По-другому

Уббе разучился быть сентиментальным. | слишком много лет, слишком много событий; не помнишь все до единого, не хранишь в душе частичку каждого человека, встреченного на пути, как раньше, когда хотелось сохранить каждый миг, каждый вздох угасающего счастья | Уббе разучился привязываться. | слишком быстрые жизни, слишком долгое бессмертие, слишком много потерь, причиненных временем, слишком много расставаний с уходящими в разные стороны дорогами | Уббе разучился горевать. | больше не душит, не тянет, не ноет в груди, не давит отчаяньем, когда видишь остекленевшие глаза сотого потерянного друга, больше не слышишь в шелесте листьев их голоса, не видишь в небе размытые силуэты, не чувствуешь больше, кажется, уже ничего, и сухое «он был хорошим человеком» оставляет их всех позади | Уббе, кажется, не умеет больше скорбеть, но. Глаза Ивара, голубые, пронзительные до дрожи — глаза, которые он никогда не увидит больше — врезаются в память, не выходят из мыслей ни на миг, и суровое «больше не воскреснет», обрывающее все нити надежды, звучит эхом в голове, бьет по перепонкам, как в набат, | и пожалуйста, пусть он найдет способ вернуться, пусть обманет судьбу в сотый раз, пусть ухмыльнется, скажет «брат, а ты, что, поверил», пусть только, пожалуйста, будет живым, пусть, пожалуйста | и голос Ивара — насмешливый, радостный — «я здесь» — не может перекрыть громкий крик отчаянья, рвущийся из груди, и его смех, такой дорогой, рассыпающийся песком, затихающий, Уббе собирает по крупицам, | не готов горевать и скорбеть, как раньше, не готов хранить в о с п о м и н, а н и я, не готов отпустить, потому что не так должно было все закончиться, потому что грудь непривычно сдавливает | и неужели это все, неужели теперь только он? | но ивар же должен вернуться | и неужели теперь так — навсегда? | должен, ведь правда? | неужели конец? …так?