Прекрасный цветок "Поднебесного сада": Орхидея

Чимин не любит кривить душой. Да никогда и не умел это делать. Каждый раз, когда он пытается слукавить, голос сам собой меняется, начиная звучать неестественно высоко и фальшиво, уши и щеки вспыхивают, а взгляд принимается трусливо метаться из стороны в сторону, избегая лица собеседника. Осквернять себя ложью он определенно не привык. Но проснувшись в полдень на втором этаже кёбана и не обнаружив, что совсем неудивительно, следов пребывания с ним другого человека, Чимин, не торопясь, одевается, понимая, что сегодня смолчать ему не позволят. Поэтому он крадучись пробирается к жилому домику, вежливо поприветствовав встреченных по пути служанок и попросив одну из них приготовить ванну, после чего так же тихо проскальзывает в свои покои. Когда гонг гудит во второй раз, созывая кисэн на обед, Чимин заметно посвежевший и отдохнувший, нехотя покидает безопасные стены своей обители и без особой радости бредет в малый зал. Сдвинув панель и взойдя на помост, он некоторое время медлит у входа, внимательно осматривая разом притихшие лица, на которых при виде него вспыхивают, словно яркие огни бумажных фонарей, самые разные эмоции. Чимин вскидывает подбородок и, сохраняя гордую осанку, направляется к привычному месту за дальним столиком, где его уже дожидаются Сокджин с Тэхёном. Он старается игнорировать сдавленные шепотки и ехидные взгляды, чувствуя себя так, будто его раздели догола и выставили в центре базарной площади. В животе образуется неприятная тяжесть, и ему начинает казаться, что правильнее было бы вообще никуда не выходить. Но Чимин отгоняет от себя неуместные переживания, понимая: избежать сплетен и любопытных взоров это вряд ли бы помогло. Лучшее, что он может сделать, — достойно отразить удар, если кто-то изъявит желание высказаться по поводу вчерашнего. А претендентов хватает, так как зависть не обходит стороной даже самых сильных духом, что уж говорить о тех, кто привык выставлять на продажу свое тело, сравнивая собственную участь с долей другого, чтобы определить, кому горше. Чимин давно заметил, что привилегии, которыми он обладает, не дают спокойно спать многим кисэнам из его окружения, поэтому заранее готовится хлебнуть уготованную порцию гадостей. — Выглядишь очаровательно, — кривит губы Тэхён, когда Чимин, озвучив стандартные приветствия, присаживается рядом. Несмотря на иронично вздернутые брови, глаза выдают его с потрохами: в них плещется плохо скрываемое беспокойство. — Ты ожидал чего-то другого? — Он просто рад, что ты в порядке, — мягко отвечает Сокджин, перебирая палочками рис, от которого тонкими завитками вьется пар. — Мы оба рады. — Вы говорите так, словно я с войны вернулся. Прекращайте, — Чимин недовольно супится, чувствуя устремленные в спину внимательные взгляды. — Мне хватает того, что все на меня тайком косятся. Безумно раздражает. — Ну, а чего ты ожидал? Первый цветок госпожи Ли, наконец-то, сорвали, — Тэхён невозмутимо накладывает в пиалу ароматные кусочки мяса, уже не глядя на Чимина. Он словно стыдится его, и это настолько же вызывает недоумение, сколько и обижает. — Об этом еще долго будут судачить. — Мы не… Все немного иначе. Чимин хватается за палочки, не испытывая стремление развивать эту тему дальше, и делает вид, будто занят едой. Но Тэхён отличается недюжим упорством и хоть ведет себя странно, но сходить с намеченного пути намерения не имеет. — Что значит иначе? В тебе побывал его член или нет? — Ким Тэхён! — Сокджин яростно ударяет кулаком по столу, что привлекает к их маленькой компании еще большее внимание. — Перестань говорить гадости. Это тебе не идет. — Заблуждаешься, хён. Я мог бы с тобой поспорить и даже переубедить, но речь сейчас не обо мне. Чимин не пытается вникнуть в завязавшееся переругивание или как-то посодействовать его прекращению, радуясь, что это хоть ненадолго отвлечет их от его персоны. Он осторожно тянется к заварочному чайнику, предусмотрительно придерживая тяжелую чугунную крышечку, и не сразу замечает, как в зале снова воцаряется тишина. Чимин растерянно хлопает ресницами, видя шок на обращенных к нему лицах, и не понимает, что послужило причиной столь резкой смены настроений, пока его взгляд не сползает на собственные руки. Правый рукав съехал вниз, выставляя на всеобщее обозрение отливающие багрянцем разводы на запястье, оставленные на память джутовой веревкой. Спешно опустив чайник на деревянную подставку, он натягивает хлопковую материю до середины ладони, мечтая сгинуть в ту же секунду. — Боги милостивые, что он сделал с тобой? — ошалело произносит Тиен, продолжая вглядываться в скрытые плотной тканью метки. В душе нарастает