Древние Боги воззовут к вам, Из своих древних темниц они будут петь. Драконы со злыми глазами и злыми сердцами. На почерневших крыльях взлетел обман Первых Моих детей, потерянных в ночи. Песнь Тишины 3:6
Врачи и рабы пришли засветло, чтобы подготовить все необходимое: ванну, инструменты, мази, повязки. К восходу солнца Декратия помыли. Затем приступили к ежедневному осмотру и удалению пораженных тканей. Стоя у большого круглого очага в центре покоев, Лукан наблюдал за процедурами. Вмешаться, чтобы хоть как-то унять боль Архонта, он не мог. Но по-прежнему невольно сжимал ладони в плотных перчатках. Врачи утверждали, что у него развивается тревожная болезнь, на что Лукан мрачно спрашивал, каждый ли день их близких режут по живому. Подобные пикировки уже успели стать своеобразным ритуалом, но за их пределом врачи не болтали лишнего и исправно выполняли возложенную на них задачу. Декратий вновь глухо застонал, когда лезвие коснулось почерневшего плеча. — Прошу вас, мой Архонт, — глава Коллегии, Венций Секунд, подал Декратию чашу с соком дурманного мака, — мы должны закончить. — Эта скверна разрастается во мне быстрее, чем вы успеваете резать, — недовольно прошипел Декратий, но чашу принял и жадно сделал глоток. Лукан кивнул, приказывая продолжать. Еще несколько дюймов черноты, слизи и гноя отправились в огонь. За ними просматривалась здоровая, светлая плоть. Скверна, поразившая Архонта, была жестокой ценой за целый мир. Об ее уплате знал лишь ограниченный круг лиц, обычно слишком далекий, чтобы опасаться. Но сегодня они все собирались в Минратосе. Это обстоятельство волновало и радовало. Врачи отложили ножи на серебряные подносы. Еще раз промыли раны, прижгли настойкой календулы, накрыли тканями с заживляющими мазями и крепко перевязали. Так продолжалось день за днем уже десять лет. От магии крови почти сразу же пришлось отказаться: ритуалы возвращали заразу, и та становилась еще агрессивней и поражала еще быстрее. Хотя, возможно, тогда процесс еще был обратим. Лукан так и не сумел простить себя за то, что решил испытать судьбу. Борьба с болезнью велась методом проб и постоянных ошибок. Они применяли лириум, пытались останавливать гниение при помощи личинок и различных редких трав. В конце концов единственным действенным способом оказалось удаление. Каждое утро от Декратия отрезали по куску, тем самым оттягивая его гибель или обращение в подобие Иллесты. Эксперименты над ней, все еще заточенной в подвалах особняка Лукана, почти не давали результатов. А Декратий — его Архонт, его друг и возлюбленный — медленно исчезал. Врачи оставили их с тихим поклоном. Они понимали, что сейчас магистр Альвиний — единственный, кто действительно нужен Архонту. Лукан принял одеяния и украшения из рук рабов, затем отослал и их. Когда двери укрыли покои от жаркого молиорисского утра, Лукан позволил себе улыбнуться и наконец подойти ближе. Опустился на колени перед софой, распахнул прохладную черную тунику и помог Декратию надеть ее. Осторожно разгладил ткань на груди и бедрах, чтобы кайма не врезалась в истончившуюся сухую кожу. Встал, накидывая на плечи Архонта багряную мантию, помог закрепить ее. Пока возился с фибулой, почувствовал прикосновение к скрытой воротником шее. Невесомый поцелуй. — Помню времена, когда ты помогал мне снимать эти благородные тряпки, — Декратий хрипло хохотнул, и Лукан засмеялся следом, наконец найдя ушко для иглы. — Ты все еще красивый. — А ты все так же умеешь подобрать момент. Лукан взял гребень, чтобы расчесать свалявшиеся за ночь тонкие волосы. Декратий был уже совсем седым и почти облысел. Под кожей на затылке и на висках пульсировали темные вены. Лукан провел по ним, даже сквозь перчатки даря облегчение. — Знаешь, Сенат все же одобрил проект магистра Тария об усилении патрулей на южных участках тракта. — Интересно. Кто же их убедил? Я думал, что запрос давно отклонен. — Цертин вечно торопит своих зодчих и поставщиков. Ему слишком важны его землянки. Так что он сорвался из Тенебриса на два дня раньше и вновь поднял тему. Разрешил все за несколько часов, — Лукан поморщился, вспоминая пламенные речи зятя. — Тарий был готов целовать ему руки. Какое-то время Декратий молчал. Лукан закончил с волосами и занялся косметикой. Никто не должен был увидеть бледность Архонта, темные круги под его глазами, ставшие слишком острыми скулы. Благо опыт, полученный из детства Адрианы, помогал. Когда на лицо лег первый слой маскирующего крема, Декратий дернулся и неожиданно спросил: — Завтра день рождения Адрианы, верно? Она и дети уже приехали? Лукан растолок пудру в ступке, нанес ее на губку и улыбнулся приятным мыслям. Да, ведь и правда, уже приехали. Должно быть, где-то на рассвете. Младшие, наверное, немедленно были отправлены спать. А Феликс… Феликс даже слушать не стал. Зарылся в материнские сундуки с головой, путаясь в жемчугах и виссоне. — Ты увидишь их сегодня, — пообещал Лукан. Теперь улыбнулся уже Декратий. Лукан знал, как он желает этой встречи. Почувствовать жизнь, бьющую через край. Увидеть новые притоки не своей, но все-таки родной реки. Увидеть, как дети играют у его трона. Посмотреть на танец Адрианы под музыку арф. Поговорить с Цертином о политике и экономике. Выпить вина и оценить гладиаторские бои, отмечая шумный и яркий Андоралис. Декратий Игнис исчезал уже десять лет. И Лукан не мог позволить ему раствориться во мраке.***
