Испытав прилив сильного отвращения, Белов оттолкнул Ветцеля. Он хотел было наброситься на него, но немец мгновенно выпрямился и смял горло русского рукой. При этом холёное лицо нациста ничуть не изменилось, на нём не дрогнул ни один мускул.
— Потише, Макси, потише, — прошептал мужчина, едва шевеля губами.
Максим покраснел от нехватки воздуха, его глаза заслезились, но в душе не возникло даже отголоска надежды, чтобы Ветцель отпустил его. Желание смерти стало слишком явным.
Фридрих, будто прочитав мысли своего пленника, тут же убрал руку. Белов жадно хлебнул воздух.
— Я хочу, чтобы сегодня ты был моим. Полностью, — совершенно спокойно продолжил немец, которого ничуть не смущало поведение русского.
— Пошёл к чёрту!
— У меня есть идея получше, — сказав это, Ветцель схватил Максима за плечо, дёрнул его вверх, заставляя встать.
Белов строптиво дёрнулся, вырываясь из хватки.
— Следуй за мной, — насмешливо произнёс Фридрих, первым выходя из комнаты.
Они прошли на кухню.
У стены, чистя картошку над миской, сидела Раиса. Увидев мужчин, она вздрогнула и встревоженно замерла. Большие глаза девочки сделались ещё больше.
— Я знаю, что вы хорошо пошептались за моей спиной, — сказал Ветцель. — Интересно, о чём?
«Что эта сволочь задумала?» — нервно подумал Максим, пристально глядя на Фридриха.
Тот медленно подошёл к Рае и положил ладонь на её голову, ухмыляясь. Девочка вздрогнула и выронила нож.
— Милая девчушка, верно, Макси? — спросил Ветцель и ловко вытащил револьвер из кобуры.
Через секунду дуло было приставлено к виску ребёнка.
Раиса зажмурилась, мелко задрожав.
— Пристрелить её, как думаешь?
— Оставь это! — скрипнув зубами, отчеканил Белов, боясь, что чёртов немец нажмёт на курок. — Не смей!
— А кто меня остановит? Уж не ты ли? — изогнув бровь, поинтересовался Ветцель.
— Что тебе даст её смерть?
— Я хочу, чтобы ты понял, что ты — мой. И у тебя нет выбора. Нет даже его иллюзии. До тех пор, пока ты будешь противиться, я буду убивать по одной невинной душе, и смерть их будет на твоей совести, — Фридрих взвёл курок.
— Стой! — Белов невольно протянул руку. — Не делай этого. Не надо. Я… понял. Понял.
— А где же твоё «пожалуйста»? — льдистые глаза были холоднее Северного Ледовитого океана.
— Пожалуйста, не убивай её, — не разрывая зрительного контакта, сказал Максим.
Ветцель чуть прищурился. Несколько секунд показались Белову вечностью. И вот чёртов немец медленно опустил револьвер.
— Твоя взяла, русская свинья.
Раиса так и сидела, зажмурившись и подрагивая.
Фридрих указал оружием на дверь:
— Идём, Макси. Не будем мешать маленькой фройляйн заниматься готовкой.
Белов надеялся, что немец оставит его в покое, и на сегодня всего этого безумства будет достаточно, но у Ветцеля были несколько иные планы.
Он велел русскому следовать за собой. Они прошли в спальню хозяина дома. Это была просторная комната с тёмно-зелёными обоями на стенах и массивной мебелью из красного дерева.
— Раздевайся, — приказал немец, запирая дверь. — И без глупостей.
Максим замер, злобно взирая на Фридриха.
— Не прожги во мне дыру, русский, — ухмыльнулся Ветцель. — Раздевайся, если не хочешь, чтобы я прострелил голову этой маленькой букашке.
Белов, сдерживая тяжёлый вздох, неспешно избавился от одежды. Немец, обведя обнажённое тело жадным взглядом, толкнул мужчину к кровати. Улегшись рядом с Максимом, Ветцель положил ладонь на его грудь и принялся её поглаживать, с каким-то особенно изощрённым наслаждением останавливаясь на том месте, где билось сердце. Время от времени нацист касался тёплыми губами кожи Белова на животе и шее, заставляя того скрипеть зубами от бессильной ненависти.
