***
Айка заблудилась из-за частых кустов, тропинку, ведущую к дому, смыло дождём, а кругом была кромешная тьма. Свинцовые облака, ещё неприветливей, чем ранее, скрыли своими воздушными телами луну, служащую фонариком для заблудших путников. Девочку охватила яростная паника, которая стискивала её всё туже, как голодный удав. Она вертелась из стороны в сторону, как раскрученный на пальце баскетбольный мяч, и пыталась понять, куда ей стоит бежать. Ей чертовски хотелось упасть на колени и пуститься в дикий плач, но она не позволяла себе так быстро сдаваться, однако нервы уже давно хотели дать сбой. После неистового бега лёгкие обволакивала смертельная истома по кислороду, а горло сдавило удавкой жжения, рождающего сводящую с ума жажду агрессии и желание выплеснуть моральную боль через физическое раскрепощение. Приглушённый смех, отдающий откровенной издёвкой, тоже не предвещал ничего хорошего и лишь больше щекотал расшатанный рассудок, который отказывался работать в таких экстремальных условиях. Шатенка мечтала обрести кошачье зрение, а на худой конец — способность, при которой, распахнув глаза, она вернулась бы в другое время, где было спокойное, тихое и мирное течение, как в стенах дома. — Негоже детишкам гулять в одиночку, — с фальшивой ноткой беспокойства произнёс Кайто, медленно шагающий, как приготовившийся нападать ягуар, к Айке. — Но ты можешь не бояться — я позабочусь о тебе и о твоём мяс… о том, чтобы тебя никто не съел, — наигранно поправился гуль, не сдержав широкой ухмылки. — Вас… Вас поймают следователи по гулям! — прикрикнула девочка, но её дрогнувший голос показался жалким мышиным писком. — Да? Ну так позови их. Давай, покричи для меня, детка! Я люблю слушать перед трапезой детские крики, они просто умиляют меня, пока я грызу их тоненькие косточки, — насмехался молодой гуль, наслаждаясь эффектом от своей импровизации: Айка таращилась на него, как на Смерть с косой, и тряслась хуже оголённого человека на Аляске — Якумо наверняка бы гордился им. Цурури-младшая не знала, что начало руководить ею сейчас, но она без лишних слов сорвалась с места, побежав куда глаза глядят. Ветер засвистел в ушах. Стволы деревьев проносились с такой скоростью, что ей самой становилось не по себе, но думать над этим она не могла. Внутри росла накрывающая все чувства волна страха, которая вытесняла и сминала мысленные коллизии в порошок, оставляя лишь голые инстинкты и повадски существа незнакомого и чуждого ей. — Остановись, мелкая дрянь! Я не разрешал тебе убегать! — прорычал, отбивая скрипом зубов незамысловатую мелодию, Кайто, ринувшись вдогонку. — Тебя не учили уважать взрослых? Не учили не поворачиваться спиной, когда с тобой разговаривают? Такая же невоспитанная сучка, как и твоя «мамочка»! С быстротой горного барса Айка преодолевала коряги, овраги и густые кустарники. Она не обратила внимания на балетки, которые зацепились за торчащую ветку, и бежала уже без них, оставив тех висеть на кончиках деревяшек, как флажки. Босые ступни лишь на секунду касались мёрзлой земли, словно она парила по воздуху. Тело, горячее от адреналина, полнилось мощью, которая одновременно возвышала и ужасала. Скорость, сила и лёгкость сплелись в единый вихрь, бьющий вместо сердца, которое пережило несколько остановок от голого шока. Краем уха она слышала, как гуль чертыхался по пути, получая хлёсткие удары веток по лицу. В конце концов, выругавшись, он встал на четвереньки и погнался за ней, как дикий волк. Оборачиваясь, Айка видела, как в темноте сверкают алым его бешеные глаза, и увиденный кошмар только прибавлял ей сил, хотя она почти не чувствовала своего тела; девочка ощущала тесноту в лёгких и как там, грозно шипя, вился ледяной воздух. Глотая кислую слюну, Цурури-младшая перепрыгивала препятствия, которые успевало засекать её зрение, и сворачивала наугад. Увидев вдали нечто напоминающее светильники, на секунду на её бледных губах появилась облегчённая улыбка, тут же стёртая новым волнением; враг приближался, потому что его крик становился всё ближе. Кайто жалел, что обладал коукаку-кагуне, потому что ему было нелегко достать с приличного расстояния девчонку. Если бы это только были удобные щупальца, как у Джейсона… Впрочем, он быстро нашёл выход из ситуации, врезав кагуневидным кинжалом в дерево, которое начало падать прямо на шатенку; по его расчёту крона ели должна была размазать черепушку ребёнка. — Мама! — по рефлексу, находясь на волоске от смерти, слёзно закричала Айка, мечтая снова оказаться в безопасных объятьях Хотару; вид сгустившейся над ней тени всё больше леденил душу. — Мамочка не поможет тебе! Она уже давно сдохла! Никто ещё не уходил живым от Джейсона! — мрачно приговаривал, как заклинание, блондин, продолжая погоню. Ель, как шипованная гора, с грохотом приземляется на цель, затопляя своими густыми ветвями девичий силуэт, потонувший с криком в зарослях. Молодой гуль останавливается в полуметре от древа, задрав одну ногу на выступ из рыхлой почвы, и всматривается, любуясь своим творением. Ему хочется залиться победным смехом, но, видя, как из ветвистой ловушки выбирается девчонка, сбрасывая с плеч щепки и мягкие зелёные иглы, точно медвежонок, выбравшийся из долгой спячки, улыбка исчезает с его уст, обращаясь в досадное ничто. — Таракашки нынче живучие! — чертыхнулся гуль, стукнув от злости кулаком по бедру. Он рванул следом за девчонкой, собираясь миновать расстояние одним прыжком. Растянувшись в воздухе, как гибкая пантера, он не заметил в темноте ещё несколько веток, образовавших нечто похожее на деревянные стропилы на крыше, и напоролся на парочку из них; те шлёпнули его по щеке, заставив трещать голову, а в глазах потемнеть. Блондин, произнеся несколько нецензурных слов, повалился на спину, постанывая от саднящей и тупой боли. Темнота начала постепенно рассеиваться, показывая изредка мелькающие звёзды. Когда он привстал на локтях, след девчонки простыл, что выдернуло из него возмущённое ругательство. Айка, не взирая на царапины на лице, которые щипали кожу, продолжала побег, постепенно добираясь до дома. В глотке и носу дерёт и саднит, но до родного укрытия почти рукой подать, что добавило ей запасной энергии для нескольких решающих рывков. Воздух лился в лёгкие жидким гудроном и дрожал, раскалённый. Отступающее марево пережитого ужаса позволило ей на немного расслабиться, а не паниковать, как прежде, заходясь непрерывными слезами. Шатенка пыталась выровнять дыхание, но злость на гуля, как вязкое недомогание, растекалась по венам обжигающим кипятком. Девочка, позволившая усталости взять вверх, почувствовала, что теряет координацию. Организм, подчиняясь инстинкту, сгруппировался, но приземление всё же вышло весьма грубым. Левый бок и плечо приняли на себя всю неуклюжесть падения. Айка хрипло вдохнула и конвульсивно пошевелила покалеченными местами; боль была терпимой, но притронься к фиолетовым синякам — и тут же захочется взвыть раненным зверем. Цурури-младшая обернулась по инерции, желая убедиться в том, что погоня за ней остановилась. Добившись своего, девочка, прихрамывая, неспешно двинулась вперёд, навалившись всем весом на дверь, которая поддалась без сопротивлений. Как только девичья фигура рухнула, как случайно задетый кем-то торшер, Такуми, увлечённый чтением скучной фантастики на кресле, тревожно обернулся. Дальше всё было почти как в тумане… Бросив книгу на пол, он стремительно поднялся со своего места, невольно опрокинув мебель, и подбежал к лежащей Айке. Девочка подняла голову, направив на него измученный взгляд, и прошептала его имя. Перед глазами брюнета всё завертелось и замигало, стали появляться белоснежные вспышки, а затем кадры из прошлого, когда на его порог упала биологическая мать Айки в точно таком же плачевном состоянии. Волнистые волосы девочки отныне сделались прямыми, как шнурки кроссовка, и чёрными от грязи, лицо было обезображено царапинами, словно оно побывало на овощной тёрке, кожа, вопреки своему естественному ореховому цвету, была болезненно бледной, как у гриба поганки. Такуми, словно заново переживая тот день, снова почувствовал дикое головокружение, его тело согнулось в три погибели, демонстрируя рвотный позыв. Восприятие окружающего стало тягучим и вязким, как сюрреалистический сон. Гуль глубоко увяз в кошмарных воспоминаниях, которые заволокли его рассудок, и не мог оказать Айке первую помощь. Он балансировал на зыбком рубеже, пролегающем между непреложной явью и призрачными отголосками давно минувшего прошлого. Он пошатнулся, как неопытный ездок на льду, и упёрся спиной в стену, бессознательно вслушиваясь в шумы внутри головы: что-то гудело, что-то кричало, а что-то непрерывно трясло его отказывающий работать мозг. — Папа… — то исступлённым криком, то умоляющим шёпотом накатывало до него издалека и одновременно слишком близко. — Мама в опасности… До боли знакомый тембр, прояснившийся среди прочего шума, заглушил другие мысли и нещадно перевернул душу, на корню уничтожая любые попытки закрыться от него. Тело Такуми свело болезненной судорогой, а самые ужасающие мысли приобрели осязаемую форму. Что-то щёлкнуло в мозгу, заставив зеленоглазого подключиться к реальности и стать участником происходящего, а не просто пассивным наблюдателем. Однако всё так быстро закрутилось и завертелось, что брюнет не мог справиться с собой; его то била энергия, то стягивали тугой верёвкой паника и растерянность, то притупляло откуда-то взявшееся беспокойство за Айку. Некоторое время он просто бегал по комнате, истерично всплёскивая руками и не понимая, что ему нужно делать. Но потом он взял себя в руки, словно кто-то ударил наотмашь его по щеке раскрытой ладонью, и он начал поднимать за локти ослабевшую девочку, которая едва держалась на ватных ногах. Её голова то и дело запрокидывалась назад, точно в черепе покоился застывший цемент, а всю кровь из её тела, что поддерживала хоть какую-то физическую силу в ней, высосали до последней капли. Это не на шутку встревожило Цурури, хотя открытых ранений на ней не было. — Я отведу тебя к Арате-сану, только никуда не уходи оттуда, пока мы с Хотару не вернёмся домой! — приговаривал ей брюнет, ведя под руку девочку, как тряпичную куклу, к дому соседа, невзирая на то, что она непонятливо мотала головой, не разбирая его слов сквозь помехи в ушах. Айка лишь безмолвно кивала макушкой, как болванчик, видя перед собой танцующие пёстрые пятна. Ей почудилось, что своды и потолок зала в доме Киришим принялись