Прекрасный цветок "Поднебесного сада": Орхидея

— Нападай. Юнги крепко обхватывает гладкие рукояти коротких парных мечей и занимает боевую стойку, не сводя внимательного взгляда с Хосока. Тот с ленцой потягивается, ехидно приподнимая уголки губ, но двигаться не спешит. Они стоят в центре просторного тренировочного зала, в одних лишь панчжи, с нацеленными друг на друга острыми клинками. Колеблющиеся блики, порожденные игрой света и тени, рисуют на обнаженной коже причудливые узоры, оглаживая крепкие мышцы. — Я думал, ты пошутил, когда сказал, что хочешь стать его покровителем. Зачем это тебе? Юнги тщательно взвешивает ответ в голове, не позволяя себе расслабиться ни на секунду. И не зря, потому что в следующее мгновение противник делает стремительный, подобно броску кобры, рывок. Раздается свистящая песнь меча в воздухе, и на Юнги обрушивается град пробных разогревающих ударов, которые он успешно отражает, медленно пятясь назад. Руки действуют независимо одна от другой и в то же время в полном согласии друг с другом, отбивая каждое нападение. Он упивается танцем клинков, согласованностью и отточенностью движений. Ему нравится проводить тренировки с Хосоком, чья гибкость и изворотливость делают из него опасного соперника. Поэтому приходится все время быть начеку, кружить вокруг своей оси в ожидании очередного удара. — Думаешь, он того не стоит? — усмехается Юнги, уверенно парируя четкий выпад и обходя Хосока по левой стороне. — Не о том речь. Ты его видел всего два раза. Вы не целовались даже, и ты не имеешь ни малейшего понятия, как он выглядит без одежды. На мой взгляд, сделка рисковая. А ты, насколько мне известно, всегда отличался осмотрительностью и не проявлял склонности к поспешным решениям. Что изменилось на этот раз? — отрывисто произносит Хосок, не забывая наступать. Он метит в нижнюю половину тела, ловко орудуя обоими мечами. Юнги старается уклониться и сохранить устойчивое положение, но за каждой атакой следует новый яростный выпад, и пока ему приходится довольствоваться глухой защитой. Получается так, что к Юнги чаще обращены эфесы, а не наточенные лезвия клинков, и это начинает понемногу выводить его из себя. — Парнишка привлек мое внимание. — Но он не горит желанием согреть твою постель, не так ли? — низко присев, Хосок предпринимает попытку прорвать оборону. — Кротость определенно не входит в число его добродетелей. Мгновенно среагировав, Юнги скрещивает свои мечи, тотчас выбрасывая их вперед, чтобы отразить опасный маневр. — Зато как будет приятно его укрощать. Поняв, что пойман в ловушку, он готовится к новой атаке — тут Хосок, перенеся всю тяжесть тела на отставленную назад ногу, внезапно уходит в бок, нацелив острия обоих мечей в пояс противника. Отбив удар, Юнги отскакивает в сторону и, замешкавшись, получает весьма болезненный шлепок стальным основанием по внутренней части бедра. — Орхидеи, оказывается, источают дурманящий аромат, — самодовольно хохочет Хосок, — раньше я не мог так близко к тебе подобраться. — Ты за это ответишь. Юнги, весь во власти охватившей его ярости, бросается в схватку. Сделав пируэт и очутившись прямо перед Хосоком, он описывает в воздухе дугу одним из клинков и делает обманное движение другим. Тот успешно уклоняется от первого меча и перехватывает слева второй. Но Юнги еще не закончил. С остервенением он наносит ряд опасных коротких тычков, заставляя противника отступить на десяток шагов, намеренно загоняя его в угол. — Терять голову в бою не самое мудрое решение. Наконец, Хосоку удается найти точку опоры, и он без промедленья пускает в ход собственные ноги, не забывая держать равновесие. Правая ступня проникает сквозь выставленную с запозданием защиту, вырывая тяжелый выдох из чужой груди. Постепенно он переходит к более спокойному ритму, преимущественно обороняясь