Система

Арта спасла Марина. Если бы она не выпустила из раны яд, то Грыльчаков, возможно, не дожил бы до того момента, как их спасли. Ей стоило сказать спасибо, но родители, очень сильно переживавшие за свою единственную дочь, не выпускали пока что её из дома. Однако Виктор позвонил подруге и поблагодарил, на что девушка ответила: — Я сделала бы то же самое и для тебя, дурака. Помни, что я тогда сказала, я на тебя рассчитываю. Виктор помнил, но пока старался об этом не думать. Были другие дела. Например, его простреленное плечо, которое иногда беспокоило, и забота об Арте, и пусть вокруг него крутились медсёстры и родители, Виктор оставался рядом. Арт не просто друг — Арт нечто большее, и он ради него готов был сражаться до последней капли крови. И пока Грыльчаков находился в коме, Болчик сидел рядом. Смотрел на умиротворенное лицо, думал о прошлом, настоящем, будущем. Всё время искал ответы на мучившие его вопросы, старался найти альтернативу их отношениям, но понимал, что компромисса уже не будет. Бороться со своими чувствами становилось невыносимо. Они появились так давно и одновременно — недавно. Осознание, что любишь лучшего друга совсем не как друга, оказалось убийственным и сводящим с ума. Виктору понадобилось время, чтобы переосмыслить ситуацию, а затем смириться с ней и принять, а Арт… Артемий испугался. Грыльчаков сказал твёрдое нет, хотя Виктор видел, что его мучили те же чувства, но Арт продолжал вести себя как обычно, заставляя сердце Болчика болеть и трепетать. Виктор обиделся на Грыльчакова. На самом деле каждый раз он шёл с ним на встречу пересиливая свои желания. Ему было тяжело и больно, Болчик не любил страдать. С большим трудом удавалось сохранять счастливую и равнодушную мину при плохой погоде. И даже когда Арт его обнимал и находился рядом, Виктор старался держать себя в руках, несмотря на то, что было адски больно. Продолжая жить, Виктор искал утешение в других: женщина или мужчина — не имело значения, только бы утолить голод и остудить пылающее от мук сердце. Виктор не знал, что можно ещё сделать в такой ситуации. Он уважал мнение друга, принял его пренебрежительное отношение к чувствам, но понимал, что дальше так длиться не могло. Когда им угрожала опасность, он решил, что пора расставить все точки над «i»: либо уйти навсегда и разрушить липовую дружбу, либо остаться, но только в качестве любимого. Другого выхода Виктор для себя не видел. Всю ночь он не спал, думал, а с наступлением утра, даже не позавтракав, улетел в больницу. Врач сказал, что когда Арт выйдет из комы, ему нужно будет ещё на дня три-четыре оставаться в больнице. Частичная реабилитация омолодила и так молодого Грыльчакова на пару лет, и на первый взгляд это было незаметно, но Виктор видел даже самую лёгкую перемену во внешности любимого. Разглядывая его вот уже большую половину дня, он наслаждался этими моментами и мечтал, чтобы друг побыстрее открыл глаза. — Может, пойдёшь домой? — на плечо легла рука Силины, матери Арта. Это была самая добрая женщина на свете. Иногда Виктор завидовал другу белой завистью. Он всегда хотел иметь такую мать. — Я ещё немного побуду, — буркнул он, глянув на Силину. Кто-то говорил, что в её венах текла кровь мутантов, оттого Арт был таким, но Виктору было всё равно. — Когда он очнётся, передай ему от меня привет, — она ласково ткнула Виктора в кончик носа и тепло улыбнулась. — Не вини себя, мой мальчик. Главное, что опасность миновала и он снова с нами. Я пойду, а то папа там один сойдёт с ума. А здесь ему быть нельзя, слишком уж он эмоциональный у нас. — Конечно, — Виктор встал со стула и проводил её до выхода из больницы. Отец Арта по своей природе был вспыльчивым и буйным. Работая в полиции секретарём, он не раз получал нагоняй за свой неспокойный характер. Когда Арта привезли в больницу, он чуть всех врачей не перебил, потому что посчитал, что они сказали ему неправду. Пришлось срочно изолировать его от всего общества, быстро отконвоировав домой под бдительное око Силины, после чего невысокий и щуплый Стив успокоился, доверив жене заботу о сыне. Однако