Любить русского

Они прошли в столовую, на столе стояли тарелки с горячим ужином. — Ешь. Только без глупостей, русский, — предостерегающе сказал немец. Он сел только после того, как это сделал Белов. В последнее время Максим вообще не думал о еде, но стоило увидеть печёную картошку, да ещё и мясо, как желудок начал танцевать танго. Мужчина взял вилку и принялся не есть, а жрать, наплевав на мнение фашистской гадины, что сидела напротив него и довольно ухмылялась. — Знаешь, Макс, иметь своего личного славянина — моя давняя мечта. О, как часто я представлял, что меня обслуживает симпатичный личный раб, — в голосе нациста звучали насмешка и наслаждение. Белов чуть не подавился. Он, конечно, уже уяснил, что Ветцель на всю голову болен, но слушать об его сексуальных планах и желаниях Максиму совершенно не хотелось. Мужчина схватил стакан и залпом выпил всю воду. «Нужно стащить со стола нож. Да, верно. До револьвера будет сложнее добраться. Стащить и покончить с собой», — подумал он, исподлобья глядя на Фридриха. — Но ты… чёрт бы тебя побрал, Макси, есть в тебе что-то, — взволнованно добавил Ветцель, его холодные глаза-льдинки блеснули сильной эмоцией. — Не зря о вас, русских солдатах, пишут, что вы сгораете живьём, но не сдаётесь. Ты ведь был готов, что я вырву тебе все ногти, и всё равно не хотел говорить правду. Это впечатляет. Белов отвёл взгляд в сторону, потому что довольная морда немца просто сводила с ума.  — Со мной тебе будет хорошо. У тебя будет всё, кроме свободы, — добавил Ветцель и медленно встал. — Ты ведь не хочешь умирать. Возможно, сейчас ты думаешь о смерти, но нет. Ты не хочешь умирать. Я вижу в тебе силу, энергию, жизнелюбие. Повисла пауза. В окно тихонько скреблась ветка старого клёна. Когда-то этот особняк принадлежал графу Синяеву, который после революции эмигрировал во Францию. После в этом здании располагалась школа, затем личные апартаменты товарища Карлова. Максим пробежался взглядом по фарфоровым чашкам и безделушкам, стоящим за стеклом серванта. Ему не хотелось думать о том, что жизнь, чёрт бы её побрал, прекрасна, что ни один солдат не желает подыхать. Всё это только сбивает с толку. Сантименты. Нужно делать то, что решил. — Унеси свою посуду на кухню, можешь не мыть. И возвращайся сюда, — бесстрастно сказал Ветцель и сел на диван, кладя руку на его вельветовую спинку. Белов молча встал, положил вилку в тарелку, взял её вместе со стаканом и вышел из столовой. Пройдя по небольшому коридору, он оказался в просторной кухне. Поставив посуду на стол, мужчина взял подрагивающей рукой нож, лежащий на разделочном столе. Не хотелось никуда уходить, прятаться. Перерезать себе горло прямо здесь и сейчас, без лишней лирики. Облизав губы, Белов приставил лезвие ножа к шее, зажмуриваясь. И в эту секунду раздался тихий голосок: — Не надо… Пожалуйста… Максим резко отнял руку от шеи и медленно повернулся на голос. У стены стояла маленькая девочка лет семи. В сером мешковатом платье, с белым платком на голове, в резиновых сапогах, она смотрела на мужчину испуганно и… с надеждой? — Вы ведь русский, да? Я слышала ваш голос, — прошептала девочка, нервно сглатывая. — Русский, — с хрипотцой шепнул Максим. — А ты кто? — Меня с дедушкой сюда пригнали работать. Мы здесь уже несколько недель, — глянув на дверь, прошептала девочка. — Вам, конечно, страшно, я понимаю, но вы ведь взрослый человек. Нельзя так, ну что же вы, дядя… Белов испытал что-то вроде укола совести. — Тебя как зовут-то? — всё так же шёпотом спросил он. — Раиса, — девочка едва заметно улыбнулась. — А дедушку моего зовут Славой. Вы ведь красноармеец, верно? — Да… — Так тем более вам нельзя этого делать, — Рая многозначительно посмотрела на нож в руке мужчины. — Вы ведь должны нас защищать, так помогите же нам с дедушкой. Не оставляйте нас. — Я ничем не могу помочь, — сквозь зубы процедил Белов, злясь на своё бессилие. — Можете. Вы чем-то понравились герру Ветцелю, — быстро зашептала девочка, — я видела. Он вас будет слушать. Вы можете помочь нам с дядей, чтобы мы… хотя бы выжили. Дед Слава болеет, ему лекарства нужны, а они заканчиваются… Максиму вдруг стало больно за то, что эта маленькая кнопка так рано повзрослела. Грязная и кровавая война отобрала детство и у неё, и у миллионов таких же простых советских ребят. Слова девочки отчего-то прозвучали отрезвляюще. Он медленно положил нож на стол. — То, что вы здесь, для нас уже счастье. Вы ведь наш, советский. Мы русскую речь уже так давно не слышали, — Рая улыбнулась Максиму широко и доверчиво. — Хорошо, я… я постараюсь, — тихо ответил Белов. — Спасибо. Я тут каждый день, помогаю по хозяйству Ханне. Заглядывайте, пожалуйста… — Обещаю. Раиса, не переставая улыбаться, подняла с пола корзину с картошкой и потащила её в смежное помещение. Белов взглянул на нож, на миг прикрыл глаза, затем скрепя сердце вернулся в столовую. — Макс, у меня есть для тебя подарок. Садись, — сказал стоящий у граммофона Фридрих. Белов нехотя опустился в кресло. Ветцель взял верхнюю пластинку из стопки прочих. Максим был готов если не ко всему, то ко многому, когда немец включал музыку, но мелодия, что мягко зазвучала до боли знакомым проигрышем и