***
Он идет по мягкой траве, и воздух прян и горяч. Июль висит в воздухе стрекотанием кузнечиков, взлетающим к небу тополиным пухом и смехом Сэма. Сэму пять, и он играет со щенком, который неизвестно откуда взялся здесь. Дин видит ямочки на братовых щеках, травинки, застрявшие в непослушных отросших волосах, и абсолютное счастье в огромных каре-зеленых глазах. — Смотри! — кричит Сэм, чуть запыхавшись от беготни. — Щенок! Можно его оставить? Ну пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — Извини, приятель, — говорит Дин, присаживаясь перед ним на корточки: он двадцативосьмилетний чересчур высок для крохотного брата, — ты же знаешь, мы уезжаем. — Уже? — спрашивает Сэм, и улыбка увядает, как цветок, сморенный солнцем. Щенок крутится у ног, но теперь не приносит того счастья, что мгновение назад. — У папы опять дела? Мне нравится здесь… — Да, Сэмми, папа очень занят. Ты же не хочешь расстроить его? Сэм отрицательно мотает головой и старается не разреветься, хотя глаза на мокром месте. — Ну что ты? — Дин вытирает брату слезы, крупные словно шарики жвачки из автомата, которую он покупал ему, большими пальцами. — Ты уже взрослый. — Ты же останешься со мной? — Сэм поднимает на него взгляд и размазывает слезы по щекам ладошками. – Ведь правда? — Конечно. Сэм обвивает его шею маленькими ручонками и утыкается носом в воротник рубашки. Июль становится жарче и душнее от тепла, которое разливается у Дина внутри. Июль пахнет горячей пылью дороги, проходящей рядом, и Сэмовым детским шампунем. Щенок бежит за ними какое-то время, когда они уходят, а потом скрывается в высокой траве.***
Свет приглушен — на весь номер горит один торшер со старомодным абажуром с бахромой. Дин слышит сбивчивое тиканье часов на стене — батарейка скоро сдохнет. Секундная стрелка застревает, будто решаясь, куда ей идти: вперед или назад — и движется по обычному маршруту, наматывая круги. Дин надевает кожаную отцовскую куртку и проверяет ключи в кармане и защитные дорожки соли у двери и на подоконниках — ему пора. Его ждут пара новых приятелей, оказавшихся не такими уж мудаками, и потрясающая, совершенно невообразимо прекрасная Шейли О’Нил. Господи, да он таких девчонок вообще никогда не встречал! Сэм глядит на него из-под двух одеял слезящимися глазами и шмыгает носом. — Как ты, приятель? — спрашивает Дин, подходя и прикладывая ладонь тыльной стороной ему ко лбу — горячий. — Таблетки пил? Сэм кивает и зарывается поглубже в одеяла: ему холодно — дурацкая температура. Дурацкая простуда! — Я скоро, — говорит Дин и треплет его по волосам. — Продержишься без меня пару часов? Сэм кивает. Дин пересекает комнату в пять шагов — номер как всегда мал и убог — и почти выходит на улицу, в темный ноябрьский вечер, застрявший среди ветвей гигантских елей Монтаны, но останавливается, когда слышит: — Останься со мной, пожалуйста. Дин оборачивается. Сэма видно плохо, но он чувствует, как брат смотрит на него лихорадочно-блестящими глазами. Дин думает, что в двадцать восемь его может объединять с шестнадцатилетками – разве что покупка пива по поддельным документам. Да, это не изменилось. Вот только у него уже давно не спрашивают возраст, когда он решает напиться. — Останься, — повторяет Сэм едва слышно из-за мягких складок одеял. — Конечно, — говорит Дин и стягивает куртку. — Сегодня, кажется, игра. Глянем, Сэмми? — Давай. Сэм сдвигается, освобождая Дину немного места, чтобы он мог улечься рядом, и подкатывается ему под бок. Дин накрывает тринадцатилетнего брата рукой и врубает телек, который они точно не будут смотреть. Секундная стрелка в настенных часах снова стопорится и замирает окончательно.***
