И вот что поведал ему Красота: «Открой врата. И когда ты предстанешь предо мной, Я явлю тебе столь прекрасные замыслы, Что затмят они красоту небес. Я сделаю тебя первым средь новых богов, И ты создашь рай на земле». Песнь Тишины 1:12
— Да славится Уртемиэль! С новым витком истории! С возвращением красоты мира! Кварин. Огромный. Яркий. Шумный город бесконечного лета и вечного праздника. Неуязвимый перед непогодой и печалью. Цветущий, радостный, живой. Жрецы в пурпуре венчали улицы цветочными гирляндами и магическими огнями. Музыканты наполняли веселыми песнями каждый закоулок. И солнце приятно грело кожу. Таким был Урталис, невидимый с высоких башен столичного храма. Праздник для народа. Дни блаженства, тайно окропленные кровью прекраснейших дев и юношей. Конечно, люди не знали, чем Архитектор Мастерских Красоты и его Ближний круг заслуживают для Империи возрождение из тьмы и холода. Жрецы Ближнего круга, в свою очередь, никогда не знали столь простых увеселений. Все предыдущие годы Урталис был для Адрианы часом тяжелых, мрачных мистерий, сложных молитв и истязания. «Кровь красивых и верных да примет Дракон Красоты, совершенство и свет, владыка Уртемиэль». Теперь она могла смотреть снизу. Из толпы. Из теней. Насколько же мелочными и уродливыми казались ей запросы родного города. Бездушные слова и умирающие цветы. Сладкий хлеб и приторное зрелище. Она презирала народ. Презирала Кварин. Невольно думала о том, что так было всегда. Это Верилий питал нежные чувства к его теплу и простоте. Верилий мечтал однажды вернуться сюда и повидать родителей. Верилий… За прошедшие месяцы Адриана так и не смогла отмыть руки от его крови. Праздная толпа увлекала ее в лабиринт улочек, мешала сконцентрироваться на цели — родовом поместье на высоком утесе. Она прошла слишком долгий путь, чтобы прождать хотя бы ещё один день, но усталость брала свое. От ярких красок и резких запахов разболелась голова. Перед глазами все поплыло, и Адриана с трудом сумела вынырнуть из толпы к стене ближайшего дома. Камень пронзил спину жаром, отдавая слабой плоти все накопившееся за день тепло. Позвоночник словно обложили углями. Адриана застонала, скорчившись от истощения и боли. Мучил голод, но духота делала нестерпимой всякую мысль о еде. Или причиной было чувство вины? Она толком не ела с самой ночи ритуала, а последний приличный ужин посвятила мыслям о Гае, вредным и наивным. Он бы не оценил. А теперь, дважды проделав путь из одного конца Империи в другой, она сжигала последние силы в паре сотен шагов от собственного дома. Дома ее невинного детства, куда не хотелось возвращаться. — Дорогу, дорогу магистру Клавдию Кинтаре! — пропел звонким голосом пробегавший мимо раб с деревянной дубинкой в руках. Ее закругленными концами он усердно расталкивал толпу. — Дорогу магистру! — Не тебе указывать добрым гражданам Кварина, что им следует делать, эльф! — прикрикнул какой-то горожанин, явно нетрезвый. Он попытался выхватить у раба дубинку, но когда тот потянул ее на себя, резко отпустил. Не ожидавший такого эльф потерял равновесие и налетел на Адриану, повалив ее на мостовую, прямо под ноги пьяному. Горожанин, увидев это, выпучил глаза и закричал, с трудом ворочая заплетающимся языком: — Граждане! На помощь! Жалкий раб завалил честную тевинтерскую девушку! На помощь! Несколько мужчин из толпы бросились на крик, готовые растерзать и эльфа, и пьяного, и Адриану, когда из задержанного праздничной процессией паланкина донесся обеспокоенный хриплый голос. Он показался Адриане знакомым. — Что там такое, Хион? Почему остановились? — Хозяин! — эльф поднялся на ноги и побежал к паланкину, на бегу знаками приказывая несшим его собратьям двигаться вперёд. Он то и дело оглядывался на Адриану, несколько раз выкрикнув её имя. Через минуту массивный ящик остановился перед растерянной жрицей. Сдвинулась резная створка, и из полутемного проема на лицо дохнуло прохладой остужающего плетения. — Быть не может! Адриана — ты и впрямь здесь! Значит, Хион не выжил из ума! На свет показалось пухлое, холеное лицо магистра Кинтары. Черные миндалины глаз ширились искренним удивлением. Она попыталась ответить, но пересохшее горло закололо тысячей иголок. Наружу вырвался лишь слабый стон. — Ах, садись, садись скорее! У меня есть немного сока. Напейся, а потом расскажешь, что с тобой случилось. Говорили, ты погибла вместе с братом на Юге. Лукан все еще скорбит… Адриана приняла руку магистра и вошла в паланкин, не вслушиваясь в слова. Дядя был последним, о чем ей хотелось думать. Створка встала на место, и паланкин продолжил движение. Припав к горлышку поданного кувшина, Адриана сделала несколько громких глотков. — Как же сложно и радостно поверить, что ты жива. Говорили, что в Эонаре была настоящая бойня. Крепость стоит пустой. Архонт запретил кому бы то ни было инспектировать ее. Император Ишал направил армейских чародеев запечатать все подходы. Никто не найдет дороги в Эонар, — магистр вздохнул. — Жаль, конечно. Но с другой стороны, возможно, так даже лучше. Магистерий не готов к еще одной бреши в Завесе. Там ведь была брешь, верно? Духи напали на вас? Или же это были варвары? В столице выдвигались самые разные теории. — Варвары, — прохрипела Адриана слова оскверненного Луция Фара. Сжала в ладони подаренный жрецом флакон. Затем посмотрела на Кинтару с печалью и усталостью. — Драккон отправил нас в западню. Они ждали, пока чародеи Эонара откроют ворота. И тогда… — Тише, дитя. Ты многое пережила, и не стоит ворошить память об этой трагедии. Но как ты сумела спастись? — Верилий велел мне спрятаться. Слиться с тенями. Они так и не смогли меня найти. — Ох, Адриана, — Кинтара свел вместе тонкие брови. — Почему же ты не связалась со своим дядей? Ответ дался на удивление легко. Как и слезы. — Первым моим предположением было, что магистр Драккон исполнял приказ Архонта. Что из-за своей связи с Гаем Ранвием я впала в немилость. Я