Taste the Flesh

      — Айка, как узнать, что яйца уже сварились?       В свете, струящемся из невысоких сводчатых окон, витали, словно танцующие снежинки на зимнем ветру, золотистые и серебряные в тени пылинки. Из-за них лёгкие воздушные занавески казались приятным бархатом, к которому несомненно хотелось прикоснуться. Но гораздо больше пятилетнего ребёнка привлекали блестящие пушинки, которые неспешно колыхались на ветру, давая обманчивую надежду на то, что их можно поймать в обе ладони и отпустить обратно, как бабочек, после того, как полюбуешься своим трофеем. Лёгкое дуновение трепало волнистые волосы Айки цвета кофе, смешанного с молоком, придающее волнистым прядям, закрученным на конце миниатюрными кольцами, медно-жёлтый оттенок. По волосам прошла рябь, словно ветер легонько взъерошил траву на лугу, и разлетающиеся волнами волосинки походили на позолоченные нити. Девочка хоть и слышала вопрос матери, кружащейся у плиты, но была слишком увлечена этими пылинками, возле которых она хлопала руками и с наивно мигающими глазами раздосованно вздыхала, замечая, что те ловко ускользали из ладоней. Дети — непостоянные натуры, и Цурури-младшая подтвердила это высказывание быстрой потерей интереса к происходящему в зале. Вместо этого она задрала голову, изображая из себя притаившегося хищника, который пытался уловить в калейдоскопе запахов аромат будущей жертвы, и с трепетом втянула в лёгкие запах уже готовой яичницы. Прибежав на кухню, Айка сразу же услышала, как что-то булькает в кастрюле, и, приподнявшись на цыпочки, подняла платиновую крышку, заглянув в кипящую воду, где бились друг об друга несколько яиц, пока Хотару делила вилкой на части завтрак в ещё горячей сквородке. Маленькая Цурури не понимала, что означает вереница пузырьков в воде и те маленькие, которые прилипали к яйцам, точно мелкие рыбёшки к крупным сородичам, чтобы очистить их тела от грязи, но точно помнила объяснения родителей по этому поводу.       — Если они будут быстро крутится, значит, цыплята уже трупы, — с деловитым видом, как истинный повар, заявила шатенка, подняв вверх указательный, чтобы придать моменту больше серьёзности.       Хотару едва не поперхнулась воздухом от слов дочери, разразившись звонким смехом, но тактично сдержалась при своём супруге, прислонив кулак к губам, чтобы не пропустить сквозь них неуместное хихиканье, которое раздувалось в набухших щеках; в конце концов на уроке труда Айке ни за что бы не поставили за такое объяснение хорошую оценку, так что пришлось усилием воли вернуть себе хоть каплю трезвости ума.       — Про трупы совсем не обязательно говорить, мисс, Вы не работаете патологоанатом, — шутливо пожурила её пальчиком молодая девушка, попутно перекладывая свою готовку на небольшие керамические тарелки. — И кто Вам рассказал про подобный процесс готовки? — изогнув бровь, с ироничной улыбкой спросила Хотару, на миг освободившись от своей работы и, прислонившись боком к кухонной тумбочке, скрестила руки на груди, пытливо разглядывая своё дитя.       — Папа, — невозмутимо отозвалась Цурури-младшая, задумчиво тыкая пальцем в поднимающееся со дна яйцо, и тут же поднимая его обратно, по рефлексу спасаясь от горячей воды. — А что в этом такого? Если судить по нынешней статистике, то мужчины готовят гораздо лучше, чем женщины, поэтому я могу верить папе.       Хотару перевела взгляд на Такуми, который спокойно сидел в кресле и читал утреннюю газету, усиленно делая вид, что женский разговор никак не касается его. Девушка-гуль покачала головой, напускно состроив хмурую гримасу, надеясь привлечь внимание своего супруга, но тот продолжал безэмоционально перелистывать сухие, серые страницы своего чтива.       — И об этой статистике тебе тоже рассказал тот умник? — Хотару скептично приподняла брови, по-прежнему не опуская высоко поднятые уголки губ, и на секунду с укором поглядела на Такуми.       — Нет, об этом уже сказали по телевизору. Но ведь там тоже сидят умные люди, которым можно доверять, — уверенно ответила девочка, продолжая монотонно повторять свои движения.       Хотару картинно закатила глаза, саркастично хмыкнув, и, подойдя к девочке, начала игриво щекотать её рёбра, перебирая их пальцами так, будто она играла на пианино; Айка звонко засмеялась, забыв о своём деле, и начала крутиться в разных направлениях, лишь бы избежать мучительной пытки матери, которая одновременно веселила и причиняла лёгкий дискомфорт.       — Думаю, пришло время избавиться от телевизора — он пудрит мозги моей девочке, — почти серьёзно сказала темноволосая, перестав щекотать Айку, которая тем временем пыталась отдышаться. — Не всё, что там говорится, правда. По крайней мере в нашем доме лучше всех готовлю я, — с напускной заносчивостью, выпятив вперёд небольшую грудь, заявила с горделивой улыбкой Хотару.       — Значит, статистика могла бы измениться, если бы те лысые люди в очках пришли в наш дом и познакомились с тобой? — несколько наивно спросила шатенка, потирая свои самые уязвимые для щекотки места, которые она величала благодаря фантазии матери «весёлые косточки».       — Если бы они познакомились со мной, то уже бы не вели эту бессмысленную чертовщину, потому что я бы побила у них все рекорды по готовке. Ну, и по обаянию тоже, хе-хе, — Хотару демонстративно взмахнула короткой шевелюрой, выкрашенной в цвет незаваренного кофе, и, расправив плечи, расцвела в очаровательной улыбке, которая не знала отказа.       Айка, в чьих зрачках плясал безудержный восторг, захлопала от природы длинными ресницами и невольно приоткрыла рот, словно опутанная колдовскими чарами матери.       — Согласна! — энергично закивала головой шатенка. — Ты самая красивая, мама! И лучше всех готовишь в нашем доме!       — Ха-ха, только в нашем? — не сдержав смешка, переспросила Хотару, ожидая большей похвалы, и, охваченная трогательностью момента, подхватила на руки свою дочь, любовно разглядывая её светлое лицо.       — Нет, — насупив брови, поправилась Айка, сделав задумчивый вид, словно размышляя над ответственностью своего ответа. А затем, раскинув руки, словно показывая на жесте истинную величину её возможностей, сказала со смехом: — Во всех домах мира!       Подхватив смех дочери, который звенел в доме, как весенняя капель, Хотару тоже засмеялась, ещё крепче прижимая к себе своё дитя. Такуми на миг опустил газету, которую и вовсе не читал, скосив взгляд в сторону нелепо смеющихся особ, которые находились словно в отдельном коконе, где витала своя атмосфера, которую могли понять исключительно они вдвоём. Впрочем, Цурури и без того понимал, что он слишком далёк от их личного мира. И то, что Хотару уделяла больше внимания этой девчонке, задевало. Словно наживую выковыривали шрапнель из простреленного колена. Он не хотел смотреть на то, как они улыбаются друг другу, обвязываясь какой-то особенной нитью, и как некогда бывшая Икимоно будто намеренно наступает на их с Такуми, не замечая её. Он не успел привыкнуть к ребёнку и по-прежнему нёс гневную тираду, в которой говорилось, что ей не место в их доме. Хотя по большей степени неприязнь начала возникать из-за любви Хотару к ней; горько-сладкие чувства к девушке удерживали его в плену, делая вспыльчивым и безрассудным, пробуждало что-то неприятное и колючее в груди, когда он видел, что её улыбка посвящена не ему, а этому человеку, который совсем недавно появился в их жизни, когда как они знали друг друга с самого детства. Он ощущал себя безнадёжно раздавленным. Низменная сторона его натуры, где правил собственнический инстинкт, рвалась к единоличному и неоспоримому обладанию этой особой. Неудовлетворённость и злость на себя рождали желание отбросить расшаркивания и позволить тёмной стороне своей личности взять всё в свои руки, ведь эмоции так и рвались прорвать брешь в прохудившейся выдержке.       Что-то болезненно ворочалось в его душе и кололо, словно жало шмеля, когда он замечал, как Хотару с трепетом учится готовить для Айки и сама, вопреки отвращению, поедает человеческую пищу, выдавливая из себя фальшивую улыбку. Он не разделял рвение жены подключиться к культуре другой расы, к которой он настороженно относился, видя в них несоизмеримую опасность. Все её попытки подстроиться под человека он считал невероятно нелепыми и отказывался участвовать в этой клоунаде только ради одной девчонки, которая перевернула их жизнь вверх дном. За что он должен был любить её? За то, что она нарушила его привычные устои и мирное течение жизни? После того, как он почти отказался от своей сути, жизнь походила на неестественно длинное, бессмысленное кино, в котором ему досталась главная роль добровольного мученика, и лишь бодрое настроение возлюбленной изредка давало ему шанс выйти на минуту из собственной трясины. Он не понимал, что Хотару нашла в ней, и эгоистично не хотел понимать, предпочитая отгораживаться от этих сентиментальных глупостей в своей личной раковине, где уши забивались плотной ватой, а взор становился невидящим, пока сердце снова не начинало ревниво бесноваться, что было почти неизбежно, но пока ещё контролируемо. Он всегда смотрел на Айку с незаметным подозрением, щуря глаза и нервно поджимая губы, будто ожидая от неё какой-то подвох, и ощущал неуютную смесь стыда и презрения, когда она, ещё доверчивое дитя, наивно посылала ему свою улыбку. И почему Хотару лезла из кожи вон, чтобы создать для неё лучшие условия проживания, закрывая глаза на собственные удобства? К чему все эти вымученные улыбки, игра в «дочки-матери» и ненастойчивые жалобы на то, что брюнет оставляет её затеи без внимания, фырча, морща нос и кривя губы, как уставший от жизни дряхлый старик? От этой мысли по коже Цурури сновали ледяные мурашки и одновременно что-то пламенное в груди, что противилось принимать такие условия жизни и мириться с существованием девчонки. Даже волосы Икимоно…       Такуми до сих пор не мог привыкнуть к новому цвету её волос. В детстве ему нравилось любоваться её ярко-розовыми прядями, которые напоминали эстетичную, гибкую веточку сакуры, увешенную нежными, как шёлк, лепестками. Любил пропускать их сквозь пальцы, смотреть, как они скользили по ним, как плавно падает с гладких камней водопад, и бесцеремонно вбирать в себя их аромат, прочно ассоциирующийся у него с букетом полевых цветов. Сейчас он с неким раздражением смотрел на то, как она поправляет тусклые волосы, больше напоминающих цвет размытой дождём грязи, какой была облеплена биологическая мать Айки. Заглядываясь на них с каким-то неосознанным мазохизмом, Такуми всегда начинало воротить, как от принятия человеческой еды, усыпленной многочисленными приправами. И это она сотворила по всё той же самой глупой причине, которая вертелась внутри Цурури, как метающаяся из стороны в сторону молния, желающая деформировать все его органы… <tab>Он помнил этот день как сейчас и, вспоминая о нём, чувствовал, что переживает его вновь наяву, а не в своём иллюзорном мире. Тогда прошёл месяц после того, как он подписался на нечто вроде смертельного приговора, решив оставить в своём некогда уютном гнезде человеческого младенца. Хотару вошла в его дом и, скинув с весёлой улыбкой намокший капюшон, тряхнула головой, от чего её выпрямленные под дождём волосы, которые обычно прилипали к её щекам, повисли ниже подбородка, как острые сосульки с черепицы крыши, демонстрируя ещё в то время темнее обычного пряди цвета чёрного чая.       — Ты… перекрасила волосы? Зачем? — глупо хлопая глазами, ошеломлённо вопросил застывший Такуми, глядя на возлюбленную так, будто он увидел омерзительного чужака.       Девушка-гуль виновато захлопала глазами и неопределённо вздохнула, будто хотела на самом деле скрыть свои изменения, но что-то нарушило её планы и вынудило с камнем на сердце раскрыться перед возлюбленным.       — Знаешь, Айка ведь уже скоро начнёт всё понимать. Когда она научится говорить, она обязательно задастся вопросом, почему у неё и её родителей разные цвета волос. Пусть она думает, что пошла в меня, — приглушённо хихикнула девушка-гуль, пригладив взъерошенные пряди.       Ещё тогда в Такуми вспыхнуло что-то колющее, обернувшееся в пучок мук и какой-то неясной тоски. Он машинально подошёл к неспешно раздевающейся девушке и осторожно, будто касаясь чего-то инородного, изучающе провёл ладонью по её прядям. Хотару удивлённо замерла, позволив молодому человеку с застывшим выражением лица исследовать её. Такуми ощущал разрастающуюся печаль, обвивающую его, как холоднокровная змея, намеревающаяся переместиться на его кадык и безжалостно сжаться тугим кольцом. Но всё равно продолжал гладить каждый её волос, пытаясь воссоздать картину прошлого цвета и будто отчаянно норовясь вернуть своей порвистой манипуляцией то, что когда-то радовало его глаза. Войдя в некий раж, Цурури не замечал за собой, как начинал неистово дёргать её волосы, запутывая в своих пальцах и чуть ли не наматывая на кулак. Когда Хотару стало уже больно, она внезапно накрыла его тыльную сторону ладони своей, и остановила эти резкие движения, тем не менее по-прежнему выражая своим видом полное спокойствие и нежность, плескающуюся в расширившихся зрачках.       — Нравится? — с какой-то детской надеждой спросила она, незаметно для него слегка прикусив нижнюю губу; девушка находилась в состоянии мандража, словно сдавала жизненно важный диплом перед всеми собравшимися учителями и знаменитыми иностранными академиками, от впечатления которых зависело её пока ещё туманное будущее.       — Тебе не идёт, — глухо заявил Такуми, машинально отстранившись от неё, точно не признав в чужаке свою возлюбленную. — Может, ты ещё перекрасишь кожу? У неё ведь она светлее, чем у нас, — иронично поинтересовался он, не сумев сдержать ревность.       Искорки в алых глазах Хотару на миг погасли, обратившись в отвратительное ничто, и она понуро опустила голову, безмолвно размышляя о чём-то своём.       — Ты привыкнешь, — помедлив, выдаёт она через некоторое время, преподнеся это как обещание, не зная, какое ещё принести утешение молодому гулю, и прислоняется губами к его губам, надеясь сгладить острые углы их непонимания и неудавшегося разговора, и в играючей форме щекотит ресницами его полуприкрытые веки. — А насчёт кожи скажем, что мы просто не любим солнце, — попыталась разрядить обстановку Хотару, пошутив в своей манере, но, услышав жестокое молчание, просто крепче прижалась к молодому человеку, словно это смогло бы помочь им найти компромисс.       Шум, исходящий от телевизора, привлёк внимание молодых людей; начались новости, которые вёл Огура. С деловым видом, сложив скрепленные ладони на столе, мужчина по традиции толковал о природе гулей. Хотару, доселе лучащаяся счастьем, почти мгновенно помрачнела: уголки губ уныло опустились, преобразовавшись в недобрый оскал, тёмно-красные глаза утратили свой насыщенный свет, обратившись в нечто чёрное и пугающее, точно вход в бездонную дыру, кишащую неизведанными чудовищами, а движения утратили былую энергичность и шаловливость, с которой она покачивала на своих руках Айку. Такуми никак не выразил свою реакцию и лишь снова раскрыл газету, уставившись в скучные заголовки, но при этом даже не старался сотворить заинтригованный вид. Девочка навострила уши, словно чуткая лань, которая прислушивалась к шороху листвы от крупных лап волка, любознательно вслушиваясь в речь ведущего; Айку не пугали рассказы о гулях, как её одногодок, и она всегда с интересом слушала даже самые леденящие истории о них, кажется, воспринимая всё это как передачу о диких животных. Хотару покачала головой и торопливо приземлила девочку на ноги, назидательно накрыв её органы слуха мягкими ладонями.       — Вам нельзя такое слушать, мисс, эта ерунда не для детей, — в манере рассудительного учителя проговорила темноволосая, пуская мимолётный взгляд на Такуми, в котором был скрытый подтекст отключить электричество, но её безмолвная просьба была намеренно проигнорирована, на что девушка разочарованно выдохнула, продолжая плотнее вжимать ладони в свою цель.       — Но, мама, что в этом такого? — воспротивилась Айка и, вывернувшись с прыткостью ужаленного хорька, подпрыгнула ближе к телевизору, бросив уже через плечо: — Разве тебе не интересно узнать, что представляют из себя гули? Огура-сан говорил, что ими может оказаться кто угодно. А вдруг это наш папа? — шутливо спросила девочка, но её чувство юмора никто из присутствующих не оценил; Такуми нервно дёрнул плечами, сведя брови к переносице, и неоднозначно хмыкнул, а Хотару ощутила, как её сердце замерло от неосторожного предположения дочери.       — Что за глупости ты говоришь, Айка? — девушка попыталась выдавить из себя легкомысленную ухмылку, чтобы создать непринуждённую атмосферу, но от внутренней дрожи получилось только недобро вскинуть один уголок губ. — Из твоего папы гуль, как из русалки каскадёр — ни-ка-кой, — подчеркнула она последнее слово, и Айка, поверив на слово матери, усмехнулась над её незамысловатым сравнением. — А теперь иди, мой руки и садись за стол.       — Но ведь они у меня чистые! — капризно поджав нижнюю губу, запротестовала девочка, обиженно повертев перед лицом Хотару розовато-белыми ладонями.       — Бездомные животные, которых ты перегладила на улице, не могут похвастаться тем же, знаешь ли, — с укором заметила девушка, уперев руки в боки.       — Хорошо, уговорила, — неохотно сдалась Цурури-младшая, подняв руки в примирительном жесте. — Но согласись, что всем живым существам хочется получить ласку, а значит, я всё делаю правильно. Думаю, гулей тоже нужно больше гладить, чтобы они перестали быть плохими. На одном канале как раз показывали, как люди смогли приручить льва и… — с важным видом рассуждала шатенка, как её речь прервали, подгоняюще похлопав руками по её пояснице.       — Потом поговорим, миротворец, а сейчас займись своими делами, пока еда не остыла, — поторопила её Хотару, вынудив девочку гордо вздёрнуть подбородок и удалиться в ванную комнату.       Как только Айка скрылась из виду, темноволосая девушка снисходительно покачала головой, не сдержав добродушного смешка.       — Айка очень необычный ребёнок, верно? — обратилась она к Такуми с какой-то расслабленной улыбкой. — Все дети обычно боятся гулей, а она всегда интересовалась их жизнью, хотела узнать больше о них…       — Для неё мы диковиные звери, вот и всё, — безапиляционно заявил брюнет, устало перелистнув страницу. — Раз уж ей так интересно зверьё вроде нас, то мы могли бы уже рассказать ей побольше об этом. Родители ведь должны исполнять мечты своих детей, разве нет?       Хотару нахмурилась, открыто показывая неодобрение, и своенравно поджала губы; ей до боли в челюсти не нравилось, когда Такуми заводил об этом речь, но она постоянно закусывала изнутри щёку, чтобы не позволить вылиться недовольству. Женщина должна хранить мир в очаге, и Хотару старалась действовать по этой схеме, благоразумно не отвечая колкими выпадами возлюбленному.       — Ещё рано, — терпеливо выдохнула она, стараясь выразить понимание и сочувствие Такуми, который, вопреки раздражению, выстроил возле себя перегородки сдержанности, чтобы не позволить сквозь их трещины просачиться гневу наружу. Хотару не нравилось, когда он отгораживался от неё этой шаткой стеной, и всегда безжалостно ломала её. Сегодняшний день не стал исключением; одним резким рывком она выдернула из его рук газету, небрежно отбросив её в сторону, как ненужный мусор, и вольготно расположилась на его коленях наглой кошкой, вытянувшейся во весь рост и пригретой его ласками. — Всему своё время, Куми-чан. А будешь вредничать, я надаю тебе по заднице, — угрюмом посулила она, и её голос прозвучал переливчато, будто сразу несколько человек говорили в унисон.       — Этим будешь пугать Айку, а не меня, — Такуми старался сделать свой голос невыразительным, но от того, что Хотару начала неумолимо приближаться к нему, его тело начало предательски бить жаром.       — Тебе, я так поняла, нужно чего повнушительней? — томным голосом пробормотала девушка, взметнув вверх кисть, которой она прикоснулась к гладкой щеке парня; мягкие, как у котёнка, подушечки пальцев скользнули по скулам, оставив приятное послевкусие потаённой ласки, и ноготки дразняще прошлись по шее, остановившись на ключицах, несильно впились в кожу, и следом послышался кокетливое мурчание в ухо, от которого у брюнета начала нещадно кружиться голова, а тело безвольно обмякло, позволяя возлюбленной полностью властвовать над ним.       — Ты используешь грязные приёмы, — глухо простонал брюнет, старательно борясь с накатывающим буйной волной вожделением, которое успело предательски заключить в свои сети каждую клеточку его тела.       — А кто сказал, что женщины умеют играть честно? — кокетливо хихикнула Хотару, облизав губы острым кончиком языка, что заставило тело зеленоглазого мгновенно напрячься и затвердеть в области ниже живота. — Нам закон не писан. Да и мы не на рыцарском поединке, чтобы проявлять честь, благородство и прочие реверансы. Дома я могу делать с тобой всё, что мне захочется.       — Если бы мы жили в другое время, тебя бы обязательно сожгли на костре за ту чёрную магию, которой ты мучаешь меня, — несильно впившись рукой в волосы на её затылке и придвинув лицо девушки чуть ближе к себе, на одном дыхании промолвил Цурури, смотря в глаза этой дьявольской обольстительнице затуманенным взором. Она однозначно являлась его проклятием и спасением в одном лице.       — Ха-ха, ты не очень умеешь делать комплименты, Куми-чан, — беззаботно рассмеялась Хотару, и брюнет рвано выдохнул, уже возбуждаясь от одного её веселья, в котором был свой особенный шарм. — Но считай, что я оценила твои старания, — с широкой улыбкой напоследок сказала она, прежде чем накрыть его губы своими.        Хотару продолжала являться его негласным центром вселенной. Она не отпускала влюблённого и толкала на новые подвиги по пути издевательства и унижения над его Я. Всё, что делала девушка, было направлено на искоренение в нём отрицательных качеств и заменены на другие — не присущие ему, но правильные с точки зрения морали, нравственности и одобрения общества. И хоть Такуми не торопился принимать нужную ей форму, как пластилин, но в голову парня уже начали постепенно закрадываться неутешительные мысли о том, что он скоро променяет свою настоящую личность на конструкцию, которая бы радовала его любимую. А она, как провинившаяся зверюшка, продолжала умело ластиться к нему, избавляя от всех тягот и отрицательных мыслей, которые иссушали его, как пустыня резервуар с водой. От неё пахло душистым шампунем из ванили и винограда, а бесстыжие объятья были слаще, чем магазинные кексы, если бы он только знал их вкус. Когда-то он даже не мог представить себе, что кокетливая улыбка нынешней жены будет принадлежать именно ему, а её руки собственнически блуждать по его телу, хотя начало их новых отношений по-прежнему оставалось для него за завесой тайны, о которой он так и не решался спросить, боясь упустить из рук своё пойманное с трудом счастье…       — Гадость! — наморщив нос, простонал Такуми, держа на руках ещё маленькую Айку, изо рта которой медленно и поочерёдно стекали прозрачные, прохладные капли, оседающие неровными пятнами на ладонях парня; точно на его коже оказался влажный и склизкий червяк, неспешно ползущий по его кисти, оставляя омерзительную мокрую дорожку.       — Ну конечно, тебе бы наверняка понравились слюни какой-нибудь красотки, с который бы ты обменялся ими посредством поцелуя, — хихикнула Хотару, не разделяющая дурное настроение молодого человека, который недовольно скривился от неуместной шутки, пока розоволосая искала среди разбросанных вещей платок, принадлежащий младенцу.       — Не смешно, — угрюмо отозвался он, наконец-то положив Айку на небольшую кровать; они сделали это деревянное гнёздышко вместе с Икимоно и повесили над ним маленькую лампочку, чей оранжеватый свет создавал впечатление, будто над кроватью ребёнка повисло миниатюрное, её личное солнце.       Янтарные глаза девочки сонно прикрывались, однако ребёнок ещё продолжал бороться с неизбежным, будто стараясь разглядеть нависших над ней родителей, один из которых заботливо обтёр её влажные, поблёскивающие губы, а также подбородок, на котором висела вязкая капля. Как только руки Морфея настойчиво уволокли младенца в свои покои, удручённые Такуми и Хотару, испустив облегчённый выдох, уселись на кровать; мебель под ними слегка прогнулась и заскрипела, намекая на то, что пора обновить декор комнаты, избавившись от просиженного старья. Тогда ничего не предвещало нечто сверхъестественное, ведь Цурури и Икимоно часто вот так сидели на одном месте, иногда Хотару даже ласково прижималась к нему, кладя пушистую макушку на чужое плечо, но дальше этого не заходило. Но сегодня что-то изменилось в её взгляде: узкие щели зрачков возбуждённо расширились, искрясь в чернильной глубине, и несколько одержимо смотрели на соседа. От этого взгляда, который проникал в самую глубь, щекоча тёплой рукой внутренности, брюнет ощутил неуютную вибрацию в теле. Она неожиданно придвинулась к нему, улыбнувшись одной из своих самых вредных улыбочек, и внезапно затискала его мягкий, как домашний пирог, бок.       — Что-то ты растолстел, — ехидно заметила она, всё больше сгребая ладонями кожу, которую несколько раз потрепала в своих руках. — Это всё твой сидячий образ жизни и отсутствие в ней девушки.       — О чём ты говоришь, Хотару? Перестань, пожалуйста! — почти взмолился парень, чувствуя, как нарастает стыд от того, что возлюбленная увидела его в таком плачевном состоянии; с появлением ребёнка он стал всё реже выходить на улицу, углублясь в резвую охоту, и действительно набрал лишних складок, что стало ещё одним поводом для обвинения во всех грехах Айки.       — На тебе скоро можно будет прыгать, как на батуте, — продолжала дразнить она, опрокинув его на лопатки, заскакивая на него сверху, и надавила на его живот.       Несколько секунд Такуми невольно смеялся от того, как её юркие пальцы задевали уязвимые участки на его коже, но затем, когда она резко прекратила явно издеваться над ним, их взгляды пересеклись. Парень с полминуты смотрел на неё, прикидывая что-то в голове, видимо, взвешивая парирование, но вместо этого загляделся на ясное лицо подруги, которая сумела измениться до неузнаваемости за этот вечер.       — Скажи, ты состоял с кем-нибудь в отношениях? Был в кого-нибудь влюблён? — вдруг серьёзно спросила она без тени привычной озорливости, задержав на нём внимательный взгляд.       — Почему ты начала этот разговор? — Такуми необъяснимо волновался, хотя ему нечего было скрывать, но и прослыть неудачником перед Хотару ему тоже не хотелось; он всё это время углублялся в романтические фантазии о том, что они когда-нибудь смогут быть вместе, не обращал внимание на зовущие взгляды соседок, не знающих о его сущности, и сам боялся спросить у неё о личной жизни.       — Просто стало интересно, — задумчиво ответила она, а сама ощутила, как к горлу подступил ком и развилась скребущая сухость, словно внутри точили когти дикие кошки.       — Просто так даже гномы не рождаются, — продолжал с сарказмом упираться молодой человек, пытаясь перевести щекотливую тему.       — Меня не гномы интересуют, а ты, — почти хмуро отозвалась алоглазая. — Ответь. Пожалуйста, — добавила она с прикрытой мольбой, вынудив сердце гуля сострадательно сжаться.       — Ни с кем… — честно признался Такуми приглушённым голосом и тут же неловко затих.       Хотару, будто удовлетворившись ответом, подняли уголки губ и провела пальцем причудливую линию на складках футболки Цурури, заставив того вздрогнуть и замереть в ожидании неизвестности, которая пугала и одновременно ощущалась как сласть на языке.       — Ты не против, если я буду у тебя первой? — неожиданно спросила она, вынудив парня покраснеть и резко привстать на локтях.       — Ч-что?!       Рвение восстановить контроль над ситуацией утекало сквозь пальцы, как сыплющийся песок. Такуми таял, как свеча под палящим натиском открытого пламени. Он не верил происходящему и считал, что от этой глупой шутки лучше грубо ретироваться, остановив безумие, но сам почему-то оставался на месте, словно кто-то заморозил его, и затравленно смотрел на Хотару, не понимая, чего от неё теперь стоит ожидать.       — Почему…       — Не спрашивай, — резко прервала его розоволосая, подразумевая в тоне нотку властности, однако её голос звучал довольно мягко, но ему хотелось подчиниться, пойти на уступку. — Мне просто ещё ни с кем не было так хорошо. Только раньше я этого не понимала и страшилась попробовать отпустить прошлое. А теперь, когда я знаю, что ради такой жизни можно рискнуть всем, хоть своей шкурой, я готова перейти на новую стадию своего будущего. Чур оно будет у нас совместным, — игриво пролепетала она и, наклонившись, коснулась кончиком носа его щеки, почти тут же замерев на пару секунд, будто позволив Такуми привыкнуть к её новой натуре.       — Я не понимаю… — беспомощно промямлил брюнет, теряясь в своих ощущениях; он отчаянно не мог поверить в сказку, которая обещала стать явью, и просто нелепо хлопал ресницами, безвольно краснея и чувствуя в голове дурман, точно он перепил хмельный нектар, забыв о границах своей дозы.       — Ты поймёшь. Обязательно поймёшь. Когда-нибудь я расскажу тебе, — приговаривала она томным голосом. — Но сейчас… — она приблизилась к его губам, соприкоснувшись складками с его, и прошептала в приоткрытый рот горячим дыханием: — Сейчас позволь мне насладиться этой свободой, которую я когда-то боялась впустить в свою жизнь…       Такуми задрожал, невольно впуская в свой рот её язык, и по-прежнему метался между реальностью и вымыслом. Он не мог поверить в происходящее и боялся открыть глаза, увидев там сгусток дыма, который создало его воображение, а не желанную девушку. В голове было столько же вопросов, сколько вмещается в один огромный улей маленьких пчёл. Но все они отошли на второй план, когда телом и разумом завладело простое желание — поддаться сладкому импульсу, послав ко всем чертям сейчас бесполезный здравый рассудок, ибо только глупец оттолкнёт приблизившуюся к нему заветную мечту. Уж лучше он прослынет безнадёжным слабаком, ставшим пленником своей слабости, чем неудовлетворённым неудачником, навсегда скованным инстинктами осторожности. И он не пожалел, пустившись во все тяжкие: всецело отдаваясь ей всей душой, целуя так страстно, неистово, исступлённо, как человек на грани смерти с последней возможностью познать неизведанное, что Хотару приходилось на время отстраняться, чтобы проанализировать его действия и подстроиться под его неумелый темп.       — Ты мне так зубы выбьешь, — хохотнула она, потерев мокрые губы, и Такуми стыдливо зарделся под осознанием того, что он не заметил, как на почве неверия и откуда-то взявшейся дикости впивался в её уста так, что их зубы со стуком болезненно прикасались к друг другу, хотя в тот момент забытья он не чувствовал дискомфорта и не думал о её удоствах.       — Прости… — жалобно промычал Цурури, сгорая от стыда и чувствуя себя по-странному беззащитным и неуклюжим, точно робкая школьница, которую ошеломили первым поцелуем. — Хотару, я…       — Тише, — она приложила указательный палец к своим губам и однобоко усмехнулась. — Я научу тебя. Сделаю скидку, как бывшему лучшему другу, и проявлю сегодня инициативу. Но с тебя потом причитается, — как всегда шутила она даже в такие интимные моменты, вводя его в не то ступор, не то в состояние, когда хочется сконфуженно рассмеяться.       — Бывшему…? — глупо переспросил он, трезво осознавая, как нелепо он сейчас смотрелся со своими детскими вопросами, когда ему впору бы избавиться от онемения и примкнуть обратно к её губам, извиняясь действиями за свою порывистость.       — Друзья не занимаются вещами, которыми собираемся заняться мы, — со смешком ответила девушка-гуль. — У нас будут новые отношения, которые мы официально скрепим кое-чем. И я укушу тебя первая! — с долей подкреплённого азартом новизны вызова, бросила Икимоно, прильнув тёплыми губами к его ключице.       Дальнейшие воспоминания о той ночи, что бережно хранились в шкатулке памяти Такуми, гуль не стал перебирать; он и без того наслаждался в реальности тем, что вытворяли с ним губы возлюбленной, которые по-хозяйски блуждали по его шеи. Однако, когда она припала к его губам, он не смог сдержать счастливой ухмылки, воссоздав перед собой картину их первого поцелуя, пробравшего его до самых костей, как ток ядовитой медузы. Хотару, будто прочитав его мысли и пережив то же самое, отпрянула и легко улыбнулась, мимолётно осмотрев на его ключице подаренный ею шрам. Как же забавно было осознавать, что люди комплексовали при таких следах и отчаянно пытались избавиться от них, считая это страшным дефектом, а гули гордились ими, чтя как знак высшей любви.       — И всё же… — рвано выдохнул Такуми. — Ты так и не рассказала мне, почему всё так произошло, почему ты вдруг поменяла своё отношение ко мне, не зная, что я испытываю к тебе.       Хотару ничем не выразила своё напряжение при повторном вопросе мужа и по-прежнему умело изображала непринуждённость на лице.       — Я всё прекрасно знала. Это было легко прочитать по твоему глупому взгляду, — отшутилась она, успешно пропустив ответ на вопрос, и эта уловка подействовала на парня, чьи глаза наигранно округлились, подыгрывая жене.       — Глупому, значит? — с деланным возмущением поинтересовался он.       — А разве не так? — пожала плечами она, добавив с дразнящей ухмылкой: — Да ты и сейчас смотришь на меня, как дурак. Что-то никогда не меняется.       — Все влюблённые — дураки, — парировал он, любовно прижав к себе девушку. — Ты не лучше меня, Хотару, потому что твой взгляд тоже не отличается особым умом. Теперь я могу с уверенностью сказать об этом, что меня крайне радует.       — Тогда ты вообще умственно отсталый, ха-ха, — бросила она, звонко чмокнув брюнета в губы, и тут же вернулась в обратное положение, что не понравилось Такуми; он продолжал выпячивать уста, нетерпеливо ожидая полноценного поцелуя, и смотрел на неё с каким-то укором, что только рассмешило девушку-гуля. — Ну точно милый идиот, — со смехом сказала темноволосая, с жаром поцеловав мужа.       — Ты… — бормотал сквозь поцелуй Цурури, — тоже не умеешь делать комплименты… —       — Не забывай, что у нас ограниченное время на прелюдии, так что потрать его на действия, а не на почёсывания языка, болтун, — пожурила его бывшая Икимоно и, перехватив кисти молодого человека со своей талии, положила его руки себе на грудь, что так идеально умещались в его раскрытых ладонях.       Этих слов было достаточно, чтобы взгляд Такуми вспыхнул маниакальной экзальтацией. Шальные чувства взяли над ним вверх, вынудив пальцы впиться сильнее в окружности возлюбленной, что спровацировало её тихий стон. Его язык скользнул по мочке уха девушки-гуля, и на этом моменте молодой человек в очередной раз, как по привычке, уловил себя на приятной мысли, что отныне он больше не смущается так вольно прикасаться к ней. От этого по телу растекалась сладостная истома, уже чуть ли не доводящая до оргазма, но он умело держал себя в руках, мысленно выливая на разгорячённую плоть ведро ледяной воды, и это позволяло ему ещё немного растягивать удовольствие, не углубляясь в более пикантное взаимодействие. Риск быть замеченным щекотал нервы Хотару, в то время как брюнет оставался спокойным, как сытый удав. Когда страсть правила им, он не думал о таких вещах и просто получал высшее наслаждение от возможности водить руками по стройному телу возлюбленной, тонуть в неге острейших чувств, отдаваться влажному поцелую, играя с её языком. И его раздражало, когда Хотару обеспокоенно останавливала его, чуя приближение Айки. Он понимал, что так правильно, так нужно, но всё равно с трудом отрывался от своего занятия. На задворках сознания он чувствовал, как алеет тревожная кнопка со знаком «стоп», и это немного напрягало, делало движения вынужденно-скованными, однако он не собирался прекращать их на столь печальной ноте. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть… Ведь эта чертовка, неспешно двигая бёдрами, будто специально доводя его до сексуального безумия, сама провоцирует Цурури оставаться на месте, не думая о стеснении и ограничениях.       Крылья его носа предострегающе затрепетали, предупреждая об опасности, но ладони самовольно проскользнули под чужую футболку, намеренно задирая её и оголяя плоский живот, на котором так и хотелось расчертить незамысловатую линию из поцелуев. Но Хотару, не разделяющая его энтузиазм, торопливо спрыгнула с насиженного места и оказалась около стола, поправляя взъерошенные волосы. Ничего в её внешнем виде не выдавало то, что ещё несколько секунд назад они чуть не слились воедино прямо на диване, чего нельзя было сказать о Такуми: он тяжело дышал, ещё не отойдя от жарких объятий, и… был раздражён. Темноволосая прекрасно видела складки над его сведёнными вместе бровями, но, ничего не говоря, лишь нежно улыбалась, безмолвно обещая, что в следующий раз они обязательно закончат начатое. А пока…       — Мама, а если я помою руки мылом, которое пахнет, как мёд, пчёлы будут любить меня и жить на мне? Или они попытаются съесть меня? — спросила из обычного интереса Айка, потирая свои ладони и то и дело принюхиваясь к ним.       — Если ты сейчас же не поешь, я сама съем тебя, — шутливо пригрозила Хотару и, сев за стол вместе с девочкой, приготовилась неохотно тыкать вилкой в прожаренный белок.       На её слова Такуми нахмурился ещё больше; о, какая ирония! Знала бы Айка, что так на самом деле и может случиться. Но Хотару слишком любила своё дитя, чтобы причинить ему малейшую боль, даже моральную — она всегда осторожно подбирала выражение и ещё никогда не отчитывала Цурури-младшую за провинности. Впрочем, девочка не совершала ничего серьёзного — почти что ангел во плоти. Но почему-то брюнет не мог увидеть светящийся нимб над её головой и продолжал холодно относиться к названной дочери, ревниво наблюдая за тем, как Хотару медленно отправляет в рот кусочек человеческой еды, усиленно пряча гримасу отвращения и сдерживая позыв изрыгнуть содержимое прямо на пол. В первые дни, когда она только попробовала салат из огурцов и помидоров, ей не удалось сдержаться: в ванной комнате, на бирюзовом кафеле растекалась красноватая, дурнопахнущая лужица с кусками непереваренной шкурки, точно кровь и мясо, и остатки огурцов. Тогда, держась за ободок унитаза, а другой рукой массируя живот, Хотару отмахнулась с вымученной улыбкой и, пытаясь посмеяться, сказала, что обязательно привыкнет. Такуми стоило отдать ей должное, потому что так, к его сожалению, оно и было; темноволосая научилась меньше прожёвывать и чаще проглатывать толстыми кусками пищу, что хоть как-то облегчало процесс. Иногда еда застревала внутри, что было ясно видно по её чуть набухшему горлу, но потом ей удавалось справиться с собой. Её уже меньше рвало, она ела так спокойно, будто на тарелке лежало человеческое мясо, а будь на её месте брюнет, то весь дом уже давно бы заполнился желчью, отдающей отвратительным фимиамом.       — Фкусятина! — с набитым ртом пробормотала Айка, благодарно поглаживая полный живот. — А почему папа не ест? Он разлюбил тебя, мама? — обеспокоенно осведомилась девочка, пуская на молодого гуля вопросительный взгляд, однако тот даже не посчитал нужным повернуться и просто пошевелить ухом.       — Ну, любовь ведь строится не на еде, Айка, — с улыбкой объяснила Хотару. — Папа просто уже поел, пока ты мыла руки. Если бы ты сделала это побыстрее, может быть, мы бы поели все вместе.       — Ну вот! — обиженно вскинула руки шатенка, затем скрестив их, и надула губы. — Я так и чувствовала, что мне не надо было мыть руки. А ещё этот жест наверняка оскорбителен для животных. Мы ведь не моем руки, когда прикасаемся к друг другу. А что касается любви, то все говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Накормленный папа — любящий папа. Правильно, мам?       — Об этом тебе сказала наша соседка Мико-сан? — изогнув брови, уточнила с кривой ухмылкой девушка-гуль, недовольная общением дочери с подобной личностью.       — Да. Поэтому я хочу принести сегодня Аято твою запеканку. Она понравится ему и тогда мы сможем пожениться, — с мечтательной улыбкой произнесла девочка, и на её щеках загорелся яркий румянец. — Только можно я скажу ему, что это я приготовила? Потом, когда пройдёт много-много лет, чтобы он смог привыкнуть ко мне и никуда не уйти, я расскажу ему правду.       Слова Айки заставили раздражение при упоминании о той говорливой, как попугай, женщине, таящеесе в её ухмылке, преобразоваться в радостную улыбку. Смех расцвёл нежным цветком в груди, прочно засев там, но так и не вырвавшись наружу; Хотару благоразумно сдерживала в узде, как опытный наездник, свой порыв засмеяться, что могло бы задеть ребёнка — детская душа была слишком хрупка и принимала малейшее веселье на свои серьёзные слова за грубое оскорбление. Такуми не разделял их общий восторг; человек и гуль — они вообще серьёзно? Над этой щекотливой темой даже не хотелось смеяться, хотя его возлюбленная часто остужала пыл мужа своими словами о том, что Айка не соображает, о чём говорит, и со временем из её головы вылетит этот романтический лепет. Но краем глаза он всё же замечал, как искренне загорались её зрачки при мысли о том, чтобы сыграть роль свахи для неё и семьи Киришимы, что только удручало Такуми. Хотару даже не противилась, когда Айка, подражая ей, пыталась подкрасить губы цветным карандашом и усиленно старалась вместить свою маленькую ножку в её чёрные туфли на каблуках, даже наоборот — советовала ей, как лучше положить хорошее впечатление на мальчика-гуля, приговаривая, что она красива и без макияжа. Он был слишком близок с Аратой и не хотел, чтобы по его неосмотрительности пострадал кто-то из членов его семьи, а союз гуля и человека обязательно возымеет свой печальный эпилог.       — Айка, это всё глупости, — попыталась отвлечь дочь от этой затеи Хотару, чтобы та не навредила желудку Аято; дети-гули переносили гораздо хуже человеческую еду, чем взрослые, поэтому она всеми силами старалась склонить девочку к другому размышлению. — Ты можешь понять это на примере самой Мико-сан. Она частенько кормит весь двор, но, как видишь, так и не смогла приманить к себе своей едой мужчину. Разве только бездомных котов, которые так и липнут к ней. Так что оставь эту бесполезную затею.       — У неё ничего не выходит, потому что она плохо готовит, — продолжала упираться, как строптивый осёл, Айка. — Я сама пробовала её пирожные и они были отвратительны на вкус. И лимонад у неё как раз похож по цвету на кошачью мочу.       — Юная леди, не выражайтесь так. Аято уж точно не оценит богатство Вашего словарного запаса, — пригрозила указательным пальцем Хотару. — А тема с едой закрыта. Мне, как замужней женщине, виднее, чем лучше приманить мужчину, и я официально заявляю, что на одной закуске ты не уедешь.       — Краситься нельзя, влезать в твои платья нельзя, ругаться на Мико-сан нельзя, носить еду Аято — тоже… — со слабым раздражением перечисляла удручающие запреты шатенка, недовольно топая ногой. — Что будет дальше, мам? Я уже чувствую себя пленницей без воли.       — Не преувеличивай, — с напускным безразличием отрезала Хотару, намеренно провоцируя дочь на небольшой, безобидный скандал; почему-то девушка любила наблюдать за эксцессами малого театра девочки.       — Тогда я сбегу из дома! — громко топнув ногой, проворчала Цурури-младшая, насупив брови.       — Вернёшься обратно, как только проголодаешься, — издевательски усмехнулась Хотару, но, получив укоризненный взгляд от дочери, смиренно подыграла ей. — Ну и куда ты пойдёшь жить?       — К Аято! — с уверенностью заявила шатенка.       — Готовить и стирать тебе вещи будет тоже Аято?       — Нет… — дрогнувший голос Айки, потерявший прежнюю твёрдость и решимость, стих под давлением доводов матери, но девочка не желала так просто сдаваться и заставила окрепнуть свой тон. — Сама научусь!       — А где будешь спать? На улице? У Араты-сана нет свободных мест, так что тебе придётся мёрзнуть на земле, пока по тебе будут ползать противные жучки. Ты будешь просыпаться от ощущения, что тебя кто-то щекотит своими мерзкими, длинными лапками и… — приговаривала зловещим тоном девушка-гуль, точно рассказывая байки у костра детишкам из летнего лагеря, как её прервал протестующий крик.       — Ладно-ладно! Я буду жить дома! — чуть ли не со слезами на глазах завопила Айка, до дрожи напуганная рассказами о ненавистных насекомых; особенно девочка боялась пауков, которые, по её мнению, после случайного просмотра фильма «Чужой», походили на их детёнышей.       Хотару, довольная своей победой в споре, горделиво улыбнулась и в качестве утешительного приза сказала:       — Ну, раз мы пришли к компромиссу, то я разрешу тебе сегодня навестить Аято. Пойдём прямо сейчас, так что собирайся, они как раз уже вышли на улицу.       — Правда?! — янтарные глаза Айки одержимо загорелись, посветлев, точно фонарные столбы, и она тут же ринулась к окну, прилипнув к стеклу, как мошка, желающая проникнуть в человеческое тепло.       Окно Цурури открывало взор на сад семьи Киришим: Айка могла отчётливо увидеть их аккуратно убранный Аратой двор, невысокую, подстриженную траву, заботливо взращенные цветы и играющих в центре Аято и Тоуку, которые возились в земле. Уже увидев издалека возлюбленного, шатенка ощутила, как в её маленьком сердце разлилось нечто приятное и горячее, и под этим порывом оно забилось вдвое быстрее, вмещая в себя всё больше первой любви к соседскому мальчику, с которым они были вместе почти с самых пелёнок. Одного его вида было достаточно, чтобы Айка умчалась в свою комнату, импульсивно раскидывая свои вещи в поисках самого красивого платья, и примерка не обходилась без оценки единственного эксперта в лице матери, потому что Такуми предпочитал избегать участия в показе детской моды. Цурури-младшая точно знала, что это любовь, ведь иначе быть не могло; она счастлива видеть Аято, всегда улыбается в его присутствии, краснеет и уже готова выйти за него замуж, не боясь трудностей совместного быта, ведь её родителям было так легко друг с другом, что у неё не осталось сомнений, что брак — это сплошная сказка с чередой положительных событий. А ещё она готова была отдать ему свою последнюю ложку с вкусного ужина, хотя Айке всегда казалось, что она отдаст все сокровища мира, лишь бы не расставаться с маминой готовкой, а раз она готова идти на такие жертвы, то это определённо означало только одно — это любовь на века.       — Айка, я уже ухожууу… — дразняще протянула Хотару, уставшая ждать, когда дочь налюбуется своим принцем без коня, и сделала вид, что шагает в сторону двери.       — Не уходи без меня! — закричала очнувшаяся девочка и, отлипнув от стекла, ринулась не хуже антилопы под адреналином в сторону своей комнаты. — Я сейчас! Только переоденусь! Надо выглядить красивей обычного!       Хотару проводила ребёнка снисходительным взглядом и по-доброму усмехнулась; она ощутила прилив чего-то ностальгического и, пожалуй, даже умиления над тем, сколько влюблённости вмещало в себя столь крохотное сердце. Неужели они с Такуми были такими же наивными и смешными? Мысль об этом заставила растянуться в тёплой улыбке.       — Не рано ли ей ещё думать о парнях? — придирчиво пробубнил Такуми, всё больше гневаясь на то, что его жена оставляет без внимания ненормальные, по его мнению, чувства девочки.       — А что, беспокоишься за неё? Или отцовская ревность? — пошутила темноволосая.       — Нет. Просто считаю, что её «любовь», — он нарисовал в воздухе кавычки и скривился в лице, будто съел лимон, — не стоит поощрять. Это ненормально, когда человек любит гуля.       — Но она ведь не знает об этом, — помрачнела Хотару.       — И от этого она принесёт ещё больше проблем Арате. Если кто-то из других гулей почувствует, что они общаются с человеком, то беды не миновать. Да и наш мир устроен так, что люди должны быть с людьми, а гули — с гулями. По-другому нельзя. Если она узнает о том, что Аято гуль, то её воображаемая любовь тут же улетучится и тогда можно будет поздороваться с CCG. Она не уйдёт от своей природы, которая на подсознательном уровне трепещит от страха перед гулями, и сделает то, что велят ей инстинкты самосохранения. А даже если не узнает, Аято когда-нибудь проголодается. С возрастом гулям труднее контролировать свой голод, а с учётом того, что у неё довольно резкий запах, это случится быстрее, чем ты думаешь, пока нас не будет рядом.       — Ну хватит! — не выдержав, рявкнула девушка-гуль, впервые повысив голос на мужа, заставив того задеревенеть на месте.       Её трясло от гнева, от несправедливых слов и… правды. Столь жестокой правды, что сжимает своими железными тисками сердце, греющее надежду, от которой невозможно сбежать. Эта правда скребла слух, как ножи, которые точат о камень, и отравляла безысходностью. Да, она играла на публику, говоря, что влюблённость Айки — это всего лишь невинная, мимолётная забава, но сама в глубине души, с трепетом наблюдая за её счастливым лицом, лелеяла мечту, что когда-нибудь они с Аято… смогут быть вместе. Если бы только Такуми мог читать её мысли, то он бы наверняка просто отвернулся от неё, а мог бы причинить боль — впечатал бы в стену, размазав её глупые мечты. Пока Айка и Аято были маленькими, Хотару было легко думать об их отношениях, но чем дальше заходили мысли о будущем, тем сумрачней становился их подтекст, подкреплённый словами мужа.       «О, почему мир так несправедлив?! Если бы только можно было излечиться от этого проклятия… Нет, я довольна тем, что родилась гулем, но Айка… Если бы это противоядие только смогло спасти её первую любовь, то я бы отдала всё, чтобы получить его и не задумываться о её грядущих страданиях!» — с горестным вздохом думала про себя Хотару, разрываясь от эмоций и невозможности что-то изменить.       — Давай больше не будем думать об этом, Такуми. Пока они маленькие, всё хорошо. А дальше… дальше будем полагаться на время, а оно весьма быстротечно. Возможно, её чувства вскоре пройдут, ну, а пока… Пусть пока наслаждается вкусом первой любви. В конце концов ты должен понимать её радость. Для родителей счастье заключается в счастье их детей, поэтому я не хочу раньше времени расстраивать Айку. Когда подрастёт, тогда и поговорим.       — Когда она подрастёт, будет уже поздно что-либо менять, — нахмурился зеленоглазый, не желая сдавать позиции.       — Не будет. Возможно, Аято даже не ответит ей взаимностью. А если такое случится, то я приложу все усилия, чтобы утешить её и доказать, что все мальчишки дураки и на них не стоит обращать внимания, пока она ещё юна. А дальше дело возраста — подростком она изменит мировосприятие, будет ходить в школу, реже видеться с Аято и заглядываться на своих одноклассников, постепенно погружаясь в новое увлечение. Разве тебя не устраивает такой расклад событий? По-моему, всё идеально, — сардонически хмыкнула она, не удержав в себе отвращение к собственной лжи, ведь Хотару думала совершенно по-другому и была готова подсобить дочери в построении прочного моста к их тесным взаимоотношениям с Киришимой-младшим.       — Но ты так не думаешь, — холодно заметил Цурури, мнительно прищурив глаза.       — А разве тебя волнует моё мнение на этот счёт?       — Меня всегда интересовало твоё мнение, Хотару! — вспылил Такуми, охваченный гневным возмущением от предположения возлюбленной. — Но сейчас ты говоришь полный бред и я считаю своим долгом указать тебе на это! Пора признать, что эта девчонка не принесёт нам удачу, это тебе не золотая статуэтка толстяка, который поглаживает своё пузо, а живой, чёрт возьми, человек, попавший в мир гулей по твоей тяге к приключениям и по моей слепой любви к тебе, из-за которой я готов был прислуживать тебе, как бродячий, голодный щенок, не думающий о последствиях! Сейчас всё по-другому: я вижу наперёд, чем закончится наша игра в человеческих родителей, и считаю, что пора сбавить обороты. Хотя бы не втягивать в это семью Араты-сана!       — Арата не против общения Айки и Аято, — выдавливая из себя спокойствие, тихо произнесла алоглазая, однако её терпение начинало уже балансировать на грани пропасти.       — Потому что он не знает о её влюблённости.       — Перестань, Такуми! — не выдержала темноволосая, остановив поток его неприятных тирад. — Я не собираюсь рушить жизнь своей дочери из-за каких-то стереотипов. Я не вижу опасности в том, что они дружат между собой, не вижу ничего кошмарного в том, что она переживает первые светлые чувства и от этого искрится счастьем. Я хочу, чтобы так продолжалось и дальше, пока она ещё может позволить себе это. Айка — полноценный член нашей семьи, поэтому я буду делать всё, чтобы она не ощущала себя здесь лишней или несчастной. И тебе пора бы уже привыкнуть к тому, что я люблю её точно также, как и тебя.       Такуми, подавленный разговором, притих, точно мышь, почуявшая запах кота вблизи. Сердце, облитое горячей ревностью, бесновалось, отказываясь мириться с таким приговором. В её словах было ни капли фальши, но он всё равно слышал только о том, что она любит эту девчонку, не его.       — Мне почему-то начинает казаться, что я отошёл на второй план, — высказал он вслух свои мысли опустевшим голосом, и взгляд хризолитовых глаз потемнел до черноты.       Хотару казалось, что она ещё не скоро отойдёт после напряжённого разговора, под которым её нервы натянулись до предела, и сможет сказать мужу что-то хорошее только после определённого промежутка времени, когда обида окончательно рассеится. Но сейчас, когда он стал напоминать ей брошенного ребёнка, непонятого родителями и обществом, ей хотелось отбросить ненужную гордость, просто подойти и прижать его к своему сердцу, подарив ему маленький кусочек надежды на то, что всё закончится благополучно. Её губы непроизвольно сложились в мягкую, утешительную улыбку, и она, действуя по своему плану, миновала расстояние между ними и, наклонившись, обвила руками шею мужа, прижав строптивца к себе как можно крепче. Она ощущала, как он пытается оказать сопротивления, но попытки были настолько никлыми, что ей удалось за секунду сломить его дух и выпустить несдержанный победный смешок под его недовольные кряхтения и бурчания. Чувствуя, как он обмяк в её объятьях, девушка-гуль ощутила внутри себя умиротворение и неожиданное взросление. Даже её голос в этот момент стал каким-то чересчур спокойным, ровным, как у мудреца, учащего своих шебутных учеников внутреннему равновесию, и чуть низким для женщины.       — Вы оба стоите у меня на первом плане, Куми-чан, — ласково шептала она ему на ухо, касаясь губами раковины со всей нежностью, на которую она была только способна. Брюнет задрожал, а затем благоговейно замер, потому что, когда она звала его по прозвищу, он ощущал небывалый подъём и чувствовал себя невероятно обходимым, — и я очень хочу… Нет, я просто одержима мечтой, что ты когда-нибудь сможешь признать Айку своим ребёнком.       Он не хотел идти на уступку в этом плане, но объятья Хотару становились всё туже, точно его пыталась задушить голодная змея. Уперевшись носом в её грудь и ощутив нехватку воздуха, ему почему-то стало смешно от происходящего; этот миг напомнил ему о детстве, когда девушка гналась за ним, пугая найденными пауками, а затем долго-долго душила в своих объятьях, чтобы он перестал плакать. Все обиды и плохие мысли невольно улетучились, вопреки тому, что он упорно пытался удержать их в себе, учась отстаивать свою точку зрения. Но Хотару была истинной ведьмой, перед чьими чарами он не могу устоять, даже если бы был слеп или находился в чугунной броне — она походила на грозный танк, способный передавить любой его протест. Просто прижавшись к ней, как испуганный младенец, Такуми зарылся носом в её ложбинку и вдыхал естественный аромат женского тела, чувствуя в этом особенную потребность, как если бы она содержала в себе необходимую дозу героина для полного отрешения от тусклого и скучного мира. Больше ничего и не надо.       — Мам, я готова! — торжественно объявляет Айка и, подняв вверх руки, быстро кружится, вынуждая подол нежно-розового платья, перехваченного на талии узким бордовым ремешком, подняться — так её одеяние становится похоже на семена-парашютики одуванчика. — Как тебе?       — Ты прекрасна, — восхищённо проронила Хотару, залюбовавшись своей дочерью, которая казалась в этом наряде лёгкой и воздушной, как лепесток только что созревшей розы.       — А тебе как, пап?       — Пойдёт, — почти небрежно, не задумываясь над своими словами, подал голос молодой человек, не разглядывая платье, которое так старательно подбирала девочка.       Хотару посмотрела с укором на мужа, заметив, как искры в глазах Айки потухли, как тлеющие угольки, ожидая большей похвалы. Такуми оставил без внимания жест жены и встал со своего места, оторвавшись от её объятий; жажда ласки снова исчезла так, будто её и не было изначально. Темноволосая удручённо вздохнула и тоже поднялась со своего места, нацепив на лицо жизнерадостную улыбку, и повернулась к поникшей Айке.       — Ну что, выходим? Ты же не хочешь опоздать на встречу с Аято? — озорливо подмигнула ей девушка, пытаясь подбодрить ребёнка, что ей мгновенно удалось.       — Конечно! — бодро воскликнула шатенка, незаметно для матери вытерев ленточкой на запястье под цвет платья блеснувшие слезинки в уголках чуть покрасневших глаз; Айка уже свыклась с мыслью, что внимание отца к ней слабое, даже вынужденное, и уже перестала спрашивать у матери, которая находила ответы на любые вопросы, кроме этого, почему он так по-странному холоден к ней. Однако шатенка продолжала грустить внутри себя, пусть и научилась частично надевать на себя маску смирения. — Идём-идём! Я только кое-что прихвачу с собой, ты только не смотри.       — А я думала, что у нас нет секретов друг от друга, — деланно разочарованным тоном промолвила Хотару, покорно отвернувшись от дочери, пропуская, как за её спиной Айка тихонько стащила со стола кусочек запеканки, надёжно запрятав его в своей маленькой красной сумочке, которую она повесила на одну сторону своего плеча.       — А это и не секрет. Я просто поправляла платье! — уверенно сорвала девочка, оказавшись одним прыжком прямо перед матерью, которая сделала вид, что поверила ей.       — Ну ладно, раз ты сделала все свои дела, тогда выдвигаемся, — негромко объявила Хотару и, напоследок повернув голову, наблюдая боковым зрением за тем, как Такуми пытается отвлечься за протиранием пыльных кухонных шкафчиков, она добавила ему: — Куми-чан, ты сегодня плохо себя вёл, поэтому не получишь вечером десерт.       — Я всё равно не голоден, — безразлично отмахнулся брюнет, искренне веря, что возлюбленная подразумевала под этой фразой человеческу пищу, речь о которой вызывала у него только отвращение.       — А я и не о еде говорю, — перед уходом бросила девушка, дразняще показав парню язык, и скрылась за дверью, так и не увидев, как он обернулся и просверлил её недоумённым взглядом.

