Огонь под пеплом

      Если бы не Виктория, они бы сдохли. Так говорит леди Интегра, отбросив формальности и правила этикета. Дин молча кивает и прикладывает к груди ладонь, как солдат на присяге. Клятвы на крови самые сильные, да? Вот только кому он присягает?       Огонь затмевает все. Они стоят на обломке чего-то — камни валяются вокруг, обгоревшие, черные. Виктория затащила их сюда, решив, что высота сможет их спасти — оказалась права. Малышка Виктория Серас самая мудрая и преданная из всех.       Дин смотрит вниз: Лондон горит, горит Темза, и Тауэрский мост означается багровыми всполохами — железо плавится и шипящими каплями падает в кипящую воду. Дин смотрит вверх: небо бордово-черное, в крови и саже. Город бьется в предсмертных конвульсиях.       — Нужно убрать его оттуда, — говорит Интегра спокойно. — Эксперимент должен быть окончен.       — Да, госпожа, — соглашается Виктория, — как прикажете.       — Это бесполезно, — горько усмехается Дин. — Город мертв.       — Пока жив хоть кто-то, надо бороться, Винчестер. — Палец утыкается ему в грудь — больно, но Дин не подает виду. Это война — здесь всем больно. Интегра убирает руку и долго глядит на него, словно оценивая, а потом, повернувшись к Виктории, тихо говорит: — Отнеси его, девочка, так близко, как сможешь.       Дин понимает, что это конец. Время жертвы, как будто жертв недостаточно. Время смерти, как будто смерть невездесуща.       Дин отдает честь Интегре. Он хороший солдат. Он сделает все, что ему прикажут. Строптивость ни к чему не приводит. Ничего-ничего не дает.       — Достучись до него. Ты сможешь. Ты же чувствуешь, что он еще там.       Дин кивает, но не чувствует абсолютно ничего. Ноль.

***

      Чтобы добраться, Дин разрешает пить свою кровь. Батарейка Виктории разряжается слишком быстро. Они идут против воли того, кто может убить их, лишь подумав об этом, но почему-то живы. Игры затягиваются, как петли. Дин едва дышит: легкие работают на пределе. Виктория, обгоревшая, с разодранной о камни кожей, сдается, только когда доносит его до начала Тауэрского моста.       — Дальше… не могу… — шепчет она и опускает Дина на раскаленный асфальт. Ноги его не держат, и он падает, неуклюже упирается руками — ладони должны сгореть, но асфальт холоден. Виктория растворяется в пламени, танцующем вокруг. Дин заставляет себя подняться. Заставляет себя идти. Смерть ждет его впереди — Сэм стоит неподвижно как цель, как ориентир. Как-то, что нельзя изменить. Золото расчерчивает синий. Огонь и холод.       Пламя расступается, образуя коридор, высотой в десяток футов. Дин идет, плохо различая путь — в глазах двоится, в груди давит. В голове крутится предательское: «Где мой брат? Господи, скажи, где он?»       — Его нет. — Ответ простой, но режет хуже ножа, который Дин сжимает в кармане зачем-то. — Но ты дал мне имя. Ты взрастил меня. Ты мой отец и брат.       Сэм возникает рядом — золото вьется по грифельно-синей коже, оплетает мышцы, струится по венам. У Дина не хватает сил видеть его таким, но хватает злости, чтобы спросить еще раз:       — Где мой чертов брат?!       Сэм, ставший Богом, смотрит на него с сожалением и разочарованием, по-детски наклоняет голову набок.       — Он так нужен тебе?       Огонь разгорается снова, заходится криком. Дину хочется зажать уши, чтобы не слышать чужой агонии. Женщины, мужчины, дети — все сливаются в один непрекращающийся вопль, который несется волной и сбивает его с ног.       Небо оплавляется, капает красным. Может, небожители мертвы тоже. Может, это их кровь. Тот, кто виновен, стоит рядом, но он не может навредить ему.       Лондон пал. Миллениум пал. Левиафаны пали. Никто не отмщен, и никто не отомстит. Перед Ним все равны. Это Суд, а значит, пора вскрыть свои грехи.       — Нужен, — хрипит Дин и тянет из кармана нож. Лезвие легко входит в плоть, разрезает швы, вспарывает ложь.       — Нет… — Сэм смотрит на Дина — растерянно и недоумевающе. — Нет! Дин?       — Заткнись, — просит тот слабо. Говорить тяжело и солоно.       Сэм склоняется над ним, приподнимает голову, берется за рукоять ножа. Руки дрожат — и огонь стихает, медленно лижет языками камень. Город дымится — черный едкий смог стоит в воздухе. Дышать невозможно. Очень больно.       — Господи… — говорит Сэм, озираясь по сторонам, а потом снова глядя на нож. — Это я?..       — Заткнись. — Дин обнимает брата — крепко, не вырваться. Сэм ощущает горячее прерывистое дыхание у себя на шее и выдыхает:       — Я…       — Я знаю, Сэмми.       Дин толкается, тратя последние силы, но они падают, и это главное. Край моста острый, а Темза жесткая.       Только бы не разжать пальцы, думает Дин, только не выпустить. Сэм все понимает. Сэм обхватывает его плечи руками, прижимается грудью, глубже вгоняя нож.       Вода становится ими. Они становятся водой.       Кто-то внутри кричит и бьется, но затихает вместе с сердцем.       Интегра отдает честь. Виктория плачет.