вращаться в бешеном темпе, а потом её мысли затуманились. — Арата-сан, прошу Вас, присмотрите за ней, — напутствовал другу Такуми, второпях подтолкнув помятую шатенку в руки соседа, чьё сердце тут же откликнулось на помощь. — С Хотару что-то случилось, я пойду искать её. Синевласый мужчина обеспокоенно нахмурил брови, а затем поджал губы, прижав к себе крепче чужое дитя. — Поторопись, Такуми-кун, потому что может случиться неизбежное… — он осёкся на полуслове, продолжив усилием воли: — Я останусь с Айкой и обработаю её раны, можешь довериться мне. Цурури кивнул, урывками хватая холодный воздух, и побежал в сумрачную гущу раскидистых деревьев. После его исчезновения Айка ощутила жгучую горечь от внезапного одиночества, потерянности и страха. Оторопело озираясь, девочка едва не вскрикнула, безотчётно попятившись назад, но Арата продолжал удерживать её. Из глаз шатенки полились рекой, одна за другой, слёзы. Сердце Киришимы разрывалось от жалости, он не знал, какое принести утешение девочке, которая вела себя так, словно она была в бреду от накала эмоций. — Всё хорошо, Айка, я с тобой, — спокойно и мягко повторял Арата, поглаживая её по спутанным волосам. — Мама и папа скоро вернутся за тобой, но пока тебе придётся побыть в нашем доме. Янтарноглазая молчала, словно ей насильно отрезали язык, не находя сил на разговор, но голос мужчины действовал на неё как усыпляющее средство. Айка начала постепенно отходить, меньше дёргаться и больше не смотрела так затравленно на чужую территорию. Почувствовав, как девочка покорно обмякла в его объятьях, Арата и сам начал постепенно возвращать в душу шаткий покой. Единственное, что встревожило его, это тихие шаги на лестнице. Около дверного проёма через минуту, сонно потирая глаза, остановились Тоука и Аято, облачённые в ночные рубашки. Мальчик сжимал одной рукой ладонь сестры, а другой придерживал плюшевого медведя, прижатого к сердцу, и оба они поражённо смотрели на незванную гостью, синхронно чувствуя, как к ним медленно подкрадывается испуг. — Папа, что случилось? — осмелилась нарушить напряжённую тишину Тоука, покрепче сжав ладонь дрожащего брата. — Айке стало плохо и она решила прийти к нам, — неуверенно соврала Арата, взволнованно погнав детей обратно в кровать: — Ребята, идите спать, уже поздно. Как только я поговорю с Айкой, я сразу же поднимусь к вам и почитаю на ночь сказку. Некоторое время Аято и Тоука, застывшие в нерешительности, мялись на месте, переминаясь с ноги на ногу, а затем, уловив впервые строгий взгляд отца, маленькая Киришима вынужденно направилась наверх, потянув за собой и брата. Но Аято продолжал стоять на месте, как приклееный ногами к полу, и не отрывал вопросительного и вместе с этим сострадательного взгляда с Айки, которая смотрела в одну точку, как зомби, словно его не существовало для неё в этом мире. Щёлкнув языком, Тоука дёрнула со всей силы, из-за чего мальчику пришлось поскакивать за ней, но он то и дело выворачивал голову, заглядывая себе за спину, чувствую тревогу за подругу детства. Оставшись наедине с шатенкой, Арата неторопливо отвёл её в ванную комнату, чтобы девочка смогла умыться от грязи, а сам начал взволнованно, как белка, готовящая запасы на зиму, рыскать во всех шкафчиках дома в поисках лечебных средств и ловя себя на страшной мысли, что такие, по всей видимости, не покоятся в их доме — гули всё равно восстанавливаются сами по себе, без посторонней помощи в виде целебных трав и мазей с резким запахом. «Мне бы только найти что-то похожее на человеческие лекарства…» — умоляюще шептал самому себе в мыслях Киришима, в спешке роняя с полок бесполезные тюбики с кремами и пустые пачки от детских медовых хлопьев, которые он держал в доме чисто для вида. Айка тем временем смотрела в зеркало; из глубины искристо-серой гладкости на неё смотрело измождённое существо, затравленно забившееся в угол. Воспалённые глаза, затянутые мутной пеленой слёз, бескровные губы, всклоченные тускло-каштановые пряди, изуродованное красными полосами лицо. Девочка покачнулась, чуть подалась вперёд, не до конца понимая, что создание, напряжённо вглядывающееся прямо в её душу, это она сама. Ужаснувшись, она испуганно вскрикнула, поскользнулась на аквамариновом кафеле и отползла назад, обвив ноги руками, точно плющ дерево, и спрятала собственный лик за коленями. Крик был приглушённым из-за закрытой двери, но чуткий слух гуля мог уловить малейшую вибрацию на большом расстояние, не говоря уже о закрытом помещении. Именно поэтому в ванную осторожно заглянула Тоука, тайно спрятавшаяся за приоткрытой дверью общей с Аято комнаты, и вышла, когда опасность миновала. Синеволосая, услышав всхлипывания, более смело подошла к подруге, присев возле неё. — Почему ты плачешь? — спросила она, по-птичьи склонив голову набок, и изучающе уставилась на неё. — И почему ты такая грязная? Упала что ли? Тогда нечего реветь, это же не конец света! Подумаешь, немного испачкалась и поцарапалась. Меня кошки и то похуже царапали! — начала героически лепетать девочка, чуть ли не хвастаясь своими ранами и выдержкой перед ними. — На мою маму напали гули… — донеслось хриплым, прошитым болью, вибрирующим, почти анимемическим голосом, — Тоука лучше бы оглохла, чем услышала такое ещё раз, — из-под копны взмокших волос, что заставило синевласую в миг огорошенно захлопать глазами и стыдливо закрыть рот. Вихрь эмоций, мгновение ранее толкавший к Айке, возымел обратное действие. Что-то в ней тревожно воспрянуло и заполошилось, как смерч. Синеглазой сейчас хотелось бы ослушаться, но Айка произнесла то, что произнесла. Рассудок мгновенно очищается, словно в процессе рафинирования, и осознание ударяет острейшим и вместе с теи заржавевшим стилетом в висок. Тоука почему-то ощутила себя невероятно виноватой и опустила со стыда голову, спрятав застывшее лицо за согнутыми коленями, не в силах что-либо вымолвить и даже утешить языком, который прилип от изумления к нёбу. В этот момент дверь ванной тихо скрипнула, впустив нового гостя. Киришима подняла укоризненный взгляд на младшего брата, пытаясь прозрачно намекнуть ему, что он здесь лишний, но тот оставался на месте и, глупо хлопая широко распахнутыми глазами, прижимал к груди плюшевую игрушку. — Аято, что ты здесь делаешь? Маленьким детям уже давно пора быть в кровати, так что дуй обратно наверх! — тоном строгого родителя пожурила брата Тоука, недобро сверкнув потемневшими глазами и насупив брови. — Но ты тоже ребёнок, Тоука, и тоже нарушаешь правила! — недовольно парировал мальчик, обиженно надув губы. — Глупый брат! — эмоционально рыкнула на него синеглазая, мысленно сетуя на недалёкость мышления мальчика и его неумение распознавать глубинный смысл намёков, которые она демонстрировала ему частым бросанием взгляда на заплаканную Айку. — Ну, раз уж мы криминалим вместе, тогда надо вести себя потише, потому что наказывать нас будут обоих, — смиренно выдохнула девочка, поняв, что у неё нет иного выбора, кроме как принять условия Аято. Мальчик кивнул и, присев возле сестры, поинтересовался у неё, что случилось с их подругой. Тоука сначала мялась с ответом, зло хмурилась, намекая, что ему пока лучше не тревожить Айку, но Аято оставался при своём мнении и продолжал смотреть немигающим взглядом на обеих девочек, ожидая хоть от кого-нибудь подсказку. Киришима продвинулась ближе к брату, случайно надавив ему кулаком на ладонь, от чего тот взвыл, и неохотно прошептала ответ, но тот из-за собственного хныканья услышал только о том, что мать Цурури пропала. В голову впечатлительного мальчика тут же закрались самые плачевные мысли. — Может, её поймали след… Мальчик не успел высказать своё предположение, как ладони сестры, приложенные к друг другу, грубо зажали его рот. Аято вопросительно и почти испуганно захлопал глазами, но, встретившись с мрачным, предупреждающим взглядом Тоуки, её молчаливым «Ты дурак?» и кривым оскалом, он покорно замолчал, затихнув не хуже беззащитного мышонка. В жестоком безмолвии слышались только всхлипы Айки, а в темноте виднелись очертания её сгорбленной спины, которая тряслась от страха. Тоука и Аято повернули к ней головы и печально, с сожалением смотрели на неё; сердца детей рвались на ошмётки, разлетаясь по сторонам и растлевая в каждом уголке груди. Они не знали, что нужно делать в таких ситуациях, что говорить… Да и смогли бы вообще какие-то слабые и субтильные слова что-то изменить? Они всего лишь повиснут в воздухе, задержутся на пару секунд, а потом растворятся, как музыка из-под аккордов пианино, оставив после себя лишь краткое воспоминание. Тоука поймала себя на мысли, что ей стоит обнять подругу, но что-то внутри неё пугливо трепетало от этой затеи. Разумом она понимала, что в ней противится сущность гуля, а ведь именно из-за её истинной природы Айка сейчас страдает и, должно быть, проклинает всех на свете сородичей Киришим. Синевласой было даже страшно подумать, в какое русло направились бы их дальнейшие отношения, если бы правда случайно раскрылась перед ней. — Эй, не кисни… — Тоука совершила жалкую попытку взбодрить подругу, но поддержка обернулась нелепостью и звучала так неправдоподобно и натянуто, что ей самой стало ещё хуже. — Всё будет в порядке, Айка. Твой папа обязательно спасёт Хотару-сан. Шатенка молчит, продолжая хныкать, и заставляет Тоуку стушеваться и уныло повесить голову. Аято не знает, что сказать; он просто слушает сестру и молча переносит муку Айки, словно переживая всё зеркально. — Я верю в это… — доносится через несколько минут, и дети чувствуют, как Айка попыталась безрезультатно улыбнуться. Тоука морщит лоб, хмуря брови, словно при острой рези диафрагмы, глядя на то, как её подруга поднимает голову, утыкаясь невидящим взором в потолок, и сжимает пальцами ободранные колени. Она впилась в ранки так, будто это действие было гарантом её реальности, и медленно водила по ним ногтями, вынимая, как скальпелем, болтающуюся кожу. От неё сильно разит кровью, а теперь, когда она проделала такую нелепость, эффект афродизиака усилился. Киришима пытается зажать нос руками, но ничего не получается; запах всё равно просачивается сквозь пальцы, как крупицы песка через щели стен. Тоуке становится дурно; она ощущает, как кружится голова, как вскручивает желудок, как перед глазами всё размывается от соблазна продвинуться ближе и хотя бы коснуться кончиком языка крови. Девочка-гуль понимает, что больше не выдержит, что лучше убежать отсюда, прихватив с собой Аято, иначе