— Прости, что обрёк тебя на те мучения, но ты… был очень-очень плохим. Ты не должен был применять свои чары, чтобы завлечь меня. Но уже поздно.
Максим смотрел в потолок, думая только одно: «Иди к чёрту, мразь!».
— Я понимаю, — продолжал немец, — что ты не человек в полном смысле этого слова, но… ты нужен мне таким. Я, наверное, рехнулся. Или это судьба?
Наконец, Ветцель заткнулся, и Белов, стараясь абстрагироваться от происходящего, закрыл глаза, а немец всё целовал и целовал его кожу. На удивление нежно.
…На следующий день Фридрих получил приказ от вышестоящего начальства.
Сухой тон Беттербальта не сулил его подчинённым ничего хорошего.
Из витиеватой речи стало ясно, что там (имея в виду самого фюрера) недовольны расхлябанностью немецких солдат на оккупированных территориях.
— Сношаетесь с кем попало! Забыли о том, какая кровь течёт в ваших жилах! Расслабились, опустились, тьфу! Сегодня славяне, а завтра будут жиды, да? — злобился Беттербальт.
Ветцель понимал, что его положение становится шатким. Если начальство прознает, что русский живёт у него на не вполне законных основаниях и вместо черновой работы удовлетворяет его, беды не избежать. Конечно, его не арестуют и не пустят ему пулю в лоб, а вот Максима могут убрать, чтобы «не мешал немецкому офицеру».
Немного поразмыслив, Фридрих пришёл к выводу, что ему необходимо отвезти Белова в Минск и поселить его в какой-нибудь пустующей квартире. Оккупированный город тот всё равно не покинет, равно как и не сможет совершить что-либо гнусное — немцы, прибалтийские и белорусские полицаи не допустят нарушения порядка.
Мелкая русская девчонка останется у Ветцеля и будет той самой причиной, по которой Максим не решит свести счёты с жизнью. Нацист понимал, что Белов не сможет оставить Раису на произвол судьбы, он ведь такой благородный воин!
Об этом Ветцель думал не без улыбки.
В общем, Фридрих в кратчайшие сроки собрал своего любимого пленника, и они отправились в Минск. Максим мрачно смотрел в окно, поражаясь тому, как ярко пестрели нацистскими лозунгами и символикой улицы города. Немцы, словно зараза, заполнили собой всё пространство, навели собственные порядки, устроили в Минске и близ него настоящие фабрики смерти. Как можно было снести такую несправедливость?
На одном из поворотов полицай избивал дубинкой старушку, которая пыталась встать, но тщетно. Тогда сердце Белова наполнилось лютой яростью.
Он с ненавистью посмотрел на затылок Ветцеля.
— Куда ты меня везёшь?
— Ты будешь жить в этом славном городе, а я буду навещать тебя, — ухмыльнулся Фридрих, глядя на дорогу. — Очень часто. За любую твою глупость будет страдать пигалица, которую я чуть не пристрелил. Так что в твоих интересах не пытаться бросаться с крыш, не вскрывать вены и вешаться. Ты же красноармеец, да, Макс?
— Да пошёл ты…
— Ах, какой грязный рот… Знал бы ты, какое я придумал для него применение, — белозубо улыбнулся довольный собой Ветцель.
Белов откинулся на спинку и закрыл глаза, сжимая руки в кулаки.
Остаток пути они ехали в тишине.
***
Оккупированный Минск был наполовину разрушен.
Некогда красивый цветущий город теперь напоминал несчастного калеку, которому срочно требовалась помощь.
Рейхсмаршал Герман Геринг в обращении к рейхскомиссарам в августе сорок второго, вполне однозначно охарактеризовал планы Германии, касательно судьбы Восточной Европы:
«Вы направлены туда для того, чтобы работать на благосостояние нашего народа, а для этого необходимо забирать всё возможное. При этом мне абсолютно всё равно, если вы мне скажете, что люди оккупированных областей умирают с голоду. Пусть умирают, лишь бы были живы немцы. Я сделаю всё — я заставлю выполнить поставки, которые на вас возлагаю, и если вы этого не сможете сделать, тогда я поставлю на ноги органы, которые при любых обстоятельствах вытрясут эти поставки».