не могла доверять Лукану. Не уверена, что сейчас хоть что-то изменилось. В свете сферы было видно, как эмоции на лице магистра сменяют одна другую. Удивление, страх, понимание, жалость плясали на нем ледяными тенями. Он протянул руку к окну, отдернул темную легкую ткань, кивнул. Когда паланкин замедлил ход, вновь перевел взгляд с улицы на Адриану. — Мы прибыли. Не откажи мне в милости — будь моей гостьей сегодня. Тебе необходимо отдохнуть, а мой дом слишком пуст после ухода дочерей. Снаружи повеяло жаром, и Адриана поняла, что сил идти дальше нет. Посох, голод и месяцы пути взяли свое. Все, на что ее хватило — благодарная улыбка и кивок. В дом ее занесли рабы. Омовение, облачение, путь до триклиния прошли словно в тумане. Но во время трапезы ее сознание прояснилось. Мысль-приказ была четкой и ясной: ешь! Она не знала, была ли то ее собственная воля или внезапное проявление успевшего стать фантомом Лерноуда. Но Адриана с радостью ей подчинилась. Сырный пирог и паста из базилика с орехами показались ей вкуснейшими блюдами в мире. Она не понимала, насколько голодна, пока не отправила в рот первый кусок. Поднос опустел за считанные минуты. Клавдий Кинтара наблюдал за ней терпеливо и с явным удовольствием. Адриана знала, что магистр воспитал трех дочерей, и в каждой не чаял души, заботясь, словно о хрупкой стеклянной фреске. Младшая из них, ее ровесница, Вирида, вышла замуж накануне судьбоносного Фуналиса и отбыла в Маротий. Должно быть, отец скучал по ней. — Знаешь, а ведь ты мила ему, — Адриана вопросительно вскинула бровь. Магистр поспешил пояснить: — Декратию Игнису. Я не мог говорить с тобой об этом в пути, но теперь обстановка более чем располагает. Кадм Драккон мертв. По крайней мере, так сообщили Сенату. Его сын унаследовал титул магистра — чисто формально, разумеется. Их форт теперь под прямым контролем государства. Там размещен постоянный гарнизон. А Архонт искал тебя — все четыре месяца. Даже когда Лукан отчаялся и погрузился в траур. — Сомневаюсь, что дело в личной привязанности, магистр. Кинтара подался вперед, сокращая расстояние между ними, переходя на шепот. — Твое право. Я никогда не входил в крайне узкий круг его приближенных. В отличие от тебя. Но, как и любой член Магистерия, я вижу и слышу достаточно, чтобы утверждать: Декратий Игнис одержим тобой. Твоими знаниями, твоим телом или чем-то, что тебе принадлежит — велика ли разница? Адриана с трудом проглотила кусок пирога. Отпила воды из кубка. Ее почти наверняка заманили в ловушку. Сейчас в прекрасные резные двери войдут стройные ряды легионеров. Ее арестуют и увезут в Минратос. В золотую клетку с идеально настроенными острыми иглами, обращенными вовнутрь. Архонт не станет слушать ее ложь — он вырвет правду из ее разума голыми руками. Силой, украденной у обезумевшей Прорицательницы Тайны. И узнает об Оценщике. Она не могла допустить этого. Флакон с черной отравой холодил грудь. Адриана вернулась к трапезе. — У вас есть информация и есть я. Что вы намерены делать теперь, магистр? Лицо Кинтары стало похоже на печальную театральную маску. — Ты действительно разучилась доверять людям, не так ли, маленькая змейка? Как же жаль, ведь я помню тебя беззаботной, жизнерадостной малышкой с цветами граната в волосах. Ты была так искренне доверчива. Так похожа на юного Амеллия. Та же улыбка, — магистр задумался, глядя на нее. Не спеша встал. — Вот как мы поступим теперь: ты закончишь с едой и отойдешь ко сну. А я сообщу твоему дяде о случившемся. Пока он будет в пути, ты вольна навестить мальчика. Я не стану тебя останавливать, но дам сопровождение. Если ты хотя бы немного ответственнее его отца, ты не станешь сбегать. Добрых снов, Адриана. Она не стала ему возражать. Старый Клавдий Кинтара говорил правду. Редкое качество для альтус, и еще более редкое для друзей ее дяди. Впрочем, Кварин всегда был городом странных людей. Альвинии, Павусы, Инвиды, Кинтара, Тилани — сборище уродцев. Адриана шла в отведенные ей покои в полной тишине. Цветастые коридоры вызывали лишь безразличие. Беззвучно опустившись на постель, она подумала о словах магистра. Если она ответственнее… Кинтара ведь не мог знать? Никто не мог. Таких ошибок Лукан не допускал.***
Вокруг был ослепительный свет сотен разных цветов и оттенков. Лерноуд не смог бы назвать и десятка — но величие, гордость и завышенные ожидания были основными. В них была одета самая красивая смертная девушка из когда-либо встреченных им. Невысокая, тонкокостная, какими бывают лишь эльфы. В полупрозрачном хитоне и накидке, чей орнамент напоминал извивающихся змей, она казалась ему неуловимо знакомой. Он пылал желанием заговорить с ней, но красавица ускользала от него в праздничной суматохе. Любезно говорила с каждым гостем, отдавала приказы рабам, заметно нервничала, ожидая чего-то. А дух не отводил глаз, уже вовсе забыв цель своего визита в воспоминание. Ему вдруг стало совершенно все равно где в набитом людьми особняке Альвиниев засели Адриана и Архитектор. Он мог бы прийти сюда еще раз. И еще, пока жрецы не будут найдены. Но прекрасная незнакомка в хитоне цвета величия Тени ждать не могла. Как давно был этот вечер? Знала ли Адриана красавицу? Следовало бы спросить ее, как проснется. Только вряд ли она захочет с ним разговаривать. — Адриана! Милая, не заставляй меня ждать! Строгий голос Лукана Альвиния не менялся с годами. В нем змеиное шипение сосуществовало с мягкостью цветка и сталью кинжала. Противоречивый, донельзя неприятный голос. Магистр стоял подле еще одной знакомой духу персоны. Тога заменяла ему доспех боевой мантии, на волевом лице было меньше признаков усталости, пропитавшей Сетия Амладариса к моменту их личной встречи. Но солдатская выправка и волны напряжения, исходившие от Корифея Тишины, врезались глубоко в саму его суть. К немалому удивлению Лерноуда, красавица поспешила к ним. Поклонилась верховному жрецу Думата и приняла ладонь