Дождь слишком холодный, чтобы называться по-настоящему весенним. Сегодня у Сэма день рождения — двадцать два, — а он его даже не поздравил. Какой же он все-таки мудак. Вода, летящая с неба многие футы, остывает и впивается в него острыми каплями. Земляной привкус заполняет рот, и Дин отплевывается — он уверен, что вода не должна быть красной. Когда идет дождь, случается какая-нибудь неприятность. Он давно выявил эту закономерность, но, естественно, не мог объяснить: наверно, это просто вселенский ход вещей. Сегодня она подтверждается вновь: падение с высоты ведь можно считать неприятностью, правда? Плохо, когда край обрыва — скользкая глина. Плохо, когда внизу — поваленные деревья. Плохо, когда у одного из них — узкий, едва ли два дюйма в диаметре, ствол, сломанный у основания, зазубренного конца которого достаточно, чтобы на него напороться. С Днем рождения, Сэм. Будь счастлив. Без меня. Дин слышит шумящий вокруг лес. Шелест листьев под дождем успокаивает. Он хочет закрыть глаза, но, как идиот, пялится в темное небо. Тучи двигаются вниз, на него. Его прихлопнет, как букашку. Его уже пришпилило, как мотылька. — О господи, нет! Только давай без драмы, Сэм. Дин с трудом поворачивает голову. Брат, вывозившийся в грязи — явно скользил по склону — стоит рядом и не знает, как к нему подступиться. Дин моргает, потому что вода затекает ему в глаза, но, очевидно, это очень медленное движение, потому что Сэм хватает его лицо в ладони и то ли просит, то ли требует: — Не вырубайся! — Не… — вырывается у Дина вместе с кровью, скопившейся в горле. Дождь размывает ее ему по щекам, по рукам брата, вгоняет в землю тяжелыми крупными каплями, похожими на гвозди. Его заколачивают в гроб. Сэм выпускает Диново лицо из рук и сдвигается к колу, торчащему чуть правее его солнечного сплетения. Острый, сломанный под углом и облепленный кровью и лоскутом братовой куртки конец выходит из груди примерно на три дюйма. Можно попробовать снять его, думает Сэм, смотря на бледного, как полотно, Дина и аккуратно подсовывая левую руку ему под лопатки, а правую – под поясницу. — Пожалуйста, останься со мной, — шепчет он, осторожно приподнимая брата. Лес перестает звучать как дождь и звучит как крик — дикий душераздирающий вопль. Небо падает. Дин пропадает в нахлынувшей со всех сторон темноте, чтобы вернуться и дожить до двадцати восьми.***
Останься со мной. Он чувствует бетонную тяжесть в груди и прикосновение — кто-то сжимает его пальцы. Ему сложно понять, где он находится: свет врывается в него, нестерпимо-болезненный и ярко-белый. Темнота сворачивается кольцами и отползает на обратную сторону век — он закрывает глаза. Становится чуточку легче. Сэм приходит, уставший и осунувшийся, встает рядом и укоризненно качает головой. Если ты останешься со мной, все не имеет значения. Дин протягивает к брату руку, но тот отступает на шаг назад, не давая дотронуться до себя. Возвращайся. Кожа Сэма синеет и покрывается изогнутыми золотыми линиями. Дин уже видел такое, но не может вспомнить, когда это было. Давно. Не сейчас и не здесь. Сэм кивает и глядит на него черными глазами. Возвращайся. И помоги мне. Прошу тебя, Дин. Он задыхается. Кто-то отпускает его пальцы и со скрежетом отодвигает стул. — Пожалуйста! Кто-нибудь! Дин узнает этот голос — Виктория. Мерзкий писк, который он ненавидит — кардиомонитор — заполняет помещение и его голову. Свет царапает глаза и ослепляет. Воздух разрывает легкие изнутри. Возвращение дается слишком тяжело. Но он должен. А раз должен — значит, может.