случится фатальная ошибка. — Может, тебе принести воды? — с напускной вежливостью, почти сквозь зубы интересуется Тоука, не обращая внимания на то, что они уже находятся прямо рядом с источником влаги; это просто повод сбежать, не обидев при этом Айку. — Да… — Цурури, кажется, тоже подыгрывает или в самом деле ничего не соображает, говоря как под гипнозом, но для них обеих это становится почему-то спасением. Синеглазая встаёт со своего места, слегка пошатываясь, и бросает короткий взгляд на Айку; ей не хочется оставлять её одну в таком состоянии, но иного выхода нет. Она станет ещё большим чудовищем, если позволит слабости взять над собой вверх. Затем выжидающе смотрит на брата, который, не понимая размах опасности, по-прежнему сидит рядом с соседкой. Маленькая Киришима ставит кулаки на бока и раздражённо топает ногой, намекая, что им уже пора удаляться. — Аято, помоги мне набрать воду. — Но ты ведь можешь сделать это сама, — противится мальчик, в очередной раз проявляя недалёкость, от которой у Тоуки разбивается вдребезги терпение; она схватила того за запястье и порывисто потянула за собой, игнорируя его страдальческие вздохи. — Пошли, глупый брат! Аято не успевает ничего возразить, как его силком вытаскивают из ванной; Айка смотрит куда-то в сторону, в одну точку, и не замечает ничего вокруг себя. — Сестра, что с тобой?! — испуганно лопочет мальчик, оказавшись в коридоре и глядя в спину девочки. — Почему мы должны оставить Айку одну? Тебе что, не жалко её? Тоука резко разворачивается, обхватывает ладонями плечи брата и грубо вжимает его в стену, вырвав из груди того ошеломлённый вздох. Аято, округлив глаза, как у совы, не моргая и не дыша, обескураженно смотрит на сестру, на чьё нежное лицо упала злобная тень. — Ты совсем дурак или притворяешься? — начала пылко она. — Дело не в жалости, а в том, что я не хочу причинить ей боль… — Какую боль? — перебил её удивлённый мальчик. — Мы гули, Аято, не забывай! — выпалила, на одном дыхании девочка, а затем, поняв, что она переборщила с громкостью, Тоука сделала свой голос приглушённым. — Только не говори мне, что ты не почувствовал, как изменился запах Айки. Аято стыдливо замер, потупив взгляд; он действительно почувствовал изменения в подруге, и те успели прочно завладеть его разумом, о чём мальчик боялся сообщить об этом кому-либо, даже собственной сестре. Об этом было даже странно думать — о том, что ему нестерпимо захотелось попробовать на вкус друга, с которым он вместе вырос. Тоука наверняка бы дала ему мощную оплеуху за такие грязные мысли, поэтому меньше всего ему хотелось, чтобы она догадалась о его недомоганиях. — Не бойся, — словно прочитав истинные мысли на побледневшем лице брата, смягчённым голосом сказала маленькая Киришима, — я переживаю сейчас то же самое чувство, что и ты. Голод… Последнее слово прозвенело, как церковный колокол в ушах, заставив нервозно поёжиться. В горле Аято пересохло и начало что-то царапать, словно там поселились кошки. — Я не хочу испытывать голод по Айке, сестра… — сглотнув тугой ком в горле, жалобно промолвил Киришима-младший, воззрившись на девочку, словно ища у неё поддержку, совет и помощь в этой ситуации. — Я не хочу съесть её. — Всё будет в порядке, Аято, — успокаивающе произнесла Тоука, заключив брата в свои объятья. — Папа говорил, что это нормально, когда гули не могут сдержать себя в присутствии человека с вкусным запахом. Он говорил, что мы не виноваты в своей природе. Но мы можем перебороть её. Если мы хотим избежать неприятностей, нам нужно уйти на безопасное расстояние от Айки. Есть вещи поважнее морального состояния человека. Тот же статус их существования, который мы можем изменить в любой момент, если решим остаться. — Значит, нам стоит всё-таки уйти и оставить Айку одну? — неохотно уточнил синевласый, в глубине души надеясь на другой исход, но Тоука была непреклонна. — Мы не сможем сдержаться, — прозвучало как приговор, который упал тяжёлым камнем на грудь Аято. — Нужно подняться в комнату, оттуда сможем понаблюдать за происходящим. — Папа говорил, что подглядывать нехорошо, — зачем-то ляпнул мальчик, будто пытаясь найти причину остаться на месте и придумать другой план. — Ну и что? — насупив брови и пожав плечами, бросила Тоука. — Сейчас тот самый случай, когда можно нарушить правила. Я хочу узнать, что станет с Айкой. Ты со мной или нет? — С тобой… — подал робко голос Аято. — Тогда веди себя тише и… Киришима неожиданно замолкла, точно встревоженная птица, и настороженно вгляделась в темноту, прислушиваясь к посторонним звукам. Шорохи доносились из кухни, словно там рылась крыса, опрокидывающая посуду и коробки с хлопьями в поисках подходящей пищи. В отличие от Аято, который испуганно вытаращил глаза, Тоука выражала всем своим взглядом храбрость и решимость исследовать обстановку. — Я пойду на разведку, а ты оставайся здесь, — отдала команду она, начав приближаться к цели походкой хищной кошки: тихо, медленно, уверенно огибая любые препятствия, создавая впечатление, будто её ступни невероятно мягкие, не создающие лишнего шума, почти что слитые воедино с чуть скрипучим полом. — П-подожди! — чуть ли не вскричал брат девочки, вцепившись рукой в её большой палец. — Хочешь пойти со мной? Ты же описсаешь штанишки, — иронично заметила синевласая, раздражённо дёрнув бровью, и лениво вытянула свою конечность из чужой хватки. — Я н-не писсаюсь в штаны, Тоука! — заикнувшись, протестующе пропищал мальчик, всё-таки не решившись последовать за более самоотверженной сестрой, которая уже не обращала внимание на его растерянный взгляд. В коридоре стало непривычно тихо — словно уставший, исчерпавший себя организм, он спит непробудным сном. Кровь испуганного мальчика подвергалась риску кристаллизоваться в холодный снег. Аято чувствовал себя брошенным и невероятно одиноким, от этого вдобавок и уязвимым для монстров из глубокой темноты, которые незаметно тянули к нему свои когтистые лапы. Мальчику захотелось забежать в ванную, где горел спасительный свет, но он то и дело останавливал себя, вспоминая последний разговор с Тоукой и её предостережения. Ради своей подруги он был готов потерпеть пытку тьмы, однако нервы с каждой секундой давали трещину. Но, к его огромному удивлению, Айка сама вышла из своего укрытия навстречу гулю. Киришима-младший вздрогнул, ощутив вблизи металлический запах её крови. Из приоткрытой двери ванной просачивался тусклый свет лампочки, осветивший наполовину лицо шатенки, которое она успела отмыть от грязи. Остались только алые царапины, которые уже успели затянуться, но у гулей было слишком чувствительное обоняние, чтобы от них скрылся подобный фимиам. Аято оставалось только вжиматься в стену, моля высшие силы вдавить его туда, чтобы слова Тоуки не стали правдой. Однако он не смог подавить в себе рвение пристально разглядеть её; мальчику впервые довелось увидеть подобное выражение глаз Айки, в котором плескалось пламя желания, словно Киришима был единственным, кто мог дать ей необходимое утоление. «Аято!» — взвилось, как языки пламени, в сознании шатенки, которой захотелось найти поддержку именно у этого человека. Аято вздрагивает, когда чувствует себя в кольце рук, которые сжимают крепко и чуть ли не поднимают в воздух. Айка опускается от бессилия на колени, не разжимая объятий, и утыкается носом куда-то в бок мальчика, прижимая его к себе настолько плотно, что у того перехватывает дыхание. Несколько секунд синеглазый ошалело смотрит в одну точку, не понимая, как реагировать и не зная, почему сердце сейчас так быстро бьётся, причиняя небольшую боль в грудной клетке. Затем что-то подсказывает ему, что он тоже должен опуститься на колени и в ответ обнять свою подругу, которая подняла голову и уже прижалась лицом к его шее, не обращая внимания на то, как его иссиня-чёрные в темноте пряди щекотят ей кожу. — А-Айка… — зачем-то шепчет её имя Аято, то ли пытаясь задать какой-то вопрос, то ли стараясь избавиться от смущающей тишины. Цурури моргает — Аято ощущает, как её ресницы касаются его кожи. В пространстве, опущенном в ночную темень, всё кажется до ужаса странным и теряющимся в чём-то неизведанном. Мальчик отзывается только на тело Айки, с которым он будто спаян, потому что всё остальное поглощает пустота. — Мне страшно… — шёпотом признаётся девочка, прижимая к себе хрупкое и худоватое тело друга ещё ближе. — Мне… мне тоже… — ответно признаётся синеглазый, не до конца понимая, о чём именно говорит Айка. — Я уже давно боюсь темноты, там же водятся всякие монстры… Но вместе мы дадим им отпор, правда? — спрашивает с надеждой мальчик, будто пытаясь утешить больше себя. — Я боюсь за своих родителей. В темноте, которая находится на улице, есть монстры похуже, чем в комнате, где можно спрятаться от них под одеялом, — отвечает пустым голосом девочка. После её слов Аято начинает чувствовать себя невероятным дураком. А ведь ему прекрасно известно, какого терять родных… Воспоминания о матери оживают, распускаются, как цветы на рассвете, и колят своими шипами разбитое сердце мальчика. Аято начинает понимать состояние Айки и причину её странного поведения, которое смутило его; когда Хикари перестала возвращаться домой, ему тоже хотелось прижаться к отцу или к Тоуке, чтобы найти в них утешение. Так становилось легче. Они походили на птенцов, потерявших кормящую мать, и, замерзая без её тёплого оперения, пытались согреться друг другом. «Мне тоже было очень страшно, когда я потерял маму…» — прозвучало в мыслях Киришимы-младшего, что он не осмелился озвучить вслух; ни к чему загружать страдающую подругу своим горем, его папа всегда говорил, что нужно проявлять понимание и сочувствие к другим, отбрасывая свои принципы и эгоизм. Поэтому он просто безмолвно позволял ей жаться дальше, как котёнку, ищущему молоко матери. — Обычно, когда мне бывает сильно страшно, я обнимаю этого медвежонка, — тихо подал голос Аято, отстранившись от девочки, продемонстрировал ей плюшевую игрушку. — Его подарила мне мама. Так мне кажется, что она рядом со мной, что она сможет защитить меня от любого монстра. Наш папа тоже много чего боится, даже жуков, как я, а вот мама всегда была храброй и могла взять нас троих на руки и вытащить из горящего дома. Айка даже смогла засмеяться, услышав забавные откровения друга, и со слабой улыбкой вытерла слёзы на щеках. — Моя мама тоже смелая. Она… она оттолкнула меня, чтобы я успела убежать, а сама задержала двух гулей. Они… они такие страшные… — вспомнив