буря, протест. Возникает отчаянное желание, даже потребность, вытворить нечто радикальное: закатить скандал, метнуть фарфоровую пиалу в стену, чтобы та взорвалась множеством мелких осколков, раскроить густую и липкую тишину, которая наступила с последним, сорвавшимся с губ Тиена слова. Несмотря на кипящее варево из противоречивых, не поддающихся сколько-нибудь осмысленной трактовке чувств, внешне ему удается сохранять поразительное спокойствие, граничащее с безразличием. Чимин поджимает губы, отчаянно ища способ сгладить возникшую неловкость, но в голову, как на зло, не лезет ничего путного. Он уверен, что уже к вечеру стены кёбана будут вибрировать от низких голосов, на разный манер трактующих увиденное за обедом, и к горлу подкатывает тошнота. — Прежде чем вы начнете строить собственные догадки, — поднявшись с колен, громко вещает Чимин, умело маскируя собственного волнение за излюбленной маской невозмутимости, — хочу сказать, что тэгун не сделал ничего из того, чего я сам бы не хотел. Поэтому не торопитесь меня жалеть, будь то искренне или наигранно. То, что произошло, касается лишь нас двоих. И я не стану мириться с грязными слухами, которые последуют, как только мы выйдем за пределы этой комнаты. Он в последний раз обводит застывшие, словно восковые, лица и поворачивается, собираясь уходить. — Ты же совсем ничего не поел, — слабым голосом проговаривает Тэхён. Чимину нет нужды оглядываться: он знает, что тот не смотрит на него, тараня смущенным взглядом пол. — Аппетит пропал. Пойду прилягу. Не беспокойте меня до вечера. Отчасти ему совестно за проявленную грубость, но обида перевешивает чашу нравственных весов, и Чимин решает на время забыть об этом, затолкав неприятные ощущения вглубь сознания. Смертельная усталость грузно наваливается на плечи, и обратный путь до жилого домика начисто стирается из памяти. Он проваливается в сон, как только голова соприкасается с мягкой подкладкой футона, и все переживания этого дня уходят на задний план, становясь ничтожными и малозначимыми в свете грядущего утра.

***

Тэхён приходит под вечер, когда солнце медленно утопает за кромкой горизонта, золотя верхушки деревьев. Пробудившийся незадолго до его прихода Чимин молча наблюдает, как он в нерешительности мнётся у входа, оттягивая рукава чогори, и будто бы боится, что Чимин скажет ему уйти. Но тот двигается, освобождая пространство для второго человека, и хлопает ладонью по одеялу. Нарушать царившую все это время тишину пока нет никакого желания, поэтому он продолжает молчать, лишь ласково улыбается, разглядывая немного осунувшееся лицо друга. Тэхён, воспользовавшись приглашением, быстро проходит внутрь, удобно пристраиваясь под тёплым боком. Нет нужды ни в извинениях, ни в оправданиях, вообще в каких бы то ни было словах, отсылающих к произошедшему ранее. Все, что действительно имеет смысл, — это здесь и сейчас. То трепетное и доверительное, что связывает их незримыми путами. Чимин льнет к Тэхёну, позволяя себя обнять и притянуть ближе, после чего получает мягкий поцелуй в тёмную макушку. Они лежат так некоторое время, всматриваясь в размытые полумраком лица, и жмутся друг к другу, как новорождённые подслеповатые котята. — Знаешь, — Тэхён первым вскрывает печать молчания, голос его звучит глухо и как-то надломлено, — раньше я часто фантазировал о том, как я скоплю немного денег и мы с тобой сбежим отсюда, будем путешествовать, узнаем наконец, насколько велик окружающий нас мир. Я искренне радовался тому, что ты пользовался особым расположением госпожи: это давало мне надежду и время. Мне не хотелось, чтобы ты становился на эту дорогу, чтобы к тебе кто-то прикасался, чтобы ты пережил то же, что и я. Ты заслуживаешь гораздо большего, нежели роль игрушки для утехи зажравшихся богатеев. — Ты не можешь вечно меня оберегать, Тэхён-и. Хватит того, что ты будешь и дальше рядом со мной, о большем я мечтать не смею. Чимин проводит носом по гладкой шее, вдыхая такой родной запах, и жмурится от подкатившей к горлу нежности с привкусом печали. — Тебе прекрасно известно, что это-то как раз от нас не зависит. Мы подневольные птицы и можем улететь на расстояние, равное длине веревки, привязанной к ноге. Когда я это понял, когда на моих глазах ходжаны увели Ханя, жить стало гораздо сложнее, а не обращать внимание на творящуюся вокруг несправедливость — в разы труднее. Видеть такого Тэхёна, потерянного и отчаявшегося, ужасно непривычно. Неправильно. Противоестественно. Чимин, сколько себя помнит, всегда находил в нем точку опоры, нечто твёрдое, незыблемое, что не позволит ему сойти с пути, а в случае падения, поможет устоять на ногах, избежав болезненного столкновения. В своё время