Лукана. — Надеюсь, вам комфортно на моем вечере, магистр Амладарис? Нервные нотки наконец прояснили картину. Прекрасная, юная, полная жизни и радости девушка однажды станет забитой тенью Архитектора Красоты. Как? Почему? Глубже. Он должен будет углубиться в воспоминания. — Я наслаждаюсь музыкой и выучкой рабов, дитя, — не без удовольствия сказал Корифей. — Весьма неплохо для первого раза. Лукан, я буду настаивать на дружбе твоей племянницы с моей дорогой Патрицией. Немного практики под ее присмотром — и Адриана сможет стать самой желанной невестой столицы. На щеках Адрианы выступил румянец. — Ты смущаешь ее, Сетий, — заметил Лукан. — Впрочем, я позволяю. Моей гордости еще есть чему учиться. Быть может, под началом Оценщика. Корифей кивнул. — Определенный наследственный дар к контролю заметен даже сейчас. Если кто-то и сможет огранить этот алмаз, то только Оценщик Рабства. Другой вопрос, стоит ли? — он поймал недовольный взгляд Лукана и примирительно поднял ладони: — Я нисколько не выступаю против семейных традиций. Но ведь и ты, и Оссиан, да простят меня Боги за его упоминание, не приняли ответственность служения Андоралу. Так стоит ли Адриане? С твоим талантом к музыке ты всегда будешь желанна в Хоре Тишины, дитя. Улыбка Адрианы была воплощенной любезностью. — Вы весьма щедры на предложения, мессер. Но я доверяю суждениям дяди — и впредь продолжу следовать его советам, — Лерноуд заметил, как одно из колец на изящных пальцах Адрианы мерно засияло. — Теперь же прошу меня простить. Хозяйке вечера положено встретить новоприбывшего гостя. Лукан взволнованно проводил племянницу взглядом. — Ты ведь больше никого не приглашал, не так ли? — осведомился Корифей, пригубив вино из кубка. — Все гости давно собрались, — прошипел ему в ответ Лукан. — Сетий, ты не будешь против, если я тебя оставлю? — Конечно, нет. Поищу Декратия. Твоя девочка оказалась настолько хороша собой, что никто не говорит об Архонте. Непорядок. Лерноуд последовал за Луканом Альвинием, стараясь не терять из виду его чернеющий на фоне общей пестроты силуэт. Дух неплохо запомнил помещения особняка, пусть в воспоминании он был не столь потрепан разрывами Завесы. Весело играли лиры и флейты. Не было ни одной арфы. Пока большинство красок не поблекли, оставив лишь одну — восхищение. Слишком поздно он и Лукан нашли Адриану в замершей толпе. Незваный гость сиял тысячей солнц и был в три раза прекраснее. Юное лицо, достойное бога, золотые локоны собраны лентой цвета первых лучей. Светлые одежды подчеркивали стать фигуры. Гай Ранвий был солнцем. Совершенством. Лерноуд подбежал, встав между ним и Адрианой. Почувствовал странный, болезненный трепет, когда Архитектор безразлично прошел сквозь него. — Да славятся Драконы, миссер Архитектор, — Адриана держалась почтительно и легко, но глаз не поднимала. — Воистину, сами Боги благословили вас посетить мой вечер. — Не стоит скромничать, милая Адриана, — он смаковал звучание ее имени, как духи смакуют живые образы. Жадно, с интересом и рвением. — Дитя Оссиана Альвиния, спасенное от провинциального забвения, сегодня ты подобна Беллитану. Не прячь взгляд. Акций Партениан упоминал, что твои очи словно два идеальных опала. Адриана неловко посмотрела на него. И вновь что-то чуждое затрепетало там, где у смертных положено быть легким, в горле словно что-то застряло. Лерноуду не нравились эти ощущения. — Похоже, определение было более чем точным, — Архитектор взял хрупкую руку Адрианы, невесомо коснулся губами пальцев. — Я вижу в тебе Красоту, Адриана. Появление Лукана стало облегчением для духа. — Миссер Архитектор, рад вас видеть. Но почему же вы не сообщили, что посетите нас? — Это решение было принято спонтанно. Один из послушников был весьма огорчен тем, что на его долю выпал ночной молебен Уртемиэлю, и я поинтересовался о причинах. Представьте мое удивление, магистр Альвиний, когда я узнал, что вы привезли в Минратос не только племянника, но и очаровательную племянницу. Подлинное преступление — скрывать от нас столь приятное создание все эти годы. — На то были причины, Архитектор, — Лукан стал похож на одну из статуй в своих садах — холодный и стойкий. — Адриана была слишком занята подготовкой к служению в Храме Андорала. Лерноуд заметил, что Ранвий не отрывает взгляда от Адрианы, словно та важнее магистра Альвиния, одного из сильнейших игроков смертного мира. Гипнотизирует, изучает, быть может, даже влюбляется. Дух не верил в любовь. Только в алчное желание владеть чужой душой и волей. Познавать, испытывать на прочность преданность. И они били из Архитектора лучами. — Достойный выбор. Вы полагаете так же, Адриана? — Служение каждому из Древних равнозначно достойно, — она не без усилия держала ровный темп дыхания. Тень хитона подрагивала в свете, излучаемом Архитектором. — Только через служение мы можем достичь… совершенства. Что-то увлекло внимание Лукана во тьму садов за спиной Архитектора. Он побледнел. Заговорил беспокойно и сбито, что, как уже знал Лерноуд, было вовсе на него не похоже. — Магистр Ранвий, могу я просить вас присмотреть за моей племянницей? Препроводить ее к гостям? Архитектор широко улыбнулся. — Почту за честь, магистр Альвиний. Я не в силах отвести глаз.***
