Любить русского

Лес дышал чистотой и свободой. И можно было даже вообразить, что неподалёку нет никакого концлагеря, а следом не идёт нацист, держа наготове револьвер. Запястья Максима были скованы наручниками. Он понимал, что если попытается сбежать, то чёртов Ветцель сделает то, что обещал, но сперва ранит его, допустим, в ногу. Белов глубоко вдыхал аромат сосен и смотрел вверх, туда, где видны их покачивающиеся верхушки, упирающиеся в голубое небо. — Ты думаешь, что я исключительно отрицательный герой, — вдруг заговорил Фридрих, пепеля взглядом спину своего пленника. — И даже не представляешь, как мы похожи. — Мы ничем не похожи! — запальчиво воскликнул Белов. — Похожи, похожи. Мы оба скучаем по Родине, оба верны ей, — рассудительно отозвался Ветцель. — Мне кажется, ты не поймёшь, что тебе выгодно принять, что мы — нация освободителей. Ты всегда будешь протестовать. Но хочешь правду? Именно это меня и подкупило в тебе. Твоя… принципиальность. — Не хочу всё это слушать, — скрипнув зубами, ответил Максим. — Тебе не остаётся ничего другого. От тебя зависит, будешь ты куском мяса, которое я буду драть, или человеком, который вытянул счастливый билет. Сможешь ли ты хотя бы немного смягчить свои принципы? — на последних словах Фридрих тихо рассмеялся. — Да пошёл ты… — пробормотал Белов. В следующую секунду его повалили на землю. Было больно, но не сказать, что слишком. Руки были скованы, сверху лежал немец, и выбраться просто не представлялось возможным. Максим рычал и пытался скинуть с себя Фридриха. Тем временем тот, прижимая его одной рукой к земле, второй дёрнул вниз его штаны, затем и бельё, царапая кожу. Белову стало дурно. Он осознал, что сейчас его банально изнасилуют. — Немец, нет! Слезь с меня! — заорал Максим, изворачиваясь изо всех сил. Ветцель схватил лежащую рядом палку и с силой ударил ею голые ягодицы, наслаждаясь воплем боли своего пленника. Вторая рука продолжала прижимать русского к земле. — Замолчи, если не хочешь, чтобы я превратил твой упругий зад в фарш! — рявкнул нацист и ещё раз ударил палкой заалевшую кожу. И снова улыбнулся, слыша вопль. Продолжая удерживать Белова, Ветцель поспешно стянул свои штаны, вытащил стоящий колом и текущий смазкой член, и приставил его головку к крепко сжатому розовому анусу. Максим стиснул зубы и зажмурился, сцепляя пальцы в замок. Головка толстого, покрытого набухшими венами члена, медленно проталкивалась в него, а смазки было так много, что всё это сопровождалось влажным звуком. Максим постарался сжать дырку как можно сильнее, и боль стала ещё острее, тогда, мысленно проклиная и Ветцеля, и себя, он попытался расслабиться. Фридрих, наплевав на ощущения Максима, в два движения вогнал в него член и громко застонал, наслаждаясь дрожью, что охватила тело Белова. — Мрааазь! — Прелестно! Как же ты хорош! — прошептал Ветцель, прижимаясь грудью к спине русского и начиная делать резкие и глубокие толчки. — Мой… Только мой… Максима затошнило. И не только от происходящего, но и от этих властных слов. Расслабив пальцы, мужчина прижал их к земле и уткнулся в неё лицом, желая только того, чтобы всё это поскорее закончилось. Фридрих пыхтел и стонал, покрывая поцелуями затылок Белова и мощно трахая его, совершая резкие движения бёдрами. В рот Максима попала земля, он содрогался и шептал: «Сука, тварь, мразь. Ненавижу». Оргазм настиг Ветцеля сокрушительно и ярко. Ускорив толчки, вколачивая русского в землю, он громко застонал и запрокинул голову назад, выплёскивая в отверстие Белова просто огромное количество спермы. Максим содрогался не только от боли, но и от отвращения. Белки его глаз были красными. — Будь хорошим, Макси… Будь хорошим, — прошептал немец, вытаскивая спустя несколько секунд влажный член. Белов думал, что вскочит и накинется на немца, но, стоило тому встать, как он в полной мере осознал, что не сможет даже полноценно подняться — зад слишком