злые глаза чудовищ, которые проникали в самую душу, Айка снова зарыдала, спрятав лицо в ладонях. Аято виновато опустил взор в пол, чувствуя, как щекотит нервы от осознания того, что он тоже гуль. Айка теперь боится этих существ, а значит, боится и его. Наверняка уже сейчас, где-то на подсознательном уровне. И он не знает, что с этим делать, как исправить эту оплошность, как вернуть её ещё даже не потерянное расположение. Он смотрит на своего серого медведя, смотрит в его чёрные глаза-пуговки, — долго и пристально, — и не находит ничего лучше, кроме как протянуть его девочке. Цурури подняла удивлённый взгляд на друга. — Возьми, — шепчет почти уверенно Аято, но шатенка чувствует в его голосе нотки грусти. — Но он ведь твой, — пытается пресечь его попытку изумлённая Айка, шмыгнув забитым носом. — Тебе подарила его мама, так что я не могу принять его. Он ведь напоминает тебе о ней. — Тебе… нужней… — говорит синеглазый, пытаясь придать своему голосу твёрдости, но сам открыто выдаёт печаль от расставания с вещью, напоминающей о Хикари. — Если с твоей мамой что-то случится, он будет напоминать тебе о ней… Если тебе станет плохо или страшно, прижми его вот так, — он обвил свои плечи руками, показывая, как делать это правильно. — Спасибо, Аято… — с благоговейной улыбкой прошептала благодарность Айка, рефлекторно прижав к своему сердцу подарок. Осторожный и заботливый голос пробивается через её барьеры неконтролируемого ужаса и бешеной паники, принеся с собой чуточку ясности и успокоения. Айка не обращает внимания на его последние слова о возможной потери самого близкого человека, потому что она была очарована его добротой. Айка видела, как в уголках глаз мальчика скопились скупые слёзы, но он всё равно был готов расстаться с любимой игрушкой. Девочка снова прижалась к Аято. Он как солнечный свет, желающий прорваться в глухой и тёмный лес кошмаров Айки. Он как иллюминация чернейшей ночью, когда кажется, что счастье обошло стороной, но праздник врывается вместе с его поддержкой. Цурури чувствует тончайший отголосок хрупкого счастья, потому что сейчас её жизнь представляла из себя сплошной монолит вяжущей тьмы. Пока Аято рядом, ей не так страшно. Почему-то именно с ним она чувствует себя в безопасности, защищённой от проблем внешнего мира. Не с Тоукой, которая готова без колебаний и страхов охранять её покой собственной грудью. Именно с Аято, нерешительным и стеснительным мальчиком, который всего боится; она даже ощущает дрожь его тела, которая должна бы передаться и ей, но всё оказалось наоборот. Айка до последнего не чувствует опасности, даже когда Киришима-младший, одурманенный запахом её крови, начинает неосознанно тянуться к её ранкам. Сначала он просто прижимается своей щекой к её щеке, невольно трётся об неё, как ласковый пёс, а затем касается царапины уже кончиком носа. Вдох — аромат алой влаги заполняет все его ноздри, проходит стремительно дальше и получает отклик от желудка, который начинает требовательно урчать. Аято не пытается сдержаться — соблазн слишком велик, как и его власть над ним. Приходится поддаться искушению, обвить руками её шею и двинуться вперёд, как под эффектом алкоголя: ничего не помня и не владея собой. — Аято! Почувствовав, как голоса Тоуки и отца слились воедино, мальчик испуганно отпрянул. Только сейчас, выйдя из сладкого транса, он ощутил на своих губах вкус чужой крови. Аято зарылся носом в одну её незажившую царапину, из которой вздувался маленький пузырёк влаги, и испачкался в ней. Встретившись с встревоженными взглядами родных, Киришима-младший был готов провалиться сквозь землю, а лучше — быть сожжёным заживо, лишь бы поскорее забыть об этом позоре, о минутной слабости, из-за которой чуть не погибла его подруга, если бы в коридоре вовремя не появились остальные. Арата, чьи глаза испуганно расширились, схватил сына за запястье, выронив из рук найденные лекарства, и торопливо отдёрнул его, прижав к себе, как если бы он был бешеным животным. Тоука и Айка замерли в ошеломлении, изредка переглядываясь друг с другом. Шатенка не понимала, что происходит, и просто недоумённо хлопала глазами. Они ведь всего лишь обнимались, что в этом могло быть такого плохого? Сердце замерло вместе с ней, со страхом ожидая дальнейших событий. Арата садится на одно колено и, обхватив ладонями кругловатое лицо Аято, поворачивает его к себе, чтобы осмотреть пятна крови на нём. Мальчик словно врастает ногами в пол и не смеет шевелиться; лишь с необъяснимым ужасом смотрит на отца, точно ожидая от него самого жестокого наказания за содеянное. Но мужчина с обеспокоенным выражением лица лишь взволнованно вытирал большим пальцем нос и губы Аято от крови. — Всё в порядке? Ничего не случилось? — обеспокоенно задавал вопросы Арата, глядя то на Аято, то на вкопанную Айку. — Я н-ничего такого не сделал, папа! — на эмоциях начал кричать мальчик. — Я не тронул Айку, клянусь! Я-я бы не посмел! — Хорошо, всё хорошо, Аято, я верю тебе, — начал торопливо успокаивать сына Арата, приглаживая его взъерошенные волосы. — Я знаю, что ты не причинишь вред Айке. Цурури смотрела с удивлением на семью Киришим, категорически не понимая, о чём идёт речь. «Какой вред? Разве Аято мог как-то навредить мне? Он же мой друг!» — лепетала у себя в голове растерянная девочка. — Идём, я отведу тебя в твою комнату, уже поздно, — уговаривал мужчина Аято, подталкивая к лестнице. — А как же… как же Айка? — сипло прошептал синеглазый, заглядывая за спину отца. — Тоука присмотрит за ней. А тебе уже пора ложиться спать. Завтра будет ещё день, когда вы сможете увидиться с Айкой. Внимая словам отца, маленькая Киришима подняла с пола пластырь и мазь и направилась к подруге. — Но я тоже хочу помочь Айке! — решительно заявил мальчик-гуль, капризно потянув Арату за рукав кофты. — Аято… — обречённо выдохнул мужчина, устав бороться с рвением ребёнка. — Слушайся папу, глупый брат! — рявкнула на Аято синевласая девочка, грозно наморщив маленький нос. — Не сомневайся во мне; я хорошо позабочусь об Айке, а вот тебе стоит уже поспать, ты и так чуть не натворил глупостей. — Но я ничего не сделал! — обиженно запротестовал Киришима-младший, едва ли не проронив слёзы. — Тоука, будь поосторожней с выражениями, — пожурил девочку Арата, заметив, как лицо Аято запылало от негодования. Синеглазая лишь гордо фыркнула, выпятив губы, и отвернулась от родственников, взявшись за своё дело. Убедившись, что всё в порядке, мужчина, держа за руку Аято, двинулся вперёд, ведя сына в комнату. Мальчик двигался предельно медленно, выворачивая голову, чтобы напоследок разглядеть Айку. Шатенка ответно провожала томным взглядлом возлюбленного, но Тоука то и дело поворачивала её голову к себе, с хмурым видом заклеивая ранки на её лице. Пластырь ложился мягко, не причиняя раздражения, и, кажется, волшебным образом помогая коже быстрее восстановиться, хоть Киришима и залепляла довольно грубо и неумело. — Он точно ничего тебе не сделал? — с каким-то подозрением спросила Тоука. — Аято? — уточнила дрогнувшая Айка, ощутив, как в кору мозга начинают проникать странные, ещё непонятные мысли. — Ничего… Почему он что-то должен сделать мне? Что имел в виду Арата-сан? — Ничего, — отмахнулась синеволосая. — Просто мой брат иногда странно ведёт себя, вот мы и поинтересовались. — И как же… он себя ведёт? — сконфуженно спросила шатенка, но в ответ получила грубый тычок пальцем в скулу; Тоука раздражённо влепила последний пластырь и хмыкнула, намекая, что не намерена раскрывать все карты их семьи. — А ты раньше так делала? — перевела тему Цурури, когда синеглазая начала по своей неосведомлённости о человеческих методах лечения наносить пахучую белую мазь поверх пластыря. — Сейчас вообще останешься без доктора! — хмыкнула Тоука, устыдившись своих неглубоких познаний в этой области; но почве волнения она всегда проявляла ворчливость. Айка вдруг стала чувствовать, что рядом с Тоукой её сковывает напряжение, и то же самое сейчас переживала и сама её подруга. С того момента, как перед Цурури раскрылось в полной мере существование гулей, Киришима чувствовала себя в клетке с горящими лазерами — один неверный шаг и она лишится какой-нибудь конечности. Именно поэтому между ними воцарилась пугающая тишина, от которой у Айки прошлись мурашки по коже. Она ощущала позади неровное дыхание Тоуки и мечтала сейчас оказаться дома, где было спокойно и мирно, где рядом были любящие родители. «Мама…». Айка чувствует себя в клетке и крепче прижимает теперь уже своего медведя. Ей хочется сорваться на ревущий хриплый вой, биться о прутья ловушки, пружиня и рекошетя из стороны в сторону, истязая себя. — Аято отдал тебе «любовь всей своей жизни»? — иронично отшутилась Тоука, коротко взглянув на плюшевого медведя. — Да… — неуверенно отвечает Айка, боясь идти на контакт, и прячет лицо за пухом игрушки. — Он бы не расстался с ним, даже если бы я шантажировала его жуками, — невесело усмехнулась синеглазая, пытаясь разрядить натянутую атмосферу. У Айки теплеет в груди, но мысли сейчас заняты больше другими фактами, нежели возможностью о том, что её любовь разделена. На смену солнца внутри снова приходит луна: мёртвенно-бледная, холодная, мрачная, одинокая и печальная. Аято не рядом с ней, чтобы она могла и дальше чувствовать себя умиротворённой. Апогеем становится уход Тоуки, которую на время позвал Арата; девочка напоследок попросила остаться Айку на месте и подождать её. Полнейшее одиночество убивало ещё больше, а неизвестность, что будет дальше с её родителями, давила на плечи. Может, они уже вернулись? Просто отмываются, не желая тревожить и без того перепуганную Айку. Шатенке до безумия хотелось верить, что самое страшное осталось позади, что ей стоит только переступить порог родного дома, как там появятся живые и здоровые родители, решившие ещё ненадолго оставить её у Киришим. Цурури больше не могла сидеть в четырёх стенах; она с надеждой заглядывало в окно, но, ничего не видя в темноте, оставалась неудовлетворённой. — Хочу домой… хочу к маме и папе… хочу выйти отсюда… хочу, чтобы всё это оказалось просто сном… — жалобно скулила в депрессии Айка, шкрябая ногтями по полу и чувствуя, как-то же самое кто-то или что-то проделывает с её раненным сердцем. Айка не понимала, что руководит ею, но в пылу она открыла дверь и выбежала на улицу, отчаянно надеясь встретиться с родными.Багровый дождь
27 июня 2018 г. в 20:44
Примечания:
Песня-вдохновитель: Aviators - Little horror story.