надолго одного его Силина не могла оставить, поэтому, позволив Виктору остаться рядом с Артом, что несомненно грело и заставляло сердце биться быстрее, удалилась. Когда Болчик вернулся в палату, на город опустились сумерки, и в уютной комнате автоматически зажглись два софита. Виктор присел на стул, посмотрел на Арта и понял, что тот пришёл в себя. Потянувшись к настольной лампе, он щёлкнул кнопкой выключателя, наполняя комнату ещё большим светом. Артемий чуть прищурился, но продолжил смотреть на Виктора. — С возвращением, — пробормотал Болчик и почувствовал, как задрожали губы. Прикусив нижнюю, он судорожно вдохнул. — А мне показалось, что ты мне снишься, — улыбнулся Арт и попытался сесть. Виктор сразу же навалился сверху, придавливая тело к матрацу. — Пока лежи. Ты прошёл реабилитацию, тебе надо отдыхать, так что не суетись. Есть будешь? — Нет, — буркнул Арт, перестав сопротивляться и глядя на Виктора во все глаза. Тот выпрямился и вернулся на стул. — Мой отец успел вовремя, — начал Виктор с конца, впрочем, он посчитал, что говорить о том, как они тащили Артемия по разрушенному зданию и улицам, не было смысла. — Нас уже окружили ребята с пушками, когда спецназ их спугнул. Говорят, троих поймали, а Дофуан арестован. Он сейчас под защитой семьи. — Кто нас подбил? — Неизвестно, — Виктор коротко пожал плечами. — Мы — пострадавшие и единственные свидетели. На мгновение воцарилась тишина, Виктор собирался с мыслями, однако в какой-то момент силы куда-то ушли и пузырь спокойствия лопнул. Сердце забилось быстрее, голова закружилась, дыхание перехватило. Возможно, Арт почувствовал это, атмосфера сгустилась и потяжелела. И всё же Виктор не собирался сдаваться. В этот раз он намеревался закончить то, что началось давно. — Арт… — Я думаю… Они заговорили одновременно, и это немного расслабило нервы. Арт слегка улыбнулся, позволяя Виктору говорить первым. И Виктор продолжил: — Я тебя люблю. Очень сильно люблю. И я не могу уже терпеть эту боль. Я не могу жить вдалеке от тебя, дышать кем-то другим, делать вид, что у нас всё, как прежде. Не могу быть тебе другом, смеяться с тобой, шутить, сидеть рядом и не сметь думать о том, как сильно я люблю тебя и хочу, чтобы ты меня поцеловал. Мне тяжело, я схожу с ума каждый раз, когда нахожусь рядом и когда понимаю, что ты не мой, а я всего лишь друг. Виктор лишь на мгновение остановился, вдохнул и продолжил: — Тебе так легче, и я делал это ради тебя и, как ты сказал ранее, нас и нашей дружбы. Но годы шли, боль расползалась сильнее, она теперь часть меня. И я схожу с ума. Я хочу всё это закончить. Мне больше не нужна дружба, Арт. Здесь и сейчас, без промедления ты скажешь мне, чего хочешь. Хочешь быть со мной в качестве любовника или друга? Если первое, я останусь с тобой навсегда. Я буду только счастлив, — голос дрогнул, и Виктор почувствовал, как глаза заполняются слезами. Но плакать нельзя. И он замолчал, чтобы сглотнуть подступивший к горлу ком и вдохнуть полной грудью. — Я… — Погоди, — остановил Арта Болчик. На долю секунды ему показалось, что Грыльчаков сейчас скажет нет. Ведь это он предложил им расстаться. Однако Виктор ещё не закончил. — Ели ты выберешь нас, тогда это лучшее, что будет в моей жизни. Это бесценный подарок. Но если ты выберешь дружбу, тогда я вынужден буду уйти. Мы расстанемся навсегда. Больше не будет ничего совместного. Больше не будет нас. Ты найдёшь нового друга себе, а я — себе. Марина тоже останется в прошлом. Она попросила меня стать отцом её ребёнка. Но спать и выходить замуж за меня не собирается. Поэтому, когда появится ребёнок, она перестанет иметь для нас такое же значение, какое имеет сейчас. Дружба закончится. Всё когда-нибудь заканчивается. Уходят люди, приходят другие, одни чувства сменяются следующими, любовь превращается в ненависть. Нет, я не хочу сказать, что возненавижу тебя, я, наоборот, буду тебя любить вечно. Ты для меня воздух. Виктор вновь замолчал, сглотнул ком горечи, понимая, что в попытке убедить Арта остаться с ним навсегда в качестве любимого свернул не туда. Артемий не согласится, и откровения