Потерянный

Цирк оставляет пушку на ленте и перебрасывает себя на лестницу, с грохотом врезаясь в металл. «Еще быстрее». Схватившись за перила, рывком подтягивается и перелетает восемь ступеней за раз, чтобы вцепиться в край площадки, легко вспорхнуть на него, присев на корточки, и… замереть в оцепенении нескольких удивленных мгновений, в которые картинка, захваченная взглядом зверя, пускает трещину по ожиданиям человека. Лука оправляется от звукового шока и садится, держась за голову. Но порыв броситься на него тотчас, помешав поднять вслед за собой армию фанатиков, глушат ослепительный рыжий вихрь и два черных, как бездна, глаза. Знакомая до чертиков улыбка — острая, безжалостная, какой она стала… со смертью Ампутации. Рыжая тень охватывает Луку, словно пожирающее все на своем пути пламя, вонзаясь в него со спины, гибко обвивая ногами за талию и отправляя шею в удушающий захват. Цирк слышит хруст костей — чей именно в смертельной сцепке, не разобрать, — и этот звук проезжается заточенным лезвием по нервным окончаниям, как и яростный вскрик боли Луки, и шипение, которое Зажигалка издает, склонившись к его уху: — Ты слишком громко звал нашего малыша, чтобы я не услышала. Соскучился по мне? «Как, — думает Цирк, — ты подобралась к нему незамеченной?» — Ты должна… — булькает Лука, захлебываясь слюной, кровью и звуком, который не может использовать во всю мощь, — уйти с нами… — Ни за что, — выплевывает Зажигалка. — Я уже говорила! Ты окончательно ебнулся! Не смей втягивать его! Лука отталкивается ступнями от площадки и со всей дури падает на Зажигалку, вдавливая ее спиной в мелкую металлическую решетку. Мощный рывок на пределе — и она перекидывает Луку через себя, но, не удержав равновесия или, подкошенная его ярым сопротивлением, с шипением, как от углей, сбзынутых водой, падает рядом с ним, расцепляя руки, и дает ему мгновение — непозволительное преимущество в драке двух адаптантов. Они подрываются друг к другу, как два разъяренных хищника, сплетаются в безумном танце скоростных выпадов и блоков, кружат по площадке, все глубже скрываясь в тени у стены и не переставая бить друг друга с силой, которая обычному человеку давно размозжила бы половину костей. Зажигалка оглушительно хохочет под стихающий вой сирены. Выстрелы Атласа за спиной Цирка раздаются все реже, перемежаясь его криками и рычанием — либо Лука поднимает своих солдат, сцепившись с Зажигалкой в рукопашном бою, либо те сами, оправившись от звона в черепных коробках и приняв его за знамение, бросаются на Атласа, одержимые манящей идеей принести его голову своему мессии. — М-мв-х! — доносится от Саши, который барахтается на полу, силясь подползти к краю площадки, не спуская налитых кровью глаз с Атласа, из-за одной из конвейерных лент отстреливающегося сразу от трех. Мышцы рук под изодранной кофтой Саши бугрятся под впивающимися в них цепями. Тряпка во рту становится насквозь мокрой и красной. — Цирк! — звонкий голос Короля, разорвавшего свой кляп зубами, окончательно приводит его в чувство. Взгляд зверя выцепляет тень скорбящего, который, пошатываясь, поднимается на ходуном ходящей из-за кульбитов Зажигалки и Луки площадке и делает нетвердый шаг к Королю, занося над ним кинжал. Тело само бросается вперед. Бросок, перехват — и кинжал, чуть не вонзившийся Королю между лопаток, оказывается по рукоять в горле скорбящего. Тот издает влажный хрип, из прорезей маски, открывающей губы, струится кровь, она же бежит пока тонкими ручейками из-под лезвия, пробившего яремную вену. Цирка мутит. Он отбрасывает скорбящего на его ближайшего соседа, который, тотчас растеряв жажду умереть во имя культа, визжит и, отбрыкиваясь от сотрясающегося в конвульсиях тела товарища, отползает к краю площадки и скрывается в тени коридора. Цирк падает на колени рядом с Королем, вдевает пальцы в звенья, оплетающие его шею, и разламывает, позволяя ему вдохнуть глубже. Затем освобождает его руки и ноги и помогает подняться. Все его естество тянет туда, к цели — в бой, в опасную, кипящую ударами и криками тень. — Егор… — хрипло произносит Король, ловя его взгляд и сжимая пальцы на его запястье. Цирк знает, что в Короле нет той физической мощи, что сдержала бы движения напряженного зверя, готового броситься вперед и сцепиться с Зажигалкой против Луки. Но его голос и нажим его пальцев — почему-то останавливают. Король не летит, отброшенный инстинктами, к стене. Он не боится схватить Цирка, остановить его, даже видя его глаза, в которых наверняка мало человеческого под затопившей радужку ихорной чернотой. — Будь осторожен, — просит Король, не понимая, сколько силы, другой, необъяснимой, в нем самом в этот момент, и разжимает пальцы, отпуская зверя с цепи.

