Прекрасный цветок "Поднебесного сада": Орхидея

«Квартал ив и цветов» тонет в сумерках, рассеиваемых лишь призрачным светом бумажных фонарей. Круглые, обтянутые оранжевой и красной бумагой, они напоминают огромные мыльные пузыри, заполненные живым сиянием. Перламутровая раскрывшаяся ракушка месяца слабо поблескивает на темном небе, время от времени ныряя в облака, будто купаясь в набегающих волнах. Звезды рассыпались на бутылочные осколки, на острых гранях которых играет лунный свет. И кажется, что можно дотянуться и потрогать, пораниться до крови. От реки веет прохладой, вечерняя дымка запуталась в ветвях вишневых деревьев, высаженных по центру главной улицы. Сквозь решетчатые стены веранд на землю косыми полосами льется свет. Чимин покидает спальный домик и неторопливо бредет по мощеной круглыми камнями дорожке, выдыхая струйки белого пара. На дворе стоит вторая половина ленивой в этом году весны, но ночи выдаются довольно холодными. По правую руку сладко перешептывается бамбуковая роща — любимое место юноши, куда он сбегает в незанятые тренировками часы и где вместе с Тэхёном предается мечтам, которым нет места в стенах кёбана. Эти скромные, мирские желания не угодны миру обязательств, традиций и достижений. Миру утонченному, но закованному в строгие рамки правил и ритуалов. Миру, в котором у Чимина нет ничего личного, и даже возможность побыть одному выпадает так редко, что каждое мгновение одиночества становится маленьким праздником. Бамбуковая роща отзывается сочувственным вздохом. В нестройный хоровод мыслей врывается призрак его наставницы в искусстве певца-кисэн. Это была сморщенная пожилая женщина, много повидавшая на своем веку. Она происходила из кисэнской ассоциации «Квонбон» города Чжинчжу. Чимин вспоминает, как та снова и снова била его по голове, потому что считала, что талант, находящийся под крепкой коркой черепа, на другие воздействия не реагирует. Когда она замахивалась, ее сухая рука выглядела непривычно сильной и жилистой, но такой строгой и холодной, почти безжизненной. Чимин невольно сжимается, воскресив перед мысленным взором этот образ. Наставница Хо любила повторять, что бамбуковая роща, несмотря на непрекращающийся шелест листьев и трескотню сороки, — идеальное место для обучения пению. «Ты когда-нибудь видел бамбук на ветру? — однажды спросила она, сощурив маленькие глазки. — Даже при самом тихом ветре его листья мелко дрожат. Бамбук тоже, вслед за ними, заигрывая, радостно колышется на ветру. А при бушующем ветре он, словно плача, страстно желая чего-то, колышется всем стволом. Разве это можно сравнить с каким-нибудь танцевальным движением? С льющейся изо рта песней?». Бамбуковая роща — идеальное место для обучения, поэтому в кёбане давным-давно высадили на заднем участке саженцы этого изящного растения, взяв его в качестве примера для подражания, из-за того, что бамбуковая роща щедро принимает в свои объятия всех птиц. Чимин усмехается, продолжая неспешно и чинно вышагивать. Небесное полотно, усеянное драгоценными камнями-звездами, ненавязчиво напоминает о том, что все временно и человеческая жизнь — всего лишь мгновение, мимолетное моргание, по сравнению с жизнью небесных светил. Ты никогда не сможешь блистать так, что твой свет будет доходить через года, рождая в чужих душах тайный восторг, в который неизменно подмешивается тоска о том, что все в подлунном царстве не вечно и преходяще. А все, чем владеет Чимин в этот миг — темная извилистая тропинка, тишина и парящие между деревьями трогательные огоньки, в каждом из которых теплится маленькая жизнь. Мир так прекрасен и так хрупок. Юноша