День стоял погожий, но на Великой Арене все равно было жарко. Трибуны ломились от люда, пришедшего посмотреть на грандиозные игры в честь Андорала. По традиции праздник должен был продолжаться пять дней. За это время проходили парады, приемы, бои гладиаторов, гонки на колесницах. Прежде, во времена более справедливые и уважительные к Богам, Андоралис открывался и заканчивался щедрыми жертвоприношениями. Архонт Декратий повелел низвести эту традицию до смехотворной низости — отныне Погонщику Рабов полагались жизни лишь личных рабов жрецов. Акций понимал практический смысл, скрывавшийся за жестокой иронией. С каждым годом, с каждым новым праздником в честь Богов, храмы тратили все больше средств на жертвы и беднели. Не получавший зрелища народ терял интерес к посещению месс. Число верующих сокращалось. Вместе с ним слабела власть, и, опять же, финансирование со стороны Сената. Более того, благородные Дома не спешили отдавать своих наследников в храмы, предпочитая военную карьеру. Жречество не просто лишали средств к существованию здесь и сейчас: ему отказывали в праве на будущее. Как будто магистр Данарий не перерезал достаточно жрецов в первые месяцы своей политической карьеры. Впрочем, незавидное положение помогло Акцию сплотить ряды тех, кто был готов отстаивать свое право. Совместными усилиями они сумели выстоять и противопоставить себя жестокому порядку обезумевшего старика Игниса и его головорезов. Верхние ложи Великой Арены, как и вся Империя, были поделены надвое. В северной части, обращенной к морю Нокен, убранной алой, зеленой и серой парчой, под стягами Империи и древних родов восседал Архонт. Его сопровождал магистр Альвиний, в последнее время все чаще исполняющий обязанности владыки в Сенате. Ядовитые змеи Нокена: магистры Кинтара, Павус, Инвид и Тилани хранили его покой в ложах по левую руку. В их числе находился и преданный Акцию Ливий Эримонд. Его глазами можно было рассмотреть этот клубок чуть лучше и отметить важные перестановки. По правую же руку от Архонта полагалось возлежать его новому вездесущему любимцу — генералу Цертину Данарию. Но его ложа пока пустовала. В северной части, примыкающей к храму Андорала, под черно-белыми навесами и символами Древних, находились ложи Оценщика Рабства и верховных жрецов. Лишь четыре из них были заняты сегодня. Оценщик уже появился перед публикой, оглашая начало празднества. — Граждане Империи! Настал День Единства и Радости! День Андорала! Да восславится наш Владыка Андорал! Да восславятся драконы! Акций почувствовал рвотный позыв и торопливо глотнул отвара мяты. Защитник Империи стремился навечно заточить их Богов в неприступных подземных гробницах. Древних подменяли новыми ложными идолами. А народ болванили громкими речами. Воистину, величие драконов. — Да восславятся драконы, мессер Архитектор, — поприветствовала его Савилия Эртеция. — Да восславятся Семеро, моя монна, — с вызовом бросил он в ответ. — Что-то вы не слишком веселы для Дня Радости. Вас беспокоят виды? Акций проследил за ее взглядом. Ложа под стягами Дома Данарий больше не была пуста. Простым плетением Акций перенес свой разум в драконью статую над троном Архонта. С этой позиции открывался лучший вид. Магистр Данарий вальяжно развалился на мягких подушках, откинув голову на колени супруги. Он был облачен в серую тунику и багровую тогу — символ власти Императора и Архонта. — Не слишком удивляйтесь, — голос Прорицательницы Тайны прозвучал словно сквозь толщу горной породы. — Мессер Дозорный поделился со мной планами Архонта. Через полгода, к Сатиналье, Цертин Данарий будет наречен Императором Легионов и наследником Агатового Престола. Большинство сенаторов поддерживают его кандидатуру. В ложе они были только вдвоем. Цертин — некрасивый, блеклый, c тонкими чертами лица. Адриана все еще была прекрасна. Третья беременность наконец придала ее фигуре здоровую округлость, но кожа отдавала северной серостью. В темные локоны были вплетены жемчужные нити. Она кормила Цертина большими черными виноградинами и улыбалась. За прошедшие годы Адриана не слишком часто покидала Неромениан. Плененная в доме врага, она покорно исполняла свою роль праведной жертвы. Заботилась о его подданных, воспитывала его детей, согревала