Like A Mirror

      — Хочешь сказать, где-то там, в космосе, есть сумасшедший злой лорд, представляющий для нас большую угрозу, чем твой чокнутый братец?       Выражение лица Тора омрачилось, как и всегда, когда кто-то позволял себе дурно выражаться о его непутевом брате, но на этот раз, вместо протеста, он молча кивнул Фьюри.       — Да. Танос обладает недюжинной силой. Даже Всеотец испытывает страх перед ним, — сказал он низким, суровым голосом.       Ас по-прежнему крепко сжимал рукоять Мьельнира, словно нуждался в дополнительной поддержке, чтобы стоять на ногах и не рухнуть на пол под гнетом невидимого груза на плечах.       Клинту было жаль видеть Тора таким уставшим и побежденным. Они все привыкли к веселому, полному энергии и иногда раздражающему этим Богу, но теперь, чем дольше он за ним наблюдал, тем больше начинало казаться, что за последние пару дней Тор постарел на пару веков.       И судя по обеспокоенному виду Беннера, Клинт был не единственным, кто заметил перемены.       Прошло около часа с их первой попытки допросить Шмидта. После того, как нацистский ублюдок упомянул Таноса, начался настоящий хаос: Тор потерял над собой всякий контроль, грянул гром, и он ринулся к нацисту, словно хотел оборвать его смех, свернув ему шею. На минуту в голове Клинта даже возникла яркая картина того, как асгардцы допрашивают военнопленных.       А затем, вернув ясность ума, они, вместе с Наташей и Стивом, попытались успокоить аса, пока Брюс оставался в дальнем углу комнаты. Мстители хотели выудить из нациста максимум информации, но он лишь не переставая болтал о Таносе, который скоро прибудет на Землю, чтобы поквитаться с Локи за его провал с Читаури.       — Пусть приходит, отдадим ему Локи с превеликим удовольствием, — ляпнул Клинт, прежде чем вспомнить, кто по-прежнему находился рядом.       — Танос не получит моего брата, — прорычал Тор — буквально прорычал, словно дикий зверь, готовый перегрызть чье-нибудь горло в подтверждение своих слов.       А Шмидт лишь продолжал хохотать.       — Таносу недостаточно одной жизни. Он хочет выжечь этот мир дотла и стать свидетелем его смерти, — бросил нацист до того, как Фьюри приказал увезти его.       А после Клинт, вместе с другими Мстителями, был вызван на общий сбор, и теперь команда вновь собралась в одной комнате: пять Мстителей с разной степенью отчаяния и один Фьюри, без молчаливой агента Хилл на своей стороне.       Между ними до сих пор была невидимая стена, которая возникла еще тогда, когда директор приказал остановить поиски Старка, однако теперь кое-что крайне важное требовало обсуждения, поэтому Клинт мог бы сказать, что они заключили своего рода перемирие.       — Что еще тебе известно об этом Таносе? Кроме его увлечения твоим братцем и обладания недюжинной силой? — спросил Фьюри Тора.       Бог сжал руку на Мьельнире.       — Я не позволю ему отнять брата.       Клинт почти фыркнул.       Как обычно.       Обезумевший злодей, более могущественный, чем сам царь богов, собирался напасть на Землю, а Тор беспокоится только о своем сволочном брате.       Похоже, Фьюри думал о том же. Шпион помассировал виски, закрыв единственный глаз, пытаясь обуздать желание убить кое-кого прямо сейчас.       — Если бы отдать твоего брата этому долбанному суперзлодею было достаточно для избежания боя, я бы уже занялся подготовкой подарочной упаковки, чтобы завернуть в нее Локи. Но Шмидт пообещал, что Танос все равно уничтожит Землю — я хочу знать почему. И как мы можем это предотвратить.       Тор открыл было рот, чтобы ответить, но вместо этого покачал головой.       — Я должен поговорить с отцом.       — В таком случае, постарайся вернуться с ответами, ибо я не собираюсь допускать еще одно инопланетное вторжение по вине твоего брата.       Фьюри встал и вышел из комнаты, оставив непривычно тихого Тора в раздумьях. И в этот момент Клинт был полностью на его стороне.

