навесного шкафчика.       — С печеньем буду, — согласилась Лея и села ровно, притянув поближе зайца.       Усаги подняла на ноги и пошла к холодильнику, за пачкой молока. В голове послушно вспыхнули отголоски воспоминаний о том, как их с Мамору дочь, тоже Усаги, впервые рассказывала родителям, что Лее нужно пить побольше молока, однако девочка его терпеть не могла. Хныкала и воротила нос, отпихивала стакан в сторону, а то и вовсе заводила истерику, стоило ей только увидеть пенку на поверхности. Только бабушкины печенья спасали от детских капризов.       Втроём они спокойно закончили полдничать и вскоре отправились гулять, чтобы потом отвести Лею к её родителям — уже было воскресенье, и завтра ЧибиУса должна была вести дочь в детский садик. Усаги и Мамору же планировали куда-то поехать, захватив по пути Минако и её мужа.       Усаги не успела спросить о месте назначения: в голове вдруг снова зашумело, она опять наполнилась голосами и невыносимым гулом. Усаги зажмурилась и охнула, начиная падать назад. Как сквозь туман она слышала отдалённый голос Мамору, но уже не разбирала, что он говорил. Тьма вновь поглотила её, но не держала слишком долго, выплюнув на яркий свет.       Вскрикнув, Усаги резко села на постели. Она тяжело дышала и ошалело смотрела на окружающие стены явно не её комнаты. Плечи ныли, а спину ломило, однако не так, как до этого, когда тело Усаги было старым.       Она вздрогнула и резко посмотрела на свои руки. И облегчённо выдохнула, снова увидев гладкую светлую кожу. Ей снова было четырнадцать.       — Слава богу, — пробормотала Усаги. — Это было так странно…       После сна в голове снова звенело, но не так, как до этого, когда ей приснилось кое-что, из ряда вон выходящее. Чтобы она и Мамору были женаты, а у них была внучка и, что самое важное, дочь… Усаги густо покраснела и закрыла лицо ладонями. Все эти мысли смущали и путали её. Разве могла Усаги в здравом уме и памяти выйти за этого противного мальчишку, который вечно насмехался над ней? Да ещё и иметь от него детей! Уму непостижимо. Но то ласковое прозвище, от которого замирало сердце, до сих пор звучало в её голове.       — Всё, хватит, — строго сказала она себе. — Это был всего лишь сон, дурацкий кошмар. Не нужно так близко к сердцу воспринимать его.       Слова немного подействовали на распалённые чувства Усаги. По крайней мере щёки уже не пылали, а ноги не подкашивались, и она смогла наконец выйти на свежий воздух.       Приятный лавандовый аромат ударил Усаги в нос, когда она покинула их с родителями и братом арендованный домик. Пару дней назад они приехали на горячие источники, чтобы отдохнуть и развеяться — папе дали отпуск в эти летние каникулы, и просто грех было не воспользоваться этой возможностью, чтобы куда-нибудь съездить.       Те источники, на которые они обычно ездили, были на ремонте из-за землятресения, поэтому Икуко и Кенджи решили свозить детей на старые, многими забытые, но всё ещё действущие. Домиков рядом с ними было гораздо больше и вопреки тому, что о них якобы никто не знал, в эти дни народу тут было предостаточно. Усаги даже успела вчера сдружиться с дочкой владельца этой небольшой деревушки.       Усаги медленно брела по тропинке, ведущей к одной из купален. С утра тут обычно никого не было, и перед завтраком она уже успевала вдоволь накупаться. Женская часть оказалась закрытой по техническим причинам, но Усаги, не долго думая, отправилась к общей. Всё равно тут никого нет, запоздало подумала она, когда в раздевалке стягивала юкату и заворачивалась в полотенце.       Вода была тёплой и приятной; она так и завлекала погрузиться в неё, отдохнуть и прогнать ненужные мысли о черноволосом вредном красавце. Усаги убрала волосы в кулек на голове и осторожно вошла в воды источника, которое обволокли её тело, наполняя сладким покоем. Тихонечко вздохнув, Усаги закрыла глаза и головой откинулась на бортик, кожей ощущая приятное покалывание пузырьков воздуха.       Она уже почти и думать забыла о необычном сне, но голос — опять тот самый, завораживающий и ехидный — вырвал её из состояния дремоты:       — Не ожидал тут увидеть Оданго — думал, застесняется в общую заходить.       Она резко открыла глаза и с возмущением уставилась на Мамору, который, склонившись над Усаги, заинтересованно поглядывал на неё.       — Ты-то тут что забыл? — недовольно проворчала она, стараясь смотреть только на его лицо. — Думала, в Токио останешься, хоть тут мне покоя дашь. Так нет же!       — А решил проветриться, — неопределённо отозвался он и наконец выпрямился.       Скользнув взглядом по обнажённым плечам и напряжённому торсу, Усаги зарделась и отвернулась. Конечно, он тоже был в полотенце, не расшагивал тут совсем нагишом, но, во-первых, было неприлично так глазеть, а во-вторых снова вспомнился тот сон, в котором они… Усаги не додумала и покраснела ещё больше. В голове назойливо стучала мысль, от которой она никак не могла отвязаться.       