он один смог вселить в него надежду на лучшее. Весь его вид, нелепая, но такая подкупающая прямоугольная улыбка, уверенность, сквозившая в словах и действиях, убеждали, что нет ничего страшного, что надо только подождать и все непременно наладится — решится само собой, так или иначе. А сейчас… Сейчас Тэхён сам нуждается в том, чтобы кто-то напомнил ему об этом. — Но… — Знаю-знаю, ты сейчас снова заведёшь песнь о том, что здесь живётся на порядок лучше, чем в других кёбанах. Я не спорю. Но разве это жизнь? Почему одним все, а другим ничего? Почему мы должны гнить здесь до тех пор, как не потеряем товарный вид? Нас даже лишают права на человеческое достоинство, потому что в глазах большинства мы шлюхи. Это нечестно, ты не находишь? — Можно долго говорить на эту тему, но какой толк? Ничего ведь не изменится, а лишний раз травить душу не очень хочется. — Так ты, стало быть, смирился? Тэхён хмурит брови и весь подбирается. Чимин чувствует напряжение вытянувшегося струной тела и старательно подбирает слова, чтобы донести свою мысль предельно понятным образом. — Наверно я просто принял это. Все, что мы можем, — предаваться мечтам, но они иллюзорны и недолговечны, все равно что замки из песка: подуй, и они начнут осыпаться. Тем не менее, мы гораздо богаче всех наших посетителей вместе взятых. Потому что-то, что скрыто здесь, — Чимин размещает ладонь на левой стороне груди, чувствуя, как взволнованно бьется под рукой чужое сердце, такое большое и выносливое, но невероятно хрупкое, — не купишь ни за какие деньги. Потому что у нас есть мы, пусть и переломанные, изрядно побитые жизнью, но я бы не хотел прожить другую, потому что в ней не встретил бы тебя. Это неравноценный обмен. В радости и в горе, помнишь? Даже если последнего будет втрое больше, я готов терпеть, если ты будешь рядом. Тэхён не отвечает, оглаживая подушечками пальцев травмированную кожу запястья, и шумно выдыхает. — Мне не было больно, Тэ. Правда. — Знаю, и от этого мне очень страшно. Чимин приподнимается на локте, не уверенный, как расценивать услышанное. — Я чувствую, что нас скоро разлучат. Чертов тэгун приручил тебя быстрее, чем я предполагал. — Приручил? Я что, по-твоему, ретивый конь? — Чимин раздраженно поднимается, усаживаясь на футоне и обхватывая руками колени. — Что вообще это должно означать? — То, что ты привязался к нему. Я ведь не слепой. И если ты еще не понял, что происходит, то для меня все ясно, как божий день. Возможно, это прозвучит эгоистично, но я… вроде как ревную? — горестно выталкивает из себя Тэхён, избегая смотреть Чимину в глаза. Ему стыдно за свою слабость, порожденную опасением потерять единственного по-настоящему близкого человека. — В конце концов, он заберет тебя, и я останусь один. — Куда? Во дворец? Как будто там есть место для такого, как я. — Сокджин-хён тоже поначалу говорил, что лучше он будет жить в кёбане, как собственность государства, чем делить крышу с законной супругой господина Кима. Недавно они снова обсуждали купчую, и он был настроен менее решительно. — Но как же так? — Чимин прижимает правую ладонь к губам, ошарашенный новостью. — А вот так. Рано или поздно настает момент, когда становится невозможно терпеть разлуку и ты согласен на все, лишь бы иметь возможность находится рядом. Госпожа столько раз предупреждала нас об этом. А Сокджин-хён… Ты же видишь, как он страдает. Я не хочу, чтобы и тебе было больно. — Ты же сам говорил, что тэгун — мой шанс. — Да, но я не советовал тебе в него влюбляться. — Есть вещи, перед которыми мы оказываемся бессильны, Тэ, — Чимин подсаживается ближе, обхватывая длинные тонкие пальцы. Тэхён смотрит на их сцепленные руки поникшим взглядом, от которого в груди начинает неприятно колоть. — Но я могу пообещать тебе, что не позволю этому себя сломить… Послушай, последние дни выдались трудными для нас обоих. Мне жаль, что я уделял тебе не так много времени, как раньше, но я исправлюсь. Мои отношения с тэгуном никак не повлияют на нашу дружбу. Он обводит большим пальцем темное пятнышко, идентичное с тем, что красуется на его руке. — Клянешься? — Клянусь. — Я ведь… Чимин не дает ему договорить, грустно улыбается и подается вперед, даря несколько несущих прохладу поцелуев, легких, как падающий листок сакуры. Лоб, скулы, щеки, подбородок… Пальцы невесомо порхают по коже, так бережно и осторожно, словно Тэхён может рассыпаться от небрежного прикосновения. И, наконец, губы. В этих поцелуях нет страсти, лишь струящаяся нежность и тепло негромкого дыхания, они расслабляют, убаюкивают, шепчут о том, что вслух не произнести. — Знаю, — тихо отзывается Чимин, заглядывая в расширившиеся зрачки. — Тебе нужно отдохнуть. Я буду рядом.