Потерянный

— Это приказ свыше, — говорит Мария. Прокручивает мысленно, сколько доводов им с Лексом пришлось обдумать и привести начальству, чтобы на прямой вопрос Карины ответить, сунув бумажку ей под нос, что таково распоряжение майора. — Старший прапорщик Грачевский будет временно тренироваться с нами и выйдет в составе «Телемаха» на одну или две операции. В коридоре так тихо, что слышно, как где-то наверху, пятью лестничными пролетами ближе к поверхности, с шипением открывается входной люк. — В этом есть необходимость? — Карина изучает бумажку с непроницаемым выражением лица. Ведет красным ногтем по строчке, чуть царапает размашистую подпись майора, и Мария догадывается, едва сдерживая обожженный возмущением выдох, что она слабо верит в подлинность документа. Карина поднимает голову и спрашивает с тем же успехом, с которым могла бы отвесить оплеуху: — Александра Кайзер, я верно понимаю? — Верно, — отзывается Мария грубо. Замечает краем глаза, как странно дергается Грач: будто реагирует на эмоции, прорвавшиеся в ее голос, еще острее, чем она сама. Мария тщательно давит поднимающуюся внутри злость и произносит: — Прошу вас впредь не афишировать гражданские имена военных… доктор. — Я не думаю, что Ян не знает, как тебя зовут на самом деле. — Карина тянет ярко-красные губы в улыбке, которая Марии напоминает оскал хищника, и поворачивается к Грачу, окидывая его пристальным взглядом от тяжелых ботинок до растрепанных белых волос. — Правда, Ян? — Хватит, — требует Мария и прикусывает щеку с внутренней стороны. Оборачивается, глядя в большие и темные, как концентрированный мазут, глаза Грача. Смотрит на хмурую морщинку между его светлых бровей. И слышит тихий смешок Карины, в котором издевательски звенит — «О боже, а ты ведь не знала, да?». Мария сжимает пальцы в кулаки и тут же разжимает. Быстро считает про себя до тринадцати, выравнивая дыхание, и говорит холодным, бесстрастным голосом: — Это стандартная процедура обмена опытом между командами. Я старше вас по званию и не обязана перед вами отчитываться… — Мария добавляет, не удержавшись: — И играть в ваши игры. — Конечно, — соглашается Карина мягко и отступает на шаг, освобождая им путь. — Но с Яном мы дружим немного теснее. — Карина, по лицу которой за долю секунды пробегает тень недовольства, снова непринужденно улыбается. — Интересоваться такими изменениями я вправе. «Бойня» в некотором роде… моя собственность. «Грач, хочешь сказать, твоя собственность тоже?» — думает Мария и впервые за месяцы, а может, и годы испытывает настойчивое, отрезвленное только привычкой держать лицо, даже когда от ярости мутнеет в глазах, желание схватить человека за волосы и познакомить с собственным коленом. — Простите мне мое любопытство, капитан. — Карина дергает плечом, теряя к ним интерес или только делая вид. — Можете идти. — До встречи, доктор, — произносит Грач вежливо, забирает у нее документ с подписью майора и тянет Марию за рукав куртки. Говорит полушепотом, когда они отходят на достаточное расстояние, и Мария слегка успокаивается: — Никогда не видел, чтобы ты так психовала… Даже после пятерки без плюса на базовом краеведении. Грач несмело усмехается, но Мария все еще ловит за его попыткой разрядить обстановку болезненное смущение, а в темных глазах под нелепой белой челкой — обиду, которую Грач не умеет или не хочет скрывать. — Гадина не имела права, — цедит Мария и резко останавливается. Грач тоже притормаживает, и теперь они оба стоят под лампой — в ярком круге света, как в детских комиксах, которые выпускали до Вторжения. Где пришельцы, зеленые и мультяшные, совсем не похожие на настоящих, выпускали столб света на человека, прежде чем втянуть на дурацкую летающую тарелку. Мария выплевывает: — Мы не просто так носим кодовые имена. Это не забава, не придурь. Это напоминание о том, что гражданская жизнь