Виктора ни к чему не приведут. Если так посмотреть, то все его слова похожи на прощание. — Однажды я сказал одному человеку, что жизнь — это единица. Не бывает два или три, только один. Жизнь — это исключение, и всё, что мы делаем в этот отрезок существования, и является нашей жизнью. Я не хочу упускать этот шанс быть с тобой и любить тебя. Мне всего восемнадцать, и, возможно, у меня целая вечность впереди, но что если завтра меня не станет? Пожалею ли я о том, что не сказал и не попытался доказать тебе, что любовь между нами — это лучшее, что есть в мире? От чего мы не должны отказываться. Или же умру, осознав, что расставание было правильным решением? Я не знаю. Но мне кажется, я пожалею. Потому что очень сильно люблю тебя. Мне без тебя тяжело и больно. Я знаю, что ты тоже любишь меня, вот почему эта боль становится с каждым вздохом сильнее. Виктор заглянул Арту в глаза и, несмотря на страх, сковавший всё естество, спросил: — Что ты мне ответишь? Останешься со мной или мы прощаемся? Долго ответа ждать не пришлось, и Виктор даже удивился, впрочем, удивился он ещё и по другой причине. — Я останусь с тобой, — твёрдо и уверенно проговорил Арт. — Мне без тебя тяжело. Больно знать, что ты далеко, но ещё больнее осознавать, что ты не мой и не со мной. Я был таким дураком… Арт попытался приподняться и потянуться к Виктору, но у него ничего не получилось. Ослабевшее от яда змеи, комы и реабилитации тело не хотело слушаться. Тяжело дыша, Арт упал обратно на подушки. Виктор подскочил со стула, не обращая внимания на лёгкую боль в плече, пересел на край кровати, хватаясь за тёплую ладонь любимого и заглядывая в глаза. Он ждал продолжения, и Арт заговорил: — Мне казалось, если мы… если у нас будет всё как прежде, то мы — ты, я и Марина — сможем оставаться друзьями и дальше. И мне казалось, что она влюблена в тебя, и я подумал, что было бы хорошо, создай вы семью. Полноценную, нормальную семью. Я уверен, ты стал бы отличным отцом, по крайней мере, под надзором Марины. — Арт сжал его ладонь, и Виктор закусил губу, чтобы она не дрожала. Какой же Арт дурак! — Но чем дальше ты становился, чем больше я отдалялся от тебя, тем тяжелее мне было. Осознание пришло сразу же, почти мгновенно после того разговора: отдать тебя кому-то было неправильно. Но что-то поменять у меня не хватило смелости. Грыльчаков замолчал, говорить после комы было тяжело. Виктор это понимал, но не хотел, чтобы Арт замолкал. Хотел слушать его вечно. Скинув тапочки, он лёг рядом с Артом и ткнулся носом ему в шею. — Повтори, — прошептал Виктор, обнимая его рукой. — Повтори, что останешься со мной. И будешь любить меня всегда. — Я буду любить тебя, пока буду дышать, — тихо и хрипло прошептал Арт, с трудом поворачиваясь на бок, чтобы смотреть Виктору в глаза. — Потому что ты единственный, кто мне нужен больше, чем воздух. — Ты мне тоже, — шепнул Виктор и потянулся за поцелуем — первым в их жизни поцелуем. Он запомнится навсегда, и неважно, каким будет и где, и неважно, что ноет рана, главное, что он скрепит их клятву и даст повод для начала новых отношений. Когда губ коснулись сухие и горячие губы Арта, Виктор поплыл. Сердце выскочило из груди и унеслось в неизвестном направлении прочь из палаты, голова закружилась, мысли вылетели вон — Виктор чувствовал себя безвольной куклой. Он прильнул к Арту ближе и ощутил, как властный и жадный язык проникает в рот, насильно увлекая в сладостную страну. Виктор застонал и ответил на поцелуй любимого со всей горячностью и желанием, ускользая из реальности. Сейчас для него весь мир — это Арт, для которого он был рождён и которым будет жить до тех пор, пока бьётся сердце. Однако поцелуй был недолгим. Арт для вульгарных подвигов оказался ещё слаб, но такого жаркого поцелуя было достаточно, чтобы скрепить отношения и дать друг другу понять свои истинные чувства и желания. Когда Арт перевернулся на спину, Виктор опустил голову ему на плечо и прикрыл глаза, сцепляя свои пальцы с его и закидывая на него ногу. Так они и уснули, чтобы проснуться ночью и вновь скрепить свои чувства и обещания поцелуем.