сильно болел. Тем временем стоящий на коленях Фридрих с удовольствием рассматривал растраханный анус Максима, который сжимался-разжимался, показывая свою наполненность спермой и кровью. Наклонившись, Ветцель впился зубами в правую ягодицу Белова. Тот снова застонал, хрипло шепча: «Пусти, тварь!». После этого немец поставил Максима на колени и натянул на него бельё и штаны. Тот резко наклонился к земле, и его обильно вырвало. — Вижу, тебе очень понравилось. Что ж, мне тоже, — ухмыльнулся Ветцель, помогая пленнику встать. Держа его за плечо, нацист вышел из леса на дорогу, где их ждал автомобиль. Белову было так плохо, что ему казалось, что он просто видит кошмарный сон. А это значит, что нужно проснуться. И как можно скорее. …«Нет, всё. Дальше это продолжаться не может. Лучше не будет, будет только хуже», — думал он спустя час, лёжа в своей кровати. Ему позволили вымыться, и с каким же болезненным наслаждением Максим вымыл из себя семя немца. Стараясь не думать о Раисе и своём обещании, он размышлял о том, что обязан покончить с собой. Это единственный способ прекратить страдания и унижения. «А тем твоим согражданам, что сейчас в лагере разве лучше? А тем, кто на фронте? Ты слабак?», — протестовал внутренний голос. В душе царила смута и боль, а солнечные лучи мягко скользили по стенам. Когда дверь отворилась и на пороге кто-то возник, Максим с ужасом смотрел в потолок и напряжённо думал. — Добрый день, — раздался бархатистый, мягкий баритон. Белов перевёл на вошедшего невидящий взгляд. Несколько секунд протянулись медленно, как первые ноты бетховенской мелодии. На пороге стоял темноволосый кареглазый мужчина средних лет. И в его лице было что-то настолько знакомое, что Максим испытал острое чувство ностальгии. Вздрогнув, он медленно сел, ощущая резкую боль в заду, но какое она сейчас имела значение? Всматриваясь в черты визитёра, Белов не мог поверить своим глазам. Мир перестал существовать. А потом снова появился. — Астафьев? — прошептал хрипло Максим. Штерн изменился в лице. Сделав резкий шаг вперёд, он закрыл дверь и подошёл к кровати. Пару минут он смотрел на своего заклятого врага из прошлого, затем осторожно кивнул и приложил палец к губам. Тссс. — Вас что-нибудь беспокоит? — спросил он на безупречном немецком. — Нет, — ответил Белов, не понимая, что происходит. Ветцель говорит, что приедет какой-то врач. Но как Астафьев стал немецким врачом? Он работает под прикрытием? Максим испытал сильнейшее волнение. — Сейчас я вас послушаю, — сказал Дмитрий и сел на край кровати. Достав из портфеля блокнот и карандаш, он что-то написал, затем повернул лист так, чтобы Белов мог прочесть. «Ты в плену? Кивни, если да». Максим быстро кивнул. «Тебя держит Ветцель?». Белов судорожно выдохнул и снова согласился. — Поможешь? — спросил он беззвучно, едва шевеля губами. Дмитрий громко ответил: — Дыхание в норме, язык розовый. Давайте ещё измерим давление. И быстро написал: «Постараюсь». Убрав блокнот и карандаш в портфель, он посмотрел в глаза Максима. Так они и глядели друг на друга, вспоминая то безумное прошлое, что их связывало. Вспоминали квартиру с окнами на тёмные аллеи, запах картофельного пирога по воскресеньям, стариков, что вечно играли во дворе в домино, и то, как Дима толкал или пинал Белова при любой удобной возможности. И даже это, что тогда казалось местью и было актом агрессии, теперь стало чем-то вроде обещания жизни, дорогим воспоминанием, что объединяло их. — Благодарю. Всего доброго, — сказал Штерн и ощутил, как царапнуло сердце. Не хотелось уходить. Но теперь он знал, что тот, с кем их связывают воспоминания, совсем недалеко. И это дарило надежду. И Белов думал о том же. Он сидел на кровати и смотрел на дверь, а сердце гулко стучало в груди. Ему казалось, что он нырнул в прорубь или глотнул чистого морозного воздуха, который бывает только в русском лесу в декабре. Он вдруг поверил, что спасётся.