Потерянный

Остаток недели Саша и Атлас ночуют в одном номере. Цирк более чем уверен, и напрягать для этого слух ему не надо, что спят они там во всех возможных из смыслов. А ведь он не сказал Королю, когда тот завел разговор, что знает подробности их ссоры. Может, увильнул от правды, потому что настоящая причина, на его вкус, казалась нелепой. Или потому что услышал от Саши так много личного в пылу их с Атласом перепалки, что взял на себя тихое обязательство сберечь его тайну. «Я всего лишь сказал, чего хочу. Ты можешь снять его, если тебе насрать», — холодно, и вместе с тем с отголосками зревшего в нем раздражения заявил Атлас, когда Цирк спускался в коридор их штаба на Васильевском и вместо того, чтобы пройти мимо, остановился и прислушался к разговору за неплотно затворенной дверью. «Я уже десять раз ответил, в чем наша проблема», — Цирка задержало на месте нешуточное любопытство: он еще не слышал в голосе Саши столь резких и отрывистых нот. О, Атлас не знал себе равных — Цирк даже немножко завидовал. Ни одна его истерика не выводила Сашу из себя так, как сволочной, подчеркнуто ледяной тон Атласа. «Ты боишься, — нарушив затянувшееся молчание, наверняка сопровождавшееся упрямой борьбой их взглядов, протянул Атлас со злым торжеством человека, обнаружившего червоточину своих бед. — Трусишь, — прошипел он уязвленно, — хотя обещал, что…» «Да, сука, я трушу! — внезапно взорвался Саша. Цирк прилип к стене, завороженный яростью прокатившегося по всему коридору громкого голоса. Что-то в комнате со звоном обрушилось на пол. — Я боюсь! Ты… заставил меня бояться, заставил думать об этом… И не надо… — голос Саши надорвался и стал глуше, вкрадчивее, — не смей говорить мне, что я обещал тебе — ты прекрасно знаешь, я сдержу свое слово. Все сделаю. Но это… это слишком. Слишком близко к тому, чтобы ты не пережил, нахуй, если я все же… — Саша замолчал, и первые две секунды обрушившейся на эту часть дома тишины Цирк чуть было не списал на перебои собственного слуха. — В нашем деле каждый день может стать моим последним. — Хрустнуло стекло под подошвой, и Цирк был готов поклясться, что Саша сделал шаг назад, обронив горько: — Можем сколько угодно прикидываться, что это не так». «Я хочу быть семьей», — проговорил Атлас, но отголоски злости пропали из его голоса. Цирк неприятно поежился: он не хотел бы вновь слышать Атласа уязвимым, бесстыдно открытым. Эта его сторона явно не предназначалась для греющих уши за дверью. «Мы уже семья». «Тогда почему бы…» «Церемонии не будет. И мечтать забудь». «Ты трус, Никит». «Даже не сомневайся». Цирк не представлял, каким чудом успел убраться от двери, сиганув обратно в тень на лестнице, прежде чем дверь распахнулась, и Саша вышел, источая мрачное раздражение, чтобы не вернуться в их спальню до ночи нападения на штаб. После, в гостиной, сидя на коленях Короля, Цирк протрезвел от случившегося только благодаря шепоту Саши на ухо Атласу. Хотя Цирк знал человека, чей слух был куда острее, он различил за треском поленьев в каминном пламени признание собственной неправоты. В котором явно послышалось между строк: Саша не переставал кошмарно трусить, но в свете случившегося, едва не потеряв Атласа в обыкновенную ночь, готов был пойти на тяжелейшую из жертв ради обоих. Рисковать, похоже, самым дорогим из обретенного — сердцем Атласа. «Дом будет везде, где будет наша семья. Все еще хочешь выйти за меня?» Цирк не перестает думать об их разговоре, канувшей в небытие ссоре и дне, жестко расставившем по местам их приоритеты. Не перестает подолгу вглядываться ночами в лишенное расслабленности, застывшее в напряжении лицо Короля и звездную роспись родинок на его шее с частящей даже во сне жилкой. Король под защитой всего отряда, за исключением Цирка, которому покидать гостиницу запрещает лично Саша, ежедневно выходит на задания. Расписание сделок становится плотнее, дело движется в сторону развязки, и в руках Короля постепенно оказывается целиком сеть поставщиков фармацевтики, служащая гарантом бывших палачей Цирка. В том, что новое поколение адаптантов будет подконтрольно под нужными дозами транквилизаторов, продемонстрирует