Любить русского

Дверь тихо приоткрылась, и в комнату вошёл Астафьев. Максим, встрепенувшись, прищурился, не веря своим глазам. Он был уверен, что Ветцель не вызовет Дмитрия после произошедшего, а тот, выходило, вызвал. Вчера Белов специально упал, разбив голову до крови, в надежде, что немец устроит ему встречу с мужчиной. — Как вы себя чувствуете? — спросил доктор по-немецки и плавно прикрыл за собой дверь. — Господи, Дима… Дима, как я рад тебя видеть, — исступлённо зашептал Белов, хватаясь за руки Астафьева, когда тот подошёл к кровати. В горле стоял ком. — Дима… Я уже не верил, что мы снова увидимся… — Тише, тише… — Дмитрий, тепло блестя кофейными глазами, сел на стул рядом с мужчиной. Поймал его руки и начал покрывать их нежными, невесомыми поцелуями. Максим с замиранием сердца наблюдал за тем, как Астафьев касается губами его пальцев и ладоней, а потом порывисто сел, обнял мужчину, прижал к себе как можно плотнее, втянул запах его кожи и волос. Внутри всё заныло. — Кажется, я могу устроить твой побег, — прошептал Дмитрий, ответно обнимая Белова, при этом слегка поглаживая его по спине. — Ч-что? — вздрогнул Максим. — Ты это взаправду? — Да. Сейчас не могу рассказать подробностей, но появился шанс. Я всё устрою, не думай об этом. Белова слегка затрясло. Крепко сжав ткань пиджака на спине врача, он уткнулся лицом в его шею. — Девочка, — хрипло шепнул он. — Что?.. — Я обещал русской девочке, Раисе, что спасу её. Мы должны помочь ей сбежать. — Это немного усложняет дело, — прошептал Астафьев. — Я подумаю, как можно всё это устроить. — А когда? Когда я смогу сбежать? — Примерно через две недели, не раньше. Максим сглотнул и медленно выпустил Дмитрия из объятий. Всмотревшись в тёплые, мягкие, такие родные глаза, он подумал, что мог бы глядеть в них вечно. — Как ты? Что у тебя с головой? — Астафьев коснулся заклеенной раны на виске Белова. — Я специально устроил это, чтобы фашист вызвал тебя, — слегка улыбнулся Максим. — Не верил, что он это сделает, но не мог не попробовать. Сделал вид, что у меня сотрясение, а это просто сильный ушиб: пустяки. — Точно всё в порядке? — Астафьев бережно погладил висок мужчины. Тот кивнул, улыбнувшись чуть шире и лучезарнее. На лестнице послышались тяжёлые шаги, заставившие Максима рухнуть обратно на кровать, а Дмитрию быстро привести в порядок пиджак, волосы, и сесть на стуле ровнее. Дверь отворилась, в комнату мрачно вошёл нацист. Изогнув бровь, он внимательно посмотрел на Белова, затем на Астафьева. — Что с ним? — Ушиб, лёгкое сотрясение мозга. Холодные примочки и аспирин. Мне нужно будет осмотреть его через две недели. Дмитрий встал, непроницаемо посмотрев на Ветцеля. — Понятно, — заведя руки за спину, немец кивнул на дверь. — Идёмте, Штерн. И они вышли. Спустились на первый этаж. Максим, тяжело дыша, слышал, как стихают их шаги. Затем какое-то время в доме царила полная тишина, а потом Ветцель вернулся. Он медленно подходил к кровати русского, словно демон проявлялся из пены морской. Белов пристально смотрел на немца, забыв как дышать. Фридрих остановился прямо возле кровати, вплотную к ней. — Мне поступила директива. Мы уезжаем, — отчеканил нацист. — Завтра же. — Куда? — внутри у Максима всё оборвалось, и даже голос сорвался. — Узнаешь. Но это довольно далеко отсюда. — Будь ты проклят, — прошептал Белов, отводя взгляд и останавливаясь им на высоком потолке. Надежды на спасения, только что подаренные Дмитрием, теперь были грубо отняты Ветцелем. На душу навалилось безмолвное и мрачное удушье. — Любишь его? Максим сморгнул. Ему показалось, что он ослышался. Белов резко повернул голову и уставился на бесстрастное лицо Фридриха. — Ч-что? — хрипло шепнул. — Этот Штерн… Ты в него влюблён. Это заметно. Мне не понятно только одно: были ли вы знакомы ранее? Сердце Максим сжалось от ужаса. — Впрочем, знаком ты с ним никак не можешь быть. Он — лучший врач Рейха. Видимо, даже он повёлся на твои чары, славянин, — на последнем слове Фридрих ухмыльнулся. — Ты несёшь бред! — воскликнул Белов, начиная злиться. — Брось. Не притворяйся. Я дам тебе с ним попрощаться. Как считаешь, я достаточно великодушен? — Ветцель отвернулся и медленно направился к двери. Обернулся у самого порога: — И после этого ты скажешь, что я тебя не люблю? Я знаю, что ты крутишь с ним роман, и я позволяю вам проститься. Ведь вы больше никогда не увидитесь. Цени моё доброе отношение, Макс. И вышел, закрыв за собой дверь.