пустующую постель, пока Цертин блистал на поле боя и в столичных залах. Ни шага в сторону, никаких сожалений и попыток показать истинное лицо. Адриана стала маской. Как и обещала. Акций также держал свое обещание, прокладывая дорогу к их общей свободе. Вот только знание, что однажды она окажется в его объятиях, омрачалось тремя обстоятельствами — блеклыми, хрупкими и заносчивыми. Совсем как их отец. — В этом году Феликс Данарий отправится в Военную Академию, — прошептал Акций Эртеции. Та кивнула. — Осенью. — Нам следует присмотреть за наследным владыкой Неромениана. Будет жаль, если с ним приключится несчастье. Феликс, как и его младшие брат и сестра, находился в ложе Архонта. Слишком тонкий костью и смазливый лицом для армии мальчик прильнул к бортику балкона. Он восхищенно наблюдал за гладиаторами, то и дело задавая вопросы своему дяде — Амеллию Альвинию. Поединок и вправду был красивым. Димахер — быстрый и ловкий боец, почти лишенный защиты, но вооруженный острыми кривыми клинками, был выставлен против крупеллария — воина в тяжелых сияющих доспехах. Поединок ловкости против выносливости. Правда жизни в двух лицах. — Как думаешь, кто победит? — нетерпеливо спросил Феликс. Амеллий отбросил за плечи золотые локоны, собрал в хвост, чтоб не мешались. Порой он до боли напоминал Акцию Гая Ранвия. По Минратосу ходили слухи, будто юноша был связан с ним кровью, но Акций не представлял, каким образом. — Если бы мой дядюшка не запретил, я бы поставил на димахера. Скорость и ловкость всегда побеждают: что в бою, что в Сенате. Похоже, ты со мной не согласен. Димахер пошел в атаку, одним кинжалом блокируя руку с мечом, а другим целясь в пах. Крупелларий распознал маневр и отбил его, со всей силы ударив щитом. Феликс звонко рассмеялся. — Ну и что может твоя ловкость против настоящей силы? — А вот что, — шепнул Амеллий за мгновение до того, как димахер подпрыгнул и вогнал кинжал в брешь доспехов на горле противника. — У них всегда одно и то же слабое место. Феликс вскрикнул и отвернулся от жестокой картины. Амеллий придержал племянника за плечи и прижал к груди, словно какую-то драгоценность. Имея незначительную разницу в возрасте, они были особенно близки. Это Амеллий впервые вытащил Феликса в Минратос и показал ему настоящую жизнь. Из кубка Амеллия он впервые пригубил вино. С Амеллием проводил почти все праздники. Акций не удивился бы, узнав, что именно по инициативе Амеллия — вчерашнего выпускника Военной Академии — мать отправляет туда Феликса на год раньше положенного. Цертину, разумеется, было все равно. Он был больше увлечен политикой и супругой. Детьми же занимался в основном магистр Альвиний — и во многом был им лучшим отцом. Сейчас он сидел на троне подле Архонта, держа на коленях младшего ребенка. Годовалый малыш, названный в его честь, впервые посетил столицу. Что-то в нем — форма лица, полупрозрачные серебряные кудряшки или внимательный взгляд белесых глаз — поразительно точно повторяло облик Цертина. Большего Акций не знал, да и стоило ли? Лукан Данарий не будет объектом всеобщего интереса, пока не последует по стопам отца и старшего брата. Акций успел заметить, как семилетняя девочка — неуклюжий мраморный манекен в ворохе серых одежд — играет в ногах трона, переставляя золотые фигурки в последовательности, понятной лишь ей одной. Похоже, ей не понравилось то, что он мог увидеть. «Я знаю, что ты наблюдаешь, лисенок. Взгляд словно огонь, под ногами лед тонок. Не надо смотреть. Начинается бой. Никто не предскажет, что станет с тобой». — Полоумная дрянь! — взревел Акций, возвращаясь в свое тело и закрывая руками глаза. Эртеция подхватила его, помогла лечь на софу. — Тише, мессер Архитектор. Архонт не обрадуется подобным речам в адрес монны Ливии. Акций подавил приступ боли, разлившейся в черепной коробке, принял кубок с мятным отваром и молча согласился с Прорицательницей Тайны. Маленькая Ливия Данария была явлением исключительным даже для Империи. Сновидческий дар проявился у нее к четырем годам. Тогда же она потеряла способность к ясной речи и стала крайне пугаться любых прикосновений к себе. Средняя из детей, она почти ни с кем не общалась, постоянно находилась то при матери, то при деде. Единственным другом для больной на голову девочки стал Декратий Игнис. В столице шептались, что Архонт проводит с Ливией Данарией больше времени, чем со всеми своими советниками вместе взятыми. Какие стишки она ему нашептывала и какое воздействие это оказывало на жизнь Империи, оставалось только гадать. Песок Арены — красный от свежей крови — ушел под землю. На его месте возникла бездонная черная бездна. Из нее выросли руины, мертвые деревья, осколки знакомого уникального алтаря. Над головами повисли зеленые грозовые тучи. Акцию стало не по себе от нахлынувших воспоминаний. Между тем Оценщик