опасливо подходит к кёбану, мажет взглядом по суровым лицам королевской охраны. Четверо мужчин стоят, не двигаясь, по обе стороны от входа, правая рука покоится на круглой ручке вложенного в ножны клинка, выражение — верх серьезности и буддийской невозмутимости. Что ж, им сегодня не испытать просветления, они лишь молчаливые стражи, призванные оберегать безопасность одного из королевских отпрысков, который прибыл сюда полюбоваться на первый цветок «Поднебесного сада». «Интересно, что эти могучие воины, вскормленные кровью врагов, думают по поводу интригующего пристрастия своего тэгуна?» — гадает Чимин, проскальзывая между ними в просторную прихожую. Из-за тонких стен главного зала доносится звонкий смех и звуки музыки. Еще одна ночь в веселом квартале, почти не отличимая от сотен тысяч других, подобных ей ночей. Громкие голоса, танцы, соджу, распаленные мужчины, готовые без сожалений расставаться с серебром и золотом. Ночь — подруга кисэн, обманщица, чаровница. Она завлекает, обещает наслаждение, одаривая мимолетной лаской. Любовь здесь — разменная монета, предмет купли и продажи. Никаких иллюзий, никаких сомнений, никаких неоправданных надежд. «Когда кисэн влюбляется, — говорила госпожа Ли, — то считай ее карьера закончилась. Она забывает главное: тело и душа должны жить отдельно друг от друга. Это единственно верный путь и незыблемое правило, которое такие, как мы, должны неукоснительно соблюдать. Если туда, куда идет тело, направляется душа — это конец». Чимин тогда дерзнул спросить, любила ли она когда-нибудь и на что это похоже. Наступила длинная пауза, и он уже не ожидал, что хозяйка удостоит его ответом, но спустя некоторое время, она заговорила: — Ты хочешь правды или очередной дозы сладкой лжи, которую скармливают желторотым юнцам, вроде тебя? Чимин смутился, задумавшись, но в итоге отдал предпочтение первому варианту. Конечно, честность не то качество, которое помогает примириться с окружающей действительностью, не вызывая при этом внутренний конфликт, раскол души на две половины, но лучше уж он хлебнет из горькой чаши сейчас и осознанно, чем годы спустя и по незнанию. Госпожа Ли лишь благосклонно кивнула, растянув губы в грустной улыбке. — Мудрое решение, Орхидея. Что ж, слушай. Будучи кисэн, я увядала в течение всей своей жизни и у меня много раз были моменты, когда от боли сжималось сердце, в душу закрадывалась холодная пустота, и я словно стояла на краю крутого утеса в резиновой обуви со скользкими изношенными подошвами. В такие минуты я ощущала липкие объятия отчаяния, мне хотелось, обернувшись аистом, улететь в неизвестные края. Со временем я поняла, что любовь, встреченная ночью, с первыми лучами солнца растворится в грядущем дне, уйдет в прошлое, а твердое, как золотая монета, обещание превратится в бесплотную дымку, пропитанный горечью туман. Поначалу я постоянно чувствовала холод и пустоту в груди, словно лежала на голом полу. Но потом научилась с этим справляться и разделила свои тело и душу». Ее глаза наполнились печалью, и она ласково огладила его щеку подушечками пальцев. — Если кисэн не сможет выдержать это, то ты, как и остальные мои цветы, будешь увядать от сердечной болезни. Чимин запомнил ее речь слово в слово и, возрождая их к жизни, стиснул челюсти, с вызовом вздернув подбородок. «Кисэн подобен цветку. Грациозен, как ива — сильный, но гибкий. Желанный многими, но не принадлежащий никому полностью», — прочитав как мантру, Чимин делает один глубокий вдох и раздвигает деревянные панели с бумажными жалюзи, на которых схлестнулись в брачном танце два длинноногих аиста. Представление начинается.