***

Белов до последнего не верил, что немец не блефует, что он на самом деле позволит ему попрощаться с Дмитрием. А ещё мужчина переживал, что это проверка, но не воспользоваться возможностью в последний раз увидеть Астафьева было просто безумием. Ещё большим, чем признаться, что он действительно любит Штерна. — Он хороший врач. Он очень помог моей сестре, — сказал Ветцель, ведя автомобиль одной рукой. Они ехали к дому Дмитрия, вечером им предстояло покинуть город. — Он не виноват в том, что повёлся на тебя. Как и я. — Ты очень великодушен, — пробормотал Белов. — Знаю. Надеюсь, когда-нибудь ты начнёшь это ценить, — усмехнулся Фридрих. Остаток пути ехали молча. Ветцель остановил автомобиль неподалёку от дома, в одной из квартир которой в последнее время находился Штерн. — Третий этаж, квартира девять. У тебя ровно десять минут. Он провожал русского совершенно бесстрастным взглядом. Когда тот скрылся в подъезде, нацист вышел из машины и остановился за железным забором, ограждающим помпезное серое здание в стиле «ампир». Красивое, с колоннами и лепниной над крыльцом. Белов, задыхаясь, перепрыгивая через ступеньку, поднялся на третий этаж и отчаянно затерзал кнопку звонка. Дверь отворилась почти сразу. Астафьев, облачённый в чёрный халат, изумлённо уставился на гостя. А потом они шагнули друг к другу, и крепко обнялись. Максим хватался за Дмитрия, как утопающий за спасателя. — Как ты здесь? — хрипло прошептал врач. — Мы куда-то уезжаем. Он сказал, что в курсе, что у нас роман за его спиной, привёз меня, чтобы я попрощался. Сказал, что мы с тобой больше не увидимся… — отчаянно шептал Белов. — Что? — Астафьев окаменел. — Откуда он знает о нас? — Не знаю… Сказал, что видит… — Куда он собирается тебя увезти? — Дмитрий заволок Максима в квартиру, и захлопнул дверь. — Не сказал. Господи. Неужели это конец? Неужели мы больше не увидимся? — в отчаянии Белов ударил кулаком по стене. — Останься здесь. Он не осмелится явиться сюда. Не осмелится напасть. Он знает, какие люди стоят за мной, — мужчина сжал плечи Максима и развернул его к себе. — Он может рассказать о нас, и тогда твоя карьера, твоё прикрытие попадут под угрозу, а за тобой наши товарищи. За тобой Москва. Нет. Это слишком опасно. — Я могу рассказать о нём то же самое, — Астафьев поджал губы. — Нет, — Белов покачал головой, с болью глядя в карие глаза. — Ты теряешь намного больше. И сам это знаешь. Нельзя ставить наше с тобой желание выше целей нашей страны. Нельзя. — Максим… — голос Дмитрия треснул. Мужчина медленно положил ладони на стену, по обе стороны от головы Белова, и прижался губами к его губам. Это был болезненный, глубокий, нежный поцелуй, наполненный всем тем, что было, тем, чего не было и что могло бы случиться. Если бы… Максим с отчаянием и болью целовал Астафьева, судорожно сжимая его плечи. Их языки сплелись, влажно и ласково принялись оглаживать друг друга. Разорвав поцелуй, Дмитрий осторожно облизал губы Белова. Приникая лбом к его лбу, он что-то беззвучно шептал. Сердце разрывалось от боли, хотелось удержать Максима любым способом, всё изменить… Наплевать на то, что он не имеет права на ошибку. — Останься. К чёрту всё, — прошептал Дмитрий. — Нет… Если я не вернусь, он застрелит Раису. Он так сказал. Я должен ехать, — каждое слово — точно кожу от себя отдирал. — Я уже человек конченный… А ты… Дима, ты береги себя. — Я всё равно отыщу тебя. Отыщу, и спасу. Я обещаю, — положив ладони на щёки Максима, Астафьев утонул в его небесном взгляде. — Веришь? — Верю, — грустно улыбнулся тот, и потёрся кончиком носа о нос брюнета. — Очень скоро. Я выясню, где Ветцель, и приеду за тобой. Белов слегка кивнул. Снова крепко обнялись, отмеряя последние секунды до расставания. — Мне пора… Дима, я буду ждать… — хрипло прошептал Максим. Отпустив любимого, он быстро вышел за дверь, не оборачиваясь. Сжимая руки в кулаки, стиснув зубы от боли, мужчина вывалился на улицу. Он сделал