Когда мы вернёмся

      Кларк сидит на койке, поставив локти на колени и сцепив пальцы. Она смотрит на серую стену камеры. Уже около получаса она рассматривает капли краски на этой стене.       Беллами лежит на койке напротив, свернувшись калачиком и тоже уставившись в стену. От него так и сквозит безнадегой. Кларк встаёт и начинает ходить по камере вперед-назад. Камера довольно маленькая, она проходит её от стенки до стальной массивной двери с маленьким окошком за пять шагов. Беллами поднимает голову и смотрит на то, как Кларк с нажимом делает каждый свой шаг. — Не могу поверить, что ты променяла себя… себя! На антибиотики. Ты издеваешься, Кларк, да? Вот серьезно, издеваешься? — Не только на антибиотики, но на жаропонижающее, обезболивающее и, главное, на наших людей, которые скоро попадут в безопасное место, где им точно не придётся бояться расправы. Это были не только антибиотики, Бел, не делай из меня дуру. — А из тебя ее и не надо делать, ты и так дура. Ду-ра!       Беллами садится на койке и озлобленно смотрит на Кларк. — Что ты хочешь, чтобы я сказала, а? — Кларк останавливается возле стальной двери и стучит по ней костяшками пальцев, будто проверяет её на прочность, хотя понимает — своими силами им отсюда не выбраться. Да и люди, арестованные как бунтовщики, никогда в жизни не вышли бы отсюда самостоятельно. Они были вынуждены или умереть или подчиниться. С тех пор как новый Канцлер возродил законы Ковчега, любое неподчинение, нежелание выполнять порученную в лагере работу или просто выйти из камеры — грозило расстрелом. Нет, они бы вряд ли выбрались отсюда живыми, если бы не Кларк, пришедшая с поднятыми руками к воротам, опутанным колючей проволокой и сеткой под напряжением. Она предложила выменять свою свободу на то, что ей было необходимо. Другую цену они бы не приняли. — Почему меня не отпускает впечатление, что начиная с того поступка под Горой, ты хочешь покончить с собой каким-то весьма изощренным способом? Если ты так хотела расстаться с жизнью, почему было не сделать это как-нибудь попроще? Пока ты не явилась, они не трогали, ни меня, ни Октавию, а теперь… нам точно осталось жить недолго. Кларк, объясни мне просто одну вещь…       Беллами не боится того, что новый Канцлер пообещал избавиться от лидеров скайкру в течение нескольких дней. Беллами в принципе мало чего боится. Но то, что он сильно зол, становится вполне очевидным. Ему кажется, что везде, где появляется Кларк, сразу начинают происходить какие-то изменения не в лучшую сторону. Как будто она за что-то проклята, и смерть теперь следует за ней по пятам. Из-за Кларк шансы Беллами разминуться с пустоглазой уже стремятся к нулю. — Скажи мне только одно — оно того стоило, а? Убийство всех тех людей под Горой, война, то, что Лекса умудрилась поставить тебя на колени?       Кларк садится напротив него. Она не очень понимает, для чего он завел этот разговор. Но уж лучше он выскажется, потому что, судя по всему, им правда осталось не долго. Лучше пусть выскажется и, как обычно, свалит все на неё, Кларк, чем держит злость. Потому что несмотря ни на что, лучше ей не быть одной, когда в эту стальную дверь постучат со словами: «Встать, лицом к стене».       Она так остро чувствует своё одиночество в тот момент, когда смотрит ему в глаза. Нет, совсем он не с ней, этот небритый парень. Этот Беллами, который в своих пламенных речах, как-то очень быстро забыл, что готов был без разбора вешать подростков из Сотни, сбивать с них браслеты, чтобы только спасти свою шкуру и свое положение. Как-то он теперь забыл обо всём, что делал сам. Он сейчас сидит напротив, но на самом деле находится где-то на совершенно другой планете, в совершенно другой камере, с какой-то другой историей, которая в итоге привела его ко всему этому. Он так хочет видеть себя обелённым, что Кларк еще острее чувствует пустоту и тьму, съедающую её изнутри. Чувствует, что одиночество в этот момент тотально, непреодолимо. Ведь он вовсе не хочет слышать ответ, его волнует сам вопрос, само желание сделать так, чтобы было кого винить за все произошедшее — Лексу, Кларк, нового Канцлера — не важно, главное, что виноват был не он, Беллами, он-то точно сделал для людей все, что мог.       