The Dust Storm

      Грозовые тучи, еще с полудня стратегически обложившие подступы к Сторибруку, грозили в любую минуту броситься в наступление и разразиться дождем. Ветер вздымал волны и пригибал верхушки ив, росших вдоль линии доков, вода с шумом разбивалась о волнорезы, пена щедро окатывала мокрые деревянные доски. К ночи пророчили шторм, и впервые Эмма была согласна с прогнозом синоптиков.        В доках расставили таблички с предупреждениями, чтобы никто и близко не вздумал подходить к обычно мирному заливу, но разве Свон могли остановить какие-то предостережения? А уж теперь, когда в кобуре покоилось табельное оружие, а на груди красовался значок шерифа, ей и вовсе всё было нипочем.        Эмма любила дикую стихию, бушующие волны, неистовый ветер, пробирающий до костей, тяжелые дождевые капли, барабанившие по доскам, стихия никогда не лгала. Дикость и необузданность — этого частенько не хватало в скучной жизни залогового поручителя.        По-хорошему, давно стоило бы укрыться в помещении, завернуться в три одеяла и переждать непогоду там, но Эмма рассудила, что ее продуваемая всеми ветрами красная кожанка видала и не такое, замкнула до утра участок и отправилась проветрить тяжелые мысли, под стать надвигающемуся шторму.       Сапоги ступали по скрипящим доскам, шум ветра перекрикивал липкий комок сомнений, что вопил Эмме возвращаться, но она упорно шла вперед, пригнув голову от бешеных порывов. Редкие лодки рыбаков, с рассветом неизменно выходящих на промысел, болтались как щепки, то и дело грозя развалиться и исчезнуть под водой. Долг шерифа заставил Эмму поближе присмотреться к креплениям и принять для себя некое решение. Конечно, какое ей может быть дело до пьяных вдрызг мужчин, любящих побаловаться рыбкой? С другой стороны, может это их единственный источник дохода, а непогода просто-напросто помешала им позаботиться о лодках? И утром будет поздно. А тут еще рассказ Джонса о своей семье разбередил раны, о существовании которых Свон уже и думать забыла….        Они с Киллианом третий час пытались навести порядок в документации, а на деле — почти разругались. Джонса раздражала привычка Эммы все контролировать, Свон в свою очередь надеялась выставить горе-помощника вон и спокойно довести работу до конца. А потом ее случайная фраза о матери перевернула всё с ног на голову, и обычно отпускающий шуточки по поводу и без бармен стал серьезным и непривычно молчаливым.        — Мои родители жили плохо, постоянно ругались, не имея для этого весомых поводов, как мне тогда казалось. Лиам заканчивал школу, а я был малолетним разбойником, который лишь добавлял седых волос моей матери. Отец пил без продыху, порой у него случались моменты просветления, и тогда он клялся, что исправится, найдет работу, и все такое, а потом он встречал где-то армейских друзей, и канитель начиналась заново. Мать тянула всю семью, стараясь, чтобы мы с Лиамом ни в чем не нуждались. Брат казался мне тогда ужасно взрослым и умным, но я ошибался. Накануне он серьезно повздорил с отцом, когда тот замахнулся на маму. Лиам кричал, что знать не хочет такого, как отец, что заберет меня, мы уедем в Дублин и будем жить по-своему. Мама плакала и просила не дурить, обещала, что они разведутся с папой, лишь бы только Лиам не уезжал из дома да еще в бурю. Ирландия, Свон, суровый край, — Джонс перевел дыхание, не оборачиваясь на молчаливо замершую в нескольких шагах Эмму, и подумал, что ему бы не помешала сейчас сигарета или фляжка рому, но Вейл после сотрясения даже смотреть в сторону выпивки запретил.        Тучи обкладывали небо, тьма подкрадывалась все ближе и ближе. Киллиан скрестил руки на груди, отгораживаясь от мира, и продолжил.        — Мама отчаянно верила в придуманное благополучие нашей семьи, знаешь, сказки со счастливым концом, который заслужили все благонадежные? Да только отец благонадежным перестал быть очень давно! — Бармен сердито стукнул кулаком по столу, обиженно звякнул телефон и съехал на край, — Ему было скучно жить той жизнью, которой жили все в обретшей, наконец, спокойствие Ирландии. Он поехал в Британию искать лучшей жизни, когда Лиаму было едва ли больше пяти лет, а в конечном итоге пошел добровольцем на войну, которую проклятые англосаксы развязали с Аргентиной за Фолклендские острова! Мать продолжала тянуть на себе брата, выплачивать долги, которые успел заиметь отец, отмахиваться от сплетен о том, что у папаши на каждом континенте новая семья, и верить… Мама упорно верила, что все образуется. И да, отец вернулся, несколько лет вел порядочную жизнь, а потом всё дальше и дальше скатывался в выпивку. Мое рождение было еще одной надеждой матери на счастье, на то, что, возможно, ребенок укрепит их брак и все такое. Она отвергала ухаживания нормальных мужиков нашего городка и с упрямством утопающего рисовала свою собственную сказку. И вот Лиам ушел, громко хлопнув дверью, вслед за ним из дома выполз отец, а мы остались. Что я мог тогда понять, Свон? Я едва до дверной ручки доставал…. Мать бродила по дому, держась за сердце, я ревел и просил есть, звал Лиама, а снаружи шумела буря, совсем такая, как сегодня. Я навсегда запомнил ледяной каменный пол под моими драными носками, опрокинутый на пол чайник с кипятком и маму, что упала на пол кухни. Она до последнего шептала мне, что все будет хорошо, что папа вернется….        Киллиан швырнул попавшийся под руку стакан, расплескав по бумагам кофе, но Эмма даже виду не подала, что заметила.        — Мама любила этого кретина, который даже на похороны ее не пришел — пьяный валялся под заборами в компании таких же, как сам! Я проревел до утра, а когда слез уже не осталось, то просто выл в залитое дождем окно, а утром пришел Лиам, вытер мне сопли и отвел к соседке, чтоб накормила. Мы слишком рано повзрослели, Свон, у нас не было выбора. Отчаявшись достучаться до пропившего все отца, соседи обратились в органы опеки, и началась наша гонка от интернатов. Я кусался и лягался, куда мог достать, когда Лиама уводили в одни двери, а меня за шкирку утаскивали во вторые. Брат пытался улыбаться: «Не реви, малой, я за тобой вернусь»…. И всегда возвращался. Он прогуливал занятия, бросил школу, лишь бы суметь остановить мои бесконечные истерики по поводу и без. Мы сбегали, жили под мостами, воровали из забегаловок и путешествовали с дальнобойщиками. Лиам доставал из-за пазухи украденный кусок хлеба и насильно запихивал в меня, а я вытирал вечно сопливый нос и спрашивал, что же дальше? «Я тебя не брошу, пацан, что-то да будет». И так и было. Если кто-то в нашей семье и умел держать слово, то это точно был мой брат. Год мы скитались и прятались, нас ловили, возвращали и мы снова пускались в бега. Копы пытались образумить Лиама, как более старшего и взрослого, говорили, что если себя не жалко, то пусть обо мне подумает, а он отвечал, что именно этим и занимается, и если нас снова разделят, все начнется сначала.        Слова гулко отзывались хорошо знакомой болью в душе Эммы. Насквозь сырые и холодные коридоры интернатов, прикрывающихся гордой иллюзией никогда не существовавшей семьи. Воспитатели, вдалбливающие в головы мораль, которую с наступлением заката тут же разрушат ребята из старших. Семьи, которые обещают сказку, а потом возвращают обратно, как паршивую кошку, и девочку с зелеными глазами, смотрящую вслед машине, что в очередной раз разбила ее мечту о чуде. Эмма слишком хорошо знала, что такое воровать из закусочных, бегать от копов и спать под мостами, чтобы нарушать исповедь Киллиана фальшивыми словами о том, что ей жаль.        