Пиратская колыбель

      Иш всегда спал чутко, но пару часов назад, точно по велению злого рока, провалился в как никогда глубокий сон.       Он и предположить не мог, что сегодняшняя ночь в Бриг шумна, растревожена как никогда; пока тяжелые неопределённые дымки сновидений прокатывались под его веками, по деревенским улицам прокатывалась тревога — эльфы, прибывшие в Бриг, вдруг стали действовать решительно и быстро, и теперь не осталось ни закутка, ни узкой улочки, какую они ни обошли бы, какую бы ни обнюхали…       Иш спал, и удача по крупицам покидала его внутренние песочные часы.       В сон Иша вторглись, и Иш среагировал слишком поздно. Его стащили с кровати, перекрыв пути к отступлению, о!.. он и впрямь сумел бы выкинуть финт, чтобы освободиться, но тени обступили его. Чьи-то холодные ладони облепили его лицо: глаза, уши и главное — рот.       — Проклятие! — вскричали мужики.       Они скинули Иша на пол и совсем не ожидали, что этот поганый мальчишка перевернёт кровать!.. Как схватился он за маленькие ножки, как хватило ему сил сдвинуть их — кровать стояла низкая, тяжеленная, — осталось загадкой. С рыком ярости Иш вскочил на ноги, а мужики разразились бранью — поднятая на один бок, кровать одному мужику придавила ногу, второму — закрыла короткий путь до Иша.       Иш перемахнул поваленную мебель и сунулся в окно. Он думал быстро, чётко, действовал — бесстрашно, почти безумно!.. Будь до земли сотни и сотни метров, Иш прыгнул бы…       Нечто весомое обрушилось на его затылок. Разлетелись осколки пыльного, тонкого стекла. Иш ощутил, как вонючее старое масло с фитиля затекает ему за воротник ночной рубахи.       — Не всегда всё всем сходит с рук! — брызнула слюной заросшая морда и дала Ишу по лицу наотмашь.       Он повалился, громко стукнувшись локтями и затылком, который взорвался новой болью. При попытке втянуть носом воздух, Иш услышал, как хлюпнула кровавыми пузырями его ноздря, и схватился за лицо, взирая на обидчиков злым, хищным взглядом.       — Вы должны понять, что затеяли плохую игру, — огрызнулся Иш, позволив вздёрнуть себя наверх за грудки, ибо понимал — у него хватит силы защититься.       — Да? — брызнул слюной противник, и Иш, наконец, разглядел его лицо в сумраке комнаты — это был один из завсегдатаев «Толстяка», большой любитель распустить руки с его матерью. — Если из нас кто и доигрался, то это ты, парень! Скажи спасибо своим склизким дружкам, которые продали тебя за милую душу!..       Недоумение мелькнуло в глазах Иша, неверие, и мужики воспользовались его замешательством — они заломили Ишу руки и повели за собой, в жар и вонь первого этажа. Пьяные редкие мужики расступались, давая дорогу; в окнах таверны забрезжил пасмурный рассвет. На улице Иша швырнули на земь, в лужи, окружили. Тяжёлые сапоги несколько раз шибанули его под живот, один вновь попал по носу. Харкая и задыхаясь, Иш старался подняться. Кровь и грязь застилали ему глаза.       — Это всё? — рыкнул он, и вновь мелькнул чужой сапог. — Всё?..       — Не всё, поганая шавка!.. Долго ты портил нам кровь! Посмотрим, где ты окажешься к обеду — головой в петле или заживо в земле сырой!..       От нового удара Иш упал на живот, беззвучно раскрывая рот от боли. Кровавая слюна свисала с его губ.       За углами домов, в тенях подворотни прятались редкие люди: старые бабы с сухими серыми лицами, грязные мужики; они и прошли бы мимо «Толстяка», ибо их ждали дела, руки их были заняты корзинами и мешками, но — не шли, ждали, наблюдали.       