На утесе гулял ветер, но солнце оставалось все таким же теплым. Шумели гранатовые деревья, раздавались песни. Значит, рабы были в садах. Ее никто бы не заметил — если только Оссиан Альвиний не изменил своим привычкам, вняв осторожности. К приятному изумлению Адрианы, у ворот все же стояла стража. — Передайте миссеру Альвинию, что гость моего хозяина, магистра Кинтары, просит о встрече с ним. — Что за гость? За стенками паланкина послышались шаги. Сначала медленные, затем семенящие. — Гость пожелал остаться неназванным. Лица и имена — дела господ, а не наши, разве нет? — Я сообщу миссеру Оссиану. Ждите здесь. Морозная сфера сделала три оборота, прежде чем их впустили. Он, как обычно, не смог унять любопытства. Значит, за годы изменилось не столь уж многое. То же безрассудство. Те же ошибки. Адриана часто замечала их отражение в себе. Выжечь нечто, настолько глубоко проникшее в кровь, было невозможно. Оссиан встретил ее лично. Патлатый старик с нечесаной бородой и улыбкой дурака. Свободная белая рубаха подпоясана грубым шерстяным поясом. Простые сандалии и крепкие руки были в земле. — Ты похож на раба. — Это слова моей дочери или же младший брат решил примерить женское платье? — ответил он колкостью. Но черты лица оставались неизменно мягки. — Я ждал, что вы решитесь навестить меня вдвоем — Верилий и ты. Раньше, куда раньше. Ныне он погиб, а мы вынуждены встречать друг друга едкими замечаниями. Словно вокруг Минратос. Я оплакивал вас обоих, Адриана — как отцу полагается оплакивать детей. Не смотри на меня как на чужака. Он открылся для объятий, но она прошла мимо. Аллеи окружавших поместье садов помнились достаточно хорошо, чтобы не нуждаться в проводниках. Оссиан нагнал ее — даже слишком резво для старика. — Зачем ты приехала, если не воссоединиться со своей семьёй? — он преградил путь и положил свою грязную ладонь ей на плечо. Адриана резко дернулась от омерзения. Отступила на шаг назад — лишь бы он больше не касался ее. — Я здесь именно за этим. За Амеллием. Мне наконец позволено увидеть его. — Не думаю, что это хорошая идея… — он вновь потянулся к ней. По венам разлился гнев. Навершие посоха засияло. Адриана была готова скрутить Оссиана в драконий рог, если он ещё раз посмеет коснуться ее. — Твоя задача заключалась не в том, чтобы думать, а в том, чтобы держать его подальше от любопытных глаз! Ты не справился даже с этим! Кинтара знает, а вместе с ним и весь Кварин. Как быстро информация дойдет до Магистерия? — Месяц назад мальчик захотел посетить ярмарку. Тогда до нас только дошли вести с Юга. Мне хотелось хоть как-то его приободрить. Должно быть, кто-то из окружения магистра Кинтары заметил его и доложил… Адриана, постой! Сады походили на огромную паутину. К желанному центру вела не одна тропа, а беседа стала утомительной. На втором кругу песни приблизились, и Адриана пожалела, что арфы молчали с тех пор, как она покинула Эонар. Ощущение хотя бы такого присутствия Гая было в сто крат приятнее рабских завываний. У деревьев, в тени ало-зеленых крон, играли эльфы. Немногие из них обратили внимание на нее. Но те, что были седы и морщинисты, узнали девочку, выросшую на их руках. Они провожали ее глазами, полными ужаса. По их представлениям она уже должна была предстать перед Другом Умерших рука об руку со своим отражением. Вот только Адриана не собиралась умирать. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Она слышала предостережения и мольбы Оссиана, летевшие в спину. Но пропустила момент, когда умолять он стал вовсе не ее. Что-то колыхнулось среди деревьев. Что-то живое, но лишенное воли. Адриана крепче сжала посох и резко развернулась, парируя удар. Пригвоздила толстый корень шипом к земле. Тот не прекращал извиваться. Еще два, поменьше, устремились к щиколоткам. Трава под ногами стала острой, но так и не проткнула подошвы. Тем не менее сдвинуться с места Адриана теперь не могла. — Ты совершила большую глупость, придя в этот дом, da'len. Тебя и твою отраву здесь никто не ждал. — Я здесь не для того, чтобы радовать тебя, мама. Я пришла взглянуть на то, что по праву мое. И тебе лучше не стоять у меня на пути. В глаза ударила красная вспышка посоха. Корни и трава сгнили вокруг нее, и Адриана ринулась на мать. Удар. Импульс. Подсечка. Шип уперся в изогнутую линию vallaslin Диртамена на правой скуле. Никто из рабов не смел вмешаться. — Где ты прячешь его? — Адриана слегка надавила, не до крови, но достаточно, чтобы иметь возможность послать новый болевой импульс. Ее терпение было на исходе, а времени оставалось все меньше. — Отвечай! Мать оставалась спокойна, как умеют лишь стражи и ghil-dirthalen. Проиграв в схватке, лежа на острой как иглы траве, она держала дочь под контролем. — Давай же, девочка. Посмотрим, хватит ли у тебя духу пролить родную кровь. Если бы она только знала. Адриана воткнула посох в землю рядом с собой и подала матери руку. Та лишь покачала головой, поднялась сама, отряхнулась. Вскинула руку, запрещая Оссиану приближаться. От ее пристального, но усталого взгляда Адриана мечтала сбежать как можно дальше. Но что-то в нем расслабляло, приносило неожиданный покой. Если общество отца было тягостным само по себе, то мать заставляла вспомнить о своей слабости. Снова стать той девочкой, которую было так легко поймать птичкой в объятия-силки. Тонкие руки сомкнулись за согнувшейся спиной. Уткнувшись носом в материнское плечо, Адриана едва сдержала рыдания. — Муж, уведи слуг. Пусть займутся ужином, — шепнула мать Оссиану. — Урция, ты уверена, что я могу вас оставить? — Не можешь, а должен, — уже тверже приказала она. Адриана невольно улыбнулась. — Ступай. Сад вокруг них быстро опустел. Корни ушли назад в землю. А они все стояли. Адриане подумалось, что им так недолго прорасти, словно принцессе эльфов из детской сказки. Но мать поцеловала ее в висок и отстранилась. — Ты стала ядовитой и жестокой. Совсем как змеи твоего дяди. Я вижу в случившемся росток твоей вины, da'len. И сожалею, что не уберегла вас от беды, когда могла. Энасален… — Верилий. Его звали Верилий. И довольно сожалений. Ты не видела, как он погиб. Подумай о своем последнем ребенке. Помоги мне. Иначе поможет это. Адриана вытянула из-под одежды цепочку с флаконом и позволила матери рассмотреть. — Я знаю, что оно пришло от Народа. Твои сказки. Banalhan. «Место ничего». Бездна, Охотница и ее ужасный трофей. Я хочу знать, как элвен это победили — и можно ли исцелить того, кто уже заражен. Расскажи мне обо всем, а затем отведи к Амеллию. Вся твердость и уверенность матери ушли слезами в землю. Адриана впервые в жизни видела, чтобы эта суровая женщина