и выжидая, пока одержимый злостью Юнги окончательно не выдохнется. — Моя ярость всегда холодна и не препятствует рациональному мышлению. Нападай, — ровным голосом отвечает тэгун, взглянув на противника прищуренными глазами. Хосок ухмыляется, с готовностью перенимая инициативу, и начинает безжалостно атаковать. В момент, когда он наносит восьмой по счету удар и снова замахивается, Юнги падает на колени. Один из клинков со свистом разрезает воздух у него над головой. Вскочив на ноги, он мгновенно выбрасывает руку эфесом вперед, врезаясь в лицо Хосока. Оглушенный, тот делает большой шаг назад и некоторое время стоит не двигаясь. Юнги дает ему возможность прийти себя, становясь поодаль и принимая начальную стойку. С сыном министра Чон Суджона он знаком с шестнадцати лет, но не может вспомнить конкретный момент, когда их общение превратилось в крепкую дружбу — просто однажды приходит осознание, что установившаяся между ними связь выходит далеко за пределы уроков борьбы и фехтования. Хосок, как и Намджун, принадлежит к редкому для королевского двора типу порядочных людей, на которых можно всецело положиться, не боясь однажды быть преданным. Поэтому в отсутствии посторонних Юнги благосклонно относится к неформальному общению и часто идет на уступки, как например сейчас. Проведя практически столько же часов за тренировками, как и сам тэгун, Хосок смог достигнуть вершин мастерства, но все равно уступает Юнги в физической силе и хитрости, за счет которой тот выиграл не один бой. — Ну что, ты все так же уверен в себе? Не забывай главное правило: проиграть — значит умереть. А я на тот свет не стремлюсь, поэтому никогда не позволяю эмоциям взять над собой вверх. Нападай. — Двойной снизу! — выкрикивает Хосок, отважно ринувшись вперед. Юнги был готов к этому. Скрестив клинки, он улыбается, услышав звон, когда сталь встречается со сталью. Хосок начинает работать только одной рукой, успешно отбивая атаки тэгуна, второй же пытается сделать ложный выпад, чтобы уже правой нанести решающий удар. Как только он отводит левую руку в сторону, Юнги разгадывает уловку и опускает в пол острие меча, который находится ближе к рукояти единственного прикрывающего клинка Хосока. Тот, стремясь удержать сопротивление по всей длине блокирующего меча, в конце концов, теряет равновесие. Не желая сдаваться, он пытается завершить свою блистательную контратаку и делает короткий шаг вперед с целью восстановить баланс. Тем временем Юнги ныряет прямо под замах клинка нападающего и, повернувшись волчком, ударяет его пяткой под колено, после чего разворачивается и пихает в грудь овальным концом рукояти, укладывая противника на лопатки. Прежде чем Хосок успевает осознать смысл ошеломляющего маневра, Юнги уже стоит над ним, уперев острие меча в горло. — Мои поздравления, ты труп. — Возможно, в следующий раз мне повезет больше. Рано или поздно, я все равно тебя одолею, чего бы мне это ни стоило. Хосок светит широкой улыбкой, принимая протянутую Юнги ладонь, и поднимается на ноги, стряхивая прилипшие к коже соринки. — Я буду крайне удивлен, если этот день когда-нибудь настанет. Но твое упорство не может не восхищать. Хотя, вероятно, тебе просто недостает ума, чтобы примириться с неминуемым проигрышем. — Все зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «ум», — многозначительно хмыкает Хосок, разминая напряженные мышцы. — У моего отца есть пара интересных острот на этот счёт. — Кстати, об этом. Ты же помнишь, что он велел тебе явиться после тренировки. Лицо Юнги стремительно темнеет, теряя былой задор. Когда он поднимает голову, чтобы взглянуть на приятеля в упор, под сурово сдвинутыми бровями вспыхивает холодное пламя. — Как думаешь, что ему от меня нужно? — Не знаю. Обычно Намджун лучше осведомлён о таких вещах. Но скорее всего это как-то связано с визитом