Кларк вздыхает и всё же решается ответить. Теперь нечего больше терять, от неё больше ничего не зависит. — Меня никто не заставлял жертвовать горными людьми, меня никто не ставил на колени. Я всё это сделала сама, Бел. Я не знаю, стоило оно того или нет — я лишь знаю, что тогда не могла по-другому, я просто знала, что должна делать, и всё. Ты не можешь обвинять во всём Лексу. Переворот здесь вообще не имеет к ней никакого отношения, точно также как то, что наши люди решили этому перевороту воспротивиться. Я лишь знаю, что она сдержит слово и будет защищать их как своих. Поэтому если ты спросишь, стоили ли того 24 освобожденных отсюда и две упаковки с ампулами антибиотика — да, стоили, и ты меня не переубедишь в этом, можешь делать, что хочешь.       Беллами кладет ладони себе не виски и морщится, как будто не хочет всего этого слышать. Это еще он не знает, зачем Кларк так понадобились лекарства, иначе вышел бы из себя окончательно. Он не хочет слышать, что она жертвует собой осознанно, рационально. Конечно, проще было бы, если бы она страдала, оправдывалась, раскаивалась, она была бы тогда такой слабой, а он, Беллами, таким сильным, злым и бесстрашным.       Вообще, это было очень удобно, каждый раз, когда она винила себя за все те смерти, что оставила на своем пути, он оказывался рядом, он внушал ей то, что все происходит как должно и она поступала правильно. Каждый раз он оказывался рядом, в надежде на то, что она наконец-то заметит его. Заметит, что все это время он мог быть сильным только ради неё. А она лишь шла вперед, был он с ней или не было никого — это её не волновало. Она продолжала идти вперед из-за себя, а не из-за него, и это сильно его уязвляло. Он считал, что никто кроме него в этой истории, не мог бы стать причиной, почему сама Ванхеда всё еще на ногах после стольких ударов судьбы. Как же он ошибался, Беллами. — Я ничего не собираюсь делать. Я пытаюсь понять, почему тебя никто и ничего не останавливало до этого момента. А тут ты пришла, и сдалась сама, вот так просто. Скажи, что это какой-то план, Кларк, потому что если это не так — то я повторю еще раз, и еще сотню раз, что ты дура и я больше не хочу иметь с тобой ничего общего, ни до утра, ни после. Потому что ты, черт возьми, выбрав Лексу, подставила нас всех. — Ты не понимаешь… И никогда не понимал. — Кларк смиряется с тем, что высказать истинную причину всего происходящего не удастся, он просто запишет её в сумасшедшие. — Ну конечно, я же всего лишь твой верный пес, который только и знает, что поддерживать тебя во всех твоих безумных планах по спасению людей. Тебе не кажется, что ты заигралась в спасателя, Кларк? — Пусть так. — Говорит Кларк равнодушно. — Я ничего у тебя не прошу. — Еще бы ты что-то просила у меня!       Беллами встаёт, делает пару шагов по комнате, потом подходит, садится перед Кларк на корточки. Он внимательно смотрит на неё, она же кажется равнодушной, смиренной, словно узник, ожидающий приговора. Возможно, он в последний раз видит её лицо, тем более так близко. Он упирается лбом ей в лоб. — Зачем, Кларк? Заче-е-м? — в его голосе звучит отчаянье. Он понимает, что ничего не смог бы сделать, чтобы удержать её от этого безумного поступка. — Теперь уже не важно. Я здесь.       Пока Кларк молчит, не отстраняясь от его лба, свет в камере мигает и меняется на ночной — с красным отсветом. Вся камера будет выглядеть бурой до самого утра.       Беллами чувствует холодный, напряженный лоб Кларк и, кажется, начинает сам ломаться где-то внутри. Нет, он никогда не был нужен ей, даже теперь, когда позади столько всего, а впереди разве что короткая дорога до места расстрела. Даже теперь он не нужен ей, потому что она слишком особенная, чтобы любить кого-то вроде него. — Не бросай меня, не сейчас. Завтра утром, но не сейчас. — Говорит Кларк тихо, она чувствует, как щемящее чувство одиночества сменяется на звенящее чувство тоски.       