Когда мы вернёмся

      День стремится к закату. Я пытаюсь понять, сколько у нас времени. Время теперь критически важно. Я быстро разворачиваю карту местности на столе и склоняюсь над ней. Прошу личную охрану позвать ко мне Индру, но только так, чтобы об этом знала только она одна. Кларк всё это время сидит на полу, скрестив ноги, и молчит. Она почти не смотрит на меня, как будто произошло что-то настолько важное, что и смотреть-то на меня теперь сложно. Как будто в тех объятиях она слишком открылась мне, настолько, что от этого теперь стыдно.       Я начинаю быстро писать инструкцию для Индры. Перечисляю основные пункты разведки, потому что планирую, что она будет читать это уже в пути. Набросав основное, поднимаю глаза на Кларк. Она по-прежнему не смотрит на меня, уставившись куда-то в пол. — Мы все же проведем разведку по положению в твоём лагере, но такую, о которой никто не будет знать. — Говорю я, обращаясь к ней. Кларк кивает. В этот момент в дверь кто-то стучится и входит Индра — суровое лицо, вечная готовность к бою. — Командующая. — Легкий поклон и она уже рядом со мной. Я быстро объясняю задачу, и то, какую ложную информацию нужно дать всем о том, куда она выезжает со своими людьми и какова цель поездки. Я жестом подзываю её к карте и показываю то, в каком месте нужно свернуть, предварительно побеспокоившись о преследователях. Если она все сделает правильно, выглядеть это будет так, будто она направилась не в лагерь скайкру, а в другое место. Отдаю ей конверт с указаниями о том, какая информация мне нужна, делаю некоторые пояснения, полный список она прочтет уже в пути.       Удостоверившись, что задача ясна, и что не было задано ни единого лишнего вопроса, приказываю ехать как можно быстрее, так быстро, как только это возможно. В любом случае путь туда и обратно займет минимум сутки. С уважением кивнув мне и Кларк, Индра выходит. — Значит, всё-таки есть на кого рассчитывать, — говорит Кларк с ноткой сарказма в голосе. — Если она все ещё не перешла на сторону бунтовщиков в прошлый раз, хотя и были все причины, то вероятность, что теперь перейдет очень мала. — Все твои решения оправданы и логичны.       Кларк как-то странно вздыхает, и я, кажется, впервые вижу ее глубокую внутреннюю усталость, которую она прежде скрывала. Неудивительно, что она хочет сбежать куда подальше от всего этого. Ноша давно непосильна, но нести её больше некому. Я вдруг на секунду представляю, какой она могла бы быть сейчас, если бы не эта ноша. Представляю её счастливой женщиной, стоящей на морском побережье, светлые локоны развиваются на ветру, она полна свободы и радости, она смеется и идет по берегу. Я только теперь понимаю, что в принципе ни разу не видела ее счастливой, не слышала ее смеха, я только и знаю о ней, что боль, злость, отчаяние и усталость с примесью какой-то сложной привязанности ко мне. «Жизнь должна быть чем-то большим, чем только выживание, Лекса» — проносится в мыслях. Вспоминаю, как она поддается поцелую — как в последний раз. — Лекса? — ее голос возвращает меня в реальность. — Что ты на меня так смотришь? Ты как будто призрака увидела. — В каком-то смысле, — говорю я, и тут же меняю тему. — Ладно, одна приоритетная задача решена. Второй приоритет — предотвратить бунт и все интриги против Альянса здесь. — Есть у меня одна идея. Она тебе не понравится, но хотя бы выслушай меня.       Я киваю, давая понять, что она может говорить. И пока она излагает свою идею, мне как минимум трижды хочется сказать «Нет», но я молчу до тех пор, пока она не закончит, хотя бы из уважения к её попытке что-либо предпринять. Она предлагает сделать вид, будто никаких угроз, и никакой информации о бунте в её лагере вовсе не было, и она благополучно остается в Полисе. Остаться этой ночью в своей комнате, будучи полностью уверенной, что Титус исполнит свою угрозу, или, как минимум, пришлет своего человека, чтобы тот сделал всю грязную работу за него. В любом случае покушаться на жизнь Кларк в Полисе больше некому, ночью никто не находится так близко к Хеде как её Советник и ближайшие военачальники. Если заговорщики и выдадут себя, то только при попытке убийства того, кто мешает им больше всего — Ванхеды. — В общем, мы хотя бы поймаем кого-то с поличным, и ты сможешь делать с ним, что хочешь, чтобы выяснить, кто руководит заговорщиками и какова их цель, помимо обладания моей «силой», конечно.       Она останавливает объяснения и немного удивленно смотрит на меня. — Что, даже не скажешь, что это абсурд, я должна забыть об этом, ничего не выйдет, и вообще это не твои методы? Что проще и быстрее всего будет арестовать всех подозреваемых и убивать по одному, пока кто-то не сознается ради помилования? — Нет, абсурд не в том, что ты предлагаешь ловить убийцу на живца. Это как раз таки звучит очень убедительно и вполне тактически обоснованно. — Говорю я спокойным стальным тоном.       