Хотару обдало холодом, словно на неё вывалили горку громадных кусочков льда, а затем её ударило недобрым жаром, от которого всё тело начало нервно и яростно потряхивать, как от судороги. Дрожь передалась и Айке, которая пугливо вцепилась в запястье матери, страшась отойти от неё хоть на шаг, и то, как бывшая Икимоно остервенело сжала кулаки до вздутия вен, ввело её в ещё более глубокую агонию первобытного страха. Она спряталась за её спину, как за надёжное ограждение, но даже эта манипуляция не позволила взять под контроль эмоции; девочка чувствовала, как затхлая стена забвения неумолимо приближается к ним, как, несмотря на просторную поляну, между ними возросли невидимые стены, из трещин которых исходил зимний холод, и как они давили на них, намереваясь намертво расплющить и превратить в кровавую кашицу для бродячих зверей, какие прятались здесь за полужухлой травой или за стволом деревьев, где были выкопаны норы возле корневых шеек. Вопреки временному затишью, Хотару всё ещё било изнутри электрическим током, точно кто-то издевательски подносил к ней оголённые, угрожающе искрящиеся провода, чтобы она ни на минуту не расслаблялась. Впрочем, так оно и было: спина девушки была ровной, напряжённой, как натянутая струна скрипки, ладони сжимались до побеления костяшек, ногти вцеплялись в кожу, причиняя боль, которая отрезвляла в момент, когда ей хотелось отвлечься, лучше холодного душа.
— Так-так, и кто это тут у нас гуляет в столь позднее время? — послышался чей-то елейный голос, от которого Хотару захотелось поморщиться, точно ей на язык посыпали горстку сахара.
Из-за высокого кустарника вышел худоватый юноша с чёрными кругами под глазами, точно его бросили на несколько месяцев в тёмный закуток без еды и воды, бледный, как сама Смерть, с костлявыми руками, которые были запрятаны в карманы широких белых брюк, явно больших ему по размеру, и желтоватой, как пшено, пышной шевелюрой. Однако с учётом того, что сейчас беспощадно лил дождь, его нельзя было назвать блондином даже с долей оптимизма, и пышность волос уныло смылась, превратившись в грязновато-песочную швабру на голове, закрывающую часть безобразного лица. Хотару впервые видела этого гуля, чью сущность она определила по запаху, но его костюм открыто говорил о принадлежности ненавистной ей организации. Она чувствовала, что разделается с ним в два счёта, но её беспокоило совершенно другое: лидер его подкласса отсутствовал, вопреки тому, что он любил фигурировать и появляться сразу, уже ведя за собой своих жалких пешек, однако его мерзкий запах падали продолжал сопутствовать темноволосой, как наложенная кем-то порча. Молодой гуль задрал голову, демонстративно раздувая крупные ноздри, и довольно оскалился, как дикий медведь, который спустя долговременный голод наконец-то нашёл подходящую добычу; его изучающий взгляд пал на Айку, которая вздрогнула при чужом внимании, и шатенка плотнее прижалась к матери, пытаясь найти у неё защиту.
— Детишкам опасно разгуливать в тёмное время суток. Особенно таким вкууусным. Разве мамочка не говорила, что на тебя захотят поохотиться гули? — протянул он, с аппетитом облизнув губы, медленно избавляясь от расстояния между собой и запримеченной жертвой. Разгадав его замысел, Хотару сделала шаг вперёд, держа одной рукой за плечо Айку при себе, и вперила в гуля мрачный, прожигающий взгляд, от которого на его губах заиграла напускно трогательная улыбка. — Ах, видимо, мелкая уже занята. Очень жаль! Но ведь мы могли бы разделить этот обед, — обратился он уже к защитнице Цурури-младшей. — Тебе верхнюю часть туловища, а мне — нижнюю, я очень люблю детские ножки, они такие мягкие, нежные и… — начал возбуждённо тараторить блондин, испуская изо рта вязкие слюни и бешено вращая угольными зрачками, как его неожиданно прервали.
— Закрой свой поганый рот, пока я не вырвала тебе челюсть, извращенец! — властно рявкнула Хотару, пригнувшись и чуть отведя ступню в правую сторону, облепив свою обувь мокрой землёй, как знак того, что она готова будет в любой момент совершить рывок в сторону врага. От грозного тона матери у Айки ухнуло сердце, упав с грохотом прямо в пятки, но, как ей показалось, сейчас оно прыгало везде; девочка ощущала хаотичные стуки в горле, в груди, в животе, в голове. Гуль тоже подал испуганную реакцию, продолжая неумело исполнять роль загнанного в угол тушканчика, но затем вдруг выпрямился и посмотрел на девушку другим взглядом: восторженным, почти одержимым.
— Ууух, какая грозная! Всё, как говорил братан Ямори, и без преувеличений! Мне нравятся такие чувихи! — высунув наружу язык, как невоспитанный пёс, восхищённо, едва ли не захлёбываясь собственным восторгом, пролепетал молодой гуль. — Чёрт с ней — с этой мелочью, после которой я всё равно захочу жрать через пять минут! Может, лучше познакомимся поближе, а?
— Не имею желания, — холодно отчеканила темноволосая, гордо вздёрнув подбородок, и посмотрела сверху вниз на парня, смерив того презрительным взглядом, однако от такого небрежного обращения гуль ни чуточки не разочаровался и не почувствовал себя дурнопахнущим мусором, которым его охарактеризовала Цурури. — Что ты здесь делаешь? Зачем пришёл сюда?
— Как — что? — изобразил безграничное удивление на лице блондин. — Гуляю! Разве не видно? В двадцатом районе такой свежий воздух, такая чудесная погодка, что просто грех не привалить сюда свои косточки, — с фальшивой улыбкой проговорил он, зачёсывая назад влажные, непослушные пряди, которые всё равно упрямо лезли на глаза, как толстые пиявки, откровенно показывая, что ему на самом деле не по душе природное явление.
— Хватит заговаривать мне зубы! — снова повысила тон раздражённая девушка-гуль, низко опустив брови, нагнав на глаза тёмно-серую тень. — Члены Древа Аогири не могут просто так ошиваться в чужих территориях.
— Верно, — послышался до боли и звона в ушах знакомый голос, который Хотару мечтала не слышать ещё несколько спокойных лет. — Мы пришли сюда по делу. Конкретно — за тобой. Кромсатель, — он произнёс её прозвище отдельно, медленно, даже тягуче, словно вынимая ложкой липкий мёд из банки, делая акцент на том, кем она является на самом деле.
Хотару напряглась ещё больше, точно взвинченная пружина, и больше не смела делать лишних движений наподобие хищника, притаившегося в засаде. Лишь только ладонь, которой она сжимала плечо Айки, усилила свой натиск. Но девочка, поморщившись, старалась не обращать внимания на боль, страшась шелохнуться. Она даже боялась дышать, поэтому то и дело задерживала дыхание, вдыхая и выдыхая необходимый кислород очень тихо, как мышь. Всё это походило на эпицентр игры в замирающую морскую фигуру — одно малейшее движение, которое заметит игрок, означало поражение.
Как только из тени вышла массивная фигура, освещённая лунным светом, Айка едва подавила дикий вопль, родившийся на почве животного ужаса. Человек представлял из себя крупную груду мышц, облачённую в идеально выглаженный белый костюм, и жуткого ящера, пожалуй, анаконду, в своём страшном лице: узкие, продолговатые глаза, далеко посаженные друг от друга, почти лезли на широкий лоб, большой нос с овальными ноздрями, крупный подбородок и прилизанные желтоватые волосы, как у его подчинённого — он точно походил на рептилию, о чём говорил даже его взгляд. Ледяной, пронзительный, исследовательски скользящий по телу девочки, забирающийся в самые её трясущиеся кости и сжимающий маленькое сердце. От него смердело чем-то ужасным, похожим на тухлое мясо, но Хотару точно знала, что от него веет разлагающейся плотью. Несколько секунд он стоял неподвижно, рассматривая своими змеиными глазами знакомую особу, а затем неспешно зашагал к ней; поступь была тяжёлой, неровной, словно он специально пытался привлечь к себе пристальное внимание, под ботинками слышалось хлюпанье, а через некоторое время чавкающий звук, и при следующем шаге за его подошвой потянулась жидкая бело-зелёная субстанция — он с хрустом, будто наступили на хлопья, раздавил крупное насекомое, оставив на траве его размазанные внутренности.