вновь привлек внимание народа. — Граждане Империи! Вот уже более десяти лет минуло с тех пор, как Архонт Декратий выступил против жрецов-предателей и одолел их в руинах Бариндура! Вот уже более десяти лет нас оберегает наш Защитник и погубитель демонических орд, ниспосланных Звездным Синодом! Ночь Завесного Гнева — так мы нарекли тот страшный час, чтобы помнить о цене смертной гордыни и о благородстве спасителей наших! Акций наблюдал издалека, как величественно встает и простирает руки Цертин Данарий, как тяжело поднимается с трона и выходит на свет тень Декратия Игниса. Старик наверняка мог поведать своему народу все о цене подлости и шкурных амбиций. Звездный Синод не предавал. Акций знал это как одну из священных истин. Воспринял от той, кому доверял точно себе. Нет, предатели и святотатцы сейчас красовались перед народом Тевинтера. Акций ощущал на себе их змеиные взгляды, слышал над ухом свист стали и был уверен, что не сломается. Успеет отразить удар и никогда не подпустить их с своему слабому месту.***
Адриана Данария — владычица Неромениана, Вирантия и Кварина, носительница крови Дариния и каких-то там еще важных мертвецов — ничего не чувствовала. Лерноуд смотрел под самыми разными углами. Применял различные способы провокации: от возведения памятника в ее честь и вспышек вдохновения до перелома правой руки прошлой весной и прерывания беременности. Адриана отображала эмоцию — пренебрежение, восхищение, страх, горе — как зеркало или тень на стене, но не испытывала ее. В их общей груди зияла бездна и выли от ужаса Забытые. А Лерноуду становилось… скучно. Это было самое мучительное. Мучительней, чем стонать под этим мальчишкой Данарием и притворяться кроткой овечкой, когда под вышитыми серебром рукавами давно чесались волчьи когти. Лерноуд скучал по их приключениям, по ощущению опасности и эйфории. По тайному сговору с Оценщиком Рабства, так удачно, но так невовремя доверенному Акцию Партениану. Адриана чахла в своей идеальной жизни, пусть и не признавала этого. Лерноуд чах вместе с ней. Они почти не разговаривали с ночи гибели Архитектора. Она его оттолкнула. Закрылась. И просто жила. Совсем как прочие люди. Спустя два месяца после брачной церемонии Адриана забеременела. Лерноуду пришлось делить тело еще и с душой ребенка, но радость исследования оказалась ему недоступна. Феликс был слишком… деликатным. Адриана запретила к нему прикасаться. Собственная суть распирала и увещевала нарушить запрет. Но Лерноуд сдержался, поверив в обещанную награду — месяц, проведенный с Луканом в горах Виммарк. Они выбирали место для установки финальных декораций пьесы «Предатели тупы, а мы лишь чуть умнее». Проще говоря, Змей решил просто повторить за Митал, заперев скверну в защищенном хранилище. От ощущения вторичности плана Лерноуд был готов заплакать. — Монна Данария, прошу меня простить, — голос Флегии Ранвии, сестры набившего оскомину Архитектора, вывел Лерноуда из горестных раздумий. Она была в определенной степени интересна, хотя бы из-за внешней схожести с братом. Но Адриана опять отодвинула волю Лерноуда на задворки, удостоив лишь позиции наблюдателя. — Вы так проникновенно говорили, а затем вдруг замолчали. — Это вы простите меня, дорогая. Голова полна самых разных хлопот. За всем не уследишь, — картинное, отточенное до совершенства прикосновение к виску кончиками пальцев. Символ наполненности рассудка и усталости от того. Впрочем, Лерноуд был бы счастлив избавиться от большей части этих мыслей и занять голову чем-то действительно важным и интересным. — Продолжая нашу беседу о наследстве, поспешу вас обрадовать: магистр Альвиний наконец решился доверить Амеллию управление землями Эмерия. Разве не прекрасно? Уверена, что мой брат преуспеет. — Замечательно, моя монна. Но что же ждет нас дальше? В столице уже ходят толки об истинном происхождении Амеллия. — Неужели? — изумилась Адриана. Хмыкнула. Пригубила вино. Ничего не почувствовала. Даже вкуса. — Что ж, пусть ходят. Глаза Флегии Ранвии, цветом походившие на дыхание Гаккона Зимодыха, расширились от смеси ужаса и удивления. — О Боги, Адриана… Вы вовсе не сожалеете?! — О чем прикажете мне сожалеть, дорогая? О том, что в юности девушки не слишком разборчивы в том, кого пускают в свои покои и сердца? Или же о том, что любовь духовная порой неразделима с плотской? — Адриана покачала головой и коснулась мизинцем тыльной стороны ладони Ранвии. Та вздрогнула. — Избавьте себя и меня от этой патетики. Мир все тот же, пусть Гая в нем и нет, а Амеллий до конца дней наших останется моим братом. Так всем окажется проще жить на свете: и мне, и ему, и вам, и милой Солии. — Моя дочь?! Что вам от нее надо? — Ничего крамольного, уверяю вас, дорогая, — обезоруживающая улыбка, а внутри натянулись струны и в пустоте повисло напряжение. — Как любая