заказчикам как неуязвимость и бесспорное преимущество в боевых действиях, так и покорность хозяйским приказам. Задача Короля — занести каждую лабораторию и каждый склад на карту. Дать возможность Марио и его людям ударить одновременно по всем точкам, уничтожить подавители и подарить миру за пределами стен С-42 истинное лицо программы. С кучей адаптантов, которых никто не способен обуздать. «Остановимся сейчас, есть угроза пустить коту под хвост все, чем я занимался неделями. Осталось немного. Мы должны сорвать сделку С-42 с Китаем любой ценой, — объяснил Король перед очередной вылазкой, застегнув ремни защиты под кофтой. Он подошел к кровати, на которой Цирк сидел, скрестив ноги по-турецки, и поддел перстнем на указательном пальце его подбородок, наградив долгим, пронзительным взглядом. Так Король смотрел, передавая без слов четкое, категоричное послание, против которого у Цирка не находилось козырей: “Я не потеряю тебя снова”. — Но ты будешь оставаться здесь до тех пор, пока мы не выясним, кому ты понадобился». Король приходит по ночам и падает в бездну сна, где не находит себе покоя. Цирк чувствует, как в море под скалами его ребер бурлят и набегают чередой, едкой соленой пеной омывая сердце, волны темной тревоги — Король ненавидит неизвестность. Вот его главный страх. Но Цирк думает, без движения лежа в кровати рядом с ним на животе и осторожно прислушиваясь к его дыханию, что Королю стоит бояться совсем не этого. «Ты делишь кровать с монстром». Цирк закрывает зудящие глаза. На обратной стороне век расплываются как наяву алые пятна. Кровь брызжет ему в лицо, струится под пальцами, сжимающими, рвущими мягкую и хрупкую плоть на куски. Цирк ощущает ее привкус во рту и ее тепло в ушной раковине, широкими мазками азартного художника — на пробитом пулями теле, не ведающем остановок. Он — зверь, рыщущий среди тел в поисках еще дышащих. Он помнит посекундно те три минуты, что его существо боролось за выживание. Он остановился, когда перестал ощущать пульс всех восьмерых. Только тогда разум прояснился, и его вышвырнуло прямиком в реальность, бросило посреди изувеченных им трупов, с их кожей под ногтями. И ночь за ночью, лежа рядом с Королем, Цирк с содроганием представляет момент, когда не сумеет взять власть над инстинктами — уже при нем. Вот испытание, о котором однажды сказала Карина. И оно действительно куда сложнее, чем привыкнуть к ихору в жилах. «Не умереть от самой живучей и смертоносной болезни из существующих — вернувшейся в сознание человечности». Он твердит Королю, что с ним все в порядке. Как умеет — приподнимая брови и изгибая губы в ироничных усмешках, отодвигая разговор о произошедшем все дальше и дальше, боясь как ребенок необходимости признать, что он представляет для Короля опасность. Вряд ли наглая, посыпанная сахарной пудрой легкомысленного смеха ложь проводит чуткое сердце Германа, но он позволяет себе быть обманутым. Ждет его правды. Готов ждать целую вечность. Цирка убивает это. Должно быть, Короля будит его резкий поворот на бок, от которого под обоими прогибается матрас. Королю требуется пара минут, чтобы прийти в себя, и один сонный глубокий вздох, чтобы понять, что Цирк отнял у него общее одеяло, потянув за собой к краю кровати. — Это что-то новое, — бормочет Король со смешком. Цирк с облегчением, закрывая на мгновение глаза, распознает в коротком ехидном замечании его готовность поддаться. — Жду, когда ты замерзнешь, — объявляет Цирк тягуче. Он не в курсе, сколько еще позволит себе быть рядом с Королем и рисовать на его спине несмываемую мишень. Но в темноте их спальни глубокой ночью немногим легче считать, что у них есть время — и его нельзя упускать. — И тогда, так уж и быть, я тебя согрею. — Пожалуй… — произносит Король, перекатываясь ближе, и обнимает Цирка со спины поверх одеяла, касаясь губами его затылка. Продлевает для него сладкую уверенность, что и эта ночь упадет в копилку воспоминаний, которые достанутся Цирку, когда подойдет день сделки. Жизнь Германа в обмен на целую жизнь без него, — мне очень, просто пиздецки холодно. Цирк молится, разворачиваясь в его объятиях, чтобы этот день никогда не настал.

