Огонь под пеплом

      Когда случается неприятность, он чувствует иронию: надо же было всю жизнь возиться с автомобилями, чтобы потом один из них тебя почти прикончил. Еще он чувствует острую надобность напиться и приставить ружье под подбородок. Спуск курка всегда решает большинство проблем — так уж повелось до и, наверное, будет после него. Незадача лишь в том, что в больницах запрещены и ружья, и алкоголь. Дерьмо.       Парни приезжают так быстро, как только могут, тащатся за четыре штата, чтобы увидеть его и предложить помощь. Любую. Это так в их стиле. Он благодарен и жутко взбешен одновременно.       — Что, сиделками заделаетесь? Будете укрывать мне ноги пледом и вывозить на прогулку? — спрашивает он раздраженно, и в вопросах много больше злости, чем бы он хотел. Стекла, вмурованные в рамы, выкрашенные неровно белой краской, отражают озадаченного Сэма и сложившего руки на груди Дина, весь вид которого говорит, что если понадобится, он и с ложечки покормит, благо опыт есть. — Валите отсюда к чертям! Помощнички херовы!       — Мы… — начинает Сэм и делает короткий шаг вперед, но Дин хватает его за воротник и выволакивает прочь из палаты: не время для разговоров, чувак, оставь старика в покое.       Бобби думает, что Дин всегда был жутко наблюдательным парнем. Еще он думает, что надо было попросить выстрелить ему в башку: Дин точно без пистолета не ходит, — но что-то не попросил, только выгнал, и это к лучшему, на самом деле.       Стекла работают прекрасно, показывая четко мир вне больничных стен и чуть размыто то, что происходит внутри, но тоже сносно. Он видит всех, кто притаскивается к нему в палату — в основном медсестры, иногда доктор — не приходится разворачиваться на коляске, к которой он не привык, чтобы взглянуть на их вечно улыбающиеся лица и рты, произносящие успокоительные речи. Да, определенно, надо было сказать Дину, чтоб он его пристрелил. Дерьмо.       Когда появляется эта тройка: тощий мужчина в странном пиджаке, смахивающем на врачебный халат, и двое ненормально бледных увальней с блестящими, будто крысиными, глазами, — стекла изображают непрошеных гостей тенями, мутными и вытянутыми.       — Вы кто такие? — требовательно произносит он, но вопрос остается висеть за спиной, потому что один из увальней без спросу, но по жесту мужчины, отворачивает его от окна. Мужчина высок и, похоже, сильно спешит — на преамбулы не разменивается.       — Хотите обратно свои ноги, герр Сингер?       — Вы кто такие? — повторяет Бобби.       — У меня есть кое-что для вас, герр Сингер. — Мужчина запускает руку в карман, выуживая из него крохотную прозрачную коробочку, внутри, кажется, электронная плата. — Нейрочип, герр Сингер, думаю, вы достаточно умны, чтобы понять, зачем он.       — Что вам нужно?       — Самая малость. Чтобы вы продолжали наблюдать за Сэмом Винчестером. Это легкая работа, герр Сингер, небольшие отчеты каждую неделю и помощь мальчику, если возникнет необходимость.       — Вербуете меня, стало быть, — хмыкает Бобби. — Почему бы вам, герр Демон, не вернуться в нору, из которой вы выползли?       Мужчина криво улыбается, а потом смеется, и это смахивает на истерику, четко выверенную и просчитанную с помощью сложных уравнений и экспериментов, как бы парадоксально это ни звучало. У Бобби по хребту ползет холодок. Увальни стоят абсолютно безучастные и ждут — верные цепные псы.       — Чем мне нравятся американцы, — говорит мужчина, промокая платком выступившие слезы, — так это тем, что везде видят происки дьявола. Я не демон, герр Сингер, я ученый, и у меня сугубо научный интерес. Я не собираюсь убивать мистера Винчестера либо как-то вредить ему. Я собираюсь сделать так, чтобы он прожил как можно дольше. Если вы откажетесь, то упустите шанс вновь стать Homo erectus, а я найду кого-нибудь посговорчивей. — Он наклоняется, и Бобби видит собственное отражение в круглых стеклах очков. — Но вы не откажетесь. Желание ходить перебивает желание быть честным, правда?       — Иди к черту! — выплевывает Бобби, но звучит неубедительно. Мужчина выбрасывает коробочку с чипом ему на колени, которые не чувствуют удара.       — Просто проглотите и запейте водой, герр Сингер. С вами свяжутся.       Он поднимает руку, и увальни снимаются с места, молча и почти бесшумно следуя за ним. Бобби не уверен, что у них есть языки.       — Кто вы такие? — повторяет Бобби первый вопрос. Пальцы предательски ощупывают коробочку, стараясь открыть ее.       — Мы — Миллениум, — оглядывается мужчина мимолетно, а потом исчезает за дверью.       Бобби понимает, в какой переплет попал.