Судя по всему, она уже никогда не увидит, как закончится война, как они с Лексой встретятся без боевой выкладки и камуфляжа. А ведь именно в тот момент, когда Кларк увидела её в непривычно светском наряде, мягкую и вместе с тем сильную, она поняла, что влюбляется, что Лекса не просто возможность — она неизбежность. Видеть её тогда такой потрясающе красивой уже само по себе опьяняло. В этом опьянении было что-то неизвестное для Кларк, что-то такое, чего она никогда раньше не испытывала. Это странное чувство, заставлявшее её задерживать дыхание каждый раз, когда Лекса пристально смотрела на неё. Она вспоминала, как это было с Финном: когда он влюбленно смотрел на неё, она смущалась, но никогда не замирала вот так, в стремлении вытянуться в струну от того, что по всему телу пробегает холодок. Лекса была первым и единственным человеком в её жизни, рядом с которым Кларк больше не чувствовала себя одиноко. В Лексе было что-то величественное, что-то заставлявшее чувствовать себя в полной безопасности под её защитой. В ней было что-то, заставлявшее смотреть на неё как на полубогиню, сошедшую с небес, чтобы править здесь, навести порядок во всем порядок, а потом вернуться обратно на небеса. Не удивительно, что она вызывает такой сакральный трепет у землян. Только она и может исправить всё то, во что превратился мир, и потому она должна жить, жить любой ценой, так думает Кларк.       Тоска по тем немногим мгновениям красоты делает ей больнее, когда она думает о них. Она понимает, что ничему уже не бывать, что дальше только пустота, а потому ей хочется, чтобы кто-то побыл с ней. Кто-то, кто знает как это, когда смерть ходит за тобой по пятам. Но рядом лишь Беллами, он не понимает и половины из того, что чувствует Кларк, но он нужен ей в эту минуту, а потому она шепчет еще раз — совсем тихо — «Не бросай меня».       Беллами же на взводе от ее слов, дающих ему то, чего он ждал, переворачивающих все с ног на голову. Его порыв становится стремительным и резким, он без слов приближается и целует её. Её губы сухие и теплые и он даже поначалу теряется, как резко она отстраняется от него, как будто он обжигает её. Но возбуждение охватывает его всё сильнее, поэтому он уже перестает разбираться, как он должен вести себя, чтобы взять то, чего он хочет, прямо здесь и сейчас. Он делает пару резких движений ей навстречу, так, чтобы контролировать её руки и давить на ноги своим весом. Она сопротивляется молча, и как-то не очень уверенно как будто колеблется. Он настырно целует её в шею, в ещё не заживший шрам от пореза, это причиняет боль, но заставляет чувствовать хоть что-нибудь. В этот момент в голове Кларк что-то перемыкает, она перестает брыкаться, начинает целовать его панически жадно, будто он вот-вот исчезнет. Он отпускает её руки, и они тут же оказываются у него на поясе, расстегивающими пуговицу, вытягивающими заправленную футболку.       Они целуются слишком жёстко, впиваются друг в друга так, будто пытаются отдать друг другу как можно больше ненависти к этому моменту, к заточению, к тому, что заняться сексом — единственное, что остается, когда все сложилось именно так, как сложилось. Нет больше ни страха, ни вины, ни боли. Он входит в неё резко, без прелюдий. Его совершенно не волнует то, что он у неё лишь второй. А её совершенно не волнует, что какой-то своей любовью, но он любил её все это время. Ей плевать на его любовь, она хочет чувствовать его в себе как можно дольше, потому что в этот момент, она хотя бы не чувствует одиночества и гребанного разъедающего сожаления. Сожаления о том, что этот похоронный, грубый, бесчувственный секс это всё, что ей осталось. Всё, чего она, пожалуй, и заслуживает, раз оказалась здесь, с Беллами, в одной койке как последняя шлюха, шепчущая ему на ухо: «Ещё», пока он становится только быстрее и жёстче. Когда он прерывается и, вздрогнув, стонет в своем оргазме, а потом обнимает её, прижимая к себе даже слишком сильно, так, что тяжело дышать под его весом, она упирается губами ему в плечо и просто кричит сквозь зубы. Кричит до тех пор, пока её окончательно не оставляет надежда на то, что её тело когда-нибудь узнает, как его могла бы целовать женщина, которую она любит.