***

— Сегодня я твоя нянька. Атлас скучает в ожидании его появления, судя по тому, что гравировка на рукояти пушки, на которой он что-то кропотливо выводит одним из своих стилетов, обрастает искусными завитками и аккуратной резьбой вдоль букв. Две туго заплетенные косы, сброшенные за его плечи, кривые и не одинаковые по толщине: Цирк гадает с проблеском неясной веселости, в какой момент Атлас доверил Саше святая святых. Атлас не отрывается от занятия, водя острием стилета вдоль буквы «Н», и не поднимает головы. Узнает Цирка просто потому, что больше здесь никого и быть не может. В наглухо запертой гостинице, стены и двери которой не уступают банковским хранилищам безответностью на любую попытку прорваться внутрь без ключей ото всех замков и, по настоянию Марио, двух паролей. («Ну либо сканирования, — заявил тот по телефону воодушевленно, — у меня есть убойная импортная хрень, требуется всего лишь…». «Если нужно снимать трусы, — прервал Саша прохладно, — сразу отклоняется». «Как скажешь. Кличка твоего первого домашнего животного?.. Ладно, не молчи так угрожающе… Составлю пару комбинаций!») Вестибюль гостиницы, просторный и удручающе лаконичный, отзывается раскатистым эхом на любой шаг и навевает на Цирка угрюмые мыслишки: в заброшенных зданиях на южном берегу Московского залива, кажется, больше жизни, чем в их временном склепе. То, что главная ценность этого сейфа, некогда выкупленного Марио под размещение сотрудников корпорации, сейчас — сам Цирк, кошмарно бесит. — Ты не должен быть с ними? — спрашивает Цирк и вместо того, чтобы устроиться рядом с Атласом на кожаном диване, гуляет от одной колонны к другой. По блестящей черной поверхности тускло подсвеченного высокого потолка, к которому Цирк задирает голову, блуждает его призрачное отражение. Будто звериное альтер эго смотрит на него сверху вниз бездушными темными глазами. Цирк морщится, отгоняя наваждение, опускает башку и вышагивает резче между колонн. Капает на нервы и себе, и Атласу за компанию противным эхо тяжелых ботинок. — Должен. — На лице Атласа ни один мускул не дергается, он невозмутим, как воды Большого Финского залива. — Но тебе нужна нянька. «Так сказал Саша, — улавливает Цирк. — Потому что ты грамотный снайпер». Как будто монстру, способному вырезать восемь вооруженных амбалов за три минуты и вытолкнуть из собственного тела попавшие в него пули, сильно подсобит помощь с кем-нибудь девятым. Цирк бродит из угла в угол, пытаясь проснуться и отряхнуть с плеч неповоротливую вялость. Окон в вестибюле нет, единственные часы — на запястье Атласа, но Цирк скорее откусит себе язык, чем уточнит у него время. Утро или уже день? Глубокий вечер? Окно в коридоре оказалось закрыто защитными ставнями, когда он вышел из спальни. Король прошлой ночью вырубился, подарив ему напоследок выматывающе долгий минет, а Цирк провалялся рядом с ним без сна, не смывая следы бурного секса, еще несколько часов. В необъяснимой, стиснувшей грудь тревоге за ход завершающего дела Короля на островах под прикрытием, самого легкого: перевезти партию опытных образцов на склад и отправить Марио наводку на последний адрес. Королю, очевидно, без труда дался ранний подъем. Цирка же он не добудился или не захотел поднимать на ноги своим уходом. («Не уговаривай брать тебя с собой. Не в этот раз»). Теперь голова тяжелая, будто ее начинили свинцом, и настроение близко к желанию… поцапаться с Атласом на ровном месте. — Чем занимаешься? Стилет в руке Атласа продолжает выводить линию за линией на рукояти пистолета. Цирк, подойдя ближе и наклонив голову, узнает по раздолбанному корпусу пушку Саши. — Оу. Вы меняетесь оружием? — Цирку сложно скрыть удивление. Герман отдал бы ему все, но свои альпинистские кошки? Держи карман шире. — Я отнимаю… — проговаривает Атлас таким тоном, будто с удовольствием сделал бы пару гравировок на Цирке вместо того, чтобы сидеть при нем в полной безопасности смехотворно бесполезным