***

— Да, недавно привез. Ухудшение по всем параметрам. Шоковое состояние. — Наш человек доставит сыворотку, которая замедлит развитие. — Сколько ждать, герр Эйвондейл? Мальчик долго не протянет… — Сколько нужно, герр Сингер. Обеспечьте сохранность образца. Иначе… — Господи, нет! Я понял. Сделаю, что в моих силах. — Вы сделаете все, герр Сингер. Миллениум не приемлет провалов и слабаков в своих рядах. — Да, я понял.       Бобби кладет трубку и со стоном садится на стул. Нога, отнявшаяся на мгновение, гудит и покалывает, будто после судороги. — Что ты понял? — Дин стоит в проеме с тазом, в котором вода стала теплой и красной. — Кому ты звонил? — Проверял одну версию, — отвечает Бобби. — Генри — помнишь Генри, специалист по проклятиям? — сказал, что маловероятно, что Сэма прокляли. — М-м, — коротко тянет Дин и выливает воду в раковину, полощет полотенце, заляпанное сгустками крови, которые Сэм выкашливает из себя. Бобби смотрит на эти механические движения, на сосредоточенность, с которой Дин оттирает полотенце, и не чувствует ничего: ни любви, ни преданности. Старое проходит, а новое делает его невосприимчивым. — Я найду причину, — говорит он, поднимаясь. — Сделаю все, ради Сэма, ты же знаешь.       Дин кивает. Бобби думает, что цель у них одна, но мотивы разнятся до невозможности.       Миллениум, хайль!

***

      У дирижабля гигантские окна, да и комната в принципе тоже гигантская. По Диновым меркам. Он привык крохотным мотельным номерам, потом к их с братом небольшой комнате на базе, в последние месяцы — к палате госпиталя, которая тоже не отличалась внушительными размерами, поэтому зал поражает. Дин даже замирает на секунду и только что не раскрывает рот от масштабов этого проклятого места. Пробраться сюда было прочти невыполнимой задачей, но они справились — спасибо Виктории и винчестерскому везению, наверно.       За окнами пылает город. Война, начавшаяся сотни лет назад, наконец, достигает своего апогея. Красный демон Интегры срывается с поводка, наводняя полумертвый Лондон собой — и зрелище это не для слабонервных. Поглощенные души — умершие армии, солдаты, не пережившие сражения, не пережившие встречи с Хозяином, простые люди и венценосные особы – текут по полыхающим улицам, снося все на пути. Это круговерть огня и крови. Это хаос. Абсолютное разрушение.       Маленький человек в парадном кителе смеется и самозабвенно дирижирует. Он ждал так долго. Он и не надеялся на такой праздник. Симфония смерти поистине великолепна.       — Одно слово, — произносит Дин одними губами, глядя на Интегру, и направляет на майора Максимилиана Монтану пистолет.       — Прекрасная ночь, леди Интегра, не правда ли? — громко и с торжеством в голосе говорит майор. — Ваш пес и мой мальчик смотрятся дивно вместе.       — Все кончено, Монтана, — спокойно сообщает Интегра, будто на очередном собрании Организации, и закуривает. — Что станет с драконом, если отрубить ему голову?       — Возможно, он умрет, — предполагает майор и смеется громче. — Вот только Миллениум, моя дорогая, не дракон. Это гидра, моя незабвенная Интегра Фэйрбрук Уингейтс Хеллсинг.       Дина бьют по затылку прикладом. На руку, все еще держащую пистолет, наступают, заставляя разжать пальцы.       — Отдай-ка это, сынок.       Дин не верит своим ушам, а затем и глазам — конечно, это все из-за того, что его долбанули по башке. Чертовы миражи. Дин тяжело переворачивается на спину, потому что его отпинывают, жестко ударяя ботинком в грудь, точно в шов, который плохо затягивается. Когда все перестало заживать на нем, как на собаке? Когда вообще все перестало заживать?       — Не двигайся, парень, — говорит Бобби, держа его на прицеле, — твоя смерть будет лишней в этой долбанной войне.       — Ты…       — Видите ли, мистер Винчестер, не только демоны могут оказывать услуги. — Монтана подходит и поднимает с пола Динов пистолет. — Поставить на ноги можно и научными методами. Эйвондейл был хорош в этом, но умер, так и не увидев свое творение. Малыш Церо бесподобен. Пожалуй, даже Алукард по сравнению с ним мошка. Как считаете, леди Интегра?       — Считаю, что ты слишком много болтаешь, — отвечает она с косой усмешкой, не пытаясь выпутаться из хватки солдата-вампира. — Вся твоя империя — мираж.       — Герр майор! — восклицает Бобби и выпускает все обойму в Викторию, возникшую у него за спиной, отвлекаясь от Дина. Этого достаточно. Дин, извернувшись, бьет ему в колено. Бобби припадает на одну ногу к полу. Виктория отрывает голову солдату-вампиру. Виктория впивается в шею старику, который Дин считал вторым отцом, но оказался предателем. Как и многие на этой войне. Дин не испытывает ничего, кроме отвращения и боли. Повязки под камуфляжем промокают. Комната кружится, меняя верх и низ местами, когда он старается встать. Виктория ловит его, как тогда на крыше больничного блока.       Штурмбанфюрер Монтана хохочет — хохочет, потому что, действительно, все кончено: и драконы, и гидры умирают, если их поджарить.       Огненная стена пожирает фюзеляж. Стекла лопаются от жара. Виктория кричит и тащит их прочь. Интегра стреляет.       Миражи империи распадаются на части. Миражи преданности смываются кровью.       Огонь не оставляет ничего.