***

Король пинком в грудь отбрасывает скорбящего, пытающегося натянуть цепи на Саше, к перилам площадки, и тот, издав жалобный звук из-под маски, обмякает и больше не дергается. Второго огревает с размаха по ногам обрывком цепи из тех, что разодрал на нем Цирк, орудуя им, как верной веревкой с альпинистской кошкой на конце. Скорбящий падает перед ним на колени. «Иронично», — нервно думает Король в короткое мгновение, а в следующее, опустившись над Сашей, разматывает тугие петли его цепей и освобождает его руки. Саша расправляется с кляпом и выпутывает ноги сам. — Нет! — орет Король, хватая его за горловину разодранной кофты, когда Саша дергается к лестнице. Тот задирает руки, ловко и без колебаний выскальзывая из ворота и рукавов, делает широкий шаг к краю площадки и ныряет на лестницу прежде, чем Король успевает прокричать, саданув кулаком с зажатой в нем кофтой по воздуху: — Блядь! Король резко опускается на четвереньки, подбираясь к краю площадки. Смотрит вниз, где Саша, спрыгнув со ступенек на конвейерную ленту, хватает брошенную Цирком пушку. В животе Короля екает, как при резком падении на альпинистском снаряжении — Саша успевает соскочить между двух конвейерных лент и укрыться за широким бортом, чудом не поймав просвистевшую мимо пулю голой грудью. Атлас, оттесненный за соседний конвейер, высунувшись из укрытия, еще пару раз палит, снимая солдата прицельными выстрелами по плохо защищенным броней ногам, замечает его и орет: — Сиди там! Я сам! — Я прикрою! — кричит Саша в ответ, высовывается из-за борта и открывает огонь. Бам! Бам! Бам! В его прицеле оказываются двое за соседней от Атласа лентой. От выстрела третьего, проходящего по касательной, Сашу спасает приклад пушки Цирка, которым он прикрывается, ныряя обратно. Ругань, которой разражается Атлас, звенит громче, чем пожарная сирена и грохот площадки, сотрясающейся от драки. Король оборачивается и теряется в мельтешении, проносящемся перед глазами. Их тени неистово пляшут, сплетаясь в драке, будто струи в бурном потоке, потрясая глубже, чем картины с реками крови и гноя, крысами, обгладывающими трупы на стенах позади них. Лука, как бледное, мертвенное пламя в белом подряснике, обагренном ихором и кровью, мечется в сжимающемся капкане между двух охотников, не знающих остановок. Удар Цирка и всполох его светлых волос. Захват. Бросок. Выпад коленом под дых Луке, который любого другого отправил бы на тот свет, вонзив обломки ребер в легкие, но Луку — лишь дезориентирует на миг и вырывает из его рта острый вскрик. Хруст костей и хохот, гремящий в мокром горле Зажигалки. Зажигалка ломается о Луку с буйным азартом, не жалея рук, коленей и ребер. Король не успевает отследить момента, когда ее истерзанные конечности срастаются, позволяя ей пустить их в дело вновь, не прикрываясь здоровыми и не подставляясь, но пугающее, неожиданно ясное впечатление, что она… тренировалась, чтобы бросать себя оружием на противника в бою, не покидает Короля. Зажигалка сделала из себя живую глину, способную искажаться, гнуться, ломаться на куски — но и собраться вновь за считаные мгновения. Цирк там, в гуще сражения, и взгляд Короля, пока его сердце бьется у самой глотки и жмется, как под тисками, от бессилия помочь ему, пытается не потерять его ни на миг. Цирк отвлекает Луку, когда Зажигалке требуются ценные секунды для регенерации, без устали осыпая его ударами и толчками. Бросает его о стену, швыряет о площадку. И все же Король чувствует даже в этой нечеловеческой скорости и не знающей жалости мощи, слышит в свистящем дыхании сквозь грохот металла — Цирк не убьет. Он держит себя. Там, глубоко внутри, он держит себя что есть мочи, доказывая себе, Королю и Луке — он сумеет взять эту необузданную, казалось бы, сорвавшуюся