посла. — Это плохо. Впрочем, отец меня редко балует хорошими новостями. — Политика — дело тонкое, — словно не замечая перемен в настроении, мягко улыбается Хосок. — Я бы сказал лицемерное. — Благополучие страны… — …никак не пострадает, — перебивает его Юнги. — У государства есть ван и ванседжа. Я устал от дипломатических маневров, но отец упорно бросает меня в гущу событий. Все мы для него фигуры на шахматной доске, которые он передвигает в произвольном порядке, не считаясь с чужим мнением и желаниями. На округлом жизнерадостном лице Хосока появляется скорбное выражение. Бросив вороватый взгляд на застывшую по периметру зала стражу, он делает несколько быстрых шагов, сокращая расстояние до дозволенного этикетом минимума. — Не мне тебе объяснять, в каком жестоком мире мы живем и как важно уметь играть по его правилам. — Отнюдь, это человек делает его таковым. Что же касается второго замечания, тебе известно, сколь искусный я игрок. — Мне казалось, ты свыкся с окружающей тебя действительностью. — Я научился ее принимать, порой игнорировать, но смириться не могу. Единственно полезное, что я вынес из дворцовой жизни — умение лавировать в хитросплетениях лжи, распознавать врагов и побеждать их любыми доступными средствами. Юнги внимательно вглядывается в проницательные глаза напротив, читая в них участие. Он знает, что Хосок понимает стоящую перед ним дилемму.

***

Заметно посвежевший и одетый согласно своему положению Юнги выходит из покоев, твердым шагом направляясь на встречу с отцом. Он предчувствует, что разговор предстоит не из легких, но это уже превратилось в негласную норму, поэтому не слишком его тревожит. За все двадцать три года, что он провел в стенах дворца, ничего в окружающем Юнги обществе так и не возымело для него смысла, и, вопреки уверениям матери, мягкой, но стойкой по натуре женщины, он сомневается, что в его жизни произойдет событие, которое позволит ему увидеть мир глазами его семьи. Бесспорно, статус тэгуна дарует множество привилегий, но и обрекает на рутинное существование, вынуждая вникать в политику, налаживать дипломатические связи, разбираться в делах государства, чтобы в свое время Юнги смог стать мудрым советником для старшего брата, будущего вана, заняв место его правой руки. Только как быть с тем, что мир «высшего общества» — рассадник лжи, где фальшь, повторяется столь часто, что она кажется истиной вопреки любым доказательствам обратного? Это подлинный питомник, где собраны выдающиеся образцы человеческих пороков. Уроки веры и справедливости, которые вбивал ему в голову наставник Йонг, настолько явно опровергаются повседневной жизнью развращенного общества, что трудно понять, как можно им верить и, уж тем более, свято чтить. Пока Юнги царственно вышагивает по длинному коридору, его голову атакуют разрозненные мысли, нарастающие по спирали, виток за витком, запеленывая в кокон, из которого нет выхода. Постоянное ощущение грозящей опасности мрачной тенью следует за ним по пятам, по прошествии десятилетий став неотъемлемой частью повседневной жизни. Он с презрением поглядывает на разодетых в роскошные наряды придворных дам и «благородных» мужей, которые наслаждаются жизнью, пребывая в атмосфере вредных измышлений и темных желаний, сформировавших их мировоззрение. Они идут по жизни с твердым убеждением, что все дозволено, если ты умеешь выйти сухим из воды, что главная цель — самоутверждение, что власть дается только тому, кто в меру силен и достаточно хитер, чтобы выхватить ее из слабеющих рук недостойных. В таком мире нет места состраданию, а между тем именно сострадание, а не страх вносит согласие в существование, позволяя обуздать хаос и сконцентрироваться на созидании. Именно согласие, направленное на достижение общих целей, есть первое условие величия. Ложь же порождает