мать, вы наверняка желаете для своего чада достойной судьбы. Я готова дать вам и Солии шанс устроить все наилучшим образом. Магистр Альвиний одобрит ее кандидатуру в качестве невесты своего наследника. Это вопрос решенный. Ваша задача — только предложить. — Да как вы… — Я смею, — без тени прежней улыбки отрезала Адриана. — И принимаю ваши поздравления, моя дорогая. Наслаждайтесь вечером. Воля Адрианы устремилась к многочисленным гостям, распивавшим вина и услаждавшим слух хозяйки свежими сплетнями. Сегодня она отмечала личный День Радости. Все было… совершенно. Она была совершенна в смертных глазах. Почти никто не видел мрака за слепящей облицовкой. Лишь девочка смотрела достаточно внимательно, чтобы заметить. — Ты привез то, что я просил? — Это было не так просто. Удалось добыть лишь одну ветвь. Цертин и Ненеалей стояли в стороне от праздника. Адриана подошла к ним. — Вновь вопросы государственной важности? — спросила она. Цертин приобнял ее за талию. — Ничего такого, о чем тебе бы стоило волноваться, дорогая, — уверил он. Взгляд лучился гордыней и волнением. Первое было обыденностью, второе — редкостью. — Не так ли, Гай? Ненеалей, похоже, смутился. — Эм, да… все верно. Не беспокойтесь, монна Данария. Ваш супруг и я лишь обсуждали дружбу юной Ливии и моего Мария. За прошедшее время Ненеалей не перестал быть жалким лжецом. У Ливии не было друзей, помимо Архонта и Лерноуда. Ливия родилась под знаком Диртамена через три зимы после Феликса и не на шутку испугала Лерноуда. Едва разлепив глазки, она улыбнулась ему. В три с половиной года стало понятно, что Ливия не просто любила смотреть куда-то за плечо матери. Она видела, кто за ним стоит. Видела Лерноуда. Она впервые заговорила с ним в четыре года от роду. Совсем как старый, навек заснувший друг — стихами. Любопытный вороненок — она почти наверняка была Знающей, но этой бестолочи Цертину было проще объявить дочь слабоумной, чем развить редкий дар. Впрочем, то, что не понял Цертин, дошло до Архонта. Он взялся учить Ливию снохождению. Жаль, что прикованный к Адриане Лерноуд не мог присутствовать на их уроках. — Мамочка! — Ливия подбежала к Адриане, крепко схватилась за протянутую руку и изо всех сил потянула к выходу из зала. — Мама, прошу, уходи. Тьма и чудовища ждут впереди. Каменный короб как крови кристалл. Город с небес в подземелья упал. Кровавые камни, чудовища во тьме, подземный город, должный парить в небе… Лерноуду хватило доли мгновения, чтобы понять, о чем предупреждала Ливия. «Выслушай ее, милая, — опасливо попросил он Адриану. Та лишь сильнее прильнула к мужу, утягивая за собой дочь. — Тебе не хочется видеть этих чудовищ». — Не волнуйся, свет мой. Твой отец сумеет нас защитить. «Нет! Не сумеет!» — Побудешь с ней, пока я поговорю с дядей? Цертин ответил ей улыбкой и поцелуем ладоней. Мерзко. Приторно до зубовного скрежета. Больше всего Лерноуду хотелось оставить их и забрать с собой Ливию — уникальное, невероятно любопытное дитя. На какие чудеса был бы способен ее разум под его контролем? Лукан Альвиний беседовал с Патрицией Амладарис. Вдова предателя и мать его единственного сына влачила жалкое существование в одном из отдаленных поместий где-то на востоке. Любопытно, что поместье принадлежало главному противнику Корифея: Лукан содержал Патрицию и оплачивал обучение юного наследника Дома Амладарис. Время от времени привозил их в столицу. И совершенно ничего не требовал взамен. — Я вовсе не настаиваю, магистр Альвиний. Но поймите меня правильно… — Патриция трепетала, скрестив руки на юбке платья цвета глубокого отчаяния. — Мальчику будет безопасней под вашей защитой. — Юный Делий уже под моей защитой, моя монна. Не представляю, зачем обременять себя излишними формальностями. Тем более что в этом году ему предстоит отправиться в Военную Академию. Уверяю вас, в армии всем глубоко наплевать на ошибки его отца. Император Ишал лучше помнит заслуги Сетия, — Лукан обернулся и поприветствовал Адриану улыбкой. — Ты тише охотящейся гадюки, милая. — Какой изысканный комплимент, дядюшка, — съязвила Адриана, подавая ему руки. — Но от столь бывалого знатока всяких гадов неразумно ожидать иного. Лукан сдержанно рассмеялся. — Моя девочка. Декратий бы гордился, увидев тебя сегодня. — Жаль, что Архонт не может быть с нами. Вам все по нраву? — Вечер восхитительный, монна Данария, — Патриция Амладарис посмотрела на нее с надеждой. Вот только чего она ждала? Лерноуд не помнил, чтобы они что-то ей обещали. — Да взойдет солнце над вашим домом. Что-то в этом пожелании очень не понравилось Адриане. Лерноуд почувствовал это костьми. Не эмоцию, но набросок. Штришки краской чистого гнева по холсту, сотканному из пустоты. Вызнать у нее причину он не успел. Амеллий Альвиний вышел в центр зала, встав у самого края бассейна. Точная копия Гая