***

      Сколько я себя помню, я всегда знала, что родилась для того, чтобы править. Поэтому в тот день, когда мне пришлось впервые предстать перед людьми в роли Командующей, я не испытывала ни смущения, ни сомнения, ни, как обычно это бывает у незрелых юношей, сладкой эйфории от ношения именного меча. Помню, что почувствовала лишь холодный укол понимания — путь Хеды это путь вечного противодействия обстоятельствам. Когда всё на этой планете стремится съесть тебя, причинить тебе вред или попросту не пригодно для жизни, ты должен привыкнуть к тому, что ты, твои решения, и верные тебе люди, неукоснительно соблюдающие эти решения — это единственный путь для того, чтобы победить в борьбе за выживание.       Один из моих учителей сказал мне когда-то, что принятие власти над людьми — высшая степень служения, потому как только сильный лидер может служить людям, управляя ими. Это возможно сделать только в одном случае, если ты перестаешь мыслить в категориях своей, персональной жизни, а начинаешь мыслить в категориях жизни всего своего народа. Найтблид с детства воспитывают с мыслью, что всё личностное стоит оставлять где-то там, за пределами приемного зала. Поэтому когда мне, мучающейся от лихорадки, спавший большую часть времени, через день после того как я пришла в себя, привели гонца от Титуса, я была почти уверена в том, какое послание он принес. Лучший из найтблид сразится со мной или лучшим из моих воинов, иначе заговорщики объединятся, чтобы начать войну всех против всех. С припиской о том, что несколько членов совета уже готовы перейти на сторону бунтовщиков, имена, естественно не указываются.       И вот я полусижу, полулежу на постели, половина торса забинтована, всё тело потряхивает от жара, периодически рвет по той же причине, пот катится градом, голова слишком тяжёлая, сознание слишком спутанное, чтобы мыслить адекватно. Я пытаюсь принять взвешенное решение, насколько это, конечно, возможно в сложившейся ситуации. Когда твой собственный учитель, зная о том, что ты не можешь сразиться, ставит против тебя твоего же ученика. Когда половина членов совета — потенциальные предатели, а ты не знаешь их имена. Когда единственный союзник, на которого можно положиться полностью, сбегает из города ночью, без всякого предупреждения и отправляется в лагерь противника. Когда руки вряд ли способны удержать меч более нескольких минут на поле боя. А решение нужно принимать в ближайшее время, иначе до самой возможности сразиться и заставить союзников Титуса сдаться можно и не дотянуть.       «Мы должны уметь победить трижды в самый худший день, Лекса». Мне кажется, в лихорадочном бреду я слышу голос Аньи. Мы должны уметь победить трижды. Как точно. Одна победа для бунтовщиков, одна для Кларк, для нее и ее людей, и одна — над смертью — для себя. Но в целом, проиграв для себя, я бы не особо расстроилась. Но как разорваться между тем, что творит Кларк и сражением с найтблидой, я не имею никого понятия. Впрочем, я также не понимаю, каким чудом всё еще жива к этому моменту. — Командующая, к вам Гриффин.       