— Ты сменила имидж? — вопросил без интереса Ямори, оглядев Хотару с ног до головы; ему было непривычно видеть Кромсателя в образе пай-девочки, ведь в Аогири она всегда носила рваную, мужскую одежду и никогда не использовала броский макияж, даже не заикалась о нём, отдавая предпочтение естественности и красным мазкам, которые обычно оставались у неё на лице после удачной охоты. — Выглядишь жалко. Кровь, в которой ты обычно была испачкана, шла тебе больше. А сейчас я бы с радостью примерил на тебе ещё и твои собственные внутренности, — кровожадно усмехнулся он, облизнувшись, и темноволосая невольно дёрнула плечом.
Хотару продолжала стойко оставаться на месте, смотря прямо в глаза подошедшему мужчине, но оставалась молчаливой. Тот смерил Айку, стоящую позади неё, изучающим взглядом и однобоко ухмыльнулся.
— И это, я так полагаю, то, из-за чего ты предала Аогири? — с мрачной усмешкой поинтересовался блондин.
— Я никого не предавала, — наконец-то подала голос алоглазая, нахмурив брови. — Просто покинула организацию, в которой мне стало скучно.
Услышав эти слова, Якумо загнул указательный палец, вызвав громкий хруст сустава.
— Аогири нельзя так просто покинуть. Если вступил туда, то пути назад уже нет, и ты это прекрасно знаешь. Но, видимо, тебе что-то ударило в мозг, что ты окончательно потеряла его, и ты с чего-то решила, что можешь действовать самовольно.
Айка, изредка выглядывая из спины матери, поочерёдно смотрела то на неё, то на прибывших незнакомцев, теряясь в догадках и погружаясь в полное недопонимание происходящего. Что за Аогири? Почему её мать состояла в какой-то организации? Что от неё хочет этот страшный человек, похожий на существа из семейства холоднокровных? Впервые она не осмелилась задать все свои вопросы вслух, потому что язык онемел и будто прилип к нёбу. Она лишь недоумённо хлопала глазами, глядя на окруживших их людей, но, когда молодой подчинённый Ямори сузил один глаз, округлил второй, как последний безумец, и высунул длинный, как у ящерицы, язык, девочка охнула от испуга, ощутив, как сердце отбило гонг, и снова прижалась к девушке-гулю.
— Но ты почему-то вспомнил об этом только спустя три года, — съязвила Хотару, пытаясь источать своим видом силу и уверенность, однако внутри всё трусливо сжималось, словно котёнок, сворачивающийся в клубок.
— Ты слишком хорошо схоронилась, что тебя даже не смогли найти лучшие прихвостни лидера. Потом Татаре наскучило вести бесполезные поиски и он объявил о том, чтобы мы прекратили играть в ищеек. Успокоились почти все…
— Кроме тебя, как погляжу, — с иронией закончила за него темноволосая.
— И Это, — добавил Якумо с хитрой улыбкой, растянувшись в белоснежном оскале, от которого у Айки промёрз позвоночник. Услышав имя старой знакомой, непринуждённая улыбка, запечатанная на устах Хотару, мгновенно улетучилась; уголки губ недовольно опустились вместе с бровями, лицо застыло в напряжении, не выражая особых эмоций, точно ледяная скульптура. — Она до сих пор продолжает вместе с Норо прочёсывать окрестности Токио в поисках своей старой подружки. Потому что такие, как мы, не прощают предательств. Сова обрадуется, когда я принесу ей трофей в виде твоей отделённой от тела головы, — промолвил мечтательно мужчина, загнув с хрустом средний палец, и хищно провёл языком по пересохшим в жажде крови губам. — Но я, пожалуй, оставлю твою симпатичную мордашку у себя. Повешу её в своей комнате, как оленьи рога, и буду любоваться твоим обезображенным ликом.
— Мама! — не выдержав и поддавшись импульсу, слёзно закричала Айка, вцепившись мёртвой хваткой в ладонь застывшей Хотару. — Кто эти люди? Почему они говорят такие ужасные вещи? Скажи, что это неправда! — умоляла девочка, неосознанно вгоняя на эмоциях ногти в кожу девушки-гуля, и у той от просящего тона дочери остановилось сердце, испещрённое ранами.
На глазах Хотару заблестели, словно кристаллы в глубокой пещере, первые слёзы; боль жгучим цветком распустилась в груди, грубо вонзая острые корни в главный человеческий орган, от того, что она не могла преподнести ей благую ложь, вопреки тому, что ей очень хотелось соврать и поверить в собственную же фальшивость. Как же ей, чёрт возьми, хотелось, чтобы Ямори подыграл ей и позволил Айке сбежать, разобравшись с ней один на один, ведь ребёнок был здесь совсем не при чём и рушить его хрупкую, как китайская ваза, психику ей хотелось меньше всего. Её неожиданно подкосило бессилие, какого она никогда прежде не испытывала. Оно давило на плечи, пережимало горло, как жгуты, переплавлялось в самую настоящую телесную боль и отпихнуть её не представлялось возможности.
— «Мама»?! — повторил Оомори, и его издевательское эхо зазвучало целой какофонией в ушах Хотару. — Она назвала тебя «мамой»?! Ха-ха-ха! До чего же ты докатилась!
Мужчина был одержим истеричным смехом, и собственный гогот завалил ему барабанные перепонки, как плотная вата. Он давился им, чувствовал, как под веками что-то мучительно закипает, как начинает болеть живот, будто кто-то насильно пытается вытеснить из него воздух, ощущал, как давит грудь, из-за чего воздух вырывался толчками. Смех душил его, не позволяя спокойно сделать вздох, но он не мог остановиться.
«Чёртов психопат!» — мысленно зашипела Хотару, с отвращением наблюдая за тем, как он на эмоциях переместил ладони на своё лицо и начал стягивать пальцами собственную кожу, словно кошка, пытающаяся отодрать клочок обоев своими когтями. Подчинённый подхватил смех своего лидера и тоже заливался сумасшедшим хохотом, согнувшись и хлопая себя по коленке. Алоглазая чувствовала, как Цурури-младшая стала туже стискивать её тело, будто пытаясь раствориться в ней, желая быть поглощённой, лишь бы только не видеть этот кошмар. Хотару прекрасно понимала её; она бы и сама с радостью сжала девочку в своих объятьях так, чтобы поместить её в себя и закрыть ей взор на развернувшуюся картину, вытащенную прямо из малобюджетного хоррора с плохой концовкой — специально для того, чтобы поразить придирчивую публику, которая устала видеть типичные хэппи-энды. Бывшая Икимоно и сама не любила подобные фильмы и часто ощущала, как её челюсти сводит от зевка, но в этот раз ей нестерпимо захотелось попасть в тот момент, когда зло будет побеждено, а добро будет возвышаться над ярко-персиковым закатом.
— Значит, знаменитый Кромсатель променял свои кровавые приключения на уютную, семейную жизнь? — с издёвкой осведомился Якумо. — Это действительно то, о чём ты мечтала, засыпая в обнимку с гниющим трупом? Всё это на самом деле очень трогательно! — театрально вздохнул он, через секунду сменив свой тон на маниакальный. — Настолько трогательно, что мне хочется прямо сейчас растерзать вас обеих! Согласись, это ведь будет так мило, если мать и дочь падут замертво в обнимку, ни на минуту не расставаясь друг с другом! Я могу даже завязать ваши кишки в один узел, чтобы все видели, какие крепкие узы связывали вас при жизни!
Уголок рта Хотару брезгливо дёрнулся. И за что она могла раньше уважать этого больного ублюдка, обмениваясь с ним дружескими фразами? Сейчас она смотрела на него по-другому и вся симпатия в миг схлынула, сойдя на полное «нет»: с омерзением, ненавистью, слепым раздражением. Дождь гулко барабанил по толстым веткам раскидистых деревьев, но Хотару отчётливо улавливала шмыганье носа Айки, шумные всхлипы и буквально ощущала, как собственное тело омывают слёзы дочери, походящие сейчас на непрерывный горький водопад. На минуту ей даже почудилось, что одна из прозрачных, как зеркальное озеро, капля попала ей в рот; вкус слёз собственной дочери, которую она так горячо любила, был просто отвратителен, как ушная сера или горючий пепел. Ничего ещё хуже в своей жизни алоглазая не пробовала. Этот вкус разъедал язык, горло, лёгкие и весь желудок. Хотару враждебно посмотрела на причину страданий Айки и в глухой ярости сжала зубы.
— Ты и пальцем не тронешь мою дочь! — с уверенностью произнесла девушка-гуль, угрожающе клацнув челюстью, но Джейсон оставил без внимания её жест.
«Ты либо псих, либо полный идиот, если задумался о таком» — угрюмо завершила она свою недобрую мысль.
— И кто же меня остановит? — раскинув руки, с ухмылкой спросил он. — Ты прекрасно знаешь, что если я всерьёз заинтересуюсь своей жертвой, то меня уже никто не заставит передумать. А твоя соплячка вполне подходит для моих игр.
— Тебя нужна я, а не она. Если ты попытаешься достать Айку, то я сделаю всё, чтобы сбежать отсюда. Ты ведь помнишь, что в погонях всегда выигрывала моя персона? — с натянутой усмешкой напомнила девушка-гуль, художественно изогнув тонкую, будто нарисованную кисточкой профессионального художника, бровь. — А если ты позволишь Айке уйти, то я даже не сдвинусь с места и позволю тебе делать со мной всё, что вздумается твоей порочной душе. Разве ты станешь упускать такой момент? Когда ещё Кромсатель пойдёт тебе на уступку, Джейсон? Это ведь то, чего ты так жаждешь — получить меня и наказать меня за все мои грехи и причинённые убытки в Аогири.
Но, яростно противореча словам матери, Цурури-младшая продолжала липнуть к ней, как железяка к магниту, не намереваясь отпускать её ни на секунду. Хотару поймала себя на мысли, что в любой момент будет готова, если это только пообещает спасти жизнь Айке, жестоко отшвырнуть её от себя, как мешающегося под ногами кота, вопреки своей боязни причинить ей даже малозаметные увечья.
— Это, конечно, заманчивое предложение, но, — Ямори поочерёдно загнул все пальцы, создав громкие щелчки, — меня вполне устраивает и перспектива поохотиться на вас. Сейчас, когда я снова встретил тебя, Кромсатель, я приложу все усилия, чтобы не упустить тебя из виду и вытащить из твоей жалкой тушки всю плату за твои ошибки.