Ранвия. Прекрасный солнечный принц. Он мигом заставил голоса затихнуть и поднял кубок, наполненный красным, как камни из пророчества Ливии, вином. — Дорогие гости! Моя совершенная сестра, — он нежно посмотрел на Адриану, замолкая, собираясь с мыслями. Порывистый. Слишком порывистый и яркий. Совсем как… — Я хотел бы напомнить всем присутствующим о той, за чью честь и красоту мы сегодня поднимаем свои чаши и возносим благодарности Богам. Адриана всегда была для меня, как и для многих из вас, символом чистоты, преданности и веры в новый рассвет. В Ночь Завесного Гнева я потерял все, но Адриана и мессер Альвиний приютили меня. Наставили на правильный путь, достойный наследника нашего Дома. Я не подведу тебя, сестра. Клянусь сегодня и впредь защищать тебя и моих племянников, что бы ни ждало нас впереди. Двери за спиной Амеллия распахнулись, впуская в зал раскаты грома. Ничего удивительного. За годы Лерноуд успел потерять интерес к грозам на Андоралис. Куда больше его изумили звуки, аккомпанировавшие этому грохоту. Имилия Азахарг ступала плавно, даже грациозно. Ее плотные траурные одежды шелестели при каждом шаге. Следом за шелестом слышалась музыка. Лерноуд почувствовал, как их качнуло, и схватился за локоть Лукана, чтобы не упасть. Ощутил на плечах холодные ладони Цертина Данария. И как он только везде успевал? Перед глазами плыло. В ушах шумело нечто знакомое, что Адриана распознала быстрее. Она оставила руку дяди, повернулась в объятьях Цертина. Лерноуд не без наслаждения ощутил первую за долгие годы эмоцию — ужас. — Ты велел позвать арфистов? — прошептала она, хватаясь за багряную тогу. — О чем ты говоришь? — Цертин выглядел почти столь же напуганным. Он крепче сжал плечи Адрианы. — Ты же ненавидишь струнную музыку… — О, нет… Нет. Нет. Нет. Нет! Лерноуду хотелось завопить здесь и сейчас. Вот только Адриана контролировала их голосовые связки. Имилия Азахарг подошла уже совсем близко. Они не видели ее десять лет. Из своих постоянных поездок в Минратос Цертин писал, что Имилия так и не оправилась. Она продолжала винить их в гибели Верилия, даже когда прочие забыли. — С праздником, милая сестра. Мир твоему дому. Мужу и детям. Прости меня за роль гонца горестной вести, — под вуалью было не различить улыбки, но Лерноуд был уверен, что она злобно скалится. Имилия резко обернулась к остальным гостям. — Слушайте, вы все! Каждый в этом зале, в ком течет кровь драконов и воды моря Нокен… Нам всем вскоре настанет конец! Зал замер. Где-то с минуту никто даже не дышал. Первым хоть как-то отреагировал Цертин Данарий. Он спокойно приблизился к Имилии, наклонился к самому ее уху и спросил: — Дорогая сестра, не просветишь, что за бред ты только что произнесла на дне рождения моей жены, в присутствии благороднейших… Имилия рассмеялась и швырнула к ногам Адрианы три крупных камня цвета… цвета… Лерноуд помнил этот цвет в страшных подземных лабораториях, в тисках над ложем Красоты, под кожей воинов Эльгар’нана и в городе, что должен был оставаться навечно закрытым. Кровь. — Это лириум, Цертин, — выплюнула Имилия Азахарг в лицо Данария, и пошатнувшись, развернулась к дверям. — Камень больна! В камнях мелькнул солнечный свет. Арфы заиграли громче.***
Праздник закончился к рассвету. Гости словно вовсе не запомнили явление Имилии Азахарг и ее речи. Продолжили веселиться и выкрикивать тосты за здравие Адрианы. Это определенно было к лучшему. Но Цертин не мог выкинуть алый блеск лириума из разболевшейся головы. Лириум был слишком важен. Источник могущества Империи, связующее звено между богами и их учениками. Лириум не просто был краеугольным камнем всей имперской экономики и внешней политики — лириум проник в благородную кровь и сделал ее священной, магической. Цертин не мог позволить этой связи исчезнуть. Но как же он устал. Большую часть года Цертин проводил либо под землей, на очередной грандиозной стройке, призванной обезопасить сон богов, либо в Минратосе, воюя с чудовищами под масками жрецов. Акций Партениан и его партия «посохов», как себя называли сторонники Архитектора, выпивали у него всю кровь. Сначала Цертин был готов карать их огнем и мечом, а затем понял — его провоцируют. Партениан хотел выставить Цертина мясником, а себя объявить защитником простого народа. Тогда Цертин оборвал метание молний в озеро и стал изводить Акция тоньше. Но тонкость требовала постоянного планирования, внутренних ресурсов и поддержки. Последнего Цертину остро недоставало. Вместо принятия сложных решений хотелось отдохнуть и хоть с кем-то поделиться своими переживаниями. Может, следовало навестить Адриану? Вот только Цертин не был уверен, что она в состоянии его выслушать. День был тяжелым и для нее тоже. Убедившись, что гости покинули особняк, а дети уведены в свои покои, Цертин сел у очага и погрузился в раздумья. Когда-то