Иш ощутил вдруг, как обессилил. Нечто прибило его к земле куда крепче, чем удары и пинки, и голова его оказалась пуста-пуста. Если и брезжили страхи в его мыслях и сердце, то где-то глубоко-глубоко, откуда нельзя было достать их, нащупать…       Иш просидел в деревенской темнице около суток. За это время к нему спустились единожды — упитанный стражник с заспанным лицом — ради того, чтобы поставить на пол плошку воды. Иш сделал всего глоток — вода оказалась паршива на вкус — и умыл лицо оставшейся частью. Ощупав нос, Иш понял, что тот опух и, вероятно, стал единым синяком; саднили разбитые губы, и одна бровь казалась тяжелее и ниже другой. На боль в области живота и рёбер он почти не обращал внимания.       Знал, что всё равно вырвется и на сей раз прятаться станет не в логовах, не под крылом матери, а за пределами Бриг… Иш поклялся себе, что, если ему вдруг и предначертано судьбой сгнить паршивым воришкой, то сделает он это точно не в темнице и не на городской площади.       На исходе ночи зашевелились тени. Иш полулежал, привалившись к стене, когда из-за стены по ту сторону решётки кто-то вышел. Тусклый свет пал на незнакомца, и мелькнули белые волосы. Иш мгновенно собрался и стиснул зубы и кулаки.       — Вот ты и попался.       Не тот… Не тот эльф.       Иш тотчас расслабился и ухмыльнулся, осклабился.       — Не ты поймал, не тебе наслаждаться.       Румил подступился ближе, даже привалился плечом к стене. На его обычно высокомерном лице были скука и призрачная насмешка.       — Ты прав, маленький вор. Людские пороки не могут доставить услады ни взгляду, ни разуму. Ты наделал много паршивых дел, ты виноват, но твои друзья — ты ведь считал их друзьями? — отреклись от тебя с простотой, какую никто из наших сородичей никогда не простил бы.       — В Бриг у меня нет друзей.       — Да? Но обида только что мелькнула на твоём лице.       Румил вынудил Иша зашевелиться. Находя опору в стене, Иш кое-как поднялся на ноги. Он привалился к решётке, и между ним и Румилом почти не осталось расстояния.       — Оставь свои дрянные эльфийские штучки при себе, ублюдок, — зашипел Иш, и Румил заиграл скулами, — а если тебе так нравится читать чужие эмоции, так прочти ещё вот что…       И Иш исторгнул настолько поганую фразу, грязным смыслом похожую на весь орочий язык, что Румил метнулся вперёд — и Иш стукнулся лицом о прутья. Бедный воротник его рубашки затрещал в чужом кулаке… Румил с силой оттолкнул от себя Иша, Иш свалился на пол, и покинул темницу.       Выскочив на улицу, Румил ощутил, как сползает по плечам его плащ — о прутья решётки он каким-то образом сорвал удерживающую ткань эльфийскую бляшку. Румил досадливо зарычал, но возвращаться не стал, только сжал плащ в кулаке…       …Иш скорчился, вцепившись в волосы и, зажав лицо между согнутыми локтями, зарычал дикой кошкой… «Твои друзья так легко отреклись от тебя!» — так вот, кому он обязан своим положением!       — Ничего, — шептал Иш, — ничего… — бляшка с эльфийского плаща имела острые, тонкие грани. Такая в его руках сумеет не только путы разрезать, но и чьё-нибудь горло!..       …Иш не мог предположить, сколько ему ещё сидеть под стражей. Мысли о побеге сводили его с ума, ибо они не могли претвориться в жизнь и из часу в час оставались ничем иным, только бесполезными мыслями; отравляла злость на Рика, Шана и Нокса, стукачества от которых Иш никогда не ждал. Мысли же о матери Иш гнал прочь настырнее всего, сначала из-за того, что беспокоился о ней (в конце концов, и ей могли предъявить обвинения за сына, которого она покрывала — о! Иш был уверен, что именно в этом её и обвинили бы), затем — из-за того, что не видел её, не знал, предприняла ли она хоть что-нибудь, чтобы помочь ему.       Иш сам себе не мог признаться — в глухой сырой камере к нему подступался страх будущего, ибо Иш не знал, чего ему ожидать.       К моменту, когда над Бриг выглянуло полуденное солнце, Иш спал в углу. Грубый звон ключей разбудил его, однако, не успел Иш продрать глаза, его уже волокли по лестницам наверх.       Ослепил свет, опьянил свежий воздух. Сковал прохладный металл запястья. Обступила стража, повела за собой. Прошло всего несколько секунд, прежде чем Иш уверился до конца — путь его лежал на городскую площадь. Оттуда же нёсся гул людских голосов. Пустовали узкие улочки.       