Фамилия болезненно режет слух. Но что же. Даю знак рукой, чтобы пропустили. Эбби подходит ко мне, опустив голову. — Как Вы, Командующая? — Мне кажется, что меня никогда не перестанет тошнить. — Это вскоре пройдёт. Вот. — Эбби показывает мне шприц. — Это поможет. Теперь Вы точно будете в порядке.       Она колет мне какую-то дрянь, которая сильно щиплет, пока кровоток уносит её вверх по руке. Возможно, думаю я, мое тело в какой-то момент просто поняло, что я не имею никакого права сейчас расклеиваться, поэтому держится так хорошо, как только может. — Командующая. Начальник охраны со срочными новостями. — Какие могут быть еще более срочные новости, помимо вот этого… — бормочу я гневно. — О наших людях. — Говорит Эбби тихо, не смотря на меня и разворачивая упаковку с несколькими ампулами прозрачной жидкости. Не с этими ли ампулами носилась Кларк, когда нужно было откачивать своих людей? До моего притупленного сознания начинает доходить, что в этом что-то определенно не так.       Начальник охраны входит и докладывает, что в Полис пришли люди из Аркадии, которых необходимо с позволения Хеды разместить вместе с теми скайкру, которые уже здесь. Даю разрешение и прошу оказать им всю необходимую помощь, а потом прошу позвать ко мне Кларк, чтобы выяснить какого чёрта происходит. Но начальник охраны говорит, что Ванхеды с ними нет. Я недоуменно смотрю на него, потом на Эбби. И тут почти одновременно с тем, как до меня доходит, она говорит: — Она осталась там взамен на людей. И на лекарства.       В комнате повисает свинцовое, тяжелое молчание. — Покиньте меня. — Это все что я говорю. — Но… — начинает фразу Эбби. — Покиньте. Меня.       Все присутствовавшие в комнате понуро идут к выходу — два охранника, их начальник, за ними Эбби, обернувшись со словами: — Поправляйтесь, Командующая. Иначе все это того не стоило.       Она выходит. А я думаю о том, что моя кровь сейчас разносит то самое средство, которое здесь благодаря Кларк. И вот в чем вопрос — что с ней станет там? И как она могла до такого додуматься? Отдавать такую несоизмеримую цену — свою жизнь за попытку спасти мою жизнь. Гипотетически, с бунтовщиками можно расправиться, найтблид отыскать и перебить — это бесчестно, но выполнимо. Но вытаскивать Кларк из лагеря скайкру, вооруженного до зубов — это такие потери, о которых мне даже не хочется думать. Как она могла пойти на такое безумие? Ради чего? Кажется, мне становится хуже, когда думаю об этом. Я почти теряю сознание снова. Потому что первый раз в жизни, я действительно не знаю, как мне совершать выбор теперь — куда и как бросаться — назначить бойца в сражении против найтблиды и заняться подготовкой к бою или собирать войска, чтобы атаковать лагерь скайкру?       Как ты могла оставить меня, Кларк? Неужели, это и есть то равенство, которого ты добивалась? Неужели свою готовность стоять со мной спиной к спине, нужно было доказывать именно так? Скорее всего, зная о том, что могу спасти тебя и защитить своих людей, я бы поступила также. Но ты не я, ты другая, именно это и делает тебя такой особенной. Для чего все это сумасшествие, Кларк? Как мне теперь выбрать, что делать, чёрт возьми? Ты делаешь этот выбор невозможным.       