раздавшейся следом за ней медовым баритоном, стала просто контрольным в сердце. С чего начинается Родина? С картинки в твоём букваре, С хороших и верных товарищей, Живущих в соседнем дворе, А может она начинается С той песни, что пела нам мать, С того, что в любых испытаниях У нас никому не отнять. С чего начинается Родина… С заветной скамьи у ворот, С той самой берёзки что во поле Под ветром склоняясь, растёт. А может она начинается С весенней запевки скворца И с этой дороги просёлочной, Которой не видно конца. С чего начинается Родина… С окошек горящих вдали, Со старой отцовской будёновки, Что где-то в шкафу мы нашли, А может она начинается Со стука вагонных колес, И с клятвы, которую в юности Ты ей в своем сердце принёс. Максим вздрогнул и уставился на граммофон. Он был готов упасть на колени — так больно было слышать эту песню. Хотелось молить немца: «Хватит! Выключи!» и вместе с этим рыдать: «Только не выключай!». Ветцель смотрел на русского с большим интересом, словно видел диковинное животное. Голубые глаза немца были полны ярких эмоций, а губы подрагивали, словно Фридрих что-то шептал. — Потрясающе, — сказал он, видя, как по щекам Максима текут слёзы. — Истинные слёзы патриота и коммуниста! Белов упёрся локтями в колени и закрыл лицо ладонями. С остервенением размазывая горячую и солёную жидкость по щекам, он, казалось, хотел содрать с себя кожу. И вдруг Ветцель сдвинулся с места. Заперев дверь столовой на ключ и оставив тот в замке, он подошёл к русскому и отнял его руки от лица. Сев на корточки перед Беловым, он принялся нежно целовать его влажные ладони. Разгорячённый и раскрасневшийся Максим даже не сразу понял, что происходит. А когда понял, не поверил своим глазам. — Какой же ты эмоциональный. Мне ужасно нравится. Я не удивлюсь, если ты, как и какой-нибудь жид, пользуешься своими чарами, чтобы облапошить истинного арийца, — шептал Ветцель. Перестав покрывать поцелуями ладони мужчины, он потянулся к его лицу. Нацист собирал губами капли с кожи Белова, пока тот не вышел из оцепенения и не надавил ладонями на его грудь. — Пошёл к чёрту, фашистская свинья! — Макси, — оскалился Ветцель, волосы которого слегка выбились из прилежной причёски из-за страсти, — ну не будь идиотом. За каждое твоё «нет» будет страдать кто-то из твоих соотечественников. Ты мне, видимо, не веришь? Максим сглотнул, ничего не ответив. Фридрих медленно встал и кровожадно улыбнулся: — Тогда идём. Лагерь здесь поблизости, знаешь ли. Возьму какую-нибудь маленькую еврейку и отрублю ей голову специально для тебя. Думаю, после этого ты осознаешь, что я не бросаю слов на ветер. Белова чуть не передёрнуло от услышанного. Просто он понимал, что немец не шутит. Проклятый немец. Надо же было так вляпаться! — Я… верю. Не надо никого казнить, — сухо ответил Максим. Скрипя идеально начищенными сапогами, Ветцель медленно вернулся на корточки. Положив ладони на резинку брюк Белова, он потянул её вниз, вытаскивая на волю вялый член. Максим закусил нижнюю губу и впился пальцами в подлокотники кресла. Он даже не успел как-либо отреагировать на происходящее, как Фридрих оттянул кожицу с головки члена, облизал её горячим языком и стал вбирать орган в рот, при этом перекатывая яички в ладони. Из глаз Максима словно брызнули искры. Это было слишком… жарко. С трудом сдерживая стон, Белов запрокинул голову и крепко зажмурился. Член тут же окреп, реагируя на ласку, и Ветцель начал активно двигать головой, с наслаждением отсасывая Максу. Тот слегка ёрзал в кресле и впивался в подлокотники кресла всё сильнее, его пальцы стали белыми от напряжения. Головка ударялась о гланды, Фридрих будто бы собирался проглотить член, что уносило Белова в прекрасные дали, полные сладострастного наслаждения. Низ живота связал тугой сладкий узел, по телу прошла судорога, и мужчина громко застонал. В эту же секунду немец резко выпустил влажный член изо рта, лаская пальцами яички. Макс кончал, содрогаясь, как на электрическом стуле, и сперма летела в разные стороны, а Фридрих с жаждой в глазах наблюдал за траекторией полёта каждой капли. «Господи, нет… Я получил оргазм от немца…», — в ужасе подумал Белов, откидываясь на спинку и проводя дрожащей ладонью по влажному лбу. Как странно — ты атеист, но обращаешься к Богу, когда ситуация выходит из-под контроля… — Ты такой аппетитный, — с чувством сказал Ветцель, поглаживая кончиком указательного пальца влажную головку члена Белова. — Гордись — я взял тебя в рот. Не побрезговал. Максим дёрнулся, желая увернуться от руки, и тут же получил шлепок по яичкам. Застонал от боли, морщась. — Милый коммунист, запомни, что дом охраняется. Если ты попытаешься сбежать, то будешь пойман, и… на твоих глазах… я убью кого-нибудь с большим наслаждением. Поэтому будь благоразумным. Веди себя хорошо, — Фридрих медленно выпрямился, скрипнув сапогами. — А теперь приведя себя в порядок и иди спать. — Ненавижу тебя, — шепнул Белов. — Ты всё равно будешь моим, — отозвался нацист совершенно серьёзно. И от его пристального и решительного взгляда Максиму стало не по себе. Той ночью, засыпая, Максим видел высокие зимние сосны, и ему всё время чудилось, что его кто-то тихо зовёт по имени.