осталась позади. — Ага. Я в курсе. — Грач сует кулаки глубоко в карманы безразмерной черной куртки и сейчас более чем когда-либо напоминает сутулую неуклюжую птицу. Он смотрит на Марию исподлобья и уточняет тихо: — Но ты же собиралась мне сказать?.. — Имя? — Мария криво улыбается, не понимая, шутка это или реальный вопрос, но Грач, судя по пытливому взгляду, предельно серьезен. — Ты же не думал, что я ношу гражданское? — Мария вздыхает в повисшей напряженной тишине и напоминает вкрадчиво: — Грач, до «Телемаха» я была в «Ковчеге». Моими командирами были Петр и Иаков. Лука был моим лучшим другом и... — Я знаю, кто ты такая! — огрызается Грач внезапно, теряя остатки привычного незлобивого спокойствия, и добавляет угрюмо: — Хотя иногда кажется, что нет. — Ты меня обвиняешь? — Мария удивленно вскидывает брови и догадывается только спустя долгие пять секунд, что смотрит в его доверчивые грустные глаза. «Ты паршиво прячешь эмоции, — приходит Марии на ум, и именно в этот момент, хотя понимает, что не должна, она чувствует себя последней сволочью. — Ты не хуже открытого атласа». Она произносит ровно, надеясь, что Грач не воспримет ее слова как издевку, только как факт: — Это был всего лишь секс. — Не надо мне объяснять. — Грач морщится и только теперь закрывается, прячет глаза за челкой, а плотно сомкнутые губы — под воротом куртки. — Мне не пятнадцать лет. — Он первым выходит из-под ослепительного света лампы и выдавливает надломленным голосом: — Нам пора. Изображать бурную деятельность по «обмену опытом». Они проходят остаток пути молча и сворачивают, толкая тяжелые двери, на тренировочный полигон. «Телемах» в полном составе — девчонки разминаются, перешептываясь и то и дело поглядывая под высокий потолок. Мария тоже задирает голову и чувствует, как ускоряется от раздражения пульс. Один из медбратьев Карины стоит у перил, увлеченно чиркая в пухлом блокноте. — Везде ее глазастые крыски... — Таня поднимается с пола, схватившись за протянутую руку Ампутации. Подходит ближе, мимолетно кивает Грачу и говорит тихо, хотя медбрат вряд ли слышит их с такой высоты: — Кэп, мы теперь не сможем протестировать игрушки. Таня кивает на невзрачные, помеченные наклейками «Инвентарь» ящики у противоположной стены полигона, в которые Марио, накануне наведавшись в оружейную, сложил полезные мелочи. «Для предполагаемого столкновения с охраной C-42», — сказал Лекс глухо и поморщился: ему явно тоже не по себе становилось от мысли, что им придется выступать не против пришельцев, а против людей. — Может, ну его? — предлагает Ампутация ворчливо, теребя кончик ядовито-розовой косички. — Пусть глазеет. Отработаем, как планировали. — Нет. Карты раскрывать нельзя. — Мария качает головой и переглядывается с Грачом. Он ни словом, ни взглядом не дает понять, что мыслями все еще там, в коридоре, во время неловкого разговора, но Марии мерещится, будто так оно и есть. — Мы слишком многое ставим на кон. Если выяснится, что мы ошиблись в своих предположениях о С-42, давить будем на то, что «Телемах» и «Бойня» ничего не знали и действовали по моему приказу и приказу Лекса. — Эй! — Таня хмурится. — Ты реально думаешь, мы дадим тебе взять вину на себя? Мы все на это подписались. Да? Она оборачивается и требовательно смотрит на остальных. Рита, Ампутация, Конфетка и Эврика с готовностью кивают. — Да, капитан. — Мы все в деле. — Все хотим вытащить Зажигалку. — Отставить, — со вздохом произносит Мария, но невольно улыбается краем губ: наверняка парни из «Бойни» сказали Лексу то же самое. — Протестируем оружие завтра вечером на поверхности… — Мария роняет небрежно: — А сегодня потренируем удушающие приемы на Граче. — У-у-у, — оживившись, тянет Конфетка и противно хрустит суставами пальцев. Усмехается и смеривает вспыхнувшего Грача долгим томным взглядом. — Отличные новости. Правда, я с мальчиками