гвардейцем, — то, что хуево работает… — Будет очень красиво. А ты мастер. Принимаешь заказы? — Цирк лучезарно улыбается, глядя на вязь букв, постепенно дорастающую до «Ники…» Атлас молча и чудовищно медленно поднимает на него взгляд ледяных серых глаз. Цирк так близок к личной гравировке стилетом Атласа прямо поперек лба, что ему хочется довольно замурчать. — Кыш, — велит Атлас тихо. Цирк поднимает ладони в примиряющем жесте, усмехаясь, и временно отходит от него в тень. Подпирает колонну лопатками и придумывает в качестве отвлечения, где они окажутся, когда Марио спустит собак на С-42 в сделке с Китаем. Может, совсем далеко от островов? Герману нравится его малая родина, но даже его тяготит временами умирающая, постепенно уходящая под воду и копоть заводов архитектура некогда прекрасного Петербурга. Снова крайний север или Сибирь, как в старые добрые? Просторы, пьянящие сырым чистым воздухом и полные новых городов, каждому из которых не минуло и сотни лет. На Цирка навлекают дремоту смутно очерченные, туманные и не отравленные страхом за себя и за Германа мечты о жизни вдали от опасности. Быть может, однажды они сумеют с концами уйти в гражданку? В ушах поднимается прибоем еле слышный протяжный гул. Словно работает радиочастота в приемнике, которую Цирк не в силах переключить. Первые минуты он не замечает его, но, стоит сосредоточить на нем внимание, и тонкая вибрация по барабанным перепонкам больше не дает ему покоя. Здание изолировано лучше, чем его старая камера на базе С-42. Откуда взялся столь чуждый, будоражащий нетерпение звук? — Слышишь что-нибудь? — спрашивает Цирк, выглянув из-за колонны. — Раздражающее?.. — Да, — отзывается Атлас немедленно. — Тебя. Цирк выходит на середину вестибюля. Напряженно вслушиваясь в пустоту голых стен, стараясь тише дышать. Кожу шеи обжигают всполохи искр-мурашек, волосы на загривке становятся дыбом, и пульс учащается против его воли. Что это? Предчувствие, которое инстинкты ловят раньше, чем разум раскроет загадку странного шума? — Атлас… — Прекрати, — фыркает тот в ответ, принимаясь полировать корпус пушки от стружки краем своей куртки, — действовать мне на нервы. — Я серьез… Цирк застывает, услышав смешок в ушах отчетливее слов, только что сорвавшихся с языка. Гул пропадает, словно радиоприемник наконец поймал чистую волну. Но заставляет остолбенеть не это. Цирк узнает неловкий смешок, приглушенный, как из стыда показать себя больше необходимого, который вечно следовал за ним по пятам. «Егор». — Как ты?.. — Цирк озирается, мутным взглядом скользя по стенам. Его нет здесь. Его не может здесь быть, но отчего голос его звучит и громко, будто иерихонская труба, и тихо, будто одинокая молитва, внутри самой его головы? Снова смешок. Цирк зажимает ладонями уши и жмурится до рези в глазах. «Не бойся, Егор… Нет ничего в мире, чего тебе стоило бы бояться». — Как… — хрипло проговаривает Цирк сквозь зубы. — Как, черт тебя возьм… «Я проник в сердце звука, — отвечает он напевно. — Мне открылись тайны, не ведомые людям. Я слышу голоса... текущей по венам крови... дыхания, питающего легкие... слов, не сорвавшихся с языка. Слышу звон страха. Тонкую трель восхищения. Визгливую мелодию похоти. Я слышу мысли, Егор. От меня невозможно скрыться. Теперь… я и есть слух. Не бойся меня... Иди ко мне». — Цирк! Глаза резко распахиваются. Он валяется посреди вестибюля потерявшей контроль над телом изломанной куклой, содрогаясь, цепляясь пальцами в холодный мрамор. Из его рта капает на пол пена слюны. Атлас сидит рядом на корточках, схватив его за плечо. Но смотрит не на Цирка. Его бледное, застывшее в маске ужаса лицо обращено на тяжело дышащего Хлопушку, который стоит над обоими, держась за раненое плечо. — Ты сказал… — хрипло произносит Атлас. — Он забрал Короля, — беспомощно проговаривает Хлопушка, виновато опуская глаза. Сердце Цирка пропускает удар, из горла вырывается невнятный скулеж. — Саша… пошел за ним.