плакала. Но за слезами мелькало что-то еще, странное, куда более непривычное — но без посоха нельзя было разобрать, что именно. — Откуда это у тебя, da'len? — ее губы дрожали. — Прошу тебя, чего бы вы ни пытались достичь, остановись прямо сейчас. Этот путь ведет к тому, что страшнее смерти. Твой Архитектор уже ушел в самое темное место. Если не ради самой себя, то хотя бы ради мальчика — оставь его там. Похорони скверну в корнях Арлатана и возвращайся к свету. — Я не могу. — Энан… — она осеклась, сжимая руки дочери. — Адриана. Лекарство не поможет их черным душам. — Но оно есть. Что-то же вы охраняли? Я не могу оставить Гая там, где он сейчас. Я его маяк. Elgar'ghilan. Вижу, что ты понимаешь, о чем я говорю. Мать побледнела и впилась в ее кожу ногтями. Облизала пересохшие губы. — Он обрек тебя, мое глупое дитя! Этот человек уже тебя погубил! Иди же! Смотри на солнце, пока глаза еще видят! А с закатом — уезжай в Арлатан и моли Красоту о прощении. Моли, чтобы огонь в твоей груди погас, не успев омрачиться, — она притянула Адриану так близко, как только могла, сжала крепче, чем корни. — Llinthe. Испей ее сок. Это единственный выход. Seranna-ma. Я не сумела тебя уберечь. Мать отпустила ее. Даже оттолкнула. Одними глазами указала верную тропу к краю утеса. Адриана шла, а внутри все сворачивалось в ком. Так отчаян и безнадежен был страх вечно собранной, суровой Урции Альвинии. На краю утеса по-прежнему стояло их с братом дерево. Оно казалось непривычно ниже и моложе. Но еще необычнее было то, что дерево расцветало у нее на глазах. Под деревом сидел мальчик. Заходящее солнце играло лучами в его золотистых кудрях и ласкало загорелые плечи. Прикрыв глаза, он наигрывал незатейливую мелодию на простой, лишенной украшений лире. Адриана оставила посох и тихо подошла, завороженная его игрой. Опустилась на мягкую траву, вслушиваясь в чистые переливы. Взяла в руки плоский камешек и, подчиняясь внезапному порыву, изменила его. Невзрачная порода стала крохотной серой голубкой. Мелодия стихла, и Амеллий медленно открыл глаза. Улыбнулся ей приветливо и тепло. — Ты ведь моя сестра, Адриана? Ты снилась мне.***
Лерноуд обнаружил себя в воспоминании куда более темном и душном, чем предыдущее. Была ночь, но на небе не виднелись ни луна, ни звезды. Абсолютная тьма накрыла храм Уртемиэля. Дух мог наблюдать это через крохотное круглое окошко во внутреннем святилище. Вокруг дымились благовония, источая запах тлеющих цветов. Играли арфы. Свечи давно расплавились, но в том немногом, что осталось от их света, Лерноуд заметил Гая Ранвия. Он молился, распластавшись на каменном полу в своей легкой жреческой мантии, цветом походившей на вдохновение. — Совершенство и свет, неужели ты разлюбил меня? — сдавленным голосом вопрошал Архитектор, оставляя кровавые разводы на мраморе. — Неужели мое уродство вынуждает тебя отвести взор и сомкнуть уста? Или твой верный жрец оглох, что больше не слышит тебя? Адриана, мрачная, но еще не полностью поблекшая, затаилась за колонной, очевидно стараясь не выдать себя. Лерноуд хорошо понимал, что за опасения клубятся в ее разуме. Архитектор не простит ее, если уличит в созерцании своей слабости. Он изгонит ее прочь. Сплести тени вокруг себя, самой стать тенью было лучшим решением. Иллюзия упала на нее непрозрачной вуалью. Ее любимый — и такой изящный трюк. Лерноуд поймал себя на мысли, что хотел бы навечно оставить Адриану среди теней. Ближе к себе. Показать ей, каково быть духом. Ей ведь будет интересно это узнать. — Прятаться от меня — не лучшая из твоих идей. Но ведь любопытство не так легко утолить. Лерноуд вздрогнул. Архитектор поднялся с пола и теперь смотрел на него. Сверлил своими сияющими чистыми глазами. — Мне жаль, мой лорд, — раздалось за спиной Лерноуда. Конечно же, Архитектор обращался не к нему, а к своей жрице. — Я не должна была наблюдать вашу молитву. Не имела права слушать ее. Простите меня. Я… я волновалась о вашем самочувствии. — Знала ли ты, что прекрасна, Адриана? — он прервал поток ее извинений. Поманил ближе. Одним взглядом дал понять, что вопрос не требует ответа. — Многие юноши и девушки столицы полагают тебя идеалом изящества, утонченности, пропорции всего, что мило глазу. В подобных речах ты предстаешь абсолютом совершенства. Но я смотрю на тебя и вижу изъян. Он коснулся волос Адрианы, убирая прядь и открывая взору неправильную ушную раковину, спрятанную за драконьими крыльями. И как Лерноуд не замечал этого раньше? Тонкие кости, острые черты лица, палитра осеннего леса, мертвый язык, структура плетений. Адриана была полукровкой. Странное открытие приятно разззадорило его. Дух уже давно изучал граждан Империи, и искренне полагал, что детям с подобными изъянами если и позволяют родиться, то лишают всех привилегий. Но Адриану и ее брата это почему-то не коснулось. Кого следовало благодарить? Лукана? И как эльфийская кровь могла подавить человеческую? Ситуация становилась любопытнее с каждым мгновением. — Тоже несовершенна, — разочарованно выдохнул Архитектор. — Как и все мы. — Разве в мире есть что-то совершенное, мой лорд? Империя живет в абсолюте несовершенства. Но никто не делает ничего, чтобы изменить это. Мы только скрываем, — Адриана сняла украшение, обнажила острый кончик уха. — Мы создаем мемориалы кровавым победам, выбираем себе приятных лицом рабов, открываем нечто новое, будь то земли или магические формулы, из зависти к старому и сиюминутной гордыни. Даже Красота… Простите, мой лорд. Мне лучше уйти. Она развернулась, сжимая серьгу в ладони, протыкая кожу до капелек крови. Лерноуд с интересом взирал на то, как одна за другой они падают на мрамор. Сколько магии, ушедшей в волчьи сны, могла содержать каждая? Возможно, достаточно, чтобы нарушить целостность Завесы. Он хотел знать наверняка. Архитектор тоже заметил порез. Нежно взял Адриану за запястье, поднес ее кулачок к своим губам, поцеловал костяшки