Тем временем Мамору тоже погрузился в источник, и Усаги смогла спокойно выдохнуть. Конечно, под водой они оба были без полотенец, которые остались лежать на бортике, но дрожащая поверхность всё скрывала, и наверху были лишь их головы и плечи. Тем не менее, фантазия у Усаги была и очень даже отличная, хотя каких-то слишком интимных частей тела она не могла должным образом представить. И это было облегчением.       — Ты тут с родителями? — спросил Мамору, наверное, только потому, что нужно было хоть что-то спросить.       — Угу, — булькнула Усаги: она успела по нос спрятаться в воде и теперь лишь сверкала глазами в сторону Мамору. Понять её более точные эмоции он никак не мог.       Они ещё немного помолчали. Усаги бросала на него косые взгляды, а Мамору рассеянно разглядывал деревянную стену, ограждающую купальню от остального мира. Усаги не знала, о чем он сейчас думал, но неожиданные эмоции при его появлении всколыхнулись в душе. Как и тогда, во сне.       Вспомнилась Лея, её маленькие яркие глазки, и то, как она доверительно прижималась к её руке. Лея была очень похожа на Мамору, как смутно помнила Усаги: такие же тёмные волосы и хитрые звёздочки во взгляде. Усаги вдруг подумала: ЧибиУса, их с Мамору дочь из сновидений, была точно такой же, напоминающей Чиба, или все же она была блондинкой? Интересно, были ли у них ещё дети, и если да — то как они могли выглядеть?       От этих вопросов Усаги вдруг закашлялась. Поразительно! Как она могла с такой лёгкостью рассуждать, какого цвета волосы или глаза могли быть у их с Мамору возможного сына или дочери. Бог с ними, с детьми. Но с Мамору! И… Она была даже не против! Эта мысль настолько ошеломила Усаги, что она зашлась в хрипах, наглотавшись от возмущения воды.       Мамору оказался рядом в одно мгновение, и только с его помощью Усаги смогла, наконец, откашляться. Она отдышалась и, подняв взор на Мамору, снова покраснела. Он был близко, невыносимо близко, как и в том сне. Вот только сейчас он был молод, подтянут, фланелевой рубашки на нём не было и в помине, и это ещё больше сводило Усаги с ума.       — Ты в порядке? Уса, не молчи, прошу!       Она замерла, услышав те же самые слова, озвученные им когда-то давно. Или это был сон? Или — вдруг — видение далёкого будущего? Усаги не знала, а потому растерянно моргала, глядя прямо в глаза Мамору.       — Я… — начала она и осеклась. Сейчас дело было вовсе не в печенье. — Задумалась просто, — выдохнула Усаги.       — Осторожней будь впредь, пожалуйста, — серьёзно сказал Мамору.       Она видела, что он переживал за неё. Неожиданно Усаги вспомнила, что в критические моменты он всегда волновался за неё: когда нечаянно падала или обливала на себя горячий чай в «Короне». Мамору неизменно оказывался рядом и всегда оказывал помощь. А она отвечала ему жуткой неблагодарностью, огрызаясь и отвергая и его, и собственные чувства.       — Я… Спасибо большое, — тихо проговорила Усаги и робко коснулась его плеча под водой. — Прости меня за… за всё.       Мамору подозрительно на неё посмотрел. Еще бы, подумала Усаги, она же никогда не извинялась перед ним, никогда.       — О чем ты?       Усаги поджала губы, глядя куда-то в сторону. Руки она так и не смогла отнять, чувствуя приятное тепло его кожи. Мамору, в свою очередь, тоже не спешил отстраняться. И это внушало надежду.       — Тебе нравится имя Лея? — словно невпопад рассеянно спросила Усаги.       Она вздрогнула, когда увидела, как расширились его глаза, и услышала, как шумно он выдохнул. Усаги нахмурилась. Он мог что-то знать или… Так звали его маму, погибшую в автокатастрофе? Или… Или что?       — Тебе тоже приснился тот сон? — негромко спросил Мамору, внимательно глядя на неё, не догадываясь, что ответил если не на все, то очень многие вопросы Усаги, что бешеным вихрем крутились в её голове.       — И подгоревшее печенье?       — И плюшевый заяц?       Секунд пять они смотрели друг другу в глаза. А потом, не сговариваясь, одновременно рассмеялись. На душе хоть и стало легче, но ещё больше вопросов возникло в уме Усаги. Как так вышло, что им приснился один и тот же сон? Почему он вообще пришёл к ним? И к чему было всё это? Знак или судьба? Предупреждение или видение будущего?       — Я… Знаешь, Мамору, — вдруг серьёзно сказала Усаги, отсмеявшись; она не смотрела на него, старательно пряча глаза, — я бы хотела, чтобы это было правдой. Нашей правдой.       Мамору замер, не смея даже дышать. Усаги краснела и не смотрела на него, но теперь уже точно знала, что за чувства родились сегодня в её душе. Или это появились давно, задолго до того, как Усаги смогла, наконец, осознать их?       Вода приглушённо мерцала, а пузырьки воздуха весело булькали, щекоча пятки, лопаясь на поверхности и разлетаясь брызгами в разные стороны. Мягкое свечение окутывало тела молодых людей, принося в их души покой и умиротворение. У них всё в самом деле было впереди, нужно было только постараться, пересилить себя, чтобы строить завтрашнее «мы» вместо эгоистичного вчерашнего «я». Но у них было время, и оно позволяло наслаждаться минутами тишины и робко, почти невесомо, касаться чужих, но таких родных губ…