из-под контроля силу и задержать в занесенном для последнего удара кулаке, чтобы остановиться. Еще один выпад. Лука грудью падает на площадку, а Цирк оказывается на нем верхом, заломив его руку за спину и твердо опустив ладонь на его затылок. Лица обоих залиты ихором со слабыми алыми разводами человеческой крови так, что не видно чистых участков кожи — лишь под растрепанными волосами и за ушами. Но они оба целы. Тяжело, надсадно дышат, израсходовав слишком много энергии, сотрясаются от крупной дрожи, но невредимы. Зажигалка на заплетающихся ногах, держась за бок, и может, дожидаясь, когда лопнувшие внутренности срастутся, подходит и падает рядом, чтобы прижать коленом ноги Луки и впечатать его вторую руку в площадку. — Все кончено, Лу… — роняет она с трудом. И тут же, будто ее слова служат сигналом, хотя, как догадывается Король, сигнал им подал Атлас минуту или две назад, в двери цеха врываются люди Марио. Они же — бегут вдоль стен по узкому коридору второго этажа, приближаясь к площадке. Ни одного выстрела не звучит в цехе. Смолкает окончательно пожарная сирена. Солдаты Луки из тех, кто остался на ногах, бросают оружие и поднимают руки. Король узнает среди безликих солдатских фигур по нашивкам на куртках Хлопушку и Чакки, которые пробираются к площадке. Хлопушка, протискиваясь между Цирком и Зажигалкой, хватает запястья Луки и заковывает их в наручники. Мускул на лице Короля дергается. Что бы ни пытался сотворить Лука с собой и своими последователями, с ним и с Сашей, с Цирком и Зажигалкой… Короля прошибает разрядом боли и неприязни — ему не хочется видеть на нем укрепленные наручники с позорным клеймом С-42. — Кляп, — глухо звучит голос Хлопушки. Он протягивает Чакки руку, и тот было выполняет приказ, но Цирк произносит, перехватив напряженный, полный тревоги взгляд Короля: — Стой… — Цирк низко склоняется над Лукой. Касается его подбородка пальцами, заставляя повернуть голову набок и опереться о площадку щекой. Цирк всматривается в его черты и замечает: — Ты еще можешь все исправить. — Неужели, — голос Луки хрустит подобно стеклу. Кажется, Зажигалка постаралась над его горлом и голосовыми связками — но регенерировать их Луке еще не приходилось, и ему требуется чуть больше времени. — Нас сделали такими, — жестко говорит Цирк, брезгливо морщась, — но мы… — Цирк дергает головой, намекая на всех, кто его окружает, и сердце в груди Короля бьется чуть чаще, потому что он слышит в его словах упрямство и глубокую боль. Посвящение себя тому, что стоит для него на ступень выше страха облажаться. Быть опасностью. — Мы здесь делаем кое-что, чтобы не дать программе наплодить новых адаптантов. Спасти тех, кто уже есть. Мы не должны скрываться. Не должны сторониться людей… Мы еще можем побороться здесь. — Цирк держит паузу целую вечность, но, не дождавшись ответа, зовет просяще: — Лу? — Я устал… — голос Луки, будто слабо чадящий фитилек, затухает и почти сливается с тишиной. Он прикрывает глаза, и его ресницы влажно блестят от ихора и выступивших слез, — от борьбы… — Я не верю тебе, — отвечает Цирк глухо, осторожно отпуская его подбородок. — Я очень… не хочу тебе верить. Он поднимается с Луки и поддерживает Зажигалку за плечо, помогая ей встать тоже. Чакки надевает на Луку кляп. Хлопушка и пара солдат, отстраняющихся от тени и жуткой росписи стен, ставят его на ноги и ведут в коридор. Король кидает взгляд вниз с края площадки. На Атласа, который, стянув с себя куртку, кутает в нее слабо сопротивляющегося Сашу. «Мы еще можем побороться здесь», — звучат в голове Короля недавние слова Цирка, и волны тревоги, последние недели столь часто омывавшие его грудь, постепенно отливом уносит обратно, принося вместо них долгожданное… предчувствие облегчения и надежды.

