Азбука любви

      Ветер гулял меж серых скал, завывая и оглушая тех, кому не повезло сегодня оказаться на Северном полюсе, в злополучной точке D, где сходились магические потоки, открывая путь Негаверсу на поверхность Земли. Буран заметал следы, и если обернуться, невозможно было разглядеть, откуда ты шёл. В принципе, если поглядеть вперёд — то можно не заметить и продолжения пути. Лишь ветер, снег да ледяные пустоши на целые лиги вокруг. Плащ уже не спасал от холода, как и проклятые доспехи, сидевшие на нём практически влитую.       Мамору плохо помнил, что с ним было до того момента, как он очнулся под негостеприимными сводами какой-то невообразимо огромной пещеры. Только боль — дикая и ошеломляющая — сковала всё его существо. Он пролежал там ещё около часа, прежде чем боль ушла, а он смог наконец-то подняться. Казалось, у него был пробит позвоночник, однако постепенно эти ощущения ушли на нет, как будто бы тело его медленно регенерировало. Впрочем, это уже само по себе могло быть лишь иллюзией больного воображения.       После того, как Мамору кое-как поднялся на ноги и прошёл пару метров к единственному источнику света, дрожащему где-то в дальнем углу пещеры, своды её зашатались и грозились рухнуть прямо на его голову. Тогда, собрав все оставшиеся силы, сцепив зубы, Мамору бросился вперёд. Хромая, оступаясь, он бежал и бежал, петляя между падающими камнями — именно это и привело к всплеску первой волны воспоминаний. Высокая башня, кристаллы, больное плечо и девочка с оданго, которую он всеми силами пытался защитить. Интересно, смог ли?       После обвала Мамору ещё долго лежал во тьме узкого лаза, ведущего наверх, к поверхности. Комья промёрзлой земли застилали взор, и он в какой-то миг подумал, что всё кончено: нет спасительного маячка света, нет дальнейшей жизни, как и нет его самого. Мамору тёр глаза, отплёвываясь от пыли, и силился разглядеть хоть какой-нибудь лучик в пучине беспроглядной тьмы. По началу… всё было безуспешно.       А потом ночь резко сменилась на день.       На доли секунды Мамору даже зажмурился от неожиданности. Но бьющийся из далёкого прохода свет был тёплым, слегка розоватым, как сахарная вата, и до бесконечности успокаивающим. Появившаяся за время бега боль в спине и ногах утихала, и Мамору снова попробовал прорваться вперёд. Цепляясь за стены, он двигался навстречу своему спасительному маячку, оставляя тьму далеко позади, надеясь, что скоро он достигнет источника этого безмерного спокойствия.       Однако стоило Мамору только-только выползти на поверхность, как светоч его последних крупиц веры угас. Тепло резко исчезло, оставляя перед его взором ледяную пустошь, по которой с печальным воем проносились седые ветра, гуляющие между серыми скалами вечных льдов. Знать не зная, что он делает, Мамору поднялся на ноги и бездумно зашагал вперёд.       Он силился вспомнить, как мог оказаться здесь, в негостеприимном северном крае, но ни одной зацепки так и не приходило на ум. Только грусть — вечная и бесконечная — заполняла его сознание. Спустя время к ней прибавилось и отчаяние, а перед внутренним взором то и дело вспыхивал образ девушки с длинными хвостиками. Как жаль, что он не мог вспомнить её лица. Пожалуй, это было для него самым печальным откровением.       Ветер нещадно рвал плащ, холодил свежие раны, так до конца и незатянувшиеся. Хотелось бросить всё на произвол судьбы, упасть лицом в злой снег и уснуть беспробудным сном. Но неведомая сила продолжала гнать его вперёд, перебираться через скользкие, запорошенные метелью склоны и продолжать во что-то верить. Мысли Мамору путались, обрывались на полуслове. Он не знал, какой сегодня день, сколько времени провёл вне дома и забыл — где этот самый дом. Лишь полузабытые образы и фразы гнали его вперёд, подхлёстывая северными ветрами.       Сердце болело, мысли лихорадочно носились из стороны в сторону. Мамору устало прислонился к скале и тяжело выдохнул, пытаясь собраться с силами. Рваные раны на позвоночнике вскрылись и болели, и, кажется нагноились: по ноге в снег теперь капала не только кровь — грязно-бежевые разводы присоединились к алым дорожкам. Интересно, водятся ли тут звери? Они-то уж точно прибегут на дурманящий запах умирающей жертвы. Тогда-то и придёт его конец.       Стоило Мамору на секунду прикрыть глаза, как неподалёку раздался стон. Еле-еле слышимый, приглушённый и самый настоящий человеческий. С усилием разлепив припорошенные снегом веки, Мамору кинулся на звук, молясь всем богам, чтобы этот неизвестный оставался жив. Хотя бы на какое-то время — он устал быть вечно один.       