подозрительность и неверие, доказывает несостоятельность дружбы с помощью острия меча. Ненависть и безмерные амбиции, поощряемые этими аморальными принципами, становятся участью народа и его слабостью, ошибочно принимаемой за силу. А результат — парализующее, параноидальное существование, которое большинство правителей называют «состоянием постоянной готовности». Юнги часто задумывается, как ему удалось избежать тлетворного влияния взрастившей его среды, достаточно быстро уяснив несостоятельность вбиваемых принципов, и действовать вопреки им, тем самым еще больше укреплять веру в то, что он всегда ценил превыше всего. Во многом этому поспособствовал его наставник по воинскому мастерству, в компании которого Юнги проводил большую часть незанятого учебой времени. Дворцовые порядки принесли немало разочарований, особенно в первый год, когда его начали приучать к тонкостям правления. Тогда-то ему с упрямой очевидностью открылись многие темные стороны светского общества. Пришлось приложить немало усилий, чтобы научиться скрывать истинные эмоции за маской холодной отстраненности, ставшей его щитом. Юный тэгун тщательно взвешивал уроки, преподаваемые наставниками королевской академии, сравнивая их с логикой уроков пожилого оружейника. Правда казалась невероятной, двусмысленной, не поддающейся определению, а все размышления приводили к одному печальному выводу: обман и предательство в большинстве случаев неизбежно исходили от ближайшего окружения. В связи с этим тренировочный зал стал для него своего рода убежищем, пространством для учебы, заключенным в непроницаемый для других кокон, созданный вихревыми движениями искусно отлитых клинков. Внутри стальных стен, воздвигнутых с их помощью, Юнги мог не замечать царящих вокруг несправедливостей, мог как-то оградить себя от слов, медленно, но верно отравляющих душу. Он обещал себе, что его это не коснется. Однако шли годы, битвы из учебных все чаще перетекали в настоящие, и Юнги то и дело оказывался вовлеченным в ситуации, от которых не так-то легко было отмахнуться. Если дворцовые палаты выступали средоточием честолюбия и обмана, питательной средой для ненасытной, всепожирающей жажды власти, то тренировочный зал являлся оазисом успокоения, местом, где он забывал о своем благородном происхождении, сливаясь в страстном танце с мечом. В такие моменты посторонние шумы уходили на задний план, и не было слышно ничего, кроме отчаянного биения сердца и свистящих звуков рассекаемого клинком воздуха, и Юнги чувствовал себя по-настоящему счастливым. А потом он встречает Чимина. На фоне опостылевшего притворства и угодничества искренность и в каком-то смысле детская непосредственность юноши становятся свежей струей, разбавившей приторность безликих будней. Как бы хорошо он не умел скрывать свои эмоции, глаза выдают его с потрохами. В этих пепельно-серых омутах Юнги видит отражение далеких созвездий, насыщенную и неприкрытую гамму чувств, впитывает их, поглощает жадно и со вкусом, смакуя малейший оттенок. Он не соврал, Чимин действительно привлёк его внимание в тот самый момент, когда послал ему взгляд, полный негодования и молчаливого вызова. Его дерзкие ответы забавляют Юнги, вызывая желание вновь и вновь провоцировать словом и действием, проверяя границы чужой выдержки. Хочется узнать, как он себя поведёт, потеряв контроль, потому что злится он просто очаровательно. А эти губы… Ещё в первую встречу Юнги ощутил потребность прикоснуться к ним — уж слишком нереально они выглядели, такие сочные, до невозможности пухлые, буквально взывавшие к поцелую. Одни лишь боги ведают, какое невероятное усилие воли пришлось применить, чтобы не поддаться соблазну. Парнишка и без того казался запуганным, словно попавший в охотничьи силки пушной зверёк, проявлять напор в такой ситуации — верх глупости. Юнги