другое предпочитаю, но так тоже сойдет… — Она подмигивает Грачу и заливается звонким смехом. — Малыш, будешь моим первым! Ампутация и Рита прыскают. А Эврика с чувством закатывает глаза, поправляет спортивные очки на резинках и буркает Тане: «Эта женщина неизлечима». — Расстилаем маты, — велит Мария коротко, и они тотчас замолкают. — Разогреваемся. Вперед, дамы. Покажем, что мы умеем. — Я у тебя в роли боксерской груши? — Грач отходит с Марией к стене и выпутывается из рукавов куртки. Поправляет экипировочный ремень, и Мария в который раз цепляется взглядом за перешитое вручную крепление под пряжку — Грач жилистый и настолько тощий, что даже стандартный мужской ремень для него великоват. — Боишься? — фыркает Мария. Голову некстати затопляют воспоминания о жутком холоде складского помещения, паре, который срывался с губ Грача вместе с хриплыми стонами. И пресловутой пряжке его ремня, о которую Мария отбила пальцы. — Прикалываешься! — Грач нервно озирается. — Моя семерка по Кайзеру-Шмидту чувствует себя крайне неуверенно под девяткой Ампутации. — Зато твой грачонок чувствует себя достаточно уверенно под моими руками, — говорит Мария ровно и вдруг понимает, что упивается его смущением. Ловит нездоровый кайф от того, что Грач теряется и не знает, куда смотреть, когда она его провоцирует. — Чего ты добиваешься? — Грач слегка краснеет, но проницательно прищуривается. — Чтобы ты разозлился, — объясняет Мария, — и не сдерживался. Моим девчонкам пойдет на пользу сильный противник... — Мария ловит его недоуменный взгляд, закатывает глаза и бормочет: — Да, извини, о чем я? Это Клима можно завести и фразой «Доброе утро, мудак». — Мария молчит недолго, но решает, что терять ей, в общем-то, нечего. Еще пара-тройка дней — и они уйдут в последнюю операцию. При любом исходе ее снимут с должности капитана за прямое нарушение приказа. А может, не позволят продолжить службу на этой базе вовсе. Думая об этом, Мария скупо усмехается и уточняет: — Тебе нужна дополнительная мотивация? — О чем ты? — Грач, кажется, почти не дышит. Уж точно не когда Мария подходит вплотную, перехватывая его за локоть, и спрашивает вкрадчиво: — Уверен, что нужно разжевывать? — Это нечестно. — Грач натужно сглатывает, не отрывая голодного взгляда от ее губ. — Это, блядь, ни капли не честно. — Да, — соглашается Мария и кивает в сторону матов, которые Эврика и Таня стаскивают на середину полигона. — Разогревайся. И постарайся не отключиться — Конфетка у нас не в курсе, что искусственное дыхание делается через рот. Грач состраивает кислую мину и бормочет что-то под нос. Отходит к девчонкам, натягивая защитные перчатки, и начинает разминаться — лениво и вполсилы, как будто физическая активность ему чужда, и это не он пару недель назад участвовал в битве. Мария занимается отдельно. Закончив с базовыми упражнениями, отжимается на пальцах, опускаясь и прижимаясь грудью к прорезиненному полу, чтобы тут же отпрянуть вверх. И уже во второй раз за день, чего не случалось уже очень давно, думает о месяцах, проведенных в «Ковчеге». О глубоком спокойном голосе Петра и душистых четках, текших в полуденном свету между пальцев Иакова. О бледном строгом лице Юдифь и хитром прищуре Луки. «...кто же знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, — как и тогда, спрашивает Петр в ее голове, и взгляд его медово-карих глаз будто проходит сквозь — Марию, тусклый витраж в круглом окошке часовни, кроны деревьев и безответное серое небо. Петр видит больше, чем все они, даже склоняя светлую голову над раскрытой потрепанной книжицей. И может, потому они так любят вечернюю проповедь, его глубокий голос, открывающий истины, — ...