Площадь раскрывалась в окружении каменных домов — домов богатых жителей Бриг — и в центре её стояла давно сооруженная конструкция. В безоблачные времена она выступала в качестве сцены, в нынешние — эшафотом.       Иш увидел эльфийскую девчонку — Льяну — и тотчас осклабился, вызывая на её лице укор, презрение и… обиду? О, в эту секунду Иш ничего другого не хотел видеть на её очаровательном личике!.. Иш бил Льяну копьём, не замечая, что оно обоюдоострое, и, раня девчонку, что нравилась ему, ранился сам с наслаждением безумного.       Он смотрел бы на Льяну ещё очень долго, но ему дали по голове, заставляя следить за дорогой и не высовываться. Иш сжал кулаки, и кандалы тихо звякнули.       Толпа расступалась перед ним. Люди злились на него, презирали. О, дай им кто-нибудь знак, и они послали бы к солнечному небу шляпы, они ликовали бы — самый страшный вор пойман, вырван с корнем злой сорняк!..       Иш получил тычок в спину — толстый верзила демонстративно шевельнул дубинкой, какую держал на плече — и принялся взбираться на самый верх импровизированной сцены. Каждый шаг давался ему с трудом. Толпа озверела от его близости: со всех сторон чужие руки щипали его, царапали и драли за одежду, отовсюду неслось дыхание чужих раскрытых ртов, сыпались проклятия и крики; Иш зарычал в ответ, когда его схватили за волосы.       Наверху он предстал перед всеми и каждым в отдельности. Стражники прижали его к вертикальному бруску, привязали на всякий случай. Красное дало по глазам, свежие ссадины тотчас защипал помидорный сок — Иш сплюнул кисловатую мякоть, залетевшую в рот, и даже шмыгнул носом. Тухлые овощи полетели в него со скоростью стрел и тяжестью камней. Как бы ни отводил лицо Иш, от боли не спасся.       — Ну, ну! — заговорил голос поверх других, и толпа принялась утихать.       С другой стороны от Иша на «сцену» вскарабкался бургомистр. Подъём его тяжеловесной фигуре дался непросто, и бургомистр ещё долго старался отдышаться, промакивая румяное лицо платком.       — Хорошенько ты потрепал нам всем нервишки, Иш, бродячего пса ты сын! Погляди же теперь на народ, который ты обворовывал столько лет: эти люди только что так великодушно поделились с тобой всем, что имели!..       Конечно же, он говорил о вонючих, сгнивших овощах.       Бургомистр шумно откашлялся и той же заслюнявленной рукой принял предложенный ему стражами свиток. Развернул и с важным видом принялся зачитывать, делая паузы в угодных ему местах (Иш понял, что бургомистру не терпится расправиться с ним, чтобы поскорее вернуться в уютный прохладный дом и хорошенько пообедать).       — Иш, сын подавальщицы Блейн, ты обвиняешься в… Кхм… Во многочисленных кражах, как у высокопоставленных персон, а именно бургомистра Бриг и его жены, так и у самых обыкновенных жителей…       Бургомистр не пренебрёг тремя десятками имён, мужских и женских, и Иш постепенно отыскал в толпе всех «пострадавших»: кузнецов и конюхов, которые кривили лица и демонстративно сплёвывали наземь, оружейников и рыночных продавцов; в конце концов, он видел гневные очи прачек и швей, и улыбка не сходила с его губ.       Они и впрямь сумели упомянуть всех! Всех, кого обокрал не только он, Иш, но и его «друзья» — Рик, Шан и Нокс! Вот потеха.       «Друзья» в самом деле каким-то чудесным способом умудрились «заложить» его.       — …В качестве наказания ты месяц простоишь в колодках на пустыре, и никто не посмеет заговорить с тобой. Полуденный зной и холодные ночи станут для тебя хорошим испытанием!.. — заключил бургомистр, и люд одобрительно и грозно загалдел.       Злясь, Иш задёргался. Он нагловато закинул бы голову, но брусок придержал затылок. Помидорные ошмётки сползали с его щёк.       — А доказательства?! Неужто вы понасобирали эти доводы с чьих-то пьяных уст? Так пьяницы вообще склонны болтать о несуразном, они даже свои сны от действительности отличить не способны!..       — Доказательства? — бургомистр не изумился, напротив, захехекал, и дал знак привести кого-то. — Ну вот, на, погляди.       Привели Галома. Маленький и скорченный, трясущийся от ужаса, Галом едва стоял на ногах, потому тут же повалился на доски, когда стража выпустила его. Иш досадливо дёрнул губой: вот дела! Заморыш, на которого он планировал свесить злодеяния и на которого дал след Халдиру, тут же, в одном с ним, Ишем, положении!..       — Уважаемый бургомистр, да ведь этот заморыш не умеет говорить.       — Зато он хорошо сохранил украшения моей жены! — вдруг изменившимся голосом крикнул бургомистр. — Не в своём ли мешке ты подсунул их ему, а?!       — Все мешки одинаковые, почём мне знать?       — Но не во всех одинаковых мешках одинаковые украшения! Если вздумал отпираться, поганец, так объясни это!       К ногам Иша с лязгом и стуком полетел старый тяжёлый меч. Тот самый, который Галом доставал ему из городской оружейной и за который он как раз «расплатился» с ним крадеными побрякушками.       Иш стиснул зубы, но ничем замешательства не выдал. В конце концов, после того, как его схватили, комната его осталась никем не защищённой — всякое добро оттуда могли повытряхивать…       — Никчёмная железяка, — Иш неуклюже пожал плечами, — подобрал где-то. Думал, ею будет легче рубить зайцев на ужин.       Бургомистр только ладонью шевельнул — и знакомый верзила снял дубинку с плеча, шибанув Иша в живот. Иш скорчился, насколько позволяли верёвки, и шумно задышал, сверкая взглядом.       — Это «никчёмная железяка» разрешена только стражам, на этом мече соответствующие письмена!       — Ваша стража — сплошные дураки, которые теряют вещички в пьяном угаре!.. Ваша стража плоха во всём, оттого в вашей деревеньке никогда не настанет спокойствия…       Верзила снова закрыл Иша собой, сотворил над ним насилие, вынудил Иша хрипеть и гоготать, роняя красную слюну.       — Спокойствия и впрямь не будет, если вы решили спросить за злодеяния только с одного, господин бургомистр!       Бургомистр вскинул брови, разинул рот. По лестнице на эшафот взлетел эльф, белокурый, как и все, и бургомистр узнал его — Орофин, молчаливый брат Халдира, который вёл с ним, бургомистром, все переговоры. Появился и сам Халдир. Подъём дался ему сложнее, ибо Халдир вёл за собой покоцанного и до смерти испуганного Шана. Орофин перехватил вора за воротник и опустил, как крольчонка, перед собой.       — Это же мой сын! — донёсся сильный, однако растерянный голос из толпы. — Мой сын!..       Иш старался поймать взгляд Шана, но тот дрожал и только бестолково мотылял башкой. Тогда Иш взглянул на Халдира — с подчёркнутым холодным спокойствием тот глядел на него, Иша, в упор, и Иш приложил все силы, чтобы не проиграть ему этот бой.       — Ваш сын или же нет, — продолжил говорить Орофин, — этот мальчишка промышлял разбоем так же долго и прибыльно, как и тот, на чью голову только что повесили все обвинения!       Толпа взволновалась: зашептались бабы, явно узнавшие рыжую макушку Шана — сколько раз его затылок мелькал рядом с ними, а затем они обнаруживали пропажу той или иной вещички!.. Ругались мужики, старался пробиться через них отец Шана — коренастый, обросший чёрным жёстким волосом мужчина. Стоило ему подняться по ступеням, Халдир остановил его за плечо и, как бы ни сыпал проклятиями мужик, не пустил его.       — И таких, как эти трое, — Орофин поочерёдно указал на Иша, Галома и Шана, — среди вас много. И не все они дети!..       