Огонь под пеплом

      Сэм стоит посреди огня, словно вычерченного нестерпимо-красным в этой зольной темноте. Пахнет горелым мясом и палеными волосами, и Сэм зачем-то — боже, какая глупость! — смотрит на свои руки, кожа с которых слезает, как будто мягкая шкурка персика. Он умирает, превращаясь в гарь, в черные-черные пятна на потолке, полу и стенах — и это даже не похоже на боль: это словно воспоминание. Да, все уже происходило — когда-то очень давно, когда его еще почти не существовало. Это невозможно объяснить. Это невозможно понять. Это можно только почувствовать.       Какой-то человек сидит на стуле с высокой спинкой перед огнем — перед ним — и с интересом смотрит на превращение. Сэм видит, что вместо глаз у человека два блика очков, вместо рта — косая щель, а вместо души — ничего. Человек все поставил на черное — и не проиграл, обретя взамен этой бесполезной детали нечто куда более важное — способность все обращать в гарь и прах.       Прах к праху. Плоть к плоти. Кровь к крови.       Сэм ощущает во рту соленый железистый привкус, смешанный мерзкой горечью и приторной сладостью гнили.       — Сколько мне еще ждать, мальчик? — говорит человек, и блики пламени на стеклах очков превращаются в узкие змеиные зрачки. — А, Сэм?       Огонь распахивает пасть и проглатывает Сэма — то, что от него осталось — и последнее, что он чувствует, — жесткий и обжигающе горячий удар змеино-огненного хвоста себе по лицу, последнее, что он видит, —жуткую перекошенную улыбку человека, состоящего из темноты и гари, последнее, что он слышит, — свое имя, застывшее в воздухе полувопросом-полуприказом.       — Сэмми?       Дин одной рукой прижимает брата к кровати, а другой бьет по лицу — звонкая пощечина, — но Сэм не просыпается. Хотя Дин не знает, сон ли это вообще. Скорее, какое-то жуткое шоу, которое крутят на дешевых каналах по ночам — страшилки для детишек, не желающих вовремя ложиться баиньки. Когда он сам спросонья врубается в то, что происходит, Сэм парит над кроватью, как в гребаном «Изгоняющем дьявола»: выгнут дугой, голова откинута и глаза открыты – стеклянный невидящий взгляд в пустоту. Дин тупо пялится, не веря своим глазам: все это слишком даже для него. Все это чересчур страшно.       Дин вскакивает, хватает брата за руку — горячая — и тянет вниз. Сэм будто ничего не весит. Сэм сдвигает предметы — тяжелый древний шкаф скользит по полу, как игрушечный. Сэм не может контролировать то, что делает.       Дин не может контролировать то, во что превращается его брат, единственный родной человек, который у него остался в этой сраной жизни. Ладонь сама складывается в кулак — и Дин бьет: смазанный удар в челюсть, почти по касательной. Дин не знает, как еще остановить это, не причинив Сэму вреда большего, чем синяк на роже.       — Сэмми, ну же… — просит Дин. Голос ломается, превращаясь в сорванный хрип, будто в глотке застряло что-то. — Пожалуйста, не заставляй меня…       Он не договаривает. Сэм резко поворачивает голову — шейные позвонки неприятно хрустят — и смотрит на него в упор. Губы растягиваются в хищной косоватой улыбке. Дин отшатывается: воспоминание темной ноябрьской ночи, расцвеченной красным от огня и крови, вспыхивает перед глазами. Тот человек…       Тогда, двадцать лет назад, у того ублюдка, который забрал Сэма, была точно такая же мерзкая улыбка, испугавшая его до полусмерти. Даже сожжение матери и нечеловеческий крик отца, похожий на вой умирающего зверя, его так не напугали, как этот оскал. Видимо, дети реально видят мир как-то иначе.       Дин не может выдавить из себя ни звука. Комок в горле превращается в удавку, и он задыхается. Сэм не сводит с него глаз — и Дин вдруг понимает, что это брат. Сэм убивает его.       Комната расплывается — луна, подсматривающая в окно, становится мутным пятном, ничуть не прекрасная — бесполезная среди нахлынувшей со всех сторон темноты, невыносимо воняющей гарью. Дин хрипит и скребет пальцами пол: жаль не земля — впору рыть могилу. Все почти закончено — Сэмово превращение почти закончено. Кто бы там ни стоял за всем этим — Миллениум, черти, вампиры — они победили.       Последнее, что Дин чувствует, — адский жар, стекающийся по телу, последнее, что слышит, — шум бешено несущейся в никуда крови, последнее, что видит, — размытый силуэт брата. Он проиграл — не уберег и не спас. Это поражение. Гребаный финиш.       — Нет…       Удавка на шее ослабляется — Дин делает вдох: легкие наполняются воздухом, твердым, как камень.       — Боже, нет.       Сэм нависает над братом и боится прикоснуться к нему. Что он сделал?       Это он сделал?       Пальцы дрожат: хорошо, что Дин не видит — Дин скрючивается на полу, прижимая руки к груди, и просто дышит, потому что это вшито в подкорку, базовые инстинкты: дыши — не то сдохнешь. Кое-что еще вшито туда же: Сэмми — сдохни, но защити. И с этим, кажется, у него проблемы.       Сэм наклоняется ближе. Дин чувствует, что брат пахнет гарью — запах доставляет боль и саднит горло. Дин протягивает руку — какое бессилие — и Сэм сжимает ладонь в ответ.       Дин закрывает глаза: Сэм здесь, господи боже. Сэм не сгорел в этом превращении в пустоту и пепел.       Пока что не сгорел.