Девушка вдруг поняла, что больше не может искать нужные слова, растягивать время, лавировать между правдой одного человека и правдой целого народа, правдой объективной и субъективной — всё это показалось шелухой, сухо шелестящей на ветру и облетающей лохмотьями со скелета целого мира. Она сама ныне стояла перед лицом собственного страха
— «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь», не слышал о таком, нет? — намеренно подразнила его темноволосая, заносчиво задрав нос, чтобы спровоцировать его на первую атаку.
Она стойко выдержала его буравящий, пытливый взгляд, и её беспристрастие отразилось кривой усмешкой на губах Ямори. Прямая, стойкая, что закалённое лезвие — хочется сломать, согнуть, переплавить, переделать под себя. Его глаза опасно сверкнули, предупреждая о будущем нападении.
— Думаешь, ты сможешь убежать от меня? — насмешливо поинтересовался он, и его склеры неожиданно окрасились в чёрный цвет, словно кто-то брызнул ему туда чернила, а зрачки превратились в два насыщенно-алых круга. — Для меня ничего не значат слова гуля, который насквозь пропах человеком!
Послышался треск разрываемой материи, как знак того, что из тела Джейсона был выпущен его охотничий орган. Айка не успела издать истошный вопль, как её грубо отдёрнули от чужого тела и швырнули в сторону, точно пустую, смятую банку из-под газировки. Из груди девочки вырвался судорожный вздох, когда она приземлилась животом на корягу; ей повезло, что та не торчала острым концом, как осиновый кол, а была повалена гладкой поверхностью. Пальцы Айки сгребли в охапку комки грязи, которые забрались ей под ногти.
— Айка, беги! Беги и не останавливайся! — напоследок закричала Хотару, когда девочка обернулась к матери; та стояла к ней спиной, даже не дрогнув, увидев воочию кагуне гуля, возвышающегося над ним, как шипованный хвост у динозавра.
Пережитый шок обещал владеть телом Айки ещё долгое время, держа её на месте в своих стальных кандалах, но что-то щёлкнуло в мозгу девочки, как переключатель, и она рванула по наитию вперёд, не разбирая дороги и даже не оборачиваясь на оживший кошмар, который невольно требовал к себе внимание. Она бежала с раскрытым ртом, ловя капли дождя и в спешке захлёбываясь ими, спотыкалась о торчащие пни, ветки и камни, но продолжалась нестись со скоростью парнокопытного, вспугнутого дулом ружья. Краски вокруг сгущались подобно тому, как душу накрывала тяжесть смирения перед неизвестностью. Якумо совершил щелчок пальцем, отдав безмолвную команду своему подчинённому, и тот, как дрессированная гончая, ринулся за добычью, как ретивый конь.
— Иди сюда, я не обижу тебя! Постараюсь покусать понежнее! Кис-кис-кис! — вопил он, и в его голосе звучало тошнотворное самодовольство.
Хотару затрясло от бешенства. Разгадав его манёвр, она подскочила к бегуну, преградив ему дорогу. Взгляд молодого гуля лился сквозь полуопущенные ресницы, на губах блуждала горделивая улыбка, которую стёрла своим ударом темноволосая, впечатав со всего размаху кулак в его солнечное сплетение. Блондин согнулся, словно его разрубили напополам, и широко разинул пасть, из которой выпал сгусток слюны. Алоглазая могла бы убить его с одного удара, резко и наотмашь выпустив своё ринкаку-кагуне, как и у Джейсона, ему прямо в грудину — осталось бы только поднять оружие наверх, чиркнув по его внутренностям, и от него остались бы только идеально разделённые, точно крупными ножницами, части туловища. Но она до сих пор чувствовала где-то вблизи запах Айки, которая ещё не успела уйти на безопасное расстояние, при котором бы ей не удалось увидеть истинную сущность её матери. Хотару готова была рискнуть собственной жизнью ради того, чтобы не разрушить устоявшееся мировоззрение юной особы. Пусть от этого бы зависела её голова, ещё покоящаяся на плечах, но она не позволит ей узнать так рано о том, что она всё это время находилась в семье чудовищ. К счастью, мощный удар в удачное место позволил ей взять фору; гуль упал на колени, держась за ушибленное место, и пытался научиться заново дышать, испуская при этом сухой кашель, однако его положение будет длиться ровно минуту и уже потом он встанет с новыми силами.
Однако подобная манипуляция всё же сыграла с ней свою злую шутку; Хотару запоздало увидела, как на неё несётся гора перекатывающихся в обтягивающем костюме мышц, тем самым пропустив его первый удар. Губы рассёк железный кулак Ямори, отчего голова Хотару откинулась назад. Перед глазами рассыпалась пригоршня золотисто-белёсых вспышек. Чувство было такое, как если бы ей одним прикладом высадили с десяток зубов, но, как ни странно, все они ещё были на месте. Следующий удар пришёлся в затылок, припечатав лицо девушки прямо в землю. В глазах потемнело, голова трещала и гудела, как старый радиоприёмник, темноволосая ощущала жуткое головокружение. Воображаемый туман свивался вокруг неё, тугой удавкой затягиваясь поверх содрагающегося в ледяном ступоре тела. Она надёжно увязла в своей слабости, однако всё равно предпринимала вялые попытки подняться с земли, попутно стирая ладонью мазки с лица, но только лишь больше размазывала их, создавая больше тёмных штрихов. Джейсон смотрел на неё с напускной жалостью, не узнавая в ней свою бывшую партнёршу, славящуюся своей ненасытностью, жестокостью и стойкостью. Теперь же она представилась перед ним собравшимся издыхать котёнком, который тем не менее отчаянно пытался по рефлексу схватиться за остатки утекающей жизни.
— Ты потеряла хватку, Кромсатель, — медленно шагая к ней, нараспев произнёс Ямори, разглядывая её, как постаревший и теперь уже бесполезный товар. — Но при этом тебе хватает самоуверенности, чтобы сражаться без кагуне. Или ты делаешь это ради своей «дочурки»? Боишься повредить ей её слабую, детскую психику?
«Давай же, Айка, быстрее!» — мысленно подгоняла девочку Хотару, чувствуя, как шлейф её естественного аромата неспешно тянется за ней, как назло вынуждая ту бездействовать, а затем и вовсе остановился; шатенка поскользнулась из-за неумения распознавать предметы в темноте и рухнула наземь, сейчас пытаясь выбраться из ловушки. «Поднимайся, Айка! Немедленно! Шевели ногами, ну же!».
— Может, мне стоит догнать её и привести сюда? Если я обхвачу её тонкую шею своими громадными ладонями и буду медленно-медленно сдавливать пальцы на её горле, ты станешь сражаться в полную силу? — продолжал провоцировать её Якумо, обхаживая кругами полулежащую девушку в манере настороженного хищника.
«Если ты хоть пальцем тронешь кончик волос на её голове, я размажу тебя по стенке, мерзкий урод!» — процедила сквозь зубы внутри себя алоглазая, упираясь дрожащими ладонями о землю; её локти тряслись, словно неся на себе неимоверно тяжёлую ношу из металла. Ещё витающий запах дочери, неприятно щекочущий крылья её носа, только нагнетал и без того напряжённую атмосферу. «Айка, поторапливайся, чёрт возьми!».
— Молчание — знак согласия, разве нет? Тогда я пойду прямо сейчас за этой девчонкой. Тебе сразу принести её мёртвой или ещё живой, чтобы я мог вырвать её сердце прямо на твоих глазах?
— Да что же тебе не сидится на месте, нервная скотина? — не выдержав, подала голос Хотару, силком вытягивая из себя нотки дерзости. — Я запросто выпотрошу тебя и без помощи зала, знаешь ли. Не вздумай сомневаться в силе Кромсателя!
Зрачки Джейсона расширились и он, охваченный бурлящим, как вулкан, гневом, задрал правую ногу, стремительно опустив её на голову Хотару. Из груди девушки-гуля вырвался протяжный стон. Если бы она не успела вовремя повернуть макушку, то сейчас бы уже нахлебалась ртом земли. К почве была пригвождена только левая сторона лица, однако ей сопутствовал и другой дискомфорт; кончик носа находился слишком близко к земле и, стоило ей хоть немного втянуть воздуха, как крошки забивались в ноздри, щекоча внутренние стенки, как перо, но вертеться не получалось — Оомори медленно вдавливал ботинком её голову в землю. Боль была невыносимой, но, как думалось Хотару, подобная пытка была ещё цветочком по сравнению с тем, что ей пришлось видеть в прошлом в его комнате пыток. Она знала, что он к тому же ещё играется с ней, убивать её сразу было невыгодно его личности. Если бы Джейсон хотел, то он бы уже давно расколол подошвой вдребезги, как ореховую скорлупку, её череп. «Десять, девять, восемь, семь, шесть…» — начала отчёт алоглазая, слизывая капли крови из носа.
— От твоего прозвища ничего не осталось, кроме самого названия, — ухмыльнулся Якумо.
«Пять, четыре…».
— Ты отвратительна мне, — он усилил свой натиск.
«Три, два, один…» — скрипя зубами, продолжала считать девушка, страдальчески вздымая грудью, которая с трудом пропускала в себя от давления кислород.
— Я готов сожрать тебя с потрохами, Хотару! — заверещал Джейсон, разорвав временную тишину, как хлопковую ткань, и, брызгая пеной изо рта, поднял ногу с головы гуля, чтобы следующим пинком отправить её на тот свет.
«Старт!» — победно улыбнувшись своим мыслям, закричал голос в голове бывшей Икимоно.
— Только узнай сначала моё мнение на этот счёт! — она резко перевернулась, введя в ступор Якумо, и продемонстрировала ему средний палец; приподняв на локтях спину, она выпустила из освобождённого крестца три щупальца, вонзившихся в грудь блондина, которые подняли его вверх, не позволив совершить задуманное.
Джейсон, не ожидавший ответного нападения, ошеломлённо моргал глазами, постепенно приходя в бешенство. Запах собственной крови ударил в нос, введя его в безумие берсерка. Повисев ещё несколько секунд в воздухе, он направил своё кагуне в сторону Хотару, и той пришлось уклониться, вытащив из него сиреневые щупальца, отливающие в серебристом свете луны ядовито-розовым, подобный свету клубных диодов. Хотару отскочила в сторону, словно кролик, избежав момента, когда массивное кагуне Ямори, увешанное крупными шипами, ударило по земле, как хлыст, подняв мелкие камни и отдельные клочки почвы.