***

Болчик вернулся домой ближе к ночи. На выходе из штаба они столкнулись с внутренней разведкой и Дофуаном-старшим. Адоф не стал сопротивляться, когда Свифт пригласил его прогуляться до штаба, где располагалось разведуправление. С большим нежеланием согласившись на «прогулку», Болчик вместе с Колошем сел в машину. Разговор с полковником Свифтом длился около двух часов, где в основном беседу вёл Михаэль. Он был в меру игривым, циничным и раздражающим. Свифту это явно не нравилось, но поделать с Колошем он ничего не мог. Михаэль был выше его не только по статусу, но и по должности. — Я бы хотел завтра ещё раз поговорить с вашим сыном и адъютантом, генерал Болчик, — деловито заявил Свифт. — Отказано, — холодно сказал Адоф, поднимаясь со стула и показательно глядя на настенные часы, которые показывали девять часов вечера. — Вы будете мешать расследованию? — вскинул брови Свифт. — Если вам так угодно, — отозвался Адоф. — Завтра я даю им выходной. И послезавтра тоже. Если у вас есть желание поговорить с ними, приходите в мой дом послезавтра. И, соответственно, допрос будете вести в моём присутствии. Я, как отец и начальник, имею на это полное право. Если вам подобное кажется вмешательством в расследование, то действуйте через суд, я разрешаю. Надев перчатки, а следом фуражку, Болчик вышел из кабинета не прощаясь. Михаэль медленно поднялся со стула и посмотрел в лицо раздражённому полковнику. — Когда вы соберетесь навестить Виктора Болчика и Рэйла Янока, — проговорил Михаэль с таким нажимом, что Свифт сразу же сдулся, — то будьте добры, перед тем как ехать в дом к генералу Болчику, сообщите об этом мне. Я бы тоже хотел присутствовать при допросе. — Это не допрос, а простой разговор, — встрепенулся Свифт. — Разве есть разница? Допрос, разговор — по мне, это одно и то же. В общем, на сегодня я с вами прощаюсь. Увидимся послезавтра в доме генерала Болчика. Всего хорошего, полковник. Красноречивые намёки и ярко выделенное последнее слово, говорящее о должности Свифта, заставили Михаэля немного расслабиться. Когда он вышел на улицу, Ригис тут же открыл перед ним дверку автомобиля. Пару раз глубоко вдохнув свежего воздуха, Колош сел в тёплый салон, и машина отправилась в свой путь. До дома Михаэля они доехали в полной тишине. Однако стоило Колошу открыть дверку и опустить одну ногу на землю, как Адоф сказал: — Если Вогейл будет очень уж сильно насиловать твой мозг и если по этому и другому делу появятся большие проблемы — обязательно сообщи мне. — И ты прибежишь супергероем и начнёшь всех дубасить волшебным жезлом? — повернулся к нему Михаэль и вздёрнул одну бровь. — Если ты захочешь, то будет так, — спокойно парировал Адоф, но Михаэль видел, что тот не расположен ни к шуткам, ни к стёбу. — Я справлюсь, — сказал Колош, выходя из машины. — Уж я-то обязательно справлюсь. Иначе я буду не я. Хлопнув дверцей, он направился по дорожке к дому, а автомобиль покатился дальше. Порог своего дома Адоф переступил в пять минут одиннадцатого вечера, чувствуя себя выжатым лимоном. Встретив Долле, попросил её быстро нарезать ему бутербродов, а сам поднялся в комнату. Скинув одежду и быстро приняв душ, спустился за едой. На то, чтобы перекусить и выпить чай, времени ушло не много, а вот сигарет Адоф выкурил три за раз. Стоя на крыльце и посматривая на плохо видимые из-за купола звёзды, Болчик наконец смог окунуться в личные переживания, не боясь, что кто-то помешает. Конечно, за Виктора Адоф волновался несомненно, но