Огонь под пеплом

      Дин не разговаривает. Джон волнуется, конечно, но все, что с ними случилось, должно иметь какие-то последствия — у него запой, у сына — немота. Это нормально, думает Джон и наливает себе сотую стопку. Сингер явно не доволен, но терпит — вероятно, только из-за Дина.       Дин вздрагивает от любого мало-мальски громкого звука, даже от щелчка зажигалки — особенно от щелчка зажигалки. Джон уходит курить в другую комнату, а потом и на улицу, потому что от запаха дыма у Дина начинается истерика, и успокаивается он, только когда ворчащий на все лады Боб уносит его наверх, завернув в одеяло, как это делала Мэри.       Мэри. Все, что от нее осталось — это запах гари, впитавшийся в Джонову кожу. Он даже не может взять сына на руки, чтобы не напугать его еще больше. Джон думал, что они отняли у него одного ребенка, но самом деле, он лишился всех.       Дин плохо спит. Каждую ночь ему снится что-то страшное — Джон и Боб всегда находят его забившимся в угол, сжавшимся в дрожащий комок. Он глядит на них дикими, блестящими от слез глазами, но молчит, будто голос превратился в ужас, который поселился внутри маленького тельца. Джон не может этого выносить — уезжает и пару дней просто колесит по штату, ночуя в придорожных мотелях, воняющих кислой плесенью, куревом и нестираными простынями. Джон чувствует только гарь — и он никогда не избавится от этого запаха.       Джон возвращается. Сингер награждает его тяжелым взглядом исподлобья и отборной руганью, которая звучит странно, потому что произносится шепотом. Дин, кажется, не узнает его: он скользит по нему глазами и снова обращается к своему занятию — складыванию потрепанных деревянных кубиков в огромную башню.       — Тащи бутылку, — говорит Джон, и Боб, на удивление, не противится: он тоже устал. Они пьют, пока в бутылке не остается треть всего пойла, которое какой-то мерзавец посмел назвать виски.       — Где Дин? — спрашивает Боб, не обнаруживая его на ковре в гостиной. Башня из кубиков кренится и падает с глухим стуком.       Джон срывается с места. Боб даже не знал, что этот говнюк умеет так быстро двигаться, особенно если учесть, что в нем полбутылки дряного виски.       Сингер выбегает вслед и почти сразу натыкается на Джона, замершего в дверях выхода на задний двор.       — Что?..       Джон оборачивается и прикладывает палец к губам. Боб подходит ближе и видит Дина, неподвижно стоящего спиной к ним, босиком на разогретой солнцем пыли. Маленькая фигурка посреди гор покореженного металла.       — Слушай, — едва слышно говорит Джон.       Сингер напрягает слух и до него долетают обрывки фраз.       — Не бойся. — Голос Дина тонок и тих. — Не бойся. Я здесь.       — С кем он...       — Я не знаю, Боб, — обрывает Джон. — Я не знаю.       Джон спускается по ступенькам — скрип выдает его. Дин вздрагивает, опасливо втягивая голову в плечи, и оборачивается. Хорошо, хоть не убегает, думает Джон и замирает, замечая в руках сына небольшой сверток. Этого не может быть.       — Сэмми. — Дин прижимает сверток к себе, как будто Джон хочет отобрать самое ценное, что у него есть. — Сэмми, — повторяет Дин через мгновение и серьезно смотрит на Джона, которому становится не по себе от этого взгляда просто потому, что четырехлетний ребенок не может так смотреть. Не должен так смотреть. Непонимание и страх смешиваются, превращаясь в осуждение. Джон уверен, что Дин не знает, что это такое, но уже чувствует.       — Не бойся, Сэмми, я здесь, — тихо произносит Дин и проходит мимо, крепко прижимая к себе брата.       Джон падает на колени, и солнце сжигает его дотла. Он чувствует только гарь. Гарь — вот, что от него осталось.