пальцев, исцеляя. — Останься, — его голос был тверд и решителен, но глаза полнились мольбой. — Прошу тебя. Мне не хочется быть одному, а ты выразила то, что волнует меня уже не первый год. Продолжай. Они присели на скамью у стены. Гай Ранвий не отпускал ее руки. Внутри Лерноуда свернулись змеиные кольца. Он знал, как ощущают эти руки. Он не желал делиться этим знанием с другим. — Порой мне кажется, что мы не в силах воплотить ничего из видений, посылаемых Уртемиэлем, — тихо заговорила Адриана. — Во вторую ночь в храме мне снился сон. Я видела Тьму. Живую, дышащую, наполненную красотой, которую любой здравый разум посчитал бы уродством. Тьма пела на умерших языках и рисовала несуществующими красками. То была симфония, и то был портрет. Я столь отчетливо видела их детали, но, пытаясь их повторить, получала лишь несуразные поделки. Я не могу утверждать. Но я видела Тьму настолько совершенную, что она была почти что воплощением Света. — Звучит прекрасно, Адриана. Она горько усмехнулась, как полюбит делать в будущем. Освободила свою ладонь. — И несбыточно. Это разбитая мечта. Простите мне, но насколько же мы ущербны, если все, что мы можем — это искажать совершенство звука, формы, цвета, света, образа и чувства, пока они не станут достаточно просты для восприятия? О каком Совершенстве может идти речь, пока мы таковы? Грязные, жестокие, утопающие в пороках без надежды подняться на поверхность. — Мой порок… — пальцы Архитектора огладили ее острые скулы, — хотел бы знать ответ? То, как они смотрели друг на друга… Как его сосуд таял под прикосновениями другого… Как они понимали то, что духу было не постичь, было невыносимой и жестокой пыткой. Он хотел знать. Он заслужил знать. — Думаю, что нас уже не исправить. Ты права. Мы — уродливые грешники, Адриана. Но мир не должен страдать от нашего несовершенства. Рано или поздно он устанет и очистится от нас. Замысел Владыки в том, чтобы хоть кто-то из нас понимал и принимал это. Покаяние — вот в чем суть. И я счастлив в знании, что больше не одинок. Архитектор притянул Адриану к себе и поцеловал. Не настойчиво, мягко, но требовательно. Так на памяти духа умел только он. Но она не поддалась, отстранилась. И это шокировало. — Зачем же вы так? Разве вся любовь жреца не должна быть отдана богу? — Конечно, — выдохнул Гай Ранвий, все еще гладя ее плечи. — Ты вольна уйти. И все, что было сказано и сделано нами, будет забыто. Но ты всегда будешь восхищать меня, Адриана. Считай это моей исповедью тебе. «Уходи, — думал Лерноуд, чувствуя, как истекает нетерпением, жаждой ответов. — Уходи, пожалуйста. Просыпайся. Расскажи, что я упускаю. Что не могу понять. Расскажи, помоги мне почувствовать. Запомнить. Понять. Я заслуживаю понять». Но Адриана не услышала и не ушла. Сдалась в объятья Архитектора. Он не хотел смотреть — и не мог отвернуться. Пока вдохновение и преданность одежд неторопливо устилали собой пол, Лерноуд успел возненавидеть свою суть. Любопытство. Постоянно открытые глаза и идеальный слух, чтобы он мог видеть. Но не обладал возможностью понять. Нагими они оба были прекрасны. Наверное. Как статуи, как образы, воплощаемые Желанием. Но что знало Желание о Красоте? Красота была делеко, слишком далеко. Он мог понять это без нее. Они сияли как мечты. Он хотел бы уметь мечтать по-настоящему, как люди, лишь бы понять, как эти тела ощущают себя, его, друг друга. Зачем они были друг с другом? Лерноуд наблюдал за ними, когда Архитектор опустился на разбросанные под ними ткани и потянул Адриану за собой. Когда стоны цветом в горечь и экстаз окрасили собой воздух. Лерноуд все ещё не понимал их. Зачем Гаю нужна была эта маленькая полукровка? В чем смысл касаться языком ее ушных раковин, если они столь несовершенны? Зачем вдыхать ее жадно и голодно? Зачем оглаживать своими идеальными ладонями ее спину и узкие бедра? Разве эти прикосновения, трение, запах могут быть приятны? Зачем Адриана позволяла делать с собой подобное? Почему выражала удовольствие? Неужели ей нравились эти прикосновения, вдохи, вторжения? Позиция жертвы в когтях хищника? То, что ей, такой прекрасной и сильной, владеют? Зачем она перенимала у Ранвия его свет, отказываясь от теней? Очевидно, им было хорошо вместе, если последующие годы они почти не расставались. Если посмели единиться в святилище своего бога. Если Адриана была готова умереть за него и стать маяком. Лерноуд не верил в любовь. Значит, дело было в том, что происходило между двумя телами. Бессмыслица, порождающая боль — или нет? Он так хотел понять смысл их саморазрушения, но не мог. И это сводило с ума.***
Он мог бы быть ее братом. Адриана убеждала себя в этом с того дня, как Лукан отнял новорожденного Амеллия от ее груди и унес прочь. Она не рыдала ночами. Не билась в стенах своих покоев, словно раненый зверь. Она улыбалась и действиями убеждала дядю, что такого больше не повторится. Что жестокий урок усвоен. Поощрением за смирение стала возможность встретить Архитектора по возвращении из продолжительной экспедиции и самой вернуться к служению в храме. Еще спустя два года повиновения Адриана смогла узнать, куда Лукан увез младенца. «В Кварин. Под присмотр Оссиана». Эти слова прозвучали приговором. В ту ночь она разбила с десяток статуй в своей мастерской. Гаю сказала, что материал оказался слишком хрупким для ее работы. Надеялась, что сумеет рассказать позже. Подобрать момент, когда его мысли будут хотя бы относительно свободны от изысканий. Но вмешался Корифей Тишины. Годами Адриана тешила себя надеждой, что Амеллий похож на нее. Собирала знания по крупицам, по обрывкам разговоров с дядей и отцовским письмам к нему же. Рано пробудившийся дар, крепкое здоровье, красота, талант к музыке. Она лепила и красила его бюсты тайно, догадываясь, как он мог измениться за четыре года жизни. Темные волосы и опаловые глаза. Так, чтобы никто не догадался о ее прегрешении. Так, чтобы он действительно мог показаться