заворачивает в правое крыло, вновь возвращаясь к тщательному обдумыванию стратегии поведения в отношении Чимина. Прежде чем воспользоваться всеми возможностями, которые открывает перед ним статус покровителя, он должен заручиться его доверием, обуздать и приручить, при этом не ломая характера. Если ему это удастся… Закончить мысль Юнги не успевает, так как голова начинает кружиться от открывающейся перспективы, и это настолько волнительно, что перехватывает дыхание. Он зарывается пальцами в густые волосы, как будто пытаясь отыскать источник временного помутнения. Ему не нравится, что он начинает терять самообладание, не нравится это душевное оцепенение, лишавшее привычной непоколебимости и бесстрастности, но нельзя не признать, что это также чертовски приятно. Образ обнаженного Чимина, лежащего на спине с открытым в беззвучном стоне ртом, калёным железом врезается в сознание, выжигая представленную картинку на подкорке. Юнги впивается зубами в нижнюю губу, но боли не чувствует — одну лишь неотступную решимость: он сделает его своим, а когда это произойдёт, заставит молить о близости. Достигнув пункта назначения, Юнги облачается в доспехи невозмутимости и, возвестив о своем прибытии, входит в покои отца, невольно прищуриваясь от обилия света, который отражает мраморная облицовка. У каждого есть свои маленькие слабости или увлечения. Кто-то коллекционирует ножи, кто-то стремится прочесть как можно больше книг, кто-то не в силах устоять перед хорошеньким женским личиком. Другие пристрастия, например неумеренная любовь к соджу или азартным играм, и вовсе гибельны. А иные просто смертельно опасны. Мин Сеунг всегда же испытывал тягу к истории, обожал разбирать и анализировать ошибки прошлого, изучать секреты успеха известных полководцев древности. Поэтому его покои больше напоминают библиотеку, так как заставлены кучей потрепанных фолиантов и летописных свитков, над которыми ван мог сидеть часами, увлеченно скользя сухими, как ветки дерева, пальцами по скрупулезно выведенным символам. Юнги замирает в дверях, ощущая жалость и что-то похожее на грусть. Трудно поверить, что сильный несокрушимый правитель и лежащий на кровати изнуренный болезнью мужчина — один человек. Он выглядит маленьким и слабым. Тронутые сединой волосы разметались по подушке, подчеркивая пергаментно-желтую кожу. Оторвавшись от книги, Мин Сеунг помечает страницу и откладывает ее в сторону, обращая на сына полные кипящей тьмы глаза, в которых продолжает гореть неуемная жажда жизни. Всматриваясь в эту устланную мраком бездну, Юнги вновь чувствует себя ребенком, но взгляд не отводит, выдерживая незримый натиск. — Наконец-то, — кряхтит ван и, закашлявшись, тянется рукой к чаше с медовой водой, раздраженно цыкнув на дернувшегося помочь сына. — Не лезь. Помогать будешь, когда я велю. — Виноват, — коротко отзывается Юнги, поглядывая на примостившегося в противоположном углу Джихуна. Брат лишь пожимает плечами, переключая внимание на отца. Тот медленно делает несколько глотков, возвращает чашу на столик и, не размениваясь по мелочам, сразу переходит к делу. — Вечером состоится торжественный прием по случаю прибытия гостей из южных провинций, на котором будет поднят вопрос о твоей помолвке с представительницей дома андонских Кимов. Их клан в последние годы пользуется большим влиянием, поэтому есть толк в заключении союза. — Стоило предупредить меня об этом заранее, вам не кажется? Или мое мнение перестало играть какую бы то ни было роль? — Будет еще всякая мелочь указывать мне, что делать! — вспыхивает ван и вновь заходится в приступе кашля, прижимая сухую ладонь к бескровным губам. — Твое мнение ничего не значит по сравнению с волей вана и упрочнению позиций династии. Юнги напрягается, крепко сжимая челюсти, чтобы не сорваться. — Я не знаю, сколько еще