***

Трое мужчин, сидящих на мягких шелковых подушках вокруг сдвоенного стола в обществе четырех кисэн, среди которых Тэхён с Сокджином (все самое лучшее для монарших особ), разом вскидывают головы. Позади, в углах, каменным изваянием застыли еще двое стражников с такими же беспристрастными непроницаемыми лицами, как у встреченных Чимином снаружи кёбана. Низко поклонившись, он проходит внутрь и, согласно этикету, вежливо приветствует сначала разрумянившихся кисэн, затем хозяйку, расположившуюся на углу стола, а уже потом гостей. — Господа, многоуважаемый *тэгун, разрешите представить вам самый ароматный цветок из моего сада, — элегантно взмахнув рукой, произносит госпожа Ли. В этом месте Чимину полагается еще раз поклониться, назвать свое имя, попросить позаботиться о нем, и так далее по списку, что он и проделывает со всем имеющимся в наличии изяществом, после чего опускается лицом к гостям на размещенную в центре комнаты подушку. Расправив складки торжественного платья, он замирает, сложив руки на коленях, и поднимает взор, намереваясь рассмотреть господ, вернувшихся к прерванной беседе. — Ну же, Нарцисс, ты обещал поведать нам легенду, — говорит брюнет, сидящий ближе всех к хозяйке. Его темные волосы отливают каштаном, напоминая кору дуба, а губы растянуты в широкой добродушной улыбке. Перехватив любопытный взгляд Чимина, он подмигивает ему и снова хохочет. — Ох, господин Чон, он сам не ведает, что срывается с его юркого языка, — томно выдыхает Сокджин, заламывая длинные брови. — Это означает, — горным ручьем журчит Тэхён, — что наш скромный Георгин стесняется ее слушать в присутствии таких высокородных господ. Но я не из тонких натур, поэтому охотно удовлетворю ваше любопытство. Лотос, прошу, налей Георгину чашечку *соджу, чтобы успокоить его нервы. Господину Чону эта идея понравилась, как и второму гостю, самому высокому из троицы. Когда он улыбается, на его щеках проступают задорные ямочки, что очень красит его лицо. Чимин знает этого мужчину — Ким Намджун, сын Председателя и постоянный клиент Сокджина. Он внимательно наблюдает, как длинная рука с широкой ладонью перехватывает графин с соджу раньше, чем это успевает сделать Сунан. С той же обворожительной улыбкой *янбан наливает напиток в миниатюрную чашу и передает ее Сокджину, огладив кончиками пальцев его запястье. Сокджин отчего-то краснеет и опускает взгляд. Чимин прищуривается, отпечатывая этот момент в сознании, когда голос Тэхёна вновь проносится по комнате, выдав очередную остроту. Снова раздается залп веселого смеха, который к концу рассказа, Чимин в этом не сомневается, достигнет апогея, взорвавшись, подобно выстрелу из пушечных орудий. Тэхён умеет развеселить, он единственный из всех кисэн, кому сходят с рук бесстыдные речи. Возможно, причина кроется в его натуре — легком и непосредственном нраве. Юноша похож на проказливого хорька, такой же гладкий, изворотливый, с такими же хитрющими глазами, в которых то и дело вспыхивают лукавые искорки. — Итак, это было давным-давно, еще в незапамятные времена, когда создавались небо и земля, когда еще черная сорока умела говорить, а небесный царь, сотворив весь мир, решал, как следует жить каждому существу в этом мире. И вот, наконец, настало время определить порядок, как следует спать супругам. Все существа собрались перед небесным царем, чтобы выслушать закон супружеской жизни. Первым настала очередь тигра. В какую же ярость он пришел, когда небесный царь, посмотрев на него поверх очков, сказал: «Тигр, ты спи с супругой всего лишь один раз за всю жизнь». «Спать вместе с женой всего лишь один раз за всю жизнь! — в страшной злости зарычал тигр. — Как же можно жить без такой радости?!». Когда он, зарычав от гнева, вышел, то горы и речки задрожали и сжались от страха. Тэхён очень умело играет модуляциями голоса, превращая историю в целое артистическое выступление. — Увидев это, небесный царь тоже испугался. На этот