исчезновение Рэйла непривычно вывернуло наизнанку все нервы, заставив Болчика мучиться и злиться. Сорвавшись на Дофуане, Адоф не ощутил должного спокойствия и удовлетворённости, однако не помять милое личико отпрыска семейства он не мог. Дофуаны никогда ему не нравились, и Адоф, понимая, что позволил себе недопустимое, с лёгкостью перешагнул линию дозволенного. Виктор сказал, что Бош держал их в плену, что именно он и группа солдат их обезоружила и именно с ним сражался Рэйл и нанёс ему те раны. Виктор мог бы рассказать ещё многое, Адоф это чувствовал, просто парни и Марина высказались обобщённо. Но для Болчика и этого оказалось достаточно: Бош пленил Виктора, его друзей и Рэйла — такое преступление прощать нельзя, и это было поводом, чтобы разукрасить морду ублюдку. Но вопрос оставался открытым. Не верил Болчик, что Бош не знал, кто его нанял. Не верил в то, что Дофуан провернул это в одиночку. Адофа не интересовала причина, его волновало имя. Почему-то Болчик подозревал, что крушение шара каким-то левым, а может, и правым — кто их знает? — боком связано с Джуди и событиями в новостройке. Но на самом деле для Адофа причина пленения сына, его друзей и Рэйла имела маленькое значение, главное, что Виктор, Рэйл, Арт и Марина остались в живых. Но за то, что они пострадали, кто-то должен ответить! А ещё Болчик всё то время, пока ребята находились внизу, чувствовал себя неживым. Где-то в глубине души он волновался так, что запретил себе чувствовать. Потому что если бы волнение вылезло наружу, то половина Верн-Республики сейчас лежала бы с перерезанными глотками. И всё же события развивались слишком уж хаотично и интенсивно. Свистопляска вокруг дневника Болчика, потом крушение шара… Дофуан с группой вооружённых людей... Если разобраться, то Бош служит адъютантом у Полтачи, вполне вероятно, что тот и задумал подобное. Но Бош уверяет, что не знает зачинщика. Болчик же убеждён, что мальчишка врёт. Отсюда они попадают в тупик, и если не копнуть глубже, то на этом дело и закроется. Поэтому Адоф и вернулся немного назад, не к Рэйлу, а к Джуди. Ну или к тому, кто считал Систему неидеальной, тот, кто в подвале якобы вшивал в ногу Янока микровзрывчатку. По сути эти три события — убийство Джуди, взрыв в новостройке, крушение шара — связать было сложно. Предположения Адофа и правда были сомнительные, но предчувствие его ни разу не подводило. Какая тварь в нынешней Системе осмелится просто так убить, и какая причина нужна, чтобы испортить шар, в котором летели молодые люди? Конечно, если бы не мелькала рожа Дофуана и вооружённой зелёной компании, то можно было бы крушение списать на каннибалов или мутантов. Однако враг подставился сам. Или же так и планировал? В чём же суть происходящего? В центре то и дело снова мелькает Рэйл. Но и Болчик не оставлен без внимания. Дневник? Тогда совсем нет логики. Впрочем, пока. Поднявшись на второй этаж, Адоф остановился у двери в комнату Рэйла и некоторое время смотрел на неё, будто пытаясь сквозь перегородку разглядеть, чем занимается Янок. Спит или бодрствует, читает или пропадает в Сети? Обрабатывает мазями ушибы и раны? Или также стоит у двери и смотрит на неё, вслушиваясь в шаги? Думает ли об Адофе, и если да, то что конкретно? Или, может, его мысли занимает кто-то другой? Например, Виктор, он ведь тоже Болчик. А может, он то и дело прокручивает в голове последние события и ему абсолютно насрать на генерала, который мог бы прибыть раньше, если бы… Если бы знал, где