Огонь под пеплом

      В здании панорамные окна. Ему нравится. Внизу темная лента Темзы в графитно-серых берегах — взбухшая артерия на шее города, который уже бьется в конвульсиях, но не замечает этого.       Лондон, ты всегда был слепцом. Лондон, ты не забыл меня?       Кроули стоит за спиной, отражаясь мутным черным пятном в стекле. Портит вид. Он привел его сюда, но уйти не может — знаки под гранитным полом, и на потолке под деревянными панелями, и на стенах, и везде.       Бедный маленький Торговец, ты теперь мой надсмотрщик? Знаю, паршивая работенка.       Кроули напряжен. Кроули старается не делать резких движений. Кроули обдумывает план побега. Это забавляет, на самом деле. Это очень смешно.       — Ты видел Башню? — спрашивает Сэм тихо, отчего Кроули дергается, будто его током ударило.       — Смотря, о какой башне речь, — уклончиво отвечает он и отступает на шаг назад.       — Ту, что в Кадингирре.       — Вавилонскую в смысле? — удивляется Кроули. — Нет. Я думал…       — Ты еще мал, — обрывает его Сэм скучающим тоном. — Что мне с тобой делать?       — Хоть ты и крутой, — говорит Кроули, храбрясь, — но здесь бессилен. Эти ловушки не обойти. Мы в одной связке, Церо.       — Ты считаешь? — Сэм наклоняет голову — резкое, будто механическое движение. По стеклам ползут тонкие трещины. По гребаному граниту ползут трещины. Это невозможно. Кроули отшатывается. — Я хочу, — говорит Сэм вкрадчиво, — чтобы ты ушел. Ты портишь вид. Я хочу, чтобы все ваши ушли из города вместе с тобой. Город должен быть чист, хоть однажды.       — Я понял, — шепчет Кроули, низко склонившись, не заметив, когда успел принять эту пресмыкающуюся позу. Но лучше быть униженным, чем мертвым.       — Правильно мыслишь, — ухмыляется Сэм и сжимает ладонь в кулак: знаки выгорают, прожигая деревянные панели и нагревая пол. — Лучше быть любым, но не мертвым.       Кроули не нужно повторять дважды. Он исчезает, прекрасно сознавая, что до их братии дойдет очередь. Дьявол, что же он помог выпустить?       — Смерть, — говорит Церо, глядя на свое искаженное отражение в треснутых стеклах: синяя кожа, золотые полосы на скулах, бешено бьющаяся черная сонная артерия, — не для тебя, Сэм. Я знаю, я слишком большая боль. Потерпи. Скоро станет легче.       — Гляжу, ты подправил интерьер, мальчик, — иронично спрашивает Роман, сверкая улыбкой. — Добро пожаловать домой!       — Это не мой дом, — замечает Церо, не оборачиваясь.       — Справедливо, но дом там, где семья, верно? — Роман подходит ближе, совершенно не страшась.       — Ты не моя семья.       — Правда? А кто же тогда?       — Ты держал меня на привязи.       — Ради твоего же блага, — пожимает плечами Роман. — Не так ли поступают все любящие родители?       — Ты видел Башню в Кадингирре?       — Конечно. На мой вкус, она совершенно не шла городу. Вавилоняне ни черта не смыслили в архитектуре. Хорошо, что Большой Бэ ее разрушил. Из этого камня потом еще сотню лет строили.       — Башня пала, а вместе с ней и город.       — Не совсем так, — хмыкает Роман, — но в принципе прав. Ты повзрослел, Церо, мой мальчик, но ты умираешь. Зря ты вытащил чип. Это тело слишком слабо для тебя.       — Что мне сделать? — задумчиво произносит он и поворачивает к Роману голову. Тот видит черный глянец вместо радужки и склеры, видит металлический синий вместо кожи, видит царственное золото, растекающееся по щекам и скулам. У смерти красивое лицо. У смерти мало времени, чтобы выполнить то, чего он действительно желает.       — То, что ты лучше всего умеешь, конечно, — смеется Роман, не чувствуя подвоха, — убей их всех. Они меня достали.       — Нет, ты не понял, папа. — Церо смотрит внимательно, чуть оценивающе. — Что мне сделать с тобой?       — О, — вздыхает Роман: он-то думал, что обойдется без этого. Без сыновних заскоков. Без подросткового бунта. Ошибся – со всеми бывает. — Боюсь, со мной ты ничего не сделаешь. Я тебе не по зубам, малыш.       — Ты считаешь? — Церо рассекает воздух рукой — короткий вертикальный жест. Противоположная стена крошится, словно хлебный мякиш. Роман остается стоять, победно улыбаясь.       Ты закончил, мальчик?       Церо подходит ближе, становясь почти вплотную, и стирает большим пальцем чернильную кровь со лба Романа, который от прикосновения разваливается на две части, как разрубленный кусок мяса.       — Умирать — это не то, что думаешь, но лучше, — спокойно говорит Церо, набирая в ладони черную вязкую кровь и поднося их ко рту. — Ты слишком мал, Надсмотрщик. Не помнишь даже, что это я разрушил Башню.       Церо выпивает Романа досуха — чужое бессмертие притупляет боль, агонию тела, в которое он врос.       Смерть не для тебя, Сэм, это точно. Со мной ты будешь вечно.       Церо выходит наружу, и здание — пятьдесят этажей бетона и чудного панорамного стекла складываются, как карточный домик, построенный из шестнадцатого аркана. Башня падет. Полное разрушение. Город обязан стать чистым хоть однажды.       Церо идет по улице, медленно, словно турист — только фотоаппарата не хватает. Недавно он бродил тут с братом — хорошее было время и брат тоже. Церо чувствует сожаление и вину — слабые отголоски чужака в его теле. Ты винишь себя в чем-то, Сэм?       Небо Лондона, низкое, темно-серое, отвечает дождем, капли которого испаряются, не долетая до земли. Жар огня слишком силен. Улица, вспыхнувшая минуту назад по щелчку пальцев, воет за спиной. Церо стоит посреди пожара, вдыхая привычный запах, знакомый с детства: горящая плоть и гарь. Церо улыбается. Церо идет к Тауэрскому мосту: когда он был здесь в прошлый раз, его еще не построили. Наверняка с него отличный вид на смерть.       Неуправляемый эсминец с Красным демоном на борту приходит с запада. Дирижабли с черными крестами — с востока. Солнце не взойдет. Лондон не проснется.       Живые спят, сколько надо, и мертвые спят, сколько надо, да, Сэм?       Башня.