раз была очередь зайца, а следующая — коня. Зайцу он повелел спать с зайчихой раз в месяц. Увидев коня, он сказал ему: «Конь, ты спи с супругой один раз в год». Конь, услышав эти слова, почувствовал страшную обиду. Ну как же ему не обидеться, если кабану, у которого половой орган был похож на висячую извилистую соломинку, было разрешено спать с супругой два раза в год! Даже зайцу, у которого половой орган меньше, чем молодой перец, царь сказал, чтобы тот спал раз в месяц, а ему позволил заниматься этим только один раз в год! А ведь если говорить о размере полового органа, то в мире нет того, у кого он был бы больше, чем у него. От досады конь, уходя, громко фыркнув носом, изо всех сил лягнул копытами небесного царя. С разных концов стола доносятся нестройные смешки. Сокджин охает, прижимая ладони к алеющим щекам, и в смущении отворачивается. А Тэхён, довольный производимым впечатлением, бойко продолжает: — Из-за этого бедный царь на время лишился способности рассуждать здраво, а среди существ начал нарастать возмущенный шум. В этот момент кто-то вошел к нему в чертоги и робко спросил: «Небесный царь, а как быть нам?». Тот, будучи не в себе после удара копытами коня, услышав вопрос, нечаянно сказал: «Ой, я тоже не знаю, как быть. Делайте, что хотите!». Как вы догадались, тем существом был человек. Таким образом, только человек получил возможность спать вместе с супругой в любой момент, когда и как захочет. Тэхён усмехается, словно шкодливый бесёнок, и подмигивает гостям. Двое из них громогласно хохочут, и кисэны вторят им низким мелодичным смехом. Чимин же сдержанно улыбается. У него всегда вызывал недоумение тот факт, что мужчины, заплатившие приличную сумму за пребывание в кёбане, окруженные прекрасными кисэнами в искусных, дорогих нарядах, относились благосклонно и даже испытывали некую потребность в подобного рода историях. Ведь окружающая обстановка располагает к более высокоинтеллектуальным разговорам. Пользуясь небольшой суматохой, Чимин, наконец, позволяет себе посмотреть на третьего мужчину, единственного, кто не поддался всеобщему веселью и лишь иронично приподнял кончики губ. Все это время он избегал смотреть на него прямо, украдкой поглядывая на центральное место и размышляя, почему тэгун до сих пор не обратил на него внимания и не пригласил за стол, вынуждая сидеть перед ним, подобно статуе. Будто прочитав его мысли, мужчина быстро оборачивается, вонзая в него свои темные и глубокие, как колодец, карие глаза. Это было похоже на порыв штормового ветра, если бы шторм мог быть таким же горячим. Чимин с шумом втягивает носом воздух, ощущая приятную пустоту в голове, мысли из которой были вымыты одной лишь снисходительной улыбкой, обнажающей десна. Густые волосы цвета самой темной ночи, собранные на затылке, как у его спутников, черными змейками сбегают по плечам, падающая на правую сторону рваная челка прикрывает покатый лоб, а кожа, действительно, такая светлая, словно никогда не чувствовала на себе поцелуев солнца. — Что с твоими глазами? Я вроде не так много выпил. Голос хриплый, похожий на тихое предупреждающее рычание, которое издает дикий зверь, припадая к земле, когда в его личное пространство вторгается кто-то нежелательный. Он царапает кожу, и Чимин вздрагивает, понимая, что обращаются к нему. — Не знаю, господин, так распорядилась природа. — Цвет похож на речную воду после сильного дождя. Встань, пожалуйста. Чимин послушно поднимается на ноги и вопросительно приподнимает брови, ожидая дальнейших указаний. Тэгун хмыкает, всматривается пристальнее, изучая, будто товар на рынке. Мерит взглядом снизу вверх, от укрытых босонами пальчиков ног до воинственно торчащей остроконечной шпильки. Чимин глушит навязчивое желание прикрыться руками. Но не потому что чувствует, словно его пытаются мысленно раздеть и разглядеть под разными углами. Нацеленный на него взгляд отличается от тех грязных и липких, которыми его