***

Утро выдалось пасмурным. Белов лежал в постели и уныло смотрел на ситец неба за окном. Он мог бы пролежать так до конца своих дней, но спустя какое-то время Ветцель пнул дверь и велел Максиму спускаться вниз. Тому ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Он старался не смотреть на немца, ибо было слишком стыдно за то, что произошло. Он понимал, что это просто физиология, за которой нет и не может быть никаких тёплых чувств, но ощущение гадливости от этого не становилось меньше. — Сегодня приедет врач. Так решил герр Шустер, — сказал Ветцель, явно недовольный таким решением. — Пусть тебя тоже осмотрит, мало ли. Мне бы не хотелось, чтобы ты внезапно умер. Максиму совершенно не понравились такие откровения и он молча уткнулся в тарелку, начиная есть омлет. Ему вспомнилось, как мать по субботам всегда по традиции жарила омлет. Он у неё получался нежным, мягким и высоким. Но и этот тоже был вполне ничего. Белов подумал о Раисе: «Надо бы её навестить». Вместе с этим Максим осознавал, что не должен дать немцу почву для подозрений. Если тот выяснит, что они с девочкой контактируют, могут начаться проблемы. Впрочем, они ещё не заканчивались… — Когда я был совсем мальчиком, отец говорил, что я стану легендарным пловцом. Я серьёзно готовился, и смог попасть в большой спорт, — сказал Ветцель, пристально глядя на Белова. — Вот только жизнь и есть спорт. Как оказалось, порой она бывает интереснее, чем самый длинный заплыв. Правда, русский? В понимании Максима нацисты были не людьми, а исчадиями ада. У них не могло быть отцов, матерей, любовниц и планов на будущее. Поэтому услышанное вызвало в душе мужчины непонимание и протест. Он даже перестал жевать, с ненавистью посмотрев на Фридриха. Тот лишь улыбнулся в ответ. Казалось, его совершенно не смущает откровенная неприязнь пленника. Впрочем, она его на самом деле не смущала. Ветцель был уверен, что эта стена разрушится, и Белов будет принадлежать ему не только физически, но это требует времени и должного усердия. Фридрих, имеющий определённый интерес к славянам, интересовался их историей, бытом, взглядами, поэтому был достаточно эрудирован в тех темах, которые можно было развить с русским. Вот только как это сделать, если тот смотрит волком и явно мечтает, чтобы его мучитель поскорее умер? Горько-сладкая симпатия и острое влечение стали неожиданностью для самого немца, который не собирался задействовать в этой войне своё сердце. Но судьба внесла свои коррективы. — О чём ты сейчас думаешь, коммунист? — ухмыльнулся немец, делая глоток кофе из серебристой чашки. — Тебе-то что? — огрызнулся тот. — Мне напомнить тебе о правилах поведения, маленькая свинья? — изогнул бровь Фридрих. — Ни о чём, — слегка стушевавшись, тихо ответил Максим, не поднимая взгляд. — Дай угадаю. Стыдишься того, что произошло вчера, но тебе ведь понравилось. Признайся в этом хотя бы себе. Белов покраснел от стыда и с силой сжал в руке вилку. — Мы ведь находимся вблизи Минска. Хочешь прогуляться по лесу? Ты ведь, должно быть, соскучился по родным просторам? Чёртов немец знал, куда бить! Сперва песня, теперь это. Сердце Максима бесновалось в груди. Конечно же, он хотел вдохнуть аромат хвои, припасть к тёплому стволу, послушать вековую тишину леса. — Ну? — требовательно спросил Ветцель. — Хочу, — после длительной паузы ответил Белов и холодно посмотрел в лощёное лицо Фридриха. — Конечно же, хочу.