проживу, — продолжает мужчина, жестом пресекая возражения, которые попытался озвучить Джихун. — Не спорь, сын! Люди смертны. Даже такие, как мы. Хвори нет дела до титулов и прочих атрибутов власти, она не склоняется перед авторитетами, ее выбор может пасть на любого. Хороший родитель выстраивает детям мост в будущее, отдает все, чем владеет. Моя задача, как отца и вана, — обеспечить вам долгие годы правления, не омраченные междоусобицами и клановыми склоками. В груди что-то тянет и рвется с каждым сказанным словом. Юнги распознает зудящее чувство вины, под которым зреет болезненное предчувствие утраты. — Полагаю, выбора у меня нет? Ты меня лишаешь даже возможности увидеть ту, кого прочишь в жены? Вдруг она страшна, как смертный грех? Джихуну, помнится, в этой малости не было отказано. — Твоя задача — вступить в брак и заделать ей наследника, — категоричным тоном цедит Мин Сеунг. — Если выйдет с первого раза, я буду только рад. Станешь ты делить с ней постель в дальнейшем или нет, меня не волнует. Благо, наложниц при дворе хватает, и в этом выборе я тебя не стесняю. — Ваш отец произнес те же слова, когда сватал за мою мать? — сказав это, Юнги прямо смотрит в раскрасневшееся лицо вана, внутренне готовясь к буре. И она грядет. — Как ты смеешь, щенок! Всегда споришь и перечишь мне. Заносчивый упрямец! Если вбил себе что-то в голову, никакой силой это не вытрясешь, — с тайной гордостью, маскируемой за гневом, кричит мужчина. — Да кем ты себя возомнил? — Я сын своего отца, — спокойно отзывается Юнги, не моргнув и глазом. — Думаю, причина кроется в этом. Мин Сеунг не зря называет его упрямцем. Он хорошо знает своего внешне послушного отпрыска — уж слишком они похожи, не лицом, но характером. Ему известно то мягкое, но несгибаемое упорство, с которым Юнги умеет добиваться своего. — Он думает?! — срывающимся голосом рычит ван, брызгая слюной. — Надо же! Ты только послушай, Джихун. Не знал, что твой брат на это, оказывается, способен. Неблагодарный змей, которого я пригрел на своей груди! Демонское отродье! Да я… Юнги молча пережидает поток отборной брани, особо не вслушиваясь в крики и оскорбления, и со скучающим видом смотрит поверх головы бушующего вана, размышляя о своем. Фамильный темперамент известен ему не понаслышке. Согласно легенде, мужчины их рода являлись потомками бога огня, поэтому не всегда умели сдерживать ярость. В бою это качество делает их страшными противниками, а вот в мирной жизни и быту… Юнги не далеко ушел от отца и брата, но в отличие от них научился скрывать злость под личиной внешнего спокойствия, укрощать, когда в ее проявлении не было нужды. Не смотря на то, что терпеть упреки в сыновней непочтительности — удовольствие сомнительное, он позволяет отцу выпустить пар. Пусть выкричится, а потом Юнги поговорит с ним спокойно и трезво. Это всегда работает. Порой ему кажется, что в теле каждого человека живет неукрощенный демон — не такой опасный и сильный, как те, что описываются в сказаниях, и поэтому мало кто пытается его познать или с ним бороться. Нет, Юнги не такой бесчувственный, как может показаться со стороны. Пожалуй, он разбирается в своих эмоциях куда лучше, чем большинство знакомых ему людей, знает, когда и сколько давать им воли, а потому никогда не подчиняется полностью. В знании кроется ключ к спасению. Только будучи хозяином себе, можно контролировать своего демона. Однако считать себя в чем-то лучше других — тоже ловушка. Ловушка гордыни. И с ней он продолжает воевать поныне. — Наглец! Эгоистичный су… — дребезжащий голос вана срывается. Он откидывается на подушки, захлебываясь в кашле. Брат опережает Юнги и, подбежав к постели, наливает еще воды в чашу, после чего тянется к его лицу, чтобы напоить. Чаша вместе с проклятьями летит в сторону, а на темно-зеленом чогори медленно расползается