одаривали раньше. Мин Юнги смотрит оценивающе, с любопытством, как на диковинного зверька. И это гораздо более смущает, чем алчные, сочащиеся похотью взоры. — Почему все кисэны носят такие тяжелые, громоздкие наряды? Мне всегда казалось, что в подобных местах нужно хотя бы немного открывать плоть, чтобы завлекать посетителей, вызывая в них желание обнажить тело целиком, — спрашивает он, принимая из рук Тиена чашу с соджу. — Фантазию необходимо подпитывать. Она словно пес, который должен недоедать, чтобы оставаться хорошим охранником, — вежливо поясняет Чимин. — Нет ничего более волнующего, когда кисэн, наливая в чашу напиток, отодвигает длинный рукав чогори и оголяет запястье, позволяя гостю увидеть часть тела, скрытую от посторонних взглядов. Когда глазам предстает молодой стан, одетый в ханбок, с многослойными складками, то у любого возникает мысль покопаться в них, снять хотя бы один покров. Даже старческие руки, настолько обессиленные, что не в состоянии поднять соломинку, невольно потянутся к роскошной чхиме. Тэгун залпом осушает чашу и с глухим стуком опускает ее на стол. Скрытая сила, которую источает этот стройный, как тростинка, мужчина каждым своим движением и даже просто присутствием, заставляет Чимина чувствовать себя слабым. — Почему Орхидея? Раз ты такой особенный, стоило тебя назвать *Гибискусом. — Предсказатель посчитал это имя наиболее благоприятным. Оно отражает мою натуру. — Символ любви и страсти? Любопытно, — Мин Юнги красноречиво усмехается. — Значит имена вам дает предсказатель? — Нет, достопочтимый тэгун, — мягко вмешивается госпожа Ли, — он лишь говорит, подходят они или нет. Все имена я выбирала сама. — Когда-нибудь люди, наконец, научатся трезво мыслить и перестанут слушать всякие бредни, а также верить им, — ворчит он, недовольно хмурясь. — Ты строишь из себя прогрессивного человека, мой друг, — Ким Намджун подключается к беседе, хлопая мужчину по спине, и широко улыбается, — но, тем не менее, я не знаю никого, кто бы сильнее тебя верил в судьбу. — Судьба есть у каждого человека, это не что-то мифическое, как дракон, — взгляд тэгуна цепляется за подол чиминовой чхимы, — но я не вижу смысла ходить к предсказателям, чтобы ее узнать. Во-первых, они в большинстве своем шарлатаны, а во-вторых, это глупо. Разве ты, образованный янбан, идешь на кухню, чтобы узнать у повара, голоден ты или нет? Тот лишь смеется и поднимает руки вверх, говоря, что не будет разводить дискуссию на ровном месте, не за этим они сюда пришли. Мин Юнги, коротко кивнув, соглашается и вновь поворачивается к Чимину. — Как бы там ни было, надеюсь, имя заслужено. Оно подходит твоему лицу. Итак, поведай мне, Орхидея, в чем же ты первый. Улыбка прибавляет привлекательности и без того красивому лицу. В черных зрачках загорается огонек, и Чимин ощущает новую волну смущения. Ему это совершенно не нравится. Он привык работать на холодную голову, а тэгун испускается странные импульсы, на которые он неправильным образом реагирует. — В музыке, танцах, каллиграфии, искусстве составлять сичжо… — Еще Орхидея в совершенстве владеет китайским и японским, а также является обладателем звания «Ивовой ветви», — добавляет госпожа Ли, когда Чимин замолкает, не зная, как трактовать сиплое хмыканье, заставившее голос предательски дрогнуть на последнем слоге. — Почему ива? — интересуется господин Чон, до этого о чем-то тихо переговаривавшийся с Тиеном, в высокой прическе которого сверкает шпилька с изображением цветка магнолии. — Ива — воплощение женственности, — томно тянет Сокджин, переглянувшись с сидящим рядом янбаном, — что является сутью кисэн. — Податливая, но стойкая, она гнется, но не ломается и может больно хлестнуть в ответ, — хихикает Тэхён, отправляя в рот подцепленную палочками устрицу. — Жаль, мы не успеем насладиться всеми твоими талантами, — задумчиво изрекает тэгун. — Как насчет песни? Хочу как следует распробовать сладость твоего голоса.