несколько шагов, и вдруг кто-то догнал его, развернул к себе. Кто? Конечно же, Дима. А ветер обжигал щёки и царапал губы… — Я люблю тебя, — прошептал Астафьев. Они целовались исступлённо, тычась губами, куда придётся, иногда целуя воздух. Ветцель пристально наблюдал за ними. И если до этого никакой боли от невзаимности он не испытывал, то теперь вдруг ощутил невероятно сильный укол ревности. Выронив недокуренную сигарету, немец сделал шаг в сторону, оказываясь за колонной забора, но только наполовину. Он наблюдал за любовниками одним глазом. Сердце обливалось чёрной кровью, белки становились красными. Нет, никогда бы Фридрих не подумал, что способен на такие чувства. Когда он только взял русского, он хотел сделать из него свою сексуальную игрушку, его воображение бередила мысль об этом. Просто физика, ничего больше. Просто похоть. Но почти сразу что-то пошло не так. Взгляд Белова, холодный и летний одновременно, каким-то невероятным образом коснулся его души и сердца. Мгновенно, как пуля пистолета Люгера образца девятьсот восьмого года. И даже тогда, осознав свою влюблённость, Ветцель не был готов к тому, что всё это окажется столь серьёзным. Везя сюда Максима, он думал о том, что поступает совершенно правильно с точки зрения стратегии. Во-первых, ему хотелось убедиться, что у Белова и доктора действительно роман. Во-вторых, он хотел показать своё благородство, хотел показать, что выше всех этих низменных рефлексов. Вот только кому: себе или русскому? В-третьих, где-то в глубине души немец осознавал, что это была проверка и лично для него самого. Он надеялся, что в нём не проснётся ревность. К чему ревновать, если Белов всё равно принадлежит ему, будет жить по его указке, по крайней мере, пока жива девчонка? Но всё обернулось кислотой ревности, которая начала буквально объедать его внутренности. Ветцель смотрел на мужчин одним глазом, ощущая, как сводит желудок, как боль заполняет каждую клетку его тела, не давая даже спокойно вдохнуть. Сердце словно пронзали десятки иголок. Его затошнило, во рту стало сухо, в солнечном сплетении заныло. И было дико думать, что виноват в этом только этот дикий русский. Белов был со Штерном совсем другим: обнимал, прижимал к себе, что-то шептал, зацеловывал. И впервые за всю жизнь Фридрих почувствовал, что всё это должно принадлежать ему. Должно — ему. Принадлежит другому. — И я тебя люблю… Люблю… — шептал Максим, не в силах оторваться от сладких губ Астафьева. Но как-то оторвался. Рыдая внутренне, но не позволяя себе пустить слезу внешне, он стремительно направился к выходу с территории, а потом не выдержал и обернулся. Ветер трепал тёмные волосы Дмитрия, губы его блестели от поцелуев, глаза были полны печали. Он стоял на прохладной земле босиком. В халате. Старый серый дом. Колонны. И отблески рассеянного солнца в окнах первого этажа. Всё Максим постарался запомнить в деталях, в мелочах, чтобы пронести это воспоминание до конца своих дней. Ветцель резко отошёл от ворот и сел в машину. Когда рядом опустился русский, автомобиль тронулся с места. Белову казалось, что он оставляет часть себя там, в этом сером каменном доме, и это было невыносимо. Ему хотелось рыдать и орать, но он тупо смотрел перед собой, стиснув зубы. Встретятся ли они ещё когда-нибудь? — И давно это у вас? — хрипло спросил Фридрих, напряжённо сжимая руль. Увиденное так сильно изменило его, что даже лицо стало бледнее, злее, как-то заострилось. Но Белов не видел этого. — Отстань, — прошептал он. — Давал ему? Машина дёрнулась, понеслась по пустынной дороге в разы быстрее. Максим метнул ненавистный взгляд на Фридриха. — Мне повторить вопрос? — рявкнул тот, не поворачиваясь. — Не давал! — по-русски заорал Белов. Скорость стала больше. — Не давал, — повторил Максим на немецком. Прикрыл глаза. — И давно это у вас с ним? — ухмыльнулся Ветцель. Посмотрел на русского, обжёг его взглядом, полным ревности, злости и боли. — Нет. — А если я доложу