С рождения меня учили действовать только в интересах моего народа, забывать обо всем личном. Учили, что жизнь отдельного человека ничего не стоит, что она лишь разменная монета в схватке за выживание. Как, скажи мне, выбирать теперь, когда, встретив тебя, я понимаю, что есть мир, твой мир, где личность решает всё? Где ты, Кларк из небесных людей, со своей настырностью и бесстрашием, идешь ва-банк и изменяешь всё. Ты меняешь всё, потому что ты создаешь идею, которая ведет за собой людей. Ты отличаешься от меня, ведь я служу идее, которая всегда была, есть и будет у моего народа — пока ты жив, твой бой не окончен.       Теперь ты оставляешь меня одну — с шансом на восстановление и невозможностью вычеркнуть все, что было между нами. Вычеркнуть тебя, внушившую мне, что я не должна бежать от своих чувств, от своего личного отношения ко всему происходящему. Ведь если верить Костье, именно это и делает меня великой.       Как бы я хотела, чтобы всего этого не происходило, и я могла бы сделать то, чему меня всегда учили — сделать то, что должна. Но я готова пролить реки крови лишь бы вытащить тебя, безумную, оттуда. Если ты еще жива, конечно. И как только у тебя получается переворачивать всё с ног на голову? Как у нас в принципе получается бросать друг друга в самый неподходящий момент, но с очень благородными целями?       Я заставляю себя сесть, беру лист бумаги с прикроватного столика и начинаю писать письмо Титусу. О том, что сражение состоится по кодексу, в назначенное время, на седьмой день от такого-то дня. Я дерусь за себя сама. Бой насмерть. Если я проиграю (а я скорее всего проиграю), найтблида займет моё место и Альянс перейдет под его командование. Я же обязуюсь тогда вверить судьбу Альянса в его руки. Как и Титус обязуется вверить мне судьбы своих союзников, в случае если они проиграют. Я запечатываю конверт своей печатью.       Семь дней. Если за это время мне и моей армии не удастся штурмовать лагерь скайкру, до которого войску только пути — сутки, то мы не сможем провести сражение. И тогда бой будет сдан без боя. А значит автоматически — победа той стороны. Нужно успеть вытащить Кларк за 168 часов, если только она жива. Иначе все это — и моё выздоровление, и сданный трон, и реки крови — всё это разве что только щелчок пальцев в моей судьбе. Как в судьбе любого Командующего — жизнь, проведенная в правлении — лишь всполох в судьбе всего мира.       «А ты действительно изменилась, Хеда», — снова голос Аньи в голове. Я знаю, знаю. Мне нужно было бы оставить её там. Все же, это был её выбор пожертвовать собой, в конце концов, не только ради меня, но и ради своих людей, потому что только я могу защитить их, и вполне удачно справлюсь с этим одна, так она считает. Мне нужно было бы оставить её там. Только вот с тех пор, как она вместе со мной несет эту ношу, с тех пор как я узнала, что такое доверять и делить ответственность с кем-то равным, я просто не могу её потерять. Сколько себя помню, я всегда была одна, но только с ней я больше не чувствую этого одиночества. Она опять ошиблась так сильно, думая, что я поступлю, как должна, как наиболее выгодно. Но не на этот раз. На этот раз я поступлю так как хочу, а не так как должна.       Я зову начальника охраны и передаю ему свои поручения. Он выходит, побледневший, но без единого возражения.       Мы идём за тобой, Кларк. Только не делай глупостей.