Среди сугробов, глыб льда и иссохших чёрных пут терновника лежала девушка. Короткое платьице да длинные сапоги не укрывали её от жестокого холода, и Мамору поскорее сбросил с плеч плащ, чтобы укутать в него несчастную. В руках, обтянутых рваными перчатками, она крепко сжимала жезл, увенчанный золотым полумесяцем и кристаллом, но стоило Мамору прикоснуться к её оледеневшим пальцам, как они, дрогнув, расслабились.       — …спас…ти… — прошептала она, так и не открыв глаза.       Мамору успел её прижать к себе, прежде чем она снова рухнула бы в сугроб. Он подхватил выпавший в снег жезл и долгие секунды разглядывал его, силясь вспомнить, что он такое и откуда. Забытые воспоминания задрожали, но завесу тайн приподняли неохотно, лишь подкидывая ему на ум название необычной вещицы.       Заткнув за пояс Лунную палочку, Мамору прикоснулся окоченевшими пальцами к тёплой шее девушки, силясь найти пульс. Кровь слабо билась под тонкой кожей, а значит, она была ещё жива. Мамору облегчённо выдохнул и поплотнее закутал свою находку в плащ. Длинные золотистые волосы, припорошенные снегом, мягкие черты лица — всё это напоминало ему кого-то далёкого и позабытого в сонме вечности, но такого безмятежно родного.       — Оданго, — прохрипел он и удивился звучанию собственного голоса: это было первое его слово, сказанное спустя бесконечность после тьмы неопределённой безысходности.       Подхватив бессознательное тело, Мамору двинулся дальше, куда глаза глядят. Он упрямо продолжал двигаться вперёд, надеясь отыскать хоть какое-нибудь место, где они смогут немного передохнуть и согреться. И вскоре оно отыскалось.       Небольшая пещерка, которая образовалась лишь благодаря упрямо дующему тысячелетия ветру, как раз подходила для короткой остановки. Мамору с превеликой осторожностью положил свою ношу в самый дальний угол, чтобы холодные потоки воздуха как можно меньше попадали на неё, а сам принялся разводить костёр. Высохший кустарник неподалёку от входа в пещеру изранил ему все пальцы, а о камни Мамору сломал несколько ногтей, зато теперь у них хотя бы было какое-никакое, а тепло.       В свете дрожащего пламени лицо Оданго теперь не казалось таким уж бледным. Дыхание её выровнялось, и она больше не дышала через раз, словно задыхаясь. Пригладив вздыбленную чёлку на её голове, Мамору откинулся спиной на стену пещеры и прикрыл глаза. Пять минуточек сна — ему нужна была хоть такая редкость, чтобы почувствовать себя чуточку лучше.       Но стоило ему провалиться в сон без сновидений, как липкие путы тьмы снова стали пробираться ему в сердце. Мамору изо всех сил рубил их длинным мечом, однако уродливым созданиям это было нипочём.       — Ты мой, Эндимион, — хохотала тьма голосом рыжей колдуньи, и Мамору вспомнил её имя.       Берилл. Злой рок, проклятье, которое преследовало его целую вечность и не давало нормально спать. Это она схватила тогда его изломанное тело, наполнила разум тёмной энергией и заставила служить себе и своей госпоже — древней, забытой в веках легенде — Металлии, сила которой зиждется на энергетике людей. А их с Мамору волновой диапазон оказался на редкость схож, и Металлия литрами поглощала его магическую ауру, опустошая лишь личность — силы оставались на том же уровне.       Мамору рычал и изо всех сил сопротивлялся подступающей тьме, опасаясь, что она снова завладеет с ним, и он опять причинит вред той, что сейчас мирно спала рядом у костра…       Перед внутренним взором вспыхнула чёткая картинка.       Пещера. Огонь. Девушка в плаще, сжимающая жезл.       Тьма вокруг него — это же неправда, да?       — Ну конечно. Ты просто забыл. Не бойся, открой глаза, дурачок…       Ресницы Мамору дрогнули, но веки он так и не открыл. Тьма в его разуме бушевала и скулила, не желая отдавать своего возлюбленного сына, но другая сила, более могущественная, чем энергетика почившей Металлии, тянула на себя.       — Давай, бака-Мамору, очнись! Ты сильнее своих страхов.       Да… Да, верно. Он сильнее. Недаром он смог выжить после того, как осколки разбитого розой кристалла пробили его позвоночник в нескольких местах. Он выжил — благодаря тому, что в глубине души хотел жить. Не ради себя — ради неё. Той, которая сейчас сидела рядом с ним на коленях и изо всех сил пыталась вытянуть из пучины беспросветной темноты.       — Пожалуйста… — шептала она чуть не плача. — Вернись ко мне.       