давно отец предупреждал, что Цертину будет сложно в мире, а радости и понимания в семье он не найдет. Старик ошибся в нем и Адриане. Редкими мгновениями близости, осторожными шагами без права на падение — они сумели стать друг для друга спасением. Спустя годы их связь оставалась крепкой, несмотря на препятствия. Ее одержимость. Его постоянное отсутвие в Тенебрисе. Бастард Ранвия, крутившийся вокруг их сына. И альтус в лохмотьях, клятый Богами Акций Партениан, возомнивший себя спасителем «плененной» девы. По итогу Цертин почти не видел ни Адриану, ни детей, а когда все же выкрадывал дни в родных стенах, был вынужден проводить их в кабинете. Адриана не злилась на него за это, просто заменяла Луканом. Магистр Альвиний навещал их семью так часто и стал столь близок к своей племяннице, что противоестественная ревность начала пускать корни в Цертине. Адриана была его женой! Верной, желанной и бесконечно далекой. В интересах государства их любовь и страсть медленно выцветали в серую рутину. И вот такими — холодными и далекими — им предстояло жить и править. Уж лучше Цертину вновь пропасть где-то под землей, а Адриане раствориться в образе идеальной жены и матери. Кровь требовала от них оставаться сильными. — Прости меня, — полупьяно прошептал он тьме и вновь пригубил вино из кубка. Приятное тепло разлилось внутри дорожкой к забытью, и Цертин налил себе второй кубок… Вдруг тьма обняла его за плечи и нежно поцеловала в затылок. — Вновь утопаешь в сомнениях и вине? — Адриана улыбнулась тепло, без осуждения, и с тихим смехом упала на софу. Такая светлая и теплая… Он скучал по ней такой. — Я хотела обсудить с тобой возможность помолвки Ливии и Мария Ненеалея, но, похоже, ты не в настроении. Адриана положила голову ему на колени, и Цертин зарылся пальцами в ее гладкие темные пряди. Так было лучше. — Я против такого союза. Ненеалеи наши верные соратники, но они младший род. Лишь немногим знатнее лаэтан, благодаря дальнему родству с Альвиниями. Но это ты сама прекрасно знаешь. — Дети ладят, Цертин, — задумчиво протянула Адриана. Цертин закатил глаза и потянулся к кубку свободной рукой. — И что с того? Мы вот не ладили в юности. А потом ты просто… Он замолчал, сам понимая, к чему ведет. К смирению. Адриана никогда на него не злилась и не стремилась видеться чаще, потому что смирилась с участью вдовы при живом муже. Еще недавно сладкое вино отдало горечью. Кубок забрали из его ладони. Поставили на пол. Стук металла о мрамор вывел из раздумий. — Расскажи, что тебя тревожит. Я выслушаю и попытаюсь помочь. Адриана смотрела на него нежно, влюбленно, как в самых желанных снах. Как смотрела после рождения Феликса и клятвы никогда ее не оставлять. Словно они вновь были юны и не нуждались в притворстве. — Зачем? — сорвалось с губ прежде, чем вернулся самоконтроль. Улыбка и свет в глазах Адрианы померкли. Обострились скулы, губы сомкнулись в одну суровую линию, в серых глазах залегла сталь. Но жена не двинулась с его колен. Протянула руку и очертила контуры лица. — Знаю, я редко это говорю, а подтверждаю действиями и того реже, но… — Адриана расслабила шею, доверчиво подставилась под чужую ладонь — …наверное, я люблю тебя. Мы смогли создать нечто хорошее вместе. Крепкий фундамент, надежные стены, красивый фасад. Я уверена, что наш дом выстоит, и мне… Она вновь замолкла. В глазах вспыхнула и погасла лазурная искорка — вечное напоминание, что они никогда не бывают по-настоящему наедине. Но отсечь духа означало убить саму Адриану. Тварь слишком хорошо подстраховалась. Когда перрепатэ в последний раз пытались разлучить их, чуть более трех лет назад, дух заново разбередил старую рану, оставленную маяком Гая Ранвия. После этого Цертин решил не рисковать. — …мне спокойно с тобой, Цертин, — наконец закончила Адриана. Она ли? Она. Лазури в глазах больше не было. Цертин усмехнулся и погладил ее большим пальцем по виску. Ей всегда было щекотно, когда он так делал. Вот и сейчас дернулась, с улыбкой закусила нижнюю губу. — Знаешь, это самое милое, что ты сказала мне за десять лет брака. Наверное, у нас в самом деле получается. — Получается, — эхом повторила Адриана и чуть приподнялась, притягивая Цертина за загривок. Поцелуй вышел неудобным, слишком быстрым и влажным. Они совсем по-ребячески стукнулись носами. А после запутались в одеяниях и свалились на пол. Адриана хохотала, жалила поцелуями куда попало, никак не могла расправиться с застежками на одеянии Цертина, шептала непристойности на эльфийском. Цертин немного приподнял сложные складки ее туники и расстегнул фибулу на тоге, подсказывая направление. Глядя на нее — распаленную, обнаженную, оседлавшую его, что совсем не пристало благородной монне — Цертин не мог сдержать восхищения. У них были ночи техничнее, правильнее с точки зрения достоинства и эстетики. Она