***

      Я просыпаюсь от очередного кошмара. Тяжелая выдалась ночка. Мы уже сутки собираем войска на штурм и я не то, чтобы очень довольна процессом. Но мои кошмары не об этом. Мне снится Кларк, что она в камере с Беллами, и он почему-то избивает её. Сон повторяется и повторяется, раз за разом. Прошу позвать ко мне Эбби. Начальнику охраны приходится поднять её среди ночи, она приходит сонная и уставшая, видимо не только для меня эта ночь выдалась тяжелой. — Командующая. Начальник охраны сказал, вам снятся кошмары? — Можешь называть меня Лексой? Слишком тяжелая ночь для этих официальностей.       Эбби молча кивает. Я всматриваюсь в её лицо в надежде увидеть там Кларк, но кажется, она больше похожа на своего отца. В глазах Эбби нет особого тепла ко мне. У меня вообще ощущение, что она чувствует себя в заложниках здесь. Хотя, она ведь не поддержала решение Кларк об Альянсе, с чего бы ей хорошо относиться ко мне? Плюс, вряд ли Кларк посвящает ее в подробности своей личной жизни. — Я могу тебе чем-то помочь? — Я видела, что Кларк мешает что-то для того, чтобы усыпить больных, когда они не могут спать. Можешь сделать для меня что-то подобное? — Я попробую.       Она уже собирается выходить, но вдруг останавливается. Выражение её глаз меняется, она спрашивает как-то мягко, так, как если бы я была её дочерью. — Что тебе снится, Лекса? — Один и тот же кошмар. О Кларк. Они с Беллами в какой-то камере, он бьет ее, она кричит, зовет меня, а я смотрю и ничего не могу с этим делать. Ничего. — Чем он заканчивается? — Ничем, я просто просыпаюсь. — Все будет нормально… я сделаю тебе отвар, ты уснешь. Я покажу твоему лекарю, если поможет. Завтра он приготовит сам, это не сложно. — Да. Спасибо. — Эбигейл. — Да? Я знаю, что ты хочешь спросить… — она хмурится. — Знаю… она жива, я чувствую. — Спасибо, — я киваю.       Эбби внимательно смотрит на меня какое-то время. С таким же прищуром на меня смотрит Кларк, когда пытается понять, о чем я думаю. — Лекса, я могу задать тебе вопрос? — Конечно. — Зачем она тебе?       Я начинаю закашливаться от такого вопроса, потому что он действительно ставит в меня в тупик. Или я слишком вымотана, чтобы понять его суть. — Серьезно. Зачем? Ты ведь старше, лет на пять, да? — Почти на пять. — Уклончиво отвечаю я. — Ты старше, сильнее, мудрее. У тебя такой статус. Вы с ней буквально с разных планет. Зачем она тебе? — Ты имеешь в виду, не пудрю ли я ей мозги, для того, чтобы использовать в своих интересах? — А ты бы ответила на этот вопрос, задай я его так?       Я усмехаюсь, но все же уклоняюсь от ответа, потому что этот вопрос правда ставит меня в тупик. Я пытаюсь поставить себя на место Эбби и, кажется, начинаю что-то понимать. Эбби ведь не видела, всего происходившего с Кларк на Земле, поэтому начало казаться, что это я так влияю на неё. Что это я заставляю её делать ужасные вещи, например. Или, может быть, она думает, я соблазняю ее дочь специально, для того, чтобы она подставлялась ради меня? Мало ли что она там думает. Материнская тревога может накрутить такие вещи, которые нам с Кларк и представить-то трудно. — Не ответишь мне? — Отвечу. Но, наверное, не то, чего ты ждешь. Подумай сама, в чем я могу её использовать? Всё уже свершилось. Альянс скреплен, небесные люди у нас в Полисе. Чего ради мне штурмовать вооруженный до зубов лагерь, чтобы её оттуда вытащить, если я её использую? Она тогда, по сути, отработанный материал. — Вот это меня и настораживает. Чего ради?