искать. Можно ли считать тот момент чудом или шестым чувством? Что было бы, успей они раньше или позже? И что было бы, если бы их нашла другая группа? Столько вопросов за одну минуту в голове Болчика никогда ранее не появлялось. Он всегда ко всему относился рационально и педантично. Всё по порядку, и мозги его это прекрасно знают. Тогда откуда такой сумбур? Мысли сводили с ума, уверяли его, что он многое упускает, но что — Адоф не мог пока понять! Он пытался окунаться в работу, но что-то путало это желание, стирало его, задвигало в сторону. Впрочем, не понять это что-то было с его стороны уже смешно. Он упускает самого близкого и ставшего родным человека. Нет, не упускает, а отпускает. На мгновение, задержав синицу в ладони, он с лёгкостью раскрыл пальцы, решив, что она будет мешать ему жить. И что птица должна обязательно быть на воле. Он не думал о том, что, может, стоит её посадить в клетку, не думал, что, может, только ради него она бы пела, танцевала, показывала свою красоту? И он не подумал даже спросить синичку, чего хочет она. Решил всё за них двоих. Решил всё сам, потому что эгоист. Дурак! Но, с другой стороны, Адоф так долго прожил один, так долго ни на кого не смотрел, так долго в его голове были лишь работа и воспитание сына. Так где же правда, а где ложь? Интересно, Система на этот вопрос ответит? Открыв дверь в свою комнату, Болчик переступил порог и прикрыл створку, стараясь ею не хлопать. Если Рэйл не спит, он услышит. Если ждёт… А если не ждёт? Адоф покачал головой и закрыл глаза, выдохнул и невесело хмыкнул. Какие же глупости вам лезут в голову, генерал Болчик. Но разве думать о Рэйле — это глупость? Разве думать о том, кто волнует твоё сердце, и при этом строить догадки — преступление? Если любовь — это сплошные насмешки, то как тогда реагировать на чувства, которые сжирают душу и сознание своими желаниями и требованием обнять, прикоснуться, поцеловать, отлюбить как следует и проснуться на утро в одной с ним постели? Слишком долго Болчик запрещал себе любить. Слишком долго позволял жить в неведении. Он мог открыться раньше, но решил, что превратиться в лёд — это лучший выход. Так настало ли время для того, чтобы скинуть с себя железный плащ? Болчик потёр уголки глаз и двинулся к кровати. Но даже когда он лёг, мысли всё ровно роились в черепной коробке, накладывались одна на другую, закручивались в тугой узелок, плели сеть, превращались в пепел, разлетались на кусочки и снова собирались вместе, чтобы вновь обратиться в хаос. Думы о Рэйле полностью вытеснили всё, что соединяло Адофа с реальностью: внутренняя разведка, избиение Дофуана, противный и глупый Вогейл, терзающий своей тупостью Михаэля, дневник, микровзрывчатка, глаза преступника, крушение шара, каннибалы, Катастрофа, платформы, подвалы… В голове был только Рэйл, его печальные глаза, ссутулившаяся фигура, хриплый и тихий голос. Только он — застывшим образом, будто картина на стене. Адоф желал его обнять, прижать к себе, крепко поцеловать. Вот сейчас, прямо здесь, уже в своей комнате, чтобы утолить рвущую на куски душу и сердце боль! Как Болчик уснул, сам не заметил, но свои желания смог подавить, так и оставшись в кровати под тёплым ватным одеялом. Утро его встретило серостью и лёгким туманом. Некоторое время Адоф лежал не двигаясь, потом поднялся. Резким движением скинув пижамную рубашку, он упал на пол на руки и принялся отжиматься. Чувствуя себя, как старая баржа, Болчик из-под палки заставил себя вернуться к тренировкам.