о вашем романе? Как думаешь, скажется это на его карьере? — подло ухмыльнулся немец, не глядя на дорогу, вместо этого пялясь на Белова. — Тогда и о своём доложи, — не растерялся Максим. — И забудь о том, что кто-то поможет твоей сестре. — Заткнись, — прошипел Фридрих, опасно сузив глаза. — Та и сам знаешь, что её может спасти только Штерн. Ветцель сглотнул и уставился на дорогу. В его ледяных голубых глазах отражалась лютая боль. Словно острые осколки зеркала, они были полны жгучего отчаяния. Мужчина ехал какое-то время, а потом резко остановил машину и вылез из неё. Пошатываясь, он скрылся в зарослях, не уходя далеко. Остановился, держась за дерево. Выругался сквозь зубы, и позволил содержимому желудка вылиться на землю. Его тошнило от силы собственной ревности, слегка кружилась голова. «За что мне это? Зачем мне этот русский? Это моё чёртово проклятие», — думал он, дрожащей рукой доставая платок из кармана галифе и вытирая губы. «Я не должен его любить. Не должен ревновать. Надо было сразу его убить». Мужчина посмотрел на холодное бледно-голубое, печально блёклое небо. Вроде бы светлое, но не ясное, а приглушённое. Такое осеннее. Прикрыл глаза, втягивая запах ели. Когда он вернулся к машине, Белов стоял около неё, и с лёгким отвращением взирал на нациста. — Беру твою руку и долго смотрю на неё, Ты в сладкой истоме глаза поднимаешь несмело: Вот в этой руке — всё твоё бытие, Я всю тебя чувствую — душу и тело, — продекламировал тихо, хрипло, с чудовищным акцентом. — Ты знаешь стихи Бунина? Браво, фашист, — язвительно ухмыльнулся Максим. — Красиво. Разве нет? — блёкло улыбнулся немец. Когда его рвало, волосы выпали из уставной причёски, и теперь пряди спадали на белый лоб. Глаза лихорадочно блестели. Белов ничего не ответил. — Чем он лучше меня? — Фридрих медленно надвигался на Максима. — Тем, что всего лишь докторишка, а не солдат? Этим? — Душой. — Что? Немец стоял вплотную к русскому. — Душой, — отчеканил Белов. — У него она красивая, широкая и добрая. А у тебя её нет. А если и есть, то уродливая. Ветцель сам не понял, в какой момент сжал руку в кулак и с силой ударил Максима прямо по заклеенному, и без того болящему виску. Тот заорал: боль была жгучей. Череп словно раскрошился. Отшатнувшись, мужчина схватился за голову, взвыв. Слепая ревность не давала Фридриху нормально рассмотреть русского, ослепив его на физическом уровне. — Ты всё равно мой. Хочешь ты этого или нет. Понял? И своего Штерна ты больше не увидишь, — процедил он сквозь зубы. Белов сам не знал, что именно заставило его сделать это. Резко вскинув голову, он ударил немца кулаком в лицо, и, воспользовавшись моментом, отвернулся и рванул прочь, в заросли деревьев. — Идиот! Вернись! Макс! — взревел Ветцель, держась за ударенный глаз. Пошатываясь, он бросился следом. Примечание: если не хотите долго ждать, ранний доступ к главам в эту работу будет публиковаться в моей группе, в эксклюзиве.

***

Белов очнулся от резкого движения, его будто бы подкинуло. Открыв глаза, он увидел очертания незнакомого лица. Было тесно и душно. Пахло человеческим потом, и ещё чем-то сладковатым, от чего его тут же затошнило. Максим потёр глаза и осмотрелся. Напротив него сидел понурый мужчина, с обеих сторон его поджимали другие незнакомцы. Людей было много, все были мрачны и печальны. Они находились в плотно набитом вагоне, а за мутным окном мелькали далёкие деревья. — Где я? Куда мы едем? — с трудом прошептал Белов. Его соседи никак не отреагировали на вопросы. Ответил сидящий напротив мужчина. — В концентрационный лагерь. — Ч-что? — Максим похолодел. — Тут в основном евреи и цыгане, но есть и партизаны. Я видел, как вас затаскивают сюда наши полицаи. Вы были без сознания, — мужчина опустил взгляд и вздохнул. Все знали, что дорога в лагерь — это дорога в один конец. Белов облизал пересохшие губы. Долгий бег по лесу, а потом резкая тошнота и падение — это было последнее, что он помнил.