Эбби пристально следит за моей реакцией, пытаясь понять, вру я или нет. Но время для вопроса она выбрала хорошее, гораздо сложнее контролировать своё сознание, когда ты в полусонном состоянии. — Ради того, чтобы вытащить ее оттуда, и вернуть в безопасное место. Потому что это была хоть и благородная, но дичайшая глупость.       Эбби кивает. — Хорошо. — Не веришь мне? — Я не верю в то, что такой человек как ты, в твоем положении, приказал готовить для себя носилки, чтобы сутки тащиться в полевой лагерь и командовать штурмом, просто ради того, чтобы вызволить оттуда одну небесную девчонку. Мне кажется, ты будешь штурмовать лагерь из-за себя, а не из-за неё, чтобы окончательно взять скайкру под контроль, но нашим людям здесь нужно какое-то объяснение всего этого, какая-то причина.       Я сонно смеюсь. Теперь я понимаю откуда у Кларк способность замечать заговоры там, где они есть и там, где их нет. — Ты мыслишь даже более изощренно, чем я, Эбигейл Гриффин. — Я врач, а не стратег. И все же я была Канцлером какое-то время. Я знаю, что значит пытаться обелить себя, Лекса. Нет, всё нормально, просто скажи, это на самом деле так?       Я с усилием встаю с постели и медленно подхожу к ней ближе. В приглушенном свете глаза у неё блестят как-то злобно, настойчиво. Я слишком хорошо знаю этот взгляд. — Почему, по-твоему, она сделала это? — спрашиваю я тихо-тихо. Я действительно хочу знать её мнение. — Она не рассказывала тебе о том, как погиб ее отец? — Нет. Я только знаю, что его больше нет. — Его казнили у нее на глазах, из-за меня. — Зачем ты говоришь мне это? — Ты права, что все это дичайшая глупость, но для Кларк — хуже всего то, когда ей нужно просто смотреть, как кто-то умирает, и не быть в силах сделать хоть что-нибудь. Она вряд ли будет хорошим хирургом, конечно. — Поэтому она ваших людей спасала с таким остервенением? — Думаю, да. Знаешь в чем вы двое, кажется, похожи? За всем этим фасадом, у неё чувствительное сердце. Мне кажется, она еще не справилась с тем, что потеряла Джейка.       Я вздыхаю, думая о том, что мне было чуть больше, чем Кларк, когда мне пришлось увидеть смерть лицом к лицу в первый раз. Но такова судьба. — Спасибо, что рассказала. — Обменяемся правдой? Как на самом деле? Зачем тебе все это? — Ты можешь думать, что я пытаюсь взять под контроль скайкру, но у меня есть проблемы посерьезнее. — Я смотрю Эбби в лицо внимательно и спокойно, ведь то, что она думает, не меняет ровным счетом ничего. — Но на самом деле, я просто хочу, чтобы она была в безопасности. И всё. Знаешь, вряд ли оппозицию Канцлера в вашем лагере виноградом кормят. Проделать путь туда на носилках не кажется мне таким сверхъестественным. Может быть по мне не скажешь, Эбигейл, но меня не первый раз ранят на войне.       Эбби прищуривается, на ее лице отображается борьба веры с сомнением. Она почти поверила мне, но что-то заставляет её думать, что я злобный узурпатор, строящий тёмные планы по использованию в своих целях молодой девочки немножко двинутой из-за всего пережитого. О Эбби, иногда мне кажется, было бы лучше, мне никогда не встречать её, потому что с такими успехами, еще немного, и она со своими голубыми глазами начнет вить из меня верёвки. Мы обе как будто забываем, что Кларк давно не ребёнок. — Хорошо, я верю твоим словам. Кейн говорил, им можно верить. Но на счет тебя самой — я лучше останусь при своем мнении.       Ну конечно, я узурпатор. Кривлю губы в усмешке. — Позволишь ехать с вами, чтобы лечить раненых? — Конечно. Я думаю, вы могли бы работать вместе с нашими лекарями. — Да.       Эбби кивает и уходит, не попрощавшись, но у меня остается ощущение, что сегодня появилась хотя бы одна трещина в громадной стене разделяющей нас. Не то, чтобы это меня волновало, но лучше мне иметь в её лице союзника, чем врага. В конце концов, она действительно один из лидеров небесных людей. Не самый слабый, надо сказать.       Через какое-то время мне приносят приготовленный ею отвар и я засыпаю, больше не видя тех кошмаров. Я лишь помню, что в своих снах стремлюсь попасть в единственное место на земле - туда, где сейчас Кларк.