Фотокарточки

Сегодня у меня был чертовски трудный день. Еще один несчастный ребенок с круглыми, карими глазами. В свои 12 выглядит на 8, смотрит на всех вокруг, как волчонок. Еще одна жертва дебильной системы. Еще одна жертва своих родителей. А, я не говорил? О том, что работаю с детьми и подростками, попавшими в трудные жизненные ситуации? Еще в 21 год я помогал открытию центра защиты прав детей и подростков, подвергшихся насилию со стороны своих родителей или опекунов. В свои 25 я уже был его директором. И я до сих пор безумно люблю свою работу и всех этих детей – тоже. Хотя в последнее время я стараюсь решать больше стратегические и политические вопросы, чем проводить время с самими подопечными. Их глаза слишком сильно напоминают мне его. Не знаю, почему они у них всегда карие. Мое наказание, наверное, по жизни. Так вот, я не хочу сегодня вспоминать плохое. Хотя не обещаю, что к концу этого рассказа вы не найдете себя читающим очередной подробный рассказ о том, как мать может издеваться над собственным ребенком, например, вгоняя иголки ему под ногти или скармливая ему слабительное пачками. Вы не заметили? Никто никогда не думает о том, что мать может буквально уничтожать своих детей. Материнство – святая тема, Боже упаси усомнись в том, что женщина – хорошая мать. Сбегутся все с воплями: «Ты мужик, ты не рожал, тебе не понять, каково это!». Я, может, и не рожал. Мне, может, и не понять. Не понять, как можно методично уничтожать такое хрупкое и беззащитное создание. Хотя, знаете, я сейчас слукавил. Скорее даже соврал. Возможно, он и ушел от меня как раз из-за этого. «Тоооом», – словно сквозь вату слышу я, стараясь откинуть от себя этот нагло проникающий в остатки сознания голос. Нет, я хочу закончить. В смысле, кончить. Что этой мелочи может быть нужно с утра пораньше. Он дергает ручку, хнычет за дверью, а я продолжаю сильнее под одеялом сжимать свой член, стараясь абстрагироваться от его нытья. Потерпит, не маленький же уже! Кажется, он замолкает. Может, даже уходит, не знаю. Во всяком случае, я могу продолжить. Могу дальше скользить рукой по члену, сжать чуть сильнее у основания, обвести головку большим пальцем. Интересно, почему он замолчал там, с той стороны? Вдруг, мать вышла, а я не услышал? Я резко распахиваю глаза, чувствуя, что, кажется, моя утренняя др*чка только что от этой мысли пошла коту под хвост. А, услышав какой-то шум снизу, я вообще не помню, как вскочил и натянул кое-как домашние штаны, буквально слетая вниз и замирая в дверном проеме кухни. Тяжело дыша, я смотрю на Билла. Ему 7. Он стоит посреди кухни и виновато смотрит то на меня, то на разлетевшуюся вдребезги миску. Я смотрю на него и мне хочется взять его за его растрепанные волосы и швырнуть на пол, сказав, чтобы он убирал все это дерьмо. Мне хочется схватить его и трясти до тех пор, пока он не угомонится наконец и не даст мне нормально жить. Нормально гулять с друзьями после школы, как это делают все мои ровесники! Нормально знакомиться с девочками и звать их на свидания! Нормально, в конце концов, с утра подр*чить, как любой подросток! Мне безумно хочется сделать все это, и я уже открываю рот, как вдруг слышу тихое. «Прости, Том. Я хотел приготовить тебе завтрак, как ты мне», – поджимая губы и переминаясь босыми ногами по полу говорит этот неуклюжий малый. И тут я опускаю взгляд на его босые ноги и, несколько раз моргнув, хриплю:«Сколько раз я говорил тебе не бегать босым, тут везде осколки», – я выдыхаю, а потом подхожу и беру его за локоть, выводя из кухни. Я часто возвращаюсь в этот эпизод. И вовсе не считаю, что тогда я впервые как-то связал свое сексуальное возбуждение с Биллом, нет, поверьте, семилетний мальчик в мои пятнадцать меня не интересовал, со мной все не настолько плохо. Дело в том, что это был первый раз, когда я почувствовал тоже самое по отношению к нему, что чувствовала, наверное, мать по отношению ко мне. Я впервые реально захотел взять его маленькую голову и размозжить о кафельную плитку в нашей долбанной кухне. Мне казалось в тот момент, что он – все, что мешает мне жить. Что, если бы не он, мне бы не приходилось вообще идти домой и лицезреть бухую в стельку мать. Мне бы не приходилось орать на нее, не приходилось бы загораживать этого мелкого, когда ее в очередной раз накрывает. Мне не приходилось бы вообще ее терпеть. Иногда мне казалось, что, если бы не Билл, я уже просто давно бы убил эту с*ку и все. Проблема была в нем. И в том, что, несмотря ни на что, он любил ее еще сильнее, чем меня. До самого ее последнего дня. Помню, его восьмой по счету день рождения. Как я собирал всех его друзей, искал торт. Вы вообще представляете себе, что это такое: в шестнадцать лет устраивать детский праздник? У меня чуть мозг не взорвался, серьезно! Купи торты, закажи еду, всех позови, со всеми родителями поговори. Это мне еще повезло, что у меня в мои шестнадцать уже была работа и собственные накопления. Так вот, я весь день накануне только и делал, что бегал по магазинам. Пока Билл был в школе, а все мои одноклассники писали очередные тесты по математике, я как ужаленный все покупал и прятал. И, когда я пришел домой, помню, как зашел в гостиную, где сидела мать, выхватил у нее бутылку и отчеканил каждое слово, протягивая ей подарочный пакет: «Сегодня ты больше не пьешь. Завтра – тем более. Это твой подарок для Билла, отдашь ему в его день рождения, если ты еще не догадалась, он завтра». Не знаю, почему она не спорила. Может, я пришел в тот переходный момент, когда она еще не успела залиться по самое не балуй, я не знаю. Но на следующий день, когда пришли все его гости, она и правда выглядела хорошо. А видели бы вы, как сиял Билл! И сначала, правда, я был очень рад, что он так счастлив. Давно я не видел, чтобы он так много смеялся. Все чаще в последнее время он стал капризничать, кошмары даже снились, что было неудивительно, учитывая нашу алко-обстановку. Ну в общем, я был очень рад. А потом, когда я подошел к нему, присел перед ним и сказал: «Ну что, будем резать торт?». Он вдруг понесся к ней с воплями: «Хочу с мамой резать!». И вот тогда мне было чертовски обидно. Головой я все прекрасно понимал: что он еще все равно маленький, что мама всегда будет для него «мааааама», что ему ее не хватает. Но бл*ть как же мне было обидно! Часто слышал о том, как братья или сестры ревнуют друг друга к матери. Я, кажется, даже в этом был ненормальный. Я ревновал его к ней. Смотрел издалека, как они режут этот торт, как он жмется к ней, как она смеется и целует его, и думал: «Вот лицемерная с*ка». Мы с Биллом никогда не совпадали в восприятии нашей матери: ни в мои 16, ни в мои 26. Не знаю, почему он так ее любил и любит до сих пор. Я успокаиваю себя: это означает, что я со своей функцией старшего братасправился. Я его защитил. От его же матери. И позже, когда он стал уже постарше, я часто говорил ему: «Может, у нас были разные матери?». До сих пор иногда задаюсь этим вопросом. Может, в этих карточках найду на него ответ. Забавно, я сейчас вспомнил о том, как в начале сказал, что не хочу сегодня о плохом. Может, то, что я описал выше, мне никогда и не казалось чем-то «плохим»? Может я всегда считал, что я ТАК люблю его? Люблю настолько сильно, что иногда готов просто убить его к чертовой матери? Настолько сильно, что любой его жест в адрес других людей, будь то родная мать или его друг, приводил меня в бешенство? Может это совсем не плохо, что я любил его настолько, что возненавидел родную мать за его привязанность к ней? Да, наверное, так и есть. Я до сих пор не вижу в этом ничего предосудительного. Поэтому считайте, что все, что было написано выше – хорошее. Это начало того светлого чувства, которое вообще позволило мне дожить до моих тридцати. И срал яна все ваше морализаторство и причитания о разнице в возрасте и кровном родстве. Вы и понятия не имеете, о каком чувстве идет речь. Это даже не любовь, во всяком случае не та, о которой вы друг другу на каждом углу кричите. Просто Билл– был и остаетсясмыслом моей жизни. И, если бы я знал, что моя смерть не принесет ему боли, я бы уже давно здесь это не писал, я вас уверяю.