Что ж, немецкие войска прекрасно справлялись со своей задачей.
Жестокость была всюду, её отголоски оставались на дымных улицах даже после очередного расстрела или повешения.
Квартира, в которую был поселен Белов, находилась напротив заколоченной библиотеки. Прямо за через дорогу, на телеграфном столбе, висел молодой человек. Советский гражданин. Никто не стремился его снять и по-человечески похоронить. Увидев эту жуткую картину, Максим остановился у окна и долго смотрел на висельника.
А потом Ветцель, проверив каждый угол в квартире, сообщил, что уезжает и запирает Белова.
— Мне что-то нехорошо. Кажется, я заболел, — вдруг сказал Максим, понимая, что это — его единственный способ сообщить Астафьеву о своём новом местоположении.
Он сообразил, что немец доверяет Штерну (да и кто ему не доверяет в Германии?). Этим нужно было попытаться воспользоваться. В противном случае, велика вероятность, что они с Дмитрием больше никогда не увидятся, а от этого сердце начинало саднить. Это означало бы конец… Потому что только Астафьев мог ему помочь.
— Что болит? — помолчав, глухо спросил Ветцель.
Было сложно определить, верит он русскому или в чём-то подозревает.
— Кожа. Вся кожа горит.
Фридрих медленно подошёл к Максиму, тот невольно задержал дыхание. Губы немца дрогнули в улыбке.
— Хорошо, Макси, я договорюсь с доктором Штерном.
Белов кивнул.
Ветцель схватил мужчину за ткань рубашки на груди и, прижав к себе, властно поцеловал, коснулся языком языка Максима. Тот еле удержался, чтобы не отпихнуть настырного нациста. Но, благо, Фридрих торопился вернуться в концлагерь, поэтому поцелуй вышел коротким.
— Не забывай, что пока ты жив, с этой соплячкой ничего не будет, — шепнул Фридрих и приласкал щёку русского сухой ладонью.
А потом он вышел из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь.
В замке повернулся ключ, послышались тяжёлые шаги, и стало тихо. Белов резко задёрнул занавеску, чтобы больше не видеть несчастного казнённого, и пошёл в ванную. Нужно было поскорее смыть весь тот кошмар, который, казалось, впитался в его кожу.
***
Детский дом Минского гетто нацисты безжалостно вырезали. Точно озверевшие, они были беспощадны по отношению ко всем, кто попадался у них на пути. Пощаду получали только те, кто могли работать, не были евреями и соглашались служить новой власти.
Обо всём этом Белов знал из военных хроник ещё когда находился на фронте.
И теперь, лёжа в тёмной комнате и глядя в высокий, такой равнодушно белый потолок, он вспоминал своих однополчан и думал, что отдал бы всё, чтобы вернуться к ним и продолжить войну с нацистскими ублюдками. Вот только теперь его будущее стало совершенно туманным.
Он прекрасно понимал, что после победы СССР его убьют, как позорную «немецкую подстилку», никто не поверит в то, что его принудили, взяли силой.
Будут вопросы: «Почему не пустил себе пулю в лоб? Понравилось, да?».
В общем, в родной стране Максим станет врагом.
Сбежать от Ветцеля будет очень сложно. Надежда на Астафьева, конечно, была, но он ведь всего лишь человек, а не волшебник, в его арсенале нет волшебной палочки.
Странно было думать о своём старом враге с теплотой, но теплота действительно была. Она, словно маяк, что светит дальним кораблям, потерявшимся в морских пучинах, не угасала.
«Интересно, думает ли он обо мне?» — промелькнуло в голове Максима.
Размышления о Дмитрии помогали ему чувствовать себя живым.
Не живым трупом, а живым человеком, у которого есть душа и сердце.
Пусть немец пытался уничтожить его, как личность, но Белов чувствовал, что у него не получилось. Он не стал безвольным рабом. И не станет.
Иногда случается так, что люди думают друг о друге, не ведая об этом, и тогда невидимая нить между ними становится ещё прочнее.
В ту ночь Астафьев тоже не спал.
Он, как и Максим, лежал на кровати и смотрел в такой же равнодушно белый поток.
И думал о Белове.
Это был
его свет дальнего маяка.