ее братом. Настоящий Амеллий оказался идеальной репликой своего отца. Солнечный мальчик. Ее маленький солнечный принц. Он рассказывал ей о жизни в поместье. О недавней ярмарке в городе. О том, как слуги учат его древним языкам. Он читал ей стихи на тевине и эльфийском. Затем заговорил о снах. Дар сновидца уже скребся с другой стороны Завесы, готовясь дать Амеллию власть над материей Тени. Сделать его приманкой для духов. Слишком рано. Адриана отвлекала его рассказами о красотах столицы. Об опыте служения Уртемиэлю. О том, как устроена взрослая магия и взрослые игры. Он слушал внимательно, впитывая ее слова. Задавал наивные, но важные вопросы. — Если Минратос — самый главный город, это значит, что остальные не так важны? — Это не совсем так. Другие города тоже важны и очень красивы. К югу отсюда стоит Вирантий, где все ходят разодетые как павлины. Еще южнее есть Эмерий. Город цепей, высоких скал, белых цветов и красных рассветов. Там живут лучшие в мире музыканты. — Мне уже нравится этот Эмерий. — Понимаешь, Амеллий — Империя подобна созвездию. Все звезды в нем важны, но одну глаз всегда замечает первой. — Созвездие… — Амеллий задумался. — Как Беллитан? Папа говорит, что я родился под Беллитаном! — Да, — печально улыбнулась Адриана. — Как Беллитан. Амеллий внимательно посмотрел на нее и положил голову ей на колени. — Тебе грустно, Адриана. Почему? «Потому что мне придется оставить тебя, мой маленький принц». Нет! Это была бы чужая воля. Чужое решение. Она шла к нему всю его жизнь. Она больше не оставит его. Мысль, странная и слишком дерзкая, промелькнула так быстро, что Адриане едва удалось ее ухватить. — Ты хотел бы жить со мной, Амеллий? Далеко отсюда, в том же Эмерии. Если бы я предложила, ты бы согласился? — Разве сейчас ты не предлагаешь? Она убрала пряди с его лица и долго смотрела в глубокие голубые глаза. Думала о Гае, о том счастье, что они упустили, и о том, как неожиданно просто стало все вернуть. План оформился в четкий конструкт. Арлатан, маяк, лекарство. В месте, где Завесы все равно что нет, колоссальная жертва лириума и крови могла и не понадобиться. Маяк сможет указать путь, если достаточно подпитать его. А лекарство обратит чудовище назад в бога, обещавшего ей совершенный мир. — Предлагаю, — прошептала она, улыбаясь. — Ты согласен? Амеллий полусонно кивнул, окончательно пристроившись у нее на коленях. — Тогда я закончу с одним небольшим делом, а затем вернусь. Я заберу тебя на Юг. В город цепей и высоких скал. Там будут птицы и солнце. Белый эмбриум и красные рассветы. Только мы одни. — Я буду ждать.***
Ночное небо украшал сильверит. Лерноуд поднялся с постели, вытер слезы и осмотрелся. Интересно, люди часто плачут во время сна? Знакомые покои в особняке Архитектора принимали в гостях прохладный ветер и сладкий запах цветов. Из воспоминаний жрицы дух уже знал, что так ощущается весна. В убранстве было больше светлых красок: долгожданного покоя, нежности, совершенного счастья. В цепочных клетках щебетали птицы. Невзрачные и маленькие, но цвета до́ма. Не его, не Тени. На балконе, где Лерноуд впервые повстречает Адриану, играла арфа. Гай Ранвий задумчиво перебирал струны. Возлюбленный и ненавидимый. Идеал и проклятье. Червивый золотой слиток. Солнце, встающее лишь в черный рассвет. В свободных, сияющих изнутри одеждах, он был самой прокаженной и ядовитой тварью. И был богом — прекрасным и желанным. Лерноуд отошел в тень, отброшенную статуей, до последней черточки повторявшей хозяина дома. Не узнать руку мастера было невозможно. — Адриана… — выдохнул он. Ее нигде не было — только Ранвий, статуя и арфа. Но ведь это ее воспоминание. Она должна была быть в нем. Стоило Лерноуду отпустить мысль, как тонкая фигурка жрицы мелькнула за колонной. Все еще такая красивая, такая непохожая на блик, удостоивший его общением за границей воспоминаний. Что же Ранвий сделал с ней? Что надо отнять у человека, чтобы он стал тенью самого себя? В Элвенане существовала подобная процедура, когда тень отделяли от личности ради блага обоих. Пользовалась огромной популярностью. Был ли малейший шанс на то, что люди сохранили технологию? Легким солнечным зайчиком она приблизилась к любовнику и упала на мягкие подушки у его ног. — Ты звал меня своей песней? Ранвий словно вышел из транса. Улыбнулся ей. Лерноуд увидел тонкую трещинку в уголке его рта. — Ты должна увидеть кое-что прежде, чем я обращусь к Кругу и Магистерию. Архитектор помог Адриане подняться и провел в комнату, больше всего походившую на кабинет. Однажды Адриана будет сжигать здесь записи и резать руки до крови, пытаясь вернуть утраченное — разбитая, поблекшая и преданная. Сейчас же камин был обделен пламенем, а стол укрывали карты, заметки, рисунки и ещё не подписанные приказы. На некоторых бумагах виднелась печать Прорицательницы Тайны. Это показалось духу крайне интригующим. Адриана взяла одну из них и быстро прочитала название. — «Специальный отчет уполномоченной экспедиции в лес Бресилиан». Гай, это же спорные территории! Архонт не устает говорить, что варвары и эльфы до сих пор замедляют продвижение легионов на этом участке. Неужели Круг Ищущих… Ранвий обнял ее за плечи, поцеловал в лоб и прошептал что-то, что Лерноуд не расслышал. Но Адриана опустила напряженный взгляд на карты. — Ты знаешь, какова будет реакция Лукана. Он не позволит. — Не на глазах у Сената, разумеется. Но ты могла бы поговорить с ним наедине. Убедить его, что это действительно важно. Уверен, магистр Альвиний прислушается к твоим словам. Адриана оперлась руками о стол. Тяжело выдохнула. — Гай, я хотела сказать тебе… — поморщилась, сдерживая рвотный позыв. Лерноуд бы подошел к ней. Помог. Но в тот час он понятия не имел о ее существовании. — Что же может быть важного в Богами забытом лесу? — Наш Бог, — словно не замечая ее состояния, спокойно произнес Ранвий. — В этих бумагах свидетельства близости усыпальницы, где один из