Кларк смотрит на меня и раздраженно разводит руками. Мол, так что, где твоё согласие? — Абсурд не в том, что ты предлагаешь, а в том, что в качестве приманки ты предлагаешь себя. — Все будет под контролем, у меня будет оружие, несколько человек и ты за соседней дверью, ну что может вообще случиться? Сейчас вот забудь о том, что… — она запинается, — о том, что было час назад. И посмотри на меня как на обычного солдата, ладно? Как на рядового? Это война, Лекса, ты знаешь, что это хороший план, лучший, что у нас вообще может быть.       Я по-прежнему недоумеваю, что такого случилось час назад, что мне об этом стоит забыть, но предпочитаю оставить это на потом. Сейчас нужно принимать решения, а не выяснять отношения. — Я не могу увидеть в тебе рядового солдата хотя бы по одной причине — ты не солдат. — Это я-то не солдат? — злобно срывается она, и выглядит в этот момент вполне себе грозно. Опять она бесится в ответ на правду. Вскакивает на ноги и начинает отрывисто ходить по комнате из стороны в сторону. Она как дикий зверь, загнанный в угол. Конечно, она думает, что знатно повоевала и многого натерпелась с начала жизни на Земле. И это так, но одно дело выживать, а другое — подставляться под угрозу жизни. — А ты думаешь, что эта твоя пугалка под подушкой делает тебя солдатом? Если тебя обезоружат — ты мертва, если ты промахнешься — ты мертва, если ты застрелишь его — ты, конечно, жива, но весь план накрылся. Слишком много факторов, которые учесть невозможно. Ты слишком самоуверенна. Мне проще перебить половину потенциальных заговорщиков, пусть и не виновных, чем позволить тебе вообще соваться в это.       Она быстро поворачивается ко мне, подходит ближе и хватает за запястья. Не пытаюсь вырваться, от этого никакого вреда кроме синяков. В этих её рваных, резких движениях, в этом злостном сопротивлении судьбе есть какая-то сила. Это сопротивление делает её той, кто она есть, но в то же время затуманивает разум, подчиняет себе. — Почему мне иногда так хочется ударить тебя, а? — Ударь. — Равнодушно говорю я.       Она бросает мои запястья и с каким-то гневным не то стоном, не то рыком бьет меня в плечи основаниями кулаков. Я почти не чувствую боли, только то как слегка качаюсь под этими несколькими ударами. Немного морщусь и почти не меняюсь в лице. — Ненавижу это твое чертово спокойствие.       Ударив меня еще пару раз и угомонившись, она останавливает ладони на моих ключицах. Лучше пусть она ненавидит моё спокойствие, чем знает истину, о том, что за холодностью и возможностью держать ум трезвым, а подход расчетливым, я каждый раз с болезненным воем продираюсь через всё то, что испытываю к ней. Нет, лучше пусть она ненавидит мое спокойствие, бесится и винит меня в своей злости и отчаянии, чем поддаться сильным эмоциям. Поддаться своему влечению, своим чувствам, тому, что она теперь совсем рядом, такая открытая, доверившая мне свои слёзы, умопомрачительно сексуальная, желающая уйти со мной и отдаться мне где-то далеко от всего этого. Поддаться всему этому и пропустить что-то крайне важное, что-то, что может стоить не только жизни нам обеим, но краха всего того, чего мы так добивались — мира для всех. Ей не понять, что я всегда выбирала как действовать только в одиночку, теперь мне нужно постоянно учитывать, то, что рядом есть кто-то равный, пусть и бешеный как дикий зверь раненный не смертельно. Это всё усложняет, это заставляет почти безосновательно, безоговорочно доверять ей в том, что она понимает, что собирается сделать. Логика подсказывает мне, что нужно все взять на себя — снова пытки, смерти, погребальные костры. Её ладони, упирающиеся в мои ключицы, говорят мне, что пусть она и не солдат, она может сделать то, что предлагает. Эти ладони почти обжигают меня, ведь мне бы и во сне не приснилось, что кто-то мог бы разделить такую ответственность со мной, Командующей, ведь я по определению должна быть одна. Я уже собираюсь отстраниться и сказать «Нет», как она с нажимом и почему-то на языке трикру произносит: — Не бери все на себя, Хеда. — Ты не можешь разделить это со мной. — Я могу разделить это с тобой. — Она смотрит мне в глаза пристально и настырно, так может смотреть только тот, кто готов умереть за свои слова. — Пусть я не солдат, признаю. Я не могу быть тебе равной в бою. Но я — твой союзник, в этом мы равны, тебе нужно научиться доверять мне.       Я кладу свои ладони на её, желая убрать их от себя и дать понять, что разговор окончен. Она сопротивляется моим рукам. — Мне кажется, или у тебя входит в привычку постоянно сопротивляться мне? В этом есть что-то эротическое.       