Пока говорил Орофин, в потных, чуть трясущихся ладонях Иш вертел эльфийскую бляшку. Он изранил ею уже два пальца, но не остановился — отведённые за спину, его руки на два раза были перетянуты верёвкой, и она поскрипывала, вредничала, но постепенно поддавалась…       — Для того, что бы вы, господин бургомистр, смягчили наказание этому юноше, — Орофин оглянулся на Иша, и Иш на миг прекратил своё тайное действие, — я готов дать вам слово: ещё не опустится солнце, как все, кто вредит вам и людям вашей деревни, будут стоять перед вами.       Ну и петля стянула их всех вместе!.. Шан побледнел, Галом затрясся в беззвучных рыданиях, неловко стремясь спрятаться, отползти, но верзилы подпихивали его обратно.       — А не слишком ли ты самоуверен, эльф?!       — Да, не слишком ли далеко ты суешь свой нос?!       — Предводитель этой шайки пойман, а значит, шайка распадётся сама!..       В воздух взмыли знакомые овощи. Они полетели в сторону пленённых, как красочные камни, и били с той же силой. Взвыл Галом, завопил Шан, размахивая руками, но за шкирку его держали крепко. Повезло лишь Ишу, у которого появился неожиданный защитник: Халдир выступил вперёд в миг, когда в Иша летела гнилая картофелина, и отбил её рукой.       Ишу хватило этой секунды. Он действовал быстрее, чем думал.       Когда Халдир прикрыл его от толпы, Иш дёрнул острой бляшкой в последний раз. Веревки лопнули, медленно покатились вниз, и Иш пребольно ударился локтями о брусок, стремясь скинуть их окончательно.       Толпа вскричала, удивлённая, потому что вор сбегал, гневная из-за того, что её надурили!.. Раскинув руки, бургомистр падал на спину, получив мощный толчок в грудь. Галом тоже повалился, покатился, как навозный жук, и даже заверещал, когда тень Иша пролетела над ним. Устоял только верзила с дубинкой, постарался ухватить беглеца за белый хвост!.. Но на него налетели товарищи, поскользнулись на овощных ошмётках, покатились кубарем…       Иш и сам поскользнулся, ободрался о доски, рухнул на земь на самой последней ступеньке — старая лестница зияла дырками — и, точно кипятком ошпаренный, точно получающий удары плетью, кинулся сквозь толпу, едва разбирая дорогу, едва ощущая, как его рвут за одежду, волосы, как вновь царапают и щипают его кожу, как колют пальцами ему в лицо, попадая по глазам и в рот… Он пробивался наружу что есть сил, расталкивая, пиная, раздавая тумаки, и зверствовал от испуга и свободы с каждым мгновением всё больше, ибо край толпы, край площади приближались к нему…       — Держите его, держите! — размахивая рукой, «бежал» по лестнице бургомистр.       В последний момент пятка его попала на красивую бляшку эльфийского плаща, оброненную мгновение назад, и бургомистр грузно завалился на спину, цепляя руками стражу, которую науськивал на поганца-вора…       Блейн сидела в пустом «Толстяке», глухо смотря в стенку. Фигура её была тяжела, тяжелы были мысли. Она вспоминала слова Халдира: «Что бы ни случилось на площади, он останется цел», но едва ли находила в них утешение — Халдир покинул её слишком давно. Вдруг взгляд Блейн переменился, «заострился», и Блейн неспешно поднялась, смахнула край тряпицы, что был тут же, под рукой. Обнажились старые пиратские кинжалы, по-прежнему острые, по-прежнему верные. Сжав в кулаке сразу три рукоятки, Блейн поднялась, двинулась на улицу.       Снаружи лениво ползли редкие тучи, катился под дорогам мусор, сбивался около чуть подсохших луж. В затишье мгновенно обозначился топот, шорох чьих-то подошв.       Чутьё не подвело бы её.       — Мама!       Сердце Блейн пропустило удар, но она сжала челюсти, сжала кинжалы, потому что глядела не на Иша, пускай всей душой была устремлена только к нему, а за него, поверх, туда, где трещала натягиваемая тетива, где стрела готовилась сорваться… Сорвалась!       Ишу не хватило пары шагов, чтобы добежать до матери. Он повалился наземь. Румилу пришлось юркнуть в узкую подворотню, чтобы избежать ответной атаки — кинжал Блейн полоснул стенку, отлетел.       