Древних почивает, пока дух его крепчает в Тени. Любовь моя, вспомни тот мир, о котором мы грезили вместе — он может стать реальным. Мир совершенства. И мы с тобой в нем. — Теперь не только мы… Адриана потянулась к его ладони, но Ранвий оставил ее. Отошел к столику с кувшином и двумя кубками. Наполнил кубки вином и вернулся, протягивая один любовнице. — Конечно. Ты так милосердна. Империя узрит новый мир вместе с нами. Совершенство. Живого и бодрствующего Уртемиэля. Не стоит отдалять этот миг. Нет ничего важнее его. Яркий свет Адрианы потускнел. Она поставила кубок на стол, стараясь не задеть бумаги даже краем ножки. Подарила Ранвию прощальные объятия и удалилась, не оставляя звука за своими шагами. Лерноуд точно знал, что она хотела сказать. Он видел это в голубых глазах и золотистых локонах Амеллия Альвиния. «Я люблю тебя больше жизни». «Я ношу под сердцем твое дитя. Оно должно увидеть совершенный мир». «Я готова отказаться от всего, если ты прикажешь. Предать всех, если ты прикажешь. Ты нужен мне». Неозвученные признания были слишком реальны. Сорванный и тихий голос любящей, но не любимой женщины. Но Адрианы уже не было здесь. Так почему же воспоминание не расплывалось перед духом? Гай Ранвий выпил ее вино. Покрутил в пальцах пустой кубок. — Я хотел бы ее услышать, — прошептал он, ловя отражение Лерноуда в серебре. Развернулся к нему. — Хотел бы, чтобы она проявила чуть больше смелости в тот наш разговор. Тогда все было бы проще. Она не стала бы жертвой Сената, а мне не пришлось бы бороться за свою свободу и существование. Мой трусливый, маленький порок мог бы спасти мне жизнь. Лерноуд застыл, не представляя, как происходящее могло быть реальным. Архитектор говорил с ним. Смотрел на него. И грустно улыбался под нарастающую музыку арфы. — Должно быть, у тебя как обычно много вопросов, Любопытство? Начинай. Первый вопрос был избран сразу же. — Как ты сбежал из Золотого Города? — Я и не сбежал. А ты не предупредил, что Город был испытанием, — тон Архитектора стал жестче. — К счастью для всех нас, Уртемиэль меня не оставил, а плетение маяка выдержало твое вторжение. В чем, конечно же, больше заслуга памяти Адрианы обо мне, чем удачи. — Что не так с твоим маяком? Ты ведь как-то изменил оригинальное плетение. Я чувствую. Ранвий кратко кивнул. — Весь магический фон Адрианы настроен таким образом, чтобы синхронизироваться с моим. Маяк — это два идентичных, равноудаленных источника энергии по разные стороны Завесы, постепенно наращивающих свою мощность за счет внутренних ресурсов. Благодаря этой энергии можно преодолеть Завесу. Но мы обязательно должны соединиться, иначе сгорим, как звезды. Потому я и позволил тебе подселиться в тело Адрианы — она точно тебя выдержит, до самого конца. Улыбаясь, он пригласил Лерноуда следовать за собой. За дверьми кабинета уже была ночь. Адриана лежала нагая на мраморном полу в окружении ритуальных знаков и ожидала его. — Прости меня, — обратился к духу Ранвий, — я не могу устоять перед этим. Оно одно из моих любимых. В его руках появилась миска с чуть светящейся краской и тонкая кисть. Он присел подле Адрианы и не спеша провел первую линию — от груди к верху живота. — Тебе не холодно? — его голос был полон лживого волнения. — Лириум всегда холоден, — спокойно ответила Адриана, стараясь не двигаться. — Продолжай. Вторая линия красиво очертила ее верхние ребра. — Она лежала смирно, пока я не закончил. Знала, что структура изменена и какие могут быть последствия, — пояснял Ранвий, не отвлекаясь от своего занятия. — Ничего опасного для жизни, великий риск для рассудка и дара. Но она хотела быть мне полезной и верила, что наша любовь поможет обоим достигнуть успеха. Маяк должен был изгнать всю тьму и тайны, дать нам прибежище в мыслях друг друга в час нужды. Я не сказал ей лишь об одном — да и то лишь потому, что не знал сам. Одному может понадобиться полный контроль над разумом. Спокойствие внутри Лерноуда оборвалось струной арфы. — Значит, это все твои проделки? Эта Песня, кошмары, истощение? Она думала, что сходит с ума! Что ее Бог оставил ее! Да что она — я чуть было не погиб! И вопросов стало только больше! Ты обещал мне утолить мою жажду! Дать все знания о смертном бытии! А на деле просто спасался от последствий своей глупости! Да кем ты себя… — Тихо, — приказал Ранвий. Он встал, поднимая исписанную знаками Адриану на руки, и отнес на ложе. Опустив ее, жадно припал к устам, словно не целовал их целую вечность. Воспоминание потемнело. И вокруг воцарилась абсолютная чернота. — Мое тело отравлено, Лерноуд, — Архитектор звучал далеко и глухо. Видеть его дух больше не мог. — Я не намерен задерживаться в нем надолго. Адриана готова умереть за меня, и я дам ей такую возможность. Пойми меня правильно, я люблю ее. Но нет ничего важнее моей миссии. Даже она… и Амеллий. Будь славным духом — сгинь. Чернота… цвет древней обиды, кошмаров, предательства, неутолимой жажды и ненависти, тянулся к лазурному телу духа. Стремился коснуться, осквернить, подчинить себе, заставить преклонить колени. Посреди этого цвета Гай Ранвий, Архитектор Красоты, наконец предстал настоящим. Уродливой, вытянутой, искаженной чертами насмешкой богов над тем, чем он когда-то был. И Лерноуд рассмеялся. — А если она тебя забудет? Или ты забудешь ее? Если она не захочет принять тебя? Или если ее убьют? Что тогда? — он развел руки в стороны, наконец чувствуя себя свободным от страха. — Ты никогда не покинешь Город? Ты жалок, Архитектор. Весь твой план зиждется на том, что одна смертная, которую ты заставил поверить в свою ложь, не научится думать в первую очередь о себе. А я — лучший учитель в этом деле. И потому мы с ней будем жить вечно. Как там говорил Оценщик? Жажда жизни и сильная воля — ключ к контролю над Песней? Думаю, мы справимся. Архитектор не потерял самообладания. Молча наблюдал за тем, как дух уходит. От этого Лерноуду вновь становилось не по себе.