И тут она смеётся. Смеётся живым, искренним смехом, а я понимаю, что впервые вижу ее смеющейся, и это по-настоящему прекрасно. Мне кажется на миг будто нет войны, боли, опасности. Будто есть только мы двое, обнаженные на белой простыне моей постели, и красный отсвет заката, бьющий в окна башни. — Что же остаётся, если Вы так предпочитаете. — Именно так и предпочитаю. — Говорю я, смягчаясь. И понимаю, это вовсе не она мне сопротивляется, это я позволяю ей сопротивляться, только ей одной. Я уже давно доверяю ей и давно позволяю вместе делить ответственность, иначе в принципе не дошло бы до пререканий. Кто еще, кроме нее посмеет пререкаться со мной? Я позволяю ей всё это, потому что в какой-то момент эта война перестала быть только моей, она стала нашей. — Я бы осталась у тебя сегодня ночью, — говорит она, играючи дотрагиваясь большим пальцем до моих губ. — Но я так понимаю, что придется ждать кого-то другого у себя? — Нужно подготовиться, чтобы у меня была возможность прикрывать тебя. — Идём, — она смотрит на красный закат за окном. Время течет так стремительно, скоро наступит ночь. Она знает это и поэтому спешит. — У нас ещё есть время. «Ещё есть время» — повторяю я про себя, и оборачиваюсь в поисках ножен. — Доверяешь мне? — спрашивает Кларк. — Да. Но лучше больше не спрашивай меня об этом, иначе я передумаю. Просто идём. — Как прикажете. — Говорит она с усмешкой и пропускает меня вперёд.       Я еще раз окидываю взглядом комнату, смятая постель, кожаная куртка Кларк, висящая на спинке стула, запах дерева и металла, блики света на стенах.       «А ведь мы вернёмся сюда...» — думаю я и выхожу не оглядываясь.

***

      Всё происходит слишком быстро. Я не успеваю ничего понять, тело реагирует быстрее, чем разум. Тело знает, когда нужно бросаться в бой, оно же и подводит.       Помню звук выстрела, свой бросок в комнату, попытку сориентироваться в темноте. Мелькает фигура одного из моих охранников, светлые волосы Кларк, капюшон Титуса. Слышу крик охранника: «Хеда, берегитесь!», ещё один выстрел. Несмотря на это кидаюсь в сторону Кларк, которую взял в захват человек Титуса. Он держит её одной рукой за пояс, второй ножом под горло. — Титус, ты арестован за измену, немедленно сложи оружие и сдайся. Я снизойду до изгнания твоих сообщников, если сдашься прямо сейчас. Сдавайся, Титус, немедленно. — Простите, Командующая, я не могу иначе. Не вмешивайтесь, и вы не пострадаете. Нам нужна Ванхеда. — У него в руках пистолет, направленный на меня. Он машет своему человеку, тот начинает заламывать Кларк руки, чтобы увести, толкает её, она упирается, пытается вырваться, нож оставляет красную полосу на шее. Удар под дых, два сильных удара по лицу, и она, оглушенная, даёт заломить себе руки. Он толкает её к двери, заставляя опустить голову будто заключенную.       Мой охранник направляет лук с натянутой струной на Титуса. Я обнажаю кинжал, работать мечом в таком маленьком пространстве не выйдет. — Пуля летит быстрее стрелы, — Титус не спокоен, но уверен в своих словах. — Уходите Командующая и бунта не будет. Не начинайте войну всех против всех из-за какой-то девчонки.       Значит, он вовсе не хочет разрушить Альянс, этот старый дурак? Достаточно того, чтобы небесные люди вышли из него. Достаточно просто перебить их всех, начиная с лидеров. А дальше что? Ради чего всё это? Манипулировать мной под угрозой бунта, массового развала и «войны всех против всех»?       Захватчик доводит Кларк до двери, он вот-вот вытолкнет её в коридор, она со стоном упирается руками в стену, за что получает пару ударов по запястьям. Руки сами опускаются от боли и она шепчет: «Уходи, Лекса». За это получает удар по затылку, почти теряет сознание и оседает в руках захватчика.       Уходи, как же. Разве я не знала, чем это кончится, разве я не понимала каков риск? Черная кровь бешено клокочет, гоняя адреналин. Я тоже не спокойна. Это не рядовой бой, это бой с собственным учителем, с самой смертью смотрящей прямо на меня из дула пистолета. Может быть, пуля и летит быстрее стрелы, но кинжал в моей руке бьет точнее, чем пушка в его. Кидаюсь к нему быстро, даже слишком быстро, ошибаюсь в траектории рывка.       Выстрел. Грудь прошивает резкая боль, которая откидывает на шаг и заставляет задержать дыхание. Шатаюсь. Вся грудь до живота заходится сильной обжигающей болью, в глазах темнеет, ноги подкашиваются, падаю на одно колено. Пытаюсь встать, но не выходит, я полностью теряю равновесие. Сопротивляться действию пули гораздо сложнее, чем выносить привычные порезы от меча, как будто грудь насквозь пробили несколько мечей одновременно. Хриплю, дышать становится почти невозможно. Падаю набок, почти теряю сознание, чувствую, что истекаю кровью слишком быстро. Последнее, что успеваю увидеть, как Титус шатается, пораженный стрелой.       «Как же ты ошиблась, Кларк», думаю я и отключаюсь.