В глубине души Мамору чувствовал отголоски её отчаяния — как вибрации, заставлявшие всё его тело дрожать. Темнота, частью которой он являлся, злилась, кусала его, но постепенно сворачивалась в более дружелюбный комок магической энергетики, чем была до сего момента. В какой-то миг Мамору даже показалось, что она вильнула хвостом и лизнула его руку. А потом что-то горячее — сравнимое только лишь с солнцем, ослепительным и великим — обожгло губы…       Мамору медленно открыл глаза.       Пещера оставалась всё той же, холодной и промозглой. Костёр уже давно затух, и от него остались лишь еле теплящиеся угли. А ведь он, казалось, прикрыл глаза лишь на мгновение!       Мамору перевёл взгляд на сидящую рядом девушку и наткнулся на её сияющий то ли магией, то ли чем-то ещё взор. Она растерянно улыбалась, смущённо краснея, но продолжала смотреть на Мамору. Только сейчас он почувствовал, что она осторожно гладила его по щеке, незаметно вытирая дорожки слёз с его лица.       — Усаги, — хрипло выдохнул Мамору и, подавшись вперёд, уткнулся лбом в её плечо. И затих, позволив себе насладиться моментом.       — Ты вернулся. Я так рада! Ужасно, ужасно рада. Знаешь, эта ночь длилась, наверное, целую вечность.       Мамору медленно моргнул и, приподняв голову, покосился в сторону выхода пещеры. Небо, до этого заволоченное серыми тучами, теперь окрасилось в розовый цвет — цвет восхода и новой жизни.       — Я…       — Шшш, не говори ничего, — Усаги ласково погладила его по волосам, притянула за плечи к себе ближе. — У тебя повреждены голосовые связки, тебе пока нельзя разговаривать.       Надо же, а он и не заметил. Наверное, холод и впрямь оказался лучшим анальгетиком. Только теперь Мамору ощутил, как нещадно жгло горло. Хотелось прокашляться, но умом он понимал, что так станет ещё хуже.       — Мир переродился, — прошептала Усаги, продолжая гладить его по голове. — Я так надеялась, что и ты тоже вместе с ним, но… Ты не умер. Как и не умерла я. А они все — люди, мои девочки — они погибли. И только они смогли переродиться. А мы остались прежними, израненными и опустошёнными.       — Но ты не переживай, — она улыбнулась и поцеловала его в макушку. — Мы сможем вернуться к ним. Только сначала тебя немного подлечим.       — Как… Я… Смог… Вернуться?.. — слова царапали горло словно наждачная бумага, но Мамору был слишком упрям, чтобы ждать выздоровления и потом задавать нужные вопросы, ответы на которые он жаждал получить здесь и сейчас.       Усаги вздохнула и щекой прижалась к его волосам.       — Потому что ты сильный — как я и говорила. Гораздо сильнее меня, потому что ты смог выжить после того, как я ос…тавила… тебя… там — её голос задрожал, и Мамору неловко погладил её по спине, пытаясь облегчить её боль.       Ты не виновата, моя милая Оданго, — хотел сказать он, но не мог.       Однако Усаги поняла его, потому что облегчённо выдохнула и, украдкой утерев слёзы, сильнее прижалась к нему. Мамору на ощупь поцеловал её в плечо, потом в шею и замер, наслаждаясь её долгожданным теплом, о котором даже мечтать не смел.       Ему было больно видеть синяки на нежной коже, оставленные его же пальцами, когда по приказу Берилл душил её. Мамору ненавидел себя за безволие и то, что не мог противиться силе Металлии, и знал, что никогда не сможет простить себя.       — Если тьма — это часть твоей души, значит, так тому и быть. Но ты не можешь мне запретить любить тебя лишь потому, что ты тёмный. Ты — это ты, бака-Мамору, и мне без разницы, плохой ты или хороший.       — Я… Мог… Убить… Тебя.       Он выпрямился и внимательно посмотрел на неё. И Усаги увидела всю боль и отчаяние, что плескались в его сознании. Но разве можно сопротивляться Хаосу в душе?       — Но ты смог вернуться, — улыбнулась она и, потянувшись к Мамору, крепко обняла его; подняла голову и хитро прищурилась. — Мог бы, да. Но ведь не убил. Потому что…       — …люблю… тебя, — выдохнул он.       Усаги покраснела и, смущённо улыбнувшись, лбом прижалась к его лбу. Мамору обнял её — крепко-крепко — не желая отпускать, чему Усаги была только рада.       — Ты — мой, — прошептала она, губами касаясь его губ. — И если темнота — часть твоей сущности, я с радостью приму её. Только не покидай меня больше.       — Никогда, — отрывисто пробормотал он, отвечая на поцелуи.       А на небе медленно расцветали розовые бутоны облаков: жизнь праздновала торжество над смертью, а свет ласкал и принимал в объятья одинокую тьму, что так нуждалась в утешении и любви, которых никогда не испытывала прежде…