Азбука любви

      — Тебе очень идёт эта юката, — улыбнулась Рей, поправляя оби на талии Усаги. — Только не сутулься, спину выпрями, а то похожа на бабульку старую, — пожурила она подругу, несильно ударив её по спине, чтобы Цукино выпрямилась.       Усаги, недовольно скривившись, вытянулась в струнку, напряжённо держа спину ровно; плечи она постаралась максимально отвести назад, на что Рей только шикнула:       — Но до такой степени переусердствовать не нужно, дурочка.       — Сама такая, — Усаги показала Хино язык и повернулась к зеркалу, разглядывая себя.       Бежевая юката, разукрашенная золотистыми нитками, больше походила на кимоно, правда, не была такой же тяжёлой, наоборот, она приятно холодила кожу — самое то в нынешнюю аномальную жару.       В это лето, отличившееся своими небывало высокими даже для Японии температурами, Мотоки и Рейка решили, наконец, связать себя брачными узами: спустя столько лет-то. Усаги и её подруги успели даже закончить школу, прежде чем эти двое соизволили, наконец, поменять свои почти извечные статусы «жениха и невесты» на более короткие «муж и жена».       Свадебную церемонию влюблённые захотели провести, соблюдая все традиции, поэтому все гости также были обязаны одеться по «дресс-коду». Но из-за жары кимоно всё же решили заменить на юкато — хотя бы для гостей. В своём решении надеть кимоно Рейка была непреклонна, и Мотоки пришлось дать своё согласие на подобный костюм и для него.       — Что ж, церемония начнётся через пару часов, мне нужно идти всё подготовить, — Рей в последний раз оглядела Усаги и довольно кивнула; она достала из сумки небольшой мешочек и положила его на тумбочку. — Вот, это украшение для волос, у всех девушек оно должно быть в причёске.       Усаги вытряхнула из бархатного мешочка на ладонь несколько шпилек, основание которых венчали красивые металлические цветки лотоса; она не удержала восхищённого вздоха, пальчиками касаясь обманчиво нежных лепестков.       — С этим я справлюсь, — заверила она Рей.       Когда дверь за подругой с шорохом закрылась, Усаги отложила украшение в сторону и прошла к занавешенному окну: чтобы в помещении сохранялась прохлада, а работа кондиционера не была напрасной, было решено и днём не раскрывать шторы. И всё же Усаги выглянула наружу, любуясь ярким солнечным днём.       Церемонию Рейка и Мотоки вздумали проводить за городом, где жара переносилась чуточку лучше, чем в душном и пыльном городе: дядя Рейки как раз работал в одном из таких уединённых храмах. Однако накануне свадьбы он заболел, и Рей, как мико, вызвалась провести церемонию сама. Никто спорить не стал, и Хино теперь суетилась, как заведённая.       Ещё несколько часов до начала у Усаги было, чтобы привести в порядок волосы и сделать более-менее подходящую под праздник причёску, но когда она вернулась к зеркалу, руки сами потянулись накручивать привычные оданго.       И тут в дверь постучали.       — Войдите, — без задней мысли крикнула она, прикидывая, как бы закрепить заколки с лотосом так, чтобы они не выпали.       — Оданго, ты серьёзно? — раздался с порога до чёртиков знакомый голос, и Усаги замерла, осмысливая происходящее.       Через секунду она резко обернулась, гневно взирая на Мамору, который плечом подпирал дверной проём; красивые губы изогнулись в добродушной то ли усмешке, то ли издёвке.       — Что ты тут делаешь? — проворчала Усаги, поворачиваясь обратно к зеркалу и снова возвращаясь к причёске. Только лишь бы не видеть этого бака в этой чёрной юкате, которая Мамору, бесспорно, шла: выглядел он в ней чертовски сексуально. Интересно, он не сварится в ней в первые же минуты пребывания на солнце? Впрочем, церемония начнётся только в четыре часа дня, когда лучи будут не так сильно жарить, однако это не отменяло летней духоты.       — Пришёл тебя проведать. Нельзя?       Усаги в отражении видела, как Мамору легко оттолкнулся от стены и прошёл внутрь, присел на её футон, продолжая во все глаза рассматривать её. Он что, как будто никогда не видел, как она оданго свои крутит? Кажется, на той неделе было дело — раза два точно.       — А если бы я тут неодетая была? — Усаги грозно покосилась на Мамору, на что тот только фыркнул:       — Я тебя умоляю, на прошлых выходных тебя это совершенно не смущало.       — Пошёл ты, хентайщик чёртов!       Схватив первое, что попалось под руку (этим «чем-то» оказался лак для волос), Усаги запустила им в Мамору, однако негодник умудрился увернуться, и баллончик с громким «Звяк!» ударился о стену.       — Ай-яй-яй, зачем вещами-то швыряться, — прицокнул языком Мамору; он потянулся за несчастным лаком и вытащил его из-под занавески, куда ему не посчастливилось закатиться. — Так ведь и прибить можно.       — Ты сам нарываешься, дорогой мой, — съязвила Усаги, показав Чиба язык.       — Я лишь констатирую факт, дорогая моя, — в тон ей ответил Мамору.       Поднявшись с футона, он приблизился к сидящей у зеркала Усаги и, вернув баллончик на законное место, не преминул дразняще провести пальцами по талии Усаги и слегка дёрнуть за бантик на оби. Усаги шикнула на него, на что Мамору только рассмеялся и, ласково чмокнув её в висок, вернулся на футон.       Изо всех своих жалких сил Усаги старалась не покраснеть от этого, казалось бы, невинного поцелуя. Она не знала, как назвать то, что происходило между ними в последние полгода: они никогда не говорили об их неоднозначных отношениях — вроде бы всё было как всегда, однако в запале очередной их ссоры Мамору не нашёл ничего лучшего, чем заткнуть её поцелуем, первым, чёрт возьми, в её жизни поцелуем. Разумеется, за это он получил своё — Усаги почти неделю с ним не разговаривала. Но в итоге сама не выдержала этого своего «маленького бунта», и инициатором их второго поцелуя стала она же.       Усаги не знала, могла ли она назвать Чиба Мамору своим парнем — они никогда не говорили об этом. Но ей ужасно приятно было знать, когда она, притворяясь спящей, краем уха подслушала разговор Мамору: он явно послал кого-то далеко и надолго, ссылаясь на то, что весь вечер и последующий день у него распланировано очень важное и неотлагательное дело. Хотя они с Усаги тогда лишь смотрели целыми днями фильмы, обнимаясь на диване в его гостиной, и лениво жевали заказанную пиццу.       — Итак, ты не ответила на мой вопрос, — голос Мамору ворвался в её думы, разметая в пух и прах все мысли. — Сегодня праздник, а ты — снова оданго?       — Пойди попробуй изобрази что-то ещё с моими-то волосами, — вздохнула Усаги. — Они слишком длинные для стандартной причёски для кимоно, а обрезать их мне кое-кто не даёт, и я даже знаю кто.       Она недовольно ткнула пальцем в его сторону, напоминая об одном их разговоре, когда Усаги случайно обмолвилась о том, что хотела бы подстричься, а Мамору, не одобривший эту идею, весь вечер не выпускал её из объятий, уткнувшись при этом в золотой шёлк растрепанных волос.       — Понятия не имею, о чём ты, — невинно отозвался Мамору. — А для нестандартной причёски? Ведь и ты не в кимоно.       Он каким-то неведомым образом снова оказался у неё за спиной; стоя на коленях, чтобы их лица были на одном уровне, он коснулся носом её уха и, высунув кончик языка, дразняще провёл влажную дорожку по нежной шее до ворота юкаты. Усаги вздрогнула и замерла, боясь выронить заколку с лотосом из рук.       — Бака Мамору, прекрати, — выдохнула она, пытаясь вернуться к прерванному занятию.       — Что ты сделаешь, если не прекращу? — поинтересовался он; обняв Усаги за талию, Мамору положил подбородок ей на плечо и взглянул на её отражение в зеркале.       — Я тогда тебе засуну куда-нибудь этот лотос, — она шутливо ударила его по носу заколкой.       — Ух ты, мне даже интересно, куда, — усмехнулся Мамору.       Шаловливые пальцы, словно играясь и дразня, пробежали ниже, к женскому бедру, обтянутому шёлковой тканью, нырнули под кромку материи, пытаясь пробраться дальше, к самому сокровенному, что было хоть и непросто сделать, но не невыполнимо. Усаги шумно выдохнула и попыталась убрать руку Мамору:       — Мамору, время…       Он ласково прикусил её за мочку уха:       — Тссс, Оданго, расслабься. Просто получай удовольствие. А времени у нас вагон и маленькая тележка.       — Не называй меня тогда Оданго, — прошептала она, подавшись спиной назад и прижимаясь к его груди — ей до безумия нравились эти ощущения крепкого мужского плеча, которое всегда оказывалось рядом, с самой первой их встречи, особенно тогда, когда Усаги так остро в нём нуждалась. Правда, осознала она это далеко не сразу.       — Тебе же это нравится, — не удержался от смешка Мамору.       Пронырливые пальцы всё же смогли добраться до кожи и теперь поглаживали женское бедро, игриво оттягивали резинку нижнего белья. Внизу живота затрепыхали беспокойные бабочки, и Усаги напружинилась, вцепившись в другую руку Мамору, которая всё ещё целомудренно обнимала её за талию.       — Ты решила не надевать дзюбан? — жаркий шёпот у уха подливал масла в огонь, который постепенно затапливал сознание Усаги; порой она от бессилия злилась, когда эти руки творили с ней что-то неописуемое, доводя до экстаза, но всё это уходило, стоило только Мамору коснуться её своими доводящими до исступления губами.       — В нём жарко, — выдохнула она, поворачиваясь к нему, и потянулась за поцелуем. — Мамору…       — Не сейчас, подожди немного, — шепнул Мамору, ласково касаясь губами её щеки.       