И в ее, и в его жизни было достаточно ситуаций, отучивших верить и людям, и их неискренним словам, потому она просто была рядом. Не брала за руку, не заглядывала в потемневшие от гнева и невысказанной печали глаза, не обещала, что все обязательно будет хорошо. Потому что прошлое доказало обратное. Потому что ей, действительно, жаль, и он об этом знает. Она была. Она разделяла его боль и его молчание. А потом пошел дождь, и Эмма насильно вытолкала Киллиана из участка.         — Иди, я сама здесь доделаю. Тебе нужно отдыхать.        — Свон, я….        — Иди, сказала!        — А ты? Ты вернешься….        Нет, не домой. Слишком много и часто жизнь доказывала им, что понятие дома — это нечто размытое и глубоко личное, чтобы так просто им разбрасываться.         — Если не засну на рабочем месте, то да, я вернусь, — натянуто улыбнувшись, пообещала Эмма и закрыла за Джонсом дверь.        И вот теперь она отчаянно боролась с ветром, пожалев несчастные лодки. Сапоги скользили по промокшим насквозь доскам, дождь слепил глаза, соленые брызги летели в лицо, а Эмма с упорством выжившей из ума пыталась дотянуться до швартовочных канатов. Как она будет отвязывать лодки, и главное, чем резать веревки, Свон пока не задумывалась. А лохматые, рваные тучи все стремительнее неслись прочь в сторону города, словно некое сказочное колдовство, готовое вот-вот обрушиться на головы мирных жителей. Сверкала молния, ревели громовые раскаты, буйки то и дело скрывались под водой, и Эмме, наконец, удалось нащупать трос. Веревка резала пальцы, но не поддавалась, значок шерифа, заколка, осколок стекла, на ощупь найденный на досках, тоже делу не помогали. А волны вздымались все выше и выше, на волосах оседала пена, ветер вышвыривал на берег рваные водоросли и ошметки сетей. Свон попыталась выбраться, но нога угодила меж досок и без того усугубив не радужное положение новоявленной спасительницы.        Приказав себе не паниковать и думать быстро, Эмма подергала ногой, но та лишь глубже засела в щели. Отпустить швартовочный трос тоже было нельзя, так как одно неловкое движение — и волны с радостью примут столь бестолковую добычу. Попытавшись сделать вдох, Эмма лишь еще больше наглоталась воды. Отфыркивая и отплевываясь, ей оставалось только крепче цепляться за доски и думать о том, что на крики вряд ли кто прибежит: все порядочные горожане закрылись в домах до лучших времен.        — Свон! Свон, держись, слышишь?!        Не веря своим ушам, Эмма сделала неловкое движение и рухнула животом на пол, выпущенный из рук трос взметнулся под порывами ветра, и лодка с грохотом ударила о сваи.         — Джонс! Джонс, я здесь!        Женщина кашляла и судорожно сглатывала океанские брызги, всматриваясь в темноту. Ей не показалось, нет же! Она точно слышала его голос!        — Держись, Свон, еще чуть-чуть, — напутствовал Джонс, опускаясь рядом и одним движением выламывая расколовшуюся доску, — Идти можешь?       Эмма неуверенно кивнула, вставая на ноги.        — Какого ляда ты здесь делаешь?! — напустился на нее Киллиан, за руку оттаскивая прочь.        — Тоже самое могу спросить и я, — буркнула в ответ Свон, едва поспевая следом.        — А я знал! Знал, что нельзя бросать тебя в участке, и что ты обязательно во что-то вляпаешься!        — Заткнись, Джонс!        — Я спас твою задницу!         — Моя задница справилась бы и без тебя!        Вместо ответа Киллиан резко обернулся и развернул Эмму лицом к себе.         — Не дури, Свон, просто не дури. Я должен был проверить яхту и осмотреть доки. В прошлом месяце наш Лерой чуть не утонул здесь спьяну, но я и представить не мог, что обнаружу на его месте тебя.        Эмма рвано вздохнула и насупилась: он был прав, ей не следовало геройствовать в такую бурю, и вместо благодарности они начали ругаться.         — Прости…. Я пожалела лодки. Я пыталась им помочь и застряла.        — Пойдем уж, героиня, — проворчал Киллиан, вновь продолжая путь и утаскивая за собой шерифа, — Пойдем туда, где тепло, есть еда и пахнет кофе. Ты хромаешь, надо осмотреть твою ногу, а там…. Там разберемся.