родила ему троих детей, но еще никогда не была такой. Это влекло и пугало. Он боялся за нее. Что сегодня могло пойти не так? Что могло подтолкнуть ее к подобной сладострастной непристойности? Неужели лириум? Адриана тоже испугалась? Цертин поцеловал ее, проникая глубже. Провел ладонями от шрама на груди к плечам, огладил предплечья, разобрался с застежками браслетов. Прокусил губы, сплетая привычные чары. «Давай же. Пропусти. Позволь мне увидеть. Что ты чувствуешь, дорогая? Что от меня скрываешь?» Последний толчок, переплетение окровавленных языков — и барьеры пали. Он чувствовал ее кожей. Смотрел ее глазами. Слышал ее мысли. Адриана хотела… упасть… раствориться… исчезнуть за гранью рассудка. Там, где правят ощущения и блеск обсидиана. Прикосновения — грубые, требовательные. Неужели и сейчас он такой? — стремительно атаковали дневные переживания, слова Имилии, образ Гая Ранвия в кубке вина. Безумное, почти забытое эхо арф. Так вот что она имела в виду, когда говорила об арфистах. Ранвий. Предатель и клятвопреступник. Давно сгинувший, но все еще опасный — по крайней мере, в ее голове. Цертин ревновал. Глупо завидовал мертвецу, посмевшему вернуться в мысли его Адрианы. Душащий, тяжелый поцелуй в губы отозвался гулким напряжением струн в глубине сознания. Скользящий спуск пальцев вдоль позвоночника — их неровная, мерзко звучащая дрожь. Шелест одежд под обнаженными телами — словно шипение змей на золоченой раме. Отвечать получалось рвано, отчаянно, почти на грани болезненного. Не поцелуями — укусами, доказывая свое желание. Она была его. Цепи Андорала сковали их вместе до тех пор, пока пламя не поглотит останки, а прах не окажется в подземельях замка Тенебрис. И даже там они будут неразлучны. Цертин торжествовал. Упивался такой откровенной лаской, побуждая впиться ногтями в плечо. Кровавые росчерки на крошащемся алебастре. — Ритуальный круг в Бариндуре, — прозвучал до боли знакомый голос духа. Поганая лириумная пиявка! Как он смел напоминать Адриане о Звездном Синоде? Адриана огрызалась на него: — Не сейчас. Прочь! Прочь! Его. Жесткое, клеймящее касание губ поверх белесых борозд как утверждение обладания. Свой знак поверх чужого. И снова тяжесть, боль. Простота, согласие. Укус чуть выше по руке. Линия саднящих рабских клейм до ключицы и дальше к груди. Смирение. — Шрамы. Связь душ и крови. Гай. — Прочь! — прорычали они в унисон. Не змеи Альвиниев — драконы. Кровь от крови Богов. Властное прикосновение обжигающей ладони к бедру. Лазурная вспышка перед глазами на мгновение вытеснила обсидиан. Цертин будто ослеп. — Вспомни о словах Оценщика! Еще все можно исправить. Нужна только кровь и власть над умами. Абсолютный контроль. Я знаю, как… — Прочь! Контроль. Белый импульс по струнам арфы. Дух Любопытства замолк. Ложное звучание инструмента стало гомоном голосов. Отвлечься. Вновь сбежать в ощущения. Раствориться… исчезнуть. Цертин вынырнул из сознания Адрианы за мгновение до того, как тела достигли пика. Отстранился, затем крепко прижал к себе, лихорадочно целуя. Они не говорили: Адриана понимала его без слов. Повалилась рядом на пол, позволила укрыть и поднять себя на руки, отнести в спальню. С любопытством наблюдала, как Цертин — уже совсем одетый — велел рабам принести карты Глубинных Троп и сам расстелил их на кровати. — Покажи, где ты их видишь, — настойчиво попросил он, замечая как меняется ее лицо. Страх распустил белоперые крылья. Адриана внимательно посмотрела на карту Кэл Шарока и северо-западного участка Троп. Над ними располагался Ортланд — огромная безлюдная пустошь. Ни одной души, только скалы, мертвая земля и… — Лириум, — догадался Цертин. — Ну конечно! Они используют лириум, чтобы говорить и влиять на умы. А лириум связан с Богами. И гробница Думата тоже под Ортландом. Адриана все еще смотрела на карту. Цертин отвлек ее прикосновением к руке. — Милая, послушай меня. Завтра я должен буду ненадолго уехать. А ты отправишься к Лукану. Что бы он ни строил в Эмерии, я знаю, что это как-то связано со Звездным Синодом. И сейчас самое время использовать все оружие, что у нас есть. Адриана не стала спорить — и уже через полчаса крепко спала в его объятиях. Цертина и самого клонило в сон. Слишком много мыслей измотали его за сегодня. Угроза предателей оставалась сильна, а значит, от «посохов» следовало избавиться как можно скорее. И сильнее укрепить найденные гробницы. Вернуться к поискам оставшихся четырех. Глубинный лириум был отравлен, и скверна будоражила воображение кошмарами. Азахарг посмела притащить ее в его дом! Немыслимо! Она утратила остатки благоразумия. Об этом следовало написать правителю гномов. Но главная и самая важная мысль позволила Цертину расслабиться и все-таки заснуть. Старик ошибся. Он не был одинок. Его дом стоял крепко. Оставалось лишь не дать ему пасть.