Он видел, как румянец медленно проступал на её нежных щеках, поднимаясь на скулы; видел, как она подобно бабочке трепетала в его руках, как сгорала в томительном ожидании, подобно мотыльку в пламени свечи — равно как и он, ещё с тех пор, как объявился на пороге и увидел её в этой крышесносящей юкате, которая Усаги неимоверна шла.       Ладонь легла полностью на ногу и продвинулась дальше, на внутреннюю сторону бедра. Мамору видел, как Усаги прикрыла веки и потянулась к нему, вслепую касаясь губами его шеи. Кожа как будто завибрировала от тихого стона, сорвавшегося с её уст, и желание довести её до пика достигло своего апогея.       — Мамору… Пожалуйста, хватит. Скоро придёт…       Скольжение ладони, её стиснутые бёдра — и табун мурашек по коже. Мамору не выдержал и прикусил нервно бьющуюся жилку на тонкой шее, вызвав очередной полустон-полувздох.       — Мамо…       Она на ощупь переплела их пальцы.       — Никто не придёт, не волнуйся, — прошептал он Усаги на ухо. — У нас есть ещё пару часов.       — Нам… придётся потом долго одеваться, — из последних сил пытаясь удержаться в реальности, проговорила она, поворачивая голову так, чтобы иметь возможность заглянуть в его синие бесстыжие глаза.       — За это не волнуйся, я не планирую тебя сейчас раздевать, как бы мне ни хотелось это сделать.       — Но это… будет нечестн…       Усаги не успела договорить: Мамору резко провёл рукой дальше, упираясь частью ладони в тонкую часть нижнего белья, уже довольно промокшую от его возбуждающих действий, заставив Усаги прикусить губу, чтобы подавить громкий стон. Она ещё сильнее сжала бёдра, то ли пытаясь остановить его, то ли усилить ощущения.       Так хотелось её взять: прямо здесь и сейчас; сдвинуть в сторону чёртову ткань, да так и войти, заполнить собой и заставить кричать его имя. Но мир вокруг них, к сожалению, не был пустым, и к Усаги в самом деле могли зайти, чтобы позвать её помочь с проверкой оформления: кажется, он краем уха слышал об этом. Но отпускать Оданго, не доведя её до пика, не увидеть её удовольствия, как она медленно будет расслабляться в его руках — это было бы верхом безобразия. И пускай сегодня в экстазе утонет только она — Мамору будет счастлив, что только он увидит это; только ему и позволено видеть и творить то, что он делал — сейчас и всегда. А время — оно у них ещё будет.       Полоска ткани мешала, и Мамору с лёгким шлёпающим звуком отодвинул её в сторону, пальцами начиная поглаживать половые губки. Усаги выгнулась в его объятьях, подаваясь навстречу руке: мир словно сходил с ума, но ощущения были болезненно сладкими и затапливали сознание.       Пальцы Мамору творили что-то невообразимое: то мягко поглаживали, то слегка оттягивали, массажируя, лаская, стараясь довести её до конца. Усаги жмурилась, цеплялась за его руку, как тонущий за тростинку, но его губы, целующие шею, и искусные пальцы только подталкивали её к пропасти, которая, казалась, не имела границ. А когда она была почти на пике, Мамору резко вошёл сразу тремя пальцами практически до самого основания, разорвав, наконец, тянущий узел внизу живота. Усаги почти закричала — почти, потому что он мгновенно накрыл её губы сумасшедшим поцелуем, не давая ни малейшему звуку выскользнуть из комнаты.       Когда Усаги более менее пришла в себя после крышесносящего оргазма, Мамору уже успел поправить её юкату, стянуть саму Усаги с пуфа, и теперь ласково укачивал её в своих объятьях.       — Ну вот что мне с тобой делать? — хрипло выдохнула она, протягивая руки и обнимая Мамору.       — Ценить и лелеять, — добродушно усмехнулся он, целуя Усаги в макушку. — Ты же без ума от меня.       — Это кто ещё от кого без ума, — она не могла сдержать улыбки.       Пальцы сами по себе вдруг потянулись к шее; осознание вдруг накрыло с головой. Усаги даже не понадобилось зеркало, чтобы понять, что на коже теперь красовались яркие засосы. Она обессиленно простонала и еле удержалась от того, чтобы стукнуть своего бака по голове.       — Это чтобы я оданго не крутила?       — И это тоже, — не мог не согласиться Мамору. — Но в первую очередь потому, что мне нравится так делать.       — Ненормальный, — Усаги скользнула рукой вниз и без предупреждения сжала его член, заставив Мамору охнуть.       — Кто это тут ещё ненормальный, — сквозь зубы процедил он. — А кто говорил, что скоро кто-то придёт.       — Ну, до церемонии у нас ещё уйма времени, — ехидно пропела Усаги Мамору на ухо, цитируя его же самого; толкнув его в грудь и заставив лечь на пол, она схватилась за его оби. — Так что ещё успеется.       И их безумие, приправленное нотками страсти и горячих поцелуев, продолжилось дальше.