***

      Мрачные тени проникли в ее сны. Жуткие очертания далекого кошмара, тянувшего руки к золотому царству, которым они с Одином руководили на протяжении веков. В горле вставал ком ужаса, становилось труднее дышать, ее обволакивала кромешная темнота, сквозь которую не проходил даже луч света.       Кругом одна лишь смерть.       Что-то приближалось, и ее сердце пропустило удар: она уловила жажду крови и насилия от существа из снов. Она чувствовала его мысли, его негодование, его стремление уничтожать все живое. Но громче всего звучало обещание судьбы страшнее, чем сама смерть, уготованной ее пропавшему сыну.       Проснувшись, Фригга даже не пыталась прогнать из головы ужасные картины дурных видений, ибо с детства знала, что ее сны — отнюдь не простые ночные кошмары. Они не исчезали с рассветом.       Ей снились лед, снег и смерть перед битвой с йотунами в Мидгарде; она видела раненое лицо Одина, потерявшего глаз. И слышала плач младенца раньше, чем он вернулся с ребенком, укутанным в его же мантию, с просьбой растить его как родного.       Мы уже близко, маленький бог. Мы придем за тобой, и не найдется такой смерти, которая могла бы спасти твою жалкую душонку. Приготовься молить о пощаде, ибо это будет единственным, что ты успеешь сделать, прежде чем начнешь кричать.       В этих словах было столько ненависти, что она не могла унять дрожь во всем теле.       Локи в Мидгарде, сейчас. Он нес хаос в Мир смертных и Тор покинул Асгард, чтобы остановить его и вернуть домой.       Сердце Фригги обливалось кровью от осознания того, что два ее сына отныне стали врагами, идущими друг на друга войной вместо того, чтобы сражаться плечом к плечу.       Она точно знала, что Тор никогда не попытается убить Локи. Потому что до сих пор любил, возможно даже больше, чем тогда, когда брат все еще был на его стороне.       Но вот Локи…       Локи всецело завладела ненависть, а глубокие раны в душе вряд ли еще можно было исцелить.       Фригга знала, в том была и ее вина: она хранила в тайне правду о его происхождении, она молча наблюдала за тем, как в нем развивалась ненависть к йотунам и как он рос незаметной тенью старшего брата. Брата, который был слишком самоуверен и слишком любим. Однако никто, даже она со своим даром предвидения, не мог предугадать, какой жуткой катастрофой это обернется.       Она устало провела рукой по лицу.       Корни безумия Локи были родом из детства. А окружающие его асы и обстановка, в которой он воспитывался, лишь усугубили ситуацию, породив ревность и обиду. Он отчаянно нуждался во внимании Одина, мечтал, чтобы хоть раз в жизни отец заметил его, а не Тора.       Тут была вина каждого, но они слишком поздно это осознали.       Фригга начала одеваться, чувствуя мучительно быстрое биение сердца из-за тоски по младшему сыну и тени угрозы, нависшей над ним.       Любить Тора было легко — он купался во всеобщем признании, и никто никогда будто не замечал его недостатков. Даже сам Один позволил гордыне ослепить себя. Он слишком сильно гордился Тором, тем юношей, который был солнцем Асгарда и улыбкой его народа. Он верил, что Тор — идеальный наследник престола, ровно до тех пор, пока тот не пошел с войной на Йотунхейм, заставив Одина осознать горечь правды и разочарования.       Но мало кто любил Локи. Почти никто, если говорить честно. И, может быть именно поэтому Фригга любила его немного больше.       Одевшись, царица вошла в тронный зал, ожидая встретиться там с Одином.       Подойдя к трону, она молча отметила про себя, как сильно он постарел и насколько хрупким казался, несмотря на то, что по-прежнему оставался верховным богом. Однако тысячи лет правления, многочисленных войн, борьбы за поддержание мира среди Девяти миров и бесконечных тревог оставили свой след даже на нем.       Локи стал последним ударом судьбы и, скорее всего, самым болезненным из всех.       Поверив в его смерть, они вместе скорбели и даже если больше не говорили о потере сына, на лице Одина появлялись признаки его чувства вины: морщины становились глубже, печаль наполняла единственный глаз всякий раз, стоило ему посмотреть на разрушеный Биврест и пустоту под ним. И Фригге ничего не оставалось, кроме как молча стоять за спиной. У нее не находилось слов утешения, ибо скорбь Одина была и ее собственной.       А потом Локи вернулся.       Еще более сломленный, безумный и израненный, чем когда бы то ни было. И боль от его потери стала невыносимой, ведь теперь, по крайней мере, появился призрачный шанс вернуть его домой.       Однажды, до побега из камеры, где он содержался после возвращения в Асгард, Фригге посчастливилось навестить младшего сына. Она видела его измученным, преследуемым незримыми страхами, но никогда раньше не ощущала такой сильной духовной связи между ними, как в ту минуту. Локи всегда был ее сыном, пускай в его венах течет чужая кровь, она останется его матерью, ведь даже если он решит отречься от всех них — от нее не сможет. Это было видно по дрожи в его голосе, по виновато опущенным глазам, по физической неспособности Локи смотреть на Фриггу тем же ледяным взглядом, каким он награждал любого, кроме нее.       Когда же Один вернулся после визита к Локи, казалось, словно он постарел на много веков.       — Мне следовало быть лучшим отцом для них обоих, — признался он однажды, оставшись с женой наедине, без посторонних ушей, которым не стоило знать о слабостях самых могущественных среди богов.       — Мы оба в ответе за это, — сказала она.       И все-таки они знали, что Локи никогда не переставал называть ее мамой, в то время как холодное «Всеотец», которым он всякий раз приветствовал Одина, обжигало сердце царя больше, чем льды Йотунхейма.       Фригга достигла трона, где восседал ее муж, управляя Мирами, чувствуя весь груз ответственности за них на своих плечах.       Встретившись с ней взглядом, его единственный глаз наполнила теплая привязанность, которая в другой ситуации всегда служила ей лучшим успокоением.       — Я думал, ты отдыхаешь, — произнес он, не скрывая беспокойства в голосе.       — Локи в опасности.       Она не сказала «Асгард» или «Девять миров», ибо именно Локи был главной целью существа, жаждущего крови и смерти. В лучшие дни она вела себя как достойная королева, уделяя достаточно времени заботе о благополучии подданных, но теперь она, прежде всего, мать.       Лицо Одина стало мертвецки белым.       — Что ты увидела?       — Тень, столь огромную, способную поглотить любой луч света. Она ищет его, чтобы обречь на вечные муки. И как только найдет, придет в Мидгард, а потом и за всеми нами.