— Ах ты, сука! — агрессивно взревел Якумо, прижав ладонь к дыре в своей груди, из которой хлестала багровым ручейком кровь, что пропитала и его теперь красную руку. — Я выдавлю тебе глаза, разукрашу твоей сраной кровью все стены Токио!
— Всё-то ты обещаешь, — подтрунивала темноволосая, подогревая его пыл, и вместе с тем параллельно наклонилась, когда щупальце Джейсона, во много раз превосходящее по размеру её, промелькнуло у неё над головой.
Первая рана Оомори успела быстро срастись, остаться лишь глянцево-розовым стежком на коже, кровавая линия подсыхала. Он собрался с новыми силами, без труда подняв охотничий орган, и направил его ещё раз в сторону насмехающегося оппонента, который умело ходил по лезвию ножа. Хотару, по-кошачьи выгибаясь, перепрыгнула щупальце, позволив тому оставить прореху в дереве, а другое, более тонкое и слабое, превратиться в жалкие щепки, разлетевшихся, как травинки-самолётики.
— Попробуй ещё раз, пока не впечатляет, — усмехнувшись и пожав плечами, промолвила Хотару, на миг забыв о том, что перед ней два противника.
Подчинённый Ямори, воспользовавшись замешательством девушки-гуля, выпустил своё кагуне, обвившее его руку, как прочный щит. Он сделал резкий выпад, словно совершив атаку шпагой, и попал точно в цель. Кагуневидное лезвие прошибло печень, и огненная волна прокатилась вдоль позвоночника, поразила в голову, ослепив на пару ударов сердца. Хотару, ахнув, рухнула на колени, схватившись за открытую рану, из которой непрерывно сочилась тёмно-алая, вязкая, как патока, жидкость. Она подняла взор, полный ненависти, на нагло ухмыляющегося блондина, который взмахнул своим клинком, небрежно отряхнув со сверкающего кончика её кровь. Красные мазки упали на траву, словно неуклюжий художник брызнул на них акварелью, но были быстро смыты дождём.
— А как тебе такой фокус, крошка? Впечатляет, а? — передразнил её блондин, задиристо показав ей язык, который Хотару нестерпимо захотелось вырвать с корнем и разгрызть его, как леденец.
Не растерявшись, девушка напряглась, махнув двумя щупальцами. Молодой гуль с лёгкостью избежал атаки, почти переступив через них, как через безобидного муравья, и подзабыл на этой ноте о том, что у неё имеется третье, которое было направлено прямо ему в голову.
— Твою ж гулью мать! — запаникованно выругнулся он, вовремя нагнувшись, однако острое щупальце срезало кончик его пряди. — Ты вообще обалдела, чёртова дура?! Я же год отращивал их! Ты официально разонравилась мне! — драматично ныл парень, впав в состояние полного огорчения, наплевав на возможную опасность в её лице.
— Тогда поцелуй меня в кагуне, самовлюблённый придурок!
С этими словами, растянувшись в безмятежной улыбке, темноволосая выпустила вперёд, как дартс, свои отростки, которые проткнули живот гуля. Дыхание подчинённого Ямори стало прерывистым, тяжёлым, сопровождающимся хрипами и хлюпами где-то внутри. Изо рта брызнула тёмная кровь, окрасившая собой на несколько секунд смятую листву. Рана Хотару начала постепенно затягиваться, разгоняя горячий живительный эликсир по венам, опаляя похолодевшее тело. Снова воспрянув духом, девушка без проблем поднялась на ноги, демонстрируя Якумо небольшую бледно-розоватую полоску на месте кровоточащей дыры. Она дёрнула щупальцами, как поводьями, и откинула на несколько метров насаженного противника, впечатав спину того в кору ближнего дуба. Величественно возвысив над собой уже очищенные отростки, она снова направила расслабленный взгляд на лидера Белых костюмов.
— Мне поручили тут сходить за покупками. У меня есть всё из списка, кроме дохлой тушки Джейсона. Поможешь мне раздобыть такую? — поведя бровью, бросила она.
Ямори рыкнул, как одичавшее животное, и снова ринулся в бой, размахивая из стороны в сторону ринкаку-щупальцами, как в истерии. Хотару лениво уворачивалась от его атак, чувствуя собственное превосходство в скорости, и между тем раздумывала о своих дальнейших шагах. «Что нужно плохим парням? Хорошая взбучка, которая остудит их горящую задницу, на которой можно сделать барбекю, и они сразу же утихомирятся, как прирученные тигрята, получившие кусок ветчины. Мне нужно только добить его, довести до состояния овоща, чтобы он уползал от меня на четвереньках, и тогда мне удастся наконец-то вырваться отсюда. Нельзя умирать — меня ждут муж, дочь и ужин Араты-куна, хоть я и не люблю рыбу» — с усмешкой думала про себя бывшая Икимоно, беззаботно наклонив набок голову так, чтобы чужое оружие проскользнуло около её плеча, не задев кожу. Девушка уловила себя на мысли, что может даже прямо уснуть на поле своеобразного дуэта, и данная беззаботность оставила свой отрицательный след; Джейсон дождался того момента, когда она полностью расслабится, и схватил её за волосы. Намотав на кулак тёмно-каштановую прядь, лидер Белых костюмов притянул её к себе. Хотару успела издать только короткий протестующий взвизг, но поперхнулась криком, когда Джейсон со всего размаху вмазал ею по дереву. В голове зазвенело, глаза застлало сверкающей белой пеленой, и горло перехватило безжалостной ладонью; крепкие и толстые, как сосиски, пальцы сжимали всё сильнее, выдавливая воздух и жизнь, вгоняя неровные ногти под кожу. Кровь брызнула моментально, точно мужчина проткнул воздушный шарик с жидкостью внутри. Хотару сучила ногами, царапала чужую ладонь, хрипя и извиваясь червём, пыталась замахнуться на него щупальцами, но ничего не помогало — Якумо, не разжимая хватку, легкомысленно уклонялся от любой её атаки. Пока алоглазая безмолвно висела, подручный Ямори, отдышавшись, прошмыгнул мимо пары, направляясь в гущу тёмных зарослей.
— И кто же тут теперь сдохнет быстрее? — со злорадной усмешкой поинтересовался Джейсон.
Хотару попыталась съязвить напоследок, но из сдавленного горла вырвался только жалобный стон. Вдруг её потянуло вперёд, в ушах засвистел воздух, и затылок хрястнулся об ствол, затрещав яичной скорлупой. Под волосами сделалось мокро, струйки резво побежали вниз по шее за воротник рубашки. Девушка-гуль взвизгнула, жадно глотая воздух, перегруппировалась и, не обращая внимания на муку от грубо вырванных прядей, подпрыгнула, выбрасывая ноги в грудь противника и отталкивая того назад, когда он собрался пронзить её кагуне. Незатейливый трюк позволил ей урвать несколько секунд, чтобы осуществить собственную месть, а размахивала она щупальцами беспощадно и самозабвенно, будто уже находясь на грани смерти, однако RC-клетки позволяли плоти быстро восстанавливаться. Одно из её щупалец попало в щиколотку мужчины, войдя также легко, как нож в масло; тот лишь прохрипел и, обхватив руками её отросток, вытащил охотничий орган и притянул его к себе. Движение было слишком резким, отчего Хотару пришлось подскочить к блондину и попытаться осуществить удар свободным щупальцем, но то, к её неожиданности, было ликвидировано; крупное оружие Джейсона, нашпикованное острейшими шипами на каждом сантиметре, буквально упало на её отросток, разрушив его на мелкие атомы. «Проклятье! У него слишком тяжёлое кагуне для моего, поэтому он так легко разрушил его. Не надо было так близко подходить, в бою с ним следует соблюдать дистанцию. Осталось только два» — с досадой думала про себя алоглазая, отпрыгнув назад, чтобы позволить себе отдохнуть хотя бы пару секунд, а заодно и подумать о стратегии следующего действия.
— Выглядишь неважно, — прокомментировал Джейсон, оценивающе оглядев своего оппонента.
— Уж попривлекательней тебя, — колюче плюнула Хотару, смотря на него с негодованием; Оомори излучал силу, твёрдость и решимость, он ни на минуту не устал и был готов биться, как сумасшедший, чего нельзя было сказать о его противнице, которая была уже изрядно потрёпана. Грязь на лице засохла, превратившись в корки, и неприятно царапали кожу. Хотару смахнула их с себя, как кусочек извёстки, и заставила себя усилием воли расправить осунувшиеся плечи. Каждое движение давалось ей с трудом, кости ломило и было такое ощущение, словно она хорошенько исхудала за несколько минут до состоянии полноценной анорексии.
— О, ты была бы гораздо красивей, если бы твоё лицо исказилось гримасой ужаса и отчаяния, — замечтался Якумо, затем сделавшись вдруг серьёзным и задумчивым, однако его глаза при этом по-лисьи сузились. — Впрочем, так оно сейчас и будет. Кайто как раз отправился за твоей девчонкой, чтобы она тоже была свидетелем этого представления, а заодно и приняла потом участие в пьесе о трагедии. Ей достаётся главная роль, ты счастлива, Кромсатель?
— Что?! — единственное, что смогла выпалить онемевшими губами обескураженная и потерянная Хотару, чьи глаза едва ли не вылезли из орбит.
Всё вокруг потемнело, словно ей в глаза плеснули чернил, и окруживший её мрак, рассекаемый красными всполохами, вдруг прорезало тонким жалобным визгом. Девушка рванула вперёд, угрожающе шипя, и приглушённо взвыла от боли в выворачиваемом запястье.
— Не так быстро! — властно рявкнул Ямори. — Сначала тебе придётся поиграть со мной!
Сказав это, гуль потянул чужую руку на себя: резко, со всей силы, не переставая сжимать ту ладонью в районе плеча. Кость, сжатая мощной хваткой, не выдержала напора, издав оглушительный хруст. Последовала страшная боль, заставившая Хотару разразиться в истошном вопле. Девушка всеми фибрами души желала себе терпения, но адская боль прошила не только одну конечность, но и всё тело, вытягивая клешнями из неё крики. Кость, разломившись напополам, разодрала острым краем кожу, и её часть показалась снаружи: красная, сырая, кровоточащая. Боковым зрением Хотару видела, как Джейсон упивается этой картиной, как его глаза закатываются в экстазе, как он с трудом сдерживается себя от того, чтобы впиться в её мясо, как в спелую хурму. Как же ей был противен этот чёртов психопат! Она попыталась вырвать руку, но размельчённые кости двигались вместе с ней, царапая вены