Тут же оказалась и Льяна с растрёпанными косами, сумевшая догнать Румила. Она испуганно вскрикнула, когда Блейн метнула в неё кинжал. Блейн не намеревалась ранить Льяну, только вспугнуть, и это ей удалось — Льяна спряталась к Румилу.       Рыча, Иш подскочил, прижимая к груди правую руку. Длинное древко эльфийской стрелы мелькало позади. Иш вцепился в мать, упал перед ней на колени, точно обессиленный, сломленный. В быстром взгляде его глаз Блейн увидела испуг, который ему ещё не доводилось испытывать.       — Ты!.. — гневно закричал Румил из-за стены, накладывая новую стрелу на тетиву. — Стоило догадаться, что малое зло не существует само по себе, а исходит от большого! Всё это твои проделки! И Халдир, конечно же, знал об это, потому всю ночь рыскал в поисках этих крысят!       — Мама!..       Блейн не позволила Ишу ухватиться за её юбку. Она стремилась занять выгодное положение посреди улицы, чтобы видеть Румила и, в случае чего, иметь возможность атаковать его.       — Оставь моего сына в покое, Румил, — спокойно, но резко потребовала Блейн, — иначе я не пощажу тебя в ответ.       — Его и без того не казнили бы! Но ему следовало отбыть наказание, исправиться!..       — Он получил своё, раз твоя стрела пронзила его плоть.       — Опусти кинжалы, пиратка! — что бы ни говорил Румилу его собственный разум, эльф ни в какую не собирался слушать его, следуя на поводу старой злости, и тем более не собирался внимать Блейн.       Блейн не осталась в долгу:       — Сначала опусти лук. А затем… Возвращайся в Лориен и верши правосудие там.       — Нас попросили о помощи в этом деле, мы не отступимся, ибо дали слово! Но что ты можешь знать об обещаниях, пиратка?!.. Если для совершения «правосудия» нам нужно будет оставить твоего сына на пустыре, так тому и быть!       — Румил, — позвала Льяна, скрытая стеной; она сжимала и разжимала ладони, будто желая перехватить нервную стрелу, но бездействовала. — Румил…       — Я даю тебе слово прямо сейчас, эльф, и дьявол морской мне свидетель, я сдержу его: попытаешься тронуть моего сына, на пустыре я поставлю могилу тебе самому!..       Румил выскочил, как злая собака выскакивает в ночи. Его стрела сорвалась с тетивы с глухим звоном, мелькнула вдоль стены, бросила тонкую тень… Она вонзилась бы в Блейн, если другая стрела, спущенная на мгновение раньше, не перебила её надвое. Пустой наконечник отрекошетил в старые ящики, сваленные около «Толстяка».       Румил не успел опомниться — Халдир вжал его в стену, скрутил его руки и отобрал лук.       — Мальчишка!.. — вырвалось у него гневно, несдержанно, и Халдир, играя желваками, приложил немало сил, чтобы взять себя в руки.       Его лоб блестел от пота, но не был тот связан ни с бегом, ни с жаром. Халдир успел позабыть, какого это — чувствовать себя настолько напряжённым.       Не моргая, Блейн учащённо дышала. Испугалась.       — Что ты делаешь, Румил, неужели гордость твоя настолько задета?!..       — В этом человеке сосредоточено слишком много зла, оно прорастает из него!.. — сверкнул глазами Румил. — Почему ты стремишься защитить этого мальчишку, Халдир?!       — Потому что этот мальчишка твой племянник, — быстро зашептал Халдир и в миг, когда Румил втянулся в лице и отпрянул к стенке, отвернулся от него.       — Иш-Кхас, — резко обратился Халдир к сыну, и Иш побледнел — только мать произносила его полное имя, — побегом ты накликал на себя ещё большую беду! Теперь открытых для тебя дорог осталось мало!       Блейн, плотно поджав губы, молчала, пока Иш, цепляясь за неё, неуклюже поднимался с земли. Плечо его обливалось огнём и ныло, пятнышко крови запеклось; тело подводило, стало одним большим синяком, одеревенело.       Не выдержав, Блейн ухватилась за древко, неловко приобняла сына, ведь сердце её было сердцем матери, а сердце матери всегда с болью бьётся за своё чадо, но Иш оттолкнул её руки. Он глядел в гневные, тёмные глаза отца, и ощущал, как всё внутри него оседает и превращается в пыль.