***

      Разговор с Такуми, завершённый на более-менее миролюбивой ноте, почему-то не принёс в душу покой. Хотару не питала неравномерных иллюзий по поводу непонимания возлюбленного, уповая, что с возрастом он всё-таки сумеет вжиться в роль полноценного опекуна. Уличный воздух не сумел благотворно повлиять на состояние девушки, не смог рассеять туман в её голове, и с этим белым дымом, сквозь который невозможно было разглядеть хоть одну ободряющую мысль, она направлялась в дом Киришим, смотря стеклянным взглядом, как у неживой куклы, на пейзаж вокруг: на кучевые облака в лазурном небе, которое хоть сегодня за последнее время стало ясным, на кроны раскидистых деревьев, на чужие соседские дома.       — Мам, вы что, поругались с папой? Что-то случилось? — взволнованно задавала по очереди вопросы Айка, скача впереди матери спиной вперёд, не задумываясь о возможных препятствиях.       — Ммм? — неохотно промычала Хотару, чересчур углубившись в свои размышления, которые отвлекли её от внешнего мира. Через несколько секунд, словно промотав назад время, она нашлась с ответом: — Ничего такого, не бери в голову. Мы даже не ругались. Просто поспорили и всё, — устало находила оправдания темноволосая, но, заметив в глазах дочери недоверие, пошла стратегическим путём — задобрила ребёнка лаской, отвлекая её от лишних мыслей нежным прикосновением ладони к щеке. — Сегодня же и помиримся, как вернёмся обратно домой.       Айка, видимо, недовольная неправдоподобным ответом, резко остановилась, вынудив затормозить и Хотару, которая едва подоспела за ней; получилось так, что девушка-гуль буквально врезалась в ребёнка, чей нос упёрся ей в живот.       — Это всё из-за меня? — слишком серьёзным и осмысленным для своего возраста голосом спросила девочка, глядя матери прямо в расширившиеся зрачки.       — Нет, — машинально поторопилась с ответом Хотару, быстро избавившись от растерянности. — Как мы можем ругаться из-за тебя, милая? Не говори глупостей.       Мелодичный голос алоглазой проник внутрь, пустив корни веры в сердце Айки; как бы того ни желала девочка, но она всегда верила матери, когда та начинала говорить с подобной интонацией, вселяющей доверие, точно как в случае с умелыми психологами, которые буквально врываются в чужой мозг и перестраивают там прежние принципы и взгляды на жизнь и окружение.       — Тогда это из-за Мико-сан? — предположила со вздохом шатенка.       — А при чём тут наша соседка? — недоумевала Хотару, удивлённо взметнув брови.       — Потому что, когда тебя нет, она предлагает выпить папе свой дурацкий лимонад. А ещё она смотрит на него, как голодный волк. Мне это не нравится. Лучше бы к ней ходили собаки, которые бы задирали лапы на её калитку, чем безобидные коты! — мстительно подумала девочка, сердито сопя, демонстрируя свою злобу на женщину сжатыми кулаками и надутыми, как у жабы, щеками.       Айке не очень нравилась их соседка, щуплая и плоскогрудая, с костлявыми ногами, что так походила на кузнечика. Не нравилось, как она вытягивала свою гусиную шею, чтобы понаблюдать за Такуми, который, задирая майку и почёсывая пальцами взмокший торс, лениво выдирал сорняки в огороде, и мечтательно трепетала ресницами, дыша низко и хрипло, будто её горло перетягивало гарротой. Девочка симпатизировала только её уму, потому что эта худоватая, конопатая женщина часто давала ей советы и уверенно рассуждала на тему отношений между противоположными полами, что дало Айке повод думать, что эта особа действительно знает многое из этой области и может ей помочь. Однако, когда её взгляд перемещался в моменты разглагольствований на Цурури, ребёнок задиристо поджимал губы и вставал прямо перед отцом, точно защищая его от косых взглядов Мико-сан и напоминая ей, что у него уже имеется семья, которую он не променяет на её белый, как зефир, маленький обшарпанный дом и несколько кошек, которые всё время ошивались у неё в поисках провизии.       — Вот, значит, как? — задумчиво протянула девушка-гуль, выглядевшая сейчас так, будто перед её глазами перевернулась целая Земля. — Ну, я ещё поговорю об этом с папой. Да и с Мико-сан тоже не помешает.       «Мне кажется, или Мико-сан немного надоело жить? Она никогда не нравилась мне, а теперь, когда я узнала такие подробности из её жизни, мне даже захотелось отменить свою диету, пусть она и годится только на один зубок» — насупив брови, прошипела внутри себя Хотару, охваченная негодованием.       Почему-то представления о том, как девушка-гуль медленно впивается в плоть нахальной соседки, избавляя её от возможности нагло пялиться на чужую собственность, садистски порадовали Хотару. Она почти маниакально улыбнулась, слыша внутри себя хруст тонких костей Мико-сан и её мольбы о помощи, но никто не успеет услышать её — алоглазая в первую очередь откусит её болтливый язык, выплюнет его на грязную землю, а затем растопчит ботинком, смешая это всё с дорожной пылью.       «А ведь от этих мыслей и вправду стало легче» — облегчённо выдохнула Хотару, чувствуя прилив новых сил от собственных кровожадных фантазий, и уже энергично расправила плечи, идя навстречу к Арате, на чьей шее висела соломенная шляпа, а ладони были сцеплены на ручке ещё незаведённой газонокосилке. Хотару больше знала его, как Собирателя трупов, поэтому ей всё ещё было непривычно видеть Киришиму в таком домашнем виде, однако этот образ невероятно шёл ему, мужчина профессионально вжился в него, и это временами умиляло её.       — Приветик, Арата-кун! — дружелюбно поздоровалась с ним девушка, помахав рукой; в отличие от своего мужа бывшая Икимоно никогда не сковывала себя официальными рамками в общении с Киришимой и обращалась к нему на «ты», как к старому другу, и он отвечал ей тем же.       Мужчина засиял, увидев свою соседку, и, сняв уже чёрные от земли перчатки, пожал ей ладонь.       — Здравствуй, Хотару-чан. Чудесно выглядишь, — сделал он комплимент, как истинный джентльмен, и не обошёл вниманием рядом стоящую с ней девочку, которая застенчиво переминалась с ноги на ногу. — А ты, Айка, похожа на настоящую фею.       — А Аято любит фей?! — с жаром выпалила девочка, наивно хлопая ресницами и ожидая только положительный ответ.       Арата и Хотару, переглянувшись, приглушённо хихикнули, растроганные вопросом ребёнка. Находясь рядом с этим гулем, алоглазая чувствовала себя невероятно свободной и радостной; он понимал все её переживания, разделял радости и никогда не осуждал за заботу о человеке, поэтому с ним она могла вести себя так, как ей вздумается. И Хотару очень жалела, что Такуми не мог похвастаться тем же, что имелось у Киришимы, что так прогревало её душу, как настойчивые лучи утреннего солнца.       — Думаю, ты будешь той первой, которая ему очень понравится, — с улыбкой ответил Арата, и Айка в мгновение ока расцвела в самой радостной улыбке. — А где Такуми-кун, Хотару-чан? Почему не зашёл к нам?       — Этот бездельник делает вид, что убирается дома, — пренебрежительно махнула рукой в сторону собственного дома девушка, криво ухмыльнувшись. — Он просто не в настроении, чтобы куда-то идти.       — Потому что мама оставила его без десерта из-за Мико-сан! — влезла в разговор Айка, театрально закатив глаза.       — И что же успела натворить эта милая женщина, которая каждый день готовит для всего двора? — прыснул сдержанным смехом Арата.       — Вовсе она не милая, — Хотару тоже картинно закатила глаза. — Поговорим об этом в твоём доме, пусть дети поиграют без нас, у них ведь есть свои секреты, которые не касаются взрослых, — она игриво подмигнула своей дочери, на что та благодарно улыбнулась и, опустив макушку, стушевалась.       Синевласый мужчина кивнул и с улыбкой провёл свою гостью внутрь, пропустив девушку вперёд. Айка ощутила нервную и одновременно сладостную дрожь от мысли, что Аято находился совсем рядом — до него только рукой подать. Он и Тоука были увлечены вскапыванием земли, поэтому не замечали ничего вокруг себя и лишь изредка переговаривались между собой, обсуждая, где лучше достать червей; Айка догадалась, что они снова собираются на рыбалку, и помогают отцу в поисках подходящих жертв. Простой сарафан Тоуки цвета сирени, больше похожий на ночнушку, — хотя синеглазая девочка предпочитала больше простые, бесформенные штаны и широкие футболки или же джинсовый комбинезон, да только Арата пытался приучить её к женственности, — был уже весь в тёмно-зелёных пятнах от травы и в небольших неряшливых коричневатых мазках, под короткими ногтями, которыми она, как граблями, рыла неглубокие ямки, хранилась грязь. Руки Аято, слишком нежные для мальчика, были запачканы меньше; шатенка счастливо улыбнулась, потому что знала многое о своём предмете воздыханий: например, что он не любил возиться в пыли и прочих бактериальных местах в отличие от своей сестры-сорванца, что он до дрожи в коленях боялся насекомых, как и сама Айка, что он не очень любил рыбалки, потому что от рыб ужасно воняет. Цурури-младшая мешкала, перед тем как обозначить своё присутствие, потому что её окатило жаром при виде возлюбленного. Бодрящий воздух, который хоть и остро пах сырой землёй и прогретыми травинками, струисто обтекал кожу и помог духоте немного схлынуть с тела сконфуженной Айки. Она крепко вцепилась пальцами в сумку, где находился её подарок для Аято, и размышляла о том, как же ей стоит преподнести его и когда.       — О, Айка пришла! — вдруг радостно воскликнула Тоука, заметив гостью в тот момент, когда ей захотелось вытереть пот со лба; работа на огороде хорошенько выматовала и выжимала все соки с огранизма. — Будешь искать червяков вместе с нами? А то кое-кто тут боится взяться за них, как сопливая девчонка, — издевательски подразнила брата маленькая Киришима, имитируя его испуг на своём лице.       — Тоука, я не девчонка! — обиженно пропищал покрасневший Аято, заметивший на себе внимательный взгляд своей гостьи. — Я не могу быть ею физически!       — А вот морально — можешь, — она показала кончик языка брату и, смело выдернув из почвы толстую розоватую тушу червяка, похвасталась своей находкой перед Айкой, не взирая на то, как поморщилось её лицо при виде этого отвратительного существа. — Смотри, какой огромный! Надо показать его папе!       — К-какой ж-жуткий… — испуганно прокомментировал трофей сестры дрожащими губами Киришима-младший, ощутив нервную дрожь по телу, как если бы это гадкое создание сейчас шарилось бы по его внутренностям, заползая в самые укромные части органов также легко, как в дырку яблока.       — Согласна, — поёжилась Айка, зеркально пережив те же самые чувства, что и её друг, и заметные мурашки, появившиеся на её светлой коже, подтвердили это.       — Какие же вы неженки! — презрительно фыркнула Тоука, любуясь медленно дёргающимся в её пальцах червяком, который плавно извивался не хуже водорослей-липучек под толщей воды. — Вы просто идеально подходите друг другу! Да, Черви? — шутливо обратилась она к своей жертве, неспешно шевелящей кончиком туловища.       Айка и Аято, повинуясь позыву, на миг переглянулись и тут же отвернулись, покрывшись пунцовыми пятнами, точно получив аллергическую реакцию. Наблюдая за их нелепыми выражениями лиц, Тоука выпустила из уст громкий смешок, введя детей в ещё больший ступор. Маленькая Цурури начала бессознательно теребить кончик завитых волос, создавая ещё больше колец на указательном пальце, в то время как Киришима-младший, опустив взор на траву, пинал кончиком ноги найденный камешек, затерянный в миниатюрном лесу. Слова Тоуки словно повисли в воздухе, продолжая звучать в головах детей, обрастая разбушевавшимися эмоциями, обличить которые они не решались и даже толком не знали, что стоит выражать на лице в таких случаях, кроме изумления, смешанного с безраничным стыдом.       — Т-ты дала имя червяку? — чтобы хоть как-то развеять воцарившуюся неловкость, боязливо перевёл тему Аято, зацепившись за странность сестры.       — А что такого? — беззаботно пожала плечами обладательница сапфировых глаз. — Он ведь тоже живое существо, — сказала она, приблизв к своему лицу червяка, и на миг Аято и Айке показалось, что эта временами безумная по их меркам личность прикоснётся губами к его гладкому тельцу. — Правда, мы всё равно его скоро скормим какой-нибудь рыбине, но пусть хотя бы умрёт с именем.       — Ты такая смешная, Тоука, — почесала затылок Айка, не зная, как ещё охарактеризовать натуру бойкой девочки. — Кстати, я кое-что принесла для вас, — шатенка решила, что сейчас самое подходящее время для того, чтобы привести свой план в исполнение. — Вы наверняка устали, пока копали насекомых, и проголодались, а я как раз принесла с собой вкусную запеканку. Ты должен попробовать это, Аято! — с широкой улыбкой произнесла янтарноглазая, вытащив из сумки своё угощение и протянув его почти к самому носу мальчика.       Сердце Киришимы-младшего, предчувствуя неизбежную беду, ускорило ритм. В желудке образовалась тошнотворная воронка, стоило ему только вдохнуть запах человеческой еды, щедро приправленной букетом специй — настоящая адская пытка для гуля. Он старался не выказывать вопиющей паники, но она, по мере того как до него доходил весь ужас складывающейся ситуации, норовила затопить остатки слабого самообладания и сорвать голову. Удержанию хладнокровия не способствовала и задержка дыхания — смрад всё равно просачивался в его нутро, вызывая всё больше неконтролируемого отвращения и подкатывающей к горлу желчи, ошпарившей корень языка, точно ему плеснули в рот кипящее масло. Он вытаращил глаза, как сова в ночи, и мелко задрожал всем телом, несмотря на то, что оно онемело. Тоука тоже ощутила приближение опасности, которая пробила её током, но в отличие от брата она была наиболее приспособлена к подобному питанию, в то время как Аято постоянно противился затеи отца и незаметно для него вываливал еду под стол, под ковёр или пронося её мимо него, на улицу, подкармливая бездомных псов и бродячих кошек. Синеглазая видела, как её брат неосознанно отступает всё дальше, а это навело бы ещё больше подозрений на его истинную сущность, чего не мог допустить рассудок Киришимы.       — Давай, братик, тебе же принесли! Я знаю, как ты любишь запеканку! — нервно смеясь, Тоука толкнула в спину мальчика, вынудив того приблизиться к пище, чтобы избавить Айку от лишних сомнений.       — Я… я не голоден… Может, ты попробуешь, сестра? — промямлил синевласый, снова начав пятиться назад.       — Ну уж нет! — заупрямилась она, нахмурив брови, и угрожающе блеснула глазами. — Я в тот раз пробовала, теперь твоя очередь!       — Нуу… это ведь очень вкусно… — растерянно пробормотала Айка, не понимая, почему они спорят и так странно косятся на угощение. — Вы можете вместе покушать.       — Нет, я слежу за фигурой, — хихикнула Тоука, изображая моделей, которых она недавно увидела по телевизору, и демонстративно обвела контуры своей ещё несформированной фигуры. — Братик, тебе не за чем следить, так что открывай рот и наслаждайся этим незабываемым вкусом!       Аято, чувствуя жестокую подставу, готов был проклясть сестру во всех смертных грехах, однако ему не хватило решимости. Оставалось только, вопреки острому нежеланию, покориться и набрать больше стойкости, чтобы пережить этот первобытный ужас. Даже не столько из-за того, что это просто было нужно для вида, а из-за щенячьего взгляда Айки, от которого у Аято сновали по коже мурашки. Стиснув челюсть и трясясь, как в тяжёлой лихорадке, он медленно примкнул губами к кусочку запеканки, неспешно приоткрыл рот и неохотно оторвал его зубами. Даже ещё не прожевав пищу, мальчик ощутил рвотный позыв. Живот скрутило изнутри, глаза заволокло слёзной пеленой, хотелось разрыдаться, провалиться сквозь землю, закричать, выплюнуть гадкую субстанцию, лишь бы только не переживать страдания, затянувшиеся в целую вечность. Тоука, искренне сочувствуя брату, содрогнулась. Аято чувствовал, как между зубами застрял кусочек варённого гриба, и провёл по нему языком, цепляя и отправив прямо в горло, где встал огромный ком, отдающий гнилью. Глаза жгло от слёз, норовящих брызнуть наружу, но Айка, увлечённая своими сладкими мечтами, к его счастью, не замечала, как юноша начинает постепенно бледнеть, точно собравшийся умирать человек.       — Как тебе, Аято? — с надеждой на похвалу спросила краснеющая Цурури, смотря влюблённым взглядом на мальчика, чьи щёки начали надуваться от прибытия переваренной пищи.       Синевласый не смог ничего ответить, потому что ротовую полость жгло, будто туда попала кислота. Не выдержав, он со всей мочи ринулся в сторону дома, чтобы очистить желудок. Арата и Хотару, мимо которых пробежал, пряча ладонью губы, встревоженно переглянулись, и их беспокойство усилилось, когда они услышали уже в ванной, как мальчик начал едва ли не захлёбываться в диком кашле. Хотару стыдливо опустила взор.       — Прости, Арата-кун. Это я виновата, — начала оправдывать свою дочь темноволосая жалобным тоном, — не уследила…       — Всё хорошо, — поторопился успокоить её мужчина, встав из-за стола, чтобы помочь оправиться сыну. — Ему надо привыкать.       Айка тем временем стояла как каменный истукан, не понимая, что только что произошло. Она задрожала, ощущая себя виноватой и невероятно глупой, хотя она не сделала ничего запрещённого — всего лишь хотела сделать подарок возлюбленному, чтобы завоевать его расположение. Что же она сделала не так? Почему, ранее испытывая энтузиазм, теперь убивается из-за своего своеобразного подвига? Застыв, она направила вопросительный взгляд на Тоуку, которая, вопреки сочувствию, старалась оставаться невозмутимой.       — Разве ему не понравился мой подарок? — почти слёзно вопросила Айка дрогнувшим от переживаний голосом.       — Не в этом дело. Он с самого утра чувствовал себя нехорошо, а сейчас всё это вылезло наружу. Так что тебе не о чём беспокоиться. Давай я лучше покажу тебе кролика, которого мы сегодня нашли в поле? — предложила с улыбкой синеглазая.       — Нуу… давай, раз всё хорошо, — замялась Айка, по-прежнему чувствуя на себе тяжкий груз вины за свою настойчивость, но всё же послушно двинулась за Киришимой.       Оказавшись на заднем дворе, девочка первым делом увидела деревянную клетку, за которой мирно прыгал маленький, белоснежный крольчонок. Он задирал небольшую макушку, раздувая ноздри, и внюхивался в окружающую среду, пытаясь уловить что-то аппетитное. Тоука сорвала для него лопух и, присев на корточки, поднесла лист к пушистой мордочке животного. Бледно-розовый нос кролька возбуждённо затрепетал, рот раскрылся, обнажив длинные торчащие зубы, и вкусил поднесённый завтрак, довольно смакуя угощение. Айка сидела на коленях, наблюдая за трапезой невероятно милого существа, и невольно растягивалась в трогательной улыбке, подавляя желание погладить его — Хотару учила, что в гостях нужно было проявлять скромность и вольничать только с позволения хозяев дома. Тоука, заметив, как горят зрачки подруги, избавила её от скованности:       — Можешь погладить его, он не кусается. А если кусается, то не очень сильно. Нас с Аято по крайней мере ещё не кусал.       Айка усмехнулась и с разрешения владелицы осторожно поднесла ладонь к жующему траву кролику. Животное сначала испуганно дёрнулось, а затем выжидающе замерло, позволив девочке сделать несколько робких поглаживающих движений вдоль его длинных ушей. Окончательно ощутив себя в безопасности, он перестал так затравленно смотреть на своих наблюдателей и просто наслаждался ласками, лишь шевеля белыми усами. Цурури-младшая была уже счастлива от возможности созерцать подобное чудо природы, потому что родители почему-то не позволяли ей заводить домашних питомцев, однако Хотару как-то обмолвилась, что подумает о покупке Джунгарского хомяка. Айке нравились все животные, но больше всего она мечтала завести щенка — верного, дружелюбного, который бы всегда радостно вилял перед ней хвостом, защищал от недоброжелателей и приносил по утрам тапки. Но Такуми и Хотару были категорически против приобретения подобной живности и оба умалчивали о причинах. Гули не могли объяснить девочке, что собаки и кошки обладают чутким обонянием, благодаря которому они за секунды найдут спрятанные за домом трупы, и что у них не найдётся оправданий тому, откуда у того же пса нашлась в зубах человеческая рука.       — Тоука, как мне можно понравиться твоему брату? — углубившись в переживания по поводу своей личной жизни, спросила обречённым голосом шатенка.       — Ну, просто не пугай его жуками, как это делаю я, и он уже будет поклоняться тебе, как божеству, — отшутилась синеглазая, продолжая подкармливать кролика, однако живность только отворачивалась от протянутых даров и начала прыгать от скуки по всей клетке, вызвав у Киришимы обиженный вздох — неужели она зря старалась нарвать ему самых вкусных лопухов?       — Но я не пугаю его жуками уже… — Айка начала задумчиво загибать по очереди пальцы, — уже пять лет! Тогда почему мы ещё не женаты?       — А зачем тебе жениться на нём? — без удивления, но со всей серьёзностью спросила Тоука.       — Потому что я люблю его. Люблю, как мама с папой любят друг друга.       При упоминании о родительской любви Киришима заметно поникла: ладонь, в которой она держала свежие листья, уныло опустилась, голова упала на колени, взгляд стал отрешённым. Перед глазами проносились образы из прошлого, где ещё живая Хикари, держа её руку с одной стороны, а с другой получая помощь от Араты, раскачивала её как на качелях, а Аято шёл позади и, тянув рукав кофты отца, умолял его, чтобы они с мамой проделали то же самое с ним. Несмотря на то, как это давно было, Тоука отчётливо помнила звонкий смех матери, как их с братом голоса вторили ей, создавая радостную переливчатую и радостную симфонию. Она помнила эти дни, как вчера… даже как сегодня. И с радостью бы отдала все сокровища мира, чтобы пережить их снова прямо сейчас.       — Прости… — виновато прошептала Айка, поняв, что она надавила на больную тему подруги. — Давай больше не будем говорить об этом?       — Давай, — смахнув с щёк упавшие слезинки, согласилась с натянутой улыбкой Тоука, посмотрев на соседку, без стеснения демонстрируя свои чуть опухшие глаза. — Хотя я люблю вспоминать о маме и о том, как они были счастливы с папой…       Айка понимающе кивнула, решив ввергнуть атмосферу на время в тишину; Тоуке нужно было время, чтобы отойти от шока — она хоть и представляла из себя сильную и волевую особу, которая готова взглянуть опасностям в зрачок, но на самом деле её душа была сотворена из хрупкой организации, — а шатенке проглотить ненужные слова. В это время к ним присоединился Аято, едва перебирая потяжелевшими ногами и вытирая что-то блестящее с побелевших губ. Сейчас он выглядел болезненным и истощённым, и его вид вызвал глубокую тревогу в душе Айки.       — Аято, всё хорошо?       — Ага, — буднично бросил мальчик, чувствуя головокружение; боль притупилась, но казалось, вросла корнями в каждую клетку его существа, хотя он знал, что этот эффект пройдёт через некоторое время. — Вы уже покормили Кико?       — Это имя кролика? — поинтересовалась Айка.       — Да, — подала голос Тоука, вернувшая себе прежний настрой. — Дурацкое какое-то. Я предлагала Аято выбрать другое, но он упрямился, как баран.       — По-моему, очень красивое имя. Ему подходит, — мягко сказала Цурури, не зная точно, что она думала на самом деле по поводу имени питомца Киришим — то ли она пыталась угодить возлюбленному, то ли и в самом деле была очарована всем, что нравилось ему.       Аято, смущённый комплиментом, стушевался и отвёл взгляд от Айки. Внутри у девочки плясало щекочущее нервные окончания ликование. Сердце праздновало свою маленькую победу, ведь, несмотря на недавний конфуз с подарком, Киришима-младший ни сколько не изменился и продолжал робко краснеть в её присутствии, хотя Тоука зачастую сваливала это на его природную стеснительность. Но Айка надеялась, даже твёрдо знала, что они оба друг другу небезразличны. Ведь нельзя, чтобы в мире было так, что один любит, а другой испытывает безразличие. Она смотрела на своих родителей и всегда думала о том, что взаимность просто обязана сопутствовать влюблённому человеку.       — Айка, ты всегда соглашаешься с Аято, — скучающе протянула разочарованная Тоука.       — Н-неправда! — стыдливо запротестовала шатенка, поймав себя на неприятной лжи; она бы с радостью поведала о своих чувствах Аято, но только не при его сестре, которая обязательно будет дразнить их, рассеивая романтические моменты. — Просто у нас часто совпадают вкусы…       — Ага, по странному стечению обстоятельств… — недовольно пробурчала синеглазая, словно обиженная на то, что её обделяют вниманием.       — Сестрёнка, ну хватит уже! — сиплый от смущения голос Аято звенел слабым негодованием, а когда Тоука обернулась к нему, его глаза сверкнули страхом.       — Знаете что? — синевласая девочка понизила голос, сделав его устрашающим, точно собираясь рассказать какую-нибудь леденящую душу страшилку друзьям, и, найдя взглядом ползущего по травинкам паука, схватила двумя пальцами его тельце и резко повернулась к Аято и Айке, буквально тыча им в лицо насекомым и злорадно крича: — Я накажу вас за то, что вы игнорируете меня!       Детям потребовалось всего лишь несколько секунд, чтобы разразить округу невероятно громким воплем и ринуться подальше от злодейки. Шатенка рефлекторно обхватила пальцами запястье застывшего Аято и повела его за собой, бегая с ним вокруг дома от злобно хихикающей Тоуки. Арахнофобия гнала Айку быстрее ветра, точно за ней гнался не маленький паучок, а стая злых чертей с горящими факелами и вилами. Она ни на минуту не ослабляла свою дикую хватку, не обращая внимания на скрежетания зубов Аято от боли, и лишь крепче сжимала его руку, страшась хоть на мгновение отдать его в плен отвратительному жуку. Она готова была бежать хоть целую вечность, не отпуская возлюбленного, лишь бы это только помогло уберечь его от смертельной опасности. Как только её ноги начинали наливаться свинцом, она представляла себе, как паук вонзает свои огромные клыки в нежную кожу Аято, безжалостно вспрыскивая в его вены яд, и тут же снова набирала силы и по новой нарезала круги вокруг дома Киришим, не взирая на малое количество кислорода в стеснённой груди. Наконец, когда Тоука начала отставать, выражая всем своим видом усталость, Айка замедлила бег, позволяя себе и Аято отдохнуть. Расслабившись, она не заметила под ногами сверкающий на солнце гранит и зацепилась за него, увалившись на землю, прихватив с собой и друга, который несколько раз перекатился с ней в обнимку до самого забора. Вместо крика они уже просто весело смеялись, попутно ловя необходимый воздух и тяжело дыша.       — Фуух… Я… Я не знал, что ты так быстро бегаешь, Айка… — почти простонал сквозь вымученную улыбку Аято; его грудь тяжело вздымалась, а волосы, отросшие до шеи, липли ко лбу.       — Всё потому… что я ненавижу пауков… И я боялась отдать им тебя на растерзание. Ну, за себя я тоже боялась, но за тебя больше! — выпалила на одном дыхании шатенка, зардевшись от собственного признания, которое осталось за завесой понимания мальчика, однако его синие глаза почему-то потемнели, как октябрьская ночь.       На миг между ними повисла неловкая тишина, а сами дети направили свои взгляды на небосвод. Облака, набегая на солнце, переодически погружали окрестности в слабый мрак, вводя в бессознательную тоску. Через минуту-другую они опять рассеивались, пропуская на землю лучи, каждый раз по-новому проявляясь на черепице крыши. Довольно долго Аято и Айка молчали, думая о своём и пытаясь угадать, на что похоже проплывающее вблизи облако, а затем их взгляды неожиданно переплелись, и в зрачках отразилось видимое волнение. Девочка на секунду обратила внимание на то, что его рука свободно покоится на траве, чуть подальше от его тела, но ближе к ней — ей стоит только протянуть собственную, как их пальцы любовно переплетутся, точно веточки берёзы, которая стояла за двором Киришим. Ей нестерпимо захотелось осуществить задуманное, но стеснение помешало проявить чудеса решимости, поэтому Айка не шевелилась и просто смотрела в глаза Аято, который впервые не отворачивался от неё, а изучал ответно.       — Сла… баки! — глухо простонала Тоука, подойдя к лежащим детям шатающейся от изнурённости походкой, и бесцеремонно разделяла их, свалившись рядом с ними; Айке и Аято пришлось неохотно отодвинуться, позволив синеглазке расположиться между ними.       Шёлковая трава, танцуя на ветру, приятно щекотала оголённую кожу, солнце заботливо грело, а рядом были люди, которые были невероятны дороги сердцу Айки — что же могло быть лучше? Она бы отдала всё, чтобы этот миг никогда не заканчивался.       — Я хочу, чтобы так было всегда, — высказала вслух свои мечты шатенка почти опьянённым голосом.       — Так оно и будет, — уверенно сказала Тоука. — Мы всегда будем вместе. Да, братик?       — Да, сестрёнка! — широко улыбаясь, ответил Киришима-младший, и оба они дружно засмеялись, что подхватила и Айка, тоже залившись радостным смехом.       — Айка, нам пора, — негромко сказала Хотару, выйдя в сопровождении Араты.       — Уже? — с нескрываемой горечью спросила Цурури-младшая, не спеша подниматься со своего места.       — Мне, конечно, не хотелось прерывать вашу идиллию, но Арате-сану пора идти на рыбалку с ребятами, а нам с тобой пройтись по магазинам, — с искреннем сожалением ответила темноволосая, заглядевшись на расстроенных Тоуку и Аято, вопреки тому, что они всегда бросали любые свои дела, даже кормление кролика, когда речь заходила о совместном походе с отцом.       Янтарноглазая, уныло повесив голову, поднялась со смятой травы и с таким же удручённым видом направилась к матери, встав рядом с ней. Хотару протянула ей руку, чтобы дочь смогла взяться за неё, как за опору, но та почему-то оставила без внимания данный жест и просто неподвижно смотрела на поднимающегося и отряхивающего короткие шорты от пыли Аято. Он тоже на мгновение засмотрелся на Айку, не то прощаясь, не то прося остаться ещё немного с ним, но когда Тоука с задорным смешком пихнула локтём его в бок, мальчик вышел из транса и выпятил обиженно губы, провожая несколько грубую сестру порицательным взглядом.       — Можете прийти сегодня вечером с Такуми и Айкой к нам, мы как раз успеем приготовить с ребятами ужин, — вежливо предложил напоследок Арата, закинув на плечо удочку.       — Ох, рыба… — горестно вздохнула Хотару, слегка поморщив нос, только представив себе, сколько различных специфических вкусов содержит в себе основное блюдо Киришим на сегодняшний день, и Арата понимающе закивал головой. — Конечно придём. Вот и будет мне и Такуми тренировка, — подмигнула девушка-гуль, сделав особое ударение на последнем слове, уже развернувшись на небольших каблуках в противоположную сторону от дома соседа.       — Аято! — резко вскричала Айка, боясь упустить момент прощания. Когда мальчик повернулся к ней, щёки Цурури-младшей порозовели и, сминая носком балетки жёлтый одуванчик, она тихо добавила: — Ещё увидимся.       — Да, — помедлив, отозвался не менее смущённым тоном мальчик, улыбнувшись краешком губ незаметно для себя, и направился вслед за отцом.

***

      Хотару не заметила, как они с дочерью вернулись в парк, через который шёл самый близкий путь до дома, только под вечер; она была слишком увлечена мыслями о предстоящем ужине с ненавистной рыбой от Араты, ведь он всегда добавлял туда слишком большое количество для гуля специй, которые нравились соседям, а также неизбежным разговором с Такуми по поводу их дочери. Белый диск луны, возвышающийся над бархатной синевой неба, уже повсюду распространял свой серебристый свет. Почти всю дорогу они молчали, любуясь ранее торговыми площадями и уличными пейзажами, а теперь девочке захотелось внимания, будто она только сейчас вспомнила о своей спутнице; Айка протолкнула пальцы между пальцев Хотару, крепче цепляясь за её ладонь, и потянула, повиснув на ней. Темноволосая опешила от неожиданности, но свою ношу всё-таки удержала.       — Что это с Вами, мисс? — подобное строение речи было присуще Хотару, когда она хотела как-то подразнить Айку, используя сарказм. — У Вас сегодня какое-то переменчивое настроение: то Вы не хотите брать меня за руку, то сейчас не отпускаете её.       — Мне всегда нравится держать тебя за руку, мам. Просто при Аято… — девочка замялась, явно стеснеясь поведать матери о своих познаниях. — Я где-то слышала, что мальчкам нравятся взрослые девочки. А если бы я взяла тебя за руку, Аято подумал бы, что я несамостоятельная и не захотел бы жениться на мне.       — Не удивлюсь, если это проделки Мико-сан. Я точно поговорю с ней сегодня или завтра ночью, — ухмыльнулась девушка-гуль, а затем подарила дочери ласковую улыбку. — Знаешь, Айка, если ты очень нравишься мальчику, то он примет тебя такой, какая ты есть, и не будет требовать от тебя кардинальных изменений. Он даже смирится с тем, что ты любишь держать маму за руку.       Девочка засмеялась, будучи ободрённой словами алоглазой, и крепче сжала её тонкие пальцы в своих. Хотару задрала голову, почуяв откуда-то запах сырости, и увидела, как насыщенная синева неба превращается в сплошную чёрную мглу благодаря надвигающимся грозовым облакам. Где-то вдалеке сверкнула первая молния, объявившая о начале дурной погоды, и девушка мысленно заныла, вытащив уже вслух полустон, когда на её лицо упали прохладные капли.       — Только не это! — проворчала она. — Ненавижу дождь!       — Но почему? — удивилась Айка, хоть она и не в первый раз слышала подобное высказывание от матери, но каждый раз изображала забывчивость, чтобы когда-нибудь выпутать из неё рассказ о причине ненависти к природному явлению. — Он же такой хороший и приятный! Мне нравится! После него ещё земля вкусно пахнет, — добавила янтарноглазая, закружившись на месте и раскинув в стороны руки, чтобы позволить дождю полностью омыть своё тело.       — Заболеешь, негодница! — Хотару властно потянула девочку за руку, ближе к себе, чтобы укутать её в свою накинутую лёгкую кофту бежевого цвета. — Мне же потом лечить тебя и слушать каждодневные жалобы о том, что у тебя болит нос от чихания.       Данного аргумента было достаточно, чтобы Айка утратила настрой танцевать под холодным дождём, который усилил свой натиск, и, прислушившись к матери, плотнее прижалсь к ней, как замёрзший голубь, уткнув своё лицо ей в пока ещё тёплую и сухую блузку. Шатенка надеялась, что Аято уже вернулся домой, потому что мальчик не любил утопать в лужах и тоже мог заболеть — тогда бы она больше не смогла навещать его, иначе бы тоже подхватила заразу. Хотя возможный грипп никак не пугал Айку, которая считала своим долгом разделить боль и горе с возлюбленным, окончательно став с ним единым целым. Но сейчас она начала чувствовать беспокойство за Хотару, которая задрожала от холода, но всё равно продолжала самоотверженно прикрывать от дождя девочку и быстро двигаться по тропинке к дому. Однако что-то внезапно заставило её остановиться. По-звериному чуткий нос темноволосой уловил странный, до боли знакомый запах, который она не могла ни с чем не спутать. Чужое присутствие существа, которое было скрыто за почерневшими деревьями и кустами, навело на неё невероятную тревогу, буквально парализовало, и создало впечатление, что прямо к ним надвигается что-то страшное, точно злой рок.       — Мама…? — встревоженно позвала девушку не на шутку испуганная Айка, впервые увидев вечно улыбающуюся и смелую Хотару в столь плачевном состояние, когда её лицо застыло в ужасе, а колени нервно затрялись, но далеко не от холода, и затянувшееся молчание только нагнетало атмосферу, вынудив девочку заледенеть изнутри.       Дальнейшие слова матери, выскочившие из её уст, как неожиданный и громкий выстрел, спугнувший ночных птиц, окончательно погрузили Айку в ужасающий сон, ставший, к её сожалению, явью:       — Айка, беги!