***

— Атлас, — вдруг навострив слух, произносит Король, встрепенувшись и сев ровно на краю кровати, — перестал орать?.. В коридоре занятого ими этажа гостиницы действительно становится тихо, как в склепе. Даже Зажигалка, которой выделили номер по соседству, перестает во весь голос докладываться Марии по телефону, но Король, погруженный в мысли, не сразу это замечает. — Не дергайся, — требует Цирк строго, сосредоточенно хмуря светлые брови, и продолжает пинцетом со смоченным какой-то лекарственной дрянью куском ваты обрабатывать его шею. Он едко обещает вполголоса: — Это ненадолго… И только он это говорит, как за дверью, приглушенные расстоянием коридора, слышатся крик и звон чего-то нетяжелого, разлетевшегося на стеклянные осколки от встречи со стеной — Вазы? Графина для воды? — Свадьба под угрозой срыва? — спрашивает Король, дергая уголком губ. Так странно заговаривать о свадьбе после всего. После того, как Марио, чрезвычайно довольный тем, что накрыл Церковь Катастрофы, увез Луку на базу в Новой Москве. С обещанием общаться с ним каждый день. Не оставлять одного. «Ждать, — вспоминается просьба Цирка, — когда он скажет нам “да”. Он не такой, как Карина». Но может… как раз сейчас заводить разговоры о подобном правильнее всего. В их деле редко случаются затишья. — Тоже хочешь получить вазой по голове? — со смешком уточняет Цирк, бережно проходясь ватой под его челюстью. — Еще десять напоминаний… — прикидывает он вслух, пока Король исподволь наблюдает за его спокойным лицом и слегка дрожащими руками, будто Цирк боится сделать ему больно даже такой мелочью, как щиплющим кожу раствором, — …что Атлас не убил Сашу за то, что он полез в перестрелку по пояс голым, лишь потому, что его труп будет плохо смотреться в смокинге, и тогда… Оба замирают, прислушиваясь. Крики стихают. На смену им приходят глухие удары, с которыми что-то массивное, вроде дубового изголовья, может биться о стену. Новый крик слабо напоминает ярость, скорее… — Фу, — произносит Цирк и, беззаботно улыбаясь, возвращается к своему занятию. Король все смотрит на его лицо, легкую морщинку между бровей. — Егор, — спрашивает он, отчего-то чувствуя, что сегодня он не скроется за усмешками и ужимками, не сбережет правду глубоко в своей голове. — Ты боишься?.. — Цирк поднимает на него голубые глаза. Они всегда возвращают себе привычную ясность. Какими бы черными ни становились там, в пылу боя. Король берет его запястье и гладит большим пальцем внутреннюю сторону. — Что он… — Король сглатывает, заговаривая с ним о звере впервые, — может ранить меня? — Иногда… боюсь, — шепчет Цирк уязвимо и честно, неотрывно глядя в его глаза. — Но я знаю, что он не сможет. Я сильнее его. Ты — сильнее.