мокрое пятно. — Мало в детстве тебя лупили. А все твоя мать, глупая женщина, прятавшая тебя за своей пышной юбкой. Вырастили на свою голову! Чтоб вас всех… Остаток фразы тонет в приступе. Старческое тело выгибается, в попытке заглотнуть воздух ван открывает рот, словно вытащенная на сушу рыба. Пальцы впиваются в расшитые покрывала, раздирая ногтями тонкий шелк. Юнги вылетает в коридор, зовя на помощь, и снова возвращается в покои, падая на колени у кровати, обмениваясь беспомощными взглядами с Джихуном. А дальше все как в тумане: стража, медики, толпы народа, крики, беготня, горьковатый запах трав… И настойчивый голос королевского лекаря, просящий покинуть покои. Юнги позволяет брату себя увести, оставшись в одиночестве, пока он отлучился к матери, потому что женщин было велено не впускать. Ожидание растягивается на несколько часов. Терзаемый виной, он то вскакивает, принимаясь ходить из стороны в сторону, то садится на скамью, стискивая кулаки, оставляя на коже глубокие лунки от ногтей. «Не прощу, — с каким-то леденящим душу отчаянием думает Юнги. — Если он сейчас умрет, я никогда себя не прощу». Можно бесконечное число раз повторять, что это его жизнь, что только ему решать, как и с кем он хочет ее прожить. Но к чему пустое упрямство? В особенности, когда он прекрасно знает, что статус тэгуна накладывает на него определенные обязательства. Теперь все слова, высказанные и непроизнесенные, кажутся натужным оправданием перед смертью, сидевшей в изголовье кровати отца. Взлелеянный самоконтроль дает трещину, осыпаясь пеплом у ног, и Юнги чувствует, как злость, перемешанная с отчаянием, рвется на волю, натягивая ослабевший поводок. Рука брата опускается на плечо, даруя молчаливую поддержку, и он с благодарностью кивает, но тут же подрывается со своего места, когда в дверях возникает худощавая фигура лекаря. Пак Санхи натужно улыбается, попеременно глядя то на Джихуна, то на Юнги. Он выглядит уставшим и осунувшимся, словно не ел и не спал несколько дней. — Опасность миновала, жизни вана ничего не угрожает. Ему нужно отдохнуть, но прежде его королевское величество желает видеть тэгуна. Юнги с готовностью делает шаг вперед. Желание убедиться, что с отцом все в порядке перевешивает обиду. — Постарайтесь его больше не расстраивать, — почтительно произносит лекарь, избегая зрительного контакта. — Боюсь, если начнется новый приступ, я уже не смогу ему помочь. Юнги сдержанно кланяется, осторожно проходя в покои. И все так же, как несколько часов назад. Та же комната, то же изможденное тело на кровати. Только на этот раз в воздухе ощущается острый и резкий запах лечебных настоек. — Подойди, — голос отца непривычно тихий, как шелест ветра в редких кронах деревьев. Юнги повинуется, с опаской приближаясь к постели. От мысли, что упрямого и вздорного старика не станет, становится больно, словно кто-то поворачивает рукоять всаженного в грудь кинжала. — Я больше не вернусь к этому разговору. Но хочу, чтобы ты пообещал… нет, поклялся, что исполнишь мою волю и свой непосредственный долг. Юнги мнется, но произносит слова, которые так жаждет услышать ван. Слабое подобие улыбки скользит по бледным губам, а глаза удовлетворенно вспыхивают. — Но у меня есть одно условие. Он склоняется к погребенному под ворохом одеял телу и принимается нашептывать на ухо. Мин Сеунг внимательно слушает, изредка хмуря брови, а когда Юнги отстраняется, смеряет его долгим взглядом и коротко вздыхает. — Хорошо, теперь ступай. Его лицо разглаживается, и он смыкает веки, погружаясь в сон. Тэгун бесшумно покидает покои, ощущая на плечах тяжесть невидимого груза, и в сердцах ударяет кулаком по стене, сбивая костяшки в кровь. Немой вопрос, застывший в глазах Джихуна, который стал свидетелем этой картины, остается без ответа. Юнги усмехается и, понурив голову, уходит.