что будет после него под солнцем?» — Таня, — говорит Мария хрипло, поднимаясь на ноги, когда реальность напоминает о себе противным скрипом кроссовок Эврики об пол. — Ты первая. Таня и Грач занимают позиции на тонких матах. Мария ставит таймер наручных часов на пять минут и наблюдает чуть отстраненно, как оба дерутся: Таня — с привычным остервенением, Грач — опасливо, больше уходя в защиту, чем в нападение. Он резво отпрыгивает от попыток Тани пнуть его ногой в живот, дезориентировать и схватить за шею. К концу третьей минуты Грачу удается ловко поднырнуть под ее взметнувшейся рукой и повалить Таню на мат. — Ох, черт! — Таня отплевывается от коротких черных волос, попавших в рот, и огрызается в ответ на звонкий смех Конфетки: — Чего ржешь? Твоя очередь! Конфетка с Грачом не церемонится. Умудряется одновременно строить ему глазки, с бешеной скоростью носиться вокруг, доводя Грача до головокружения мельтешением кудрей и разноцветных бус, которые не снимает даже в бою, и быстро, будто жалящее насекомое, осыпать ударами по бокам и по слабым местам под коленями. — Блядь! Грач падает, получив очередную подсечку, а Конфетка тут же оказывается сверху, седлая его бедра, и нежно мурлычет, низко склоняясь над его лицом: — Ух, какой горяченький... — Она прикладывает палец сначала к своим губам, собирая с них розовый густой бальзам с блестками, а затем — к губам удивленно замершего Грача. — Классно повеселились... — Конфета, — одергивает Мария и мгновенно проклинает себя за резкость — непозволительную, которую Грач, дернув головой в ее сторону, слишком хорошо улавливает. — Достаточно... Следующая. Грач уже еле дышит после двух спаррингов подряд, но Мария в отместку за робкую улыбку заставляет его сразиться с Ампутацией. Та, кажется, играть не настроена — опрокидывает Грача лицом в пол на тридцатой секунде и давит коленом на его шею все сильнее, пока Грач не принимается, натужно всхлипнув, лупить ладонью о мат, показывая, что сдается. Мария вскидывает ладонь. — Прости-прости-и-и… — тянет Ампутация, убирает колено с шеи Грача и поднимается на ноги. Она виновато оглядывается на Марию, и ее левая бровь, увитая стежками шрамов, складывается в причудливую ломаную линию. — Слишком легко. — Ампутация замечает невинно: — Но если как-нибудь выбьешь мне тренировку с девятками «Бойни»… — Еще чего, — ворчит Эврика, кидая на нее неодобрительный взгляд поверх очков. — Лекс и Клим нам еще пригодятся. — Рита, Эврика, — вздыхает Мария, признавая, что затея была глупая. С дракой Грача против всех, с дурацким условием, которое его без толку раззадорило, но сильнее, конечно, не сделало, — занимайтесь в паре. Постарайтесь отработать тот прыжок, о котором говорили... Грач, перерыв. — Я могу без перерыва... — упрямится Грач, хватаясь за руку Ампутации и поднимаясь, и слизывает кровь с разбитой губы. Смотрит на Марию с вызовом в черных бездонных глазах, будто знает, что нарывается — и нарваться ему до смерти хочется. Он кривенько усмехается и спрашивает: — Или ты не готова, капитан? — Не глупи, ты еле стоишь, — отрезает Мария. Горькая мысль «Ты заслуживаешь кого-то, кто будет лучше меня» пронзает ее иглой, почти убеждает. Что ей не нужны ни его преданный взгляд, ни покорность и смущение, ни жадность его губ, ни его вера. Верить можно во что угодно, но верить в Александру Кайзер, как говорил когда-то провидец Иаков, — гиблое дело. — Перерыв. — Я готов. — Грач морщится болезненно. — Я сильнее, чем ты думаешь. — Я знаю. — Она улыбается слабо и ничуть не удивляется, когда Грач, пошатнувшись и оступившись, медленно заваливается на руки ошарашенной Ампутации, бормочущей «Эй-эй, приятель, не вздумай… Черт, обморок. Так и знала, что перестаралась…» Голова Грача безвольно падает на подставленный локоть Ампутации, а Мария предупреждающе произносит, заметив движение слева: — Нет, Конфета. Никакого искусственного дыхания. — Она достает из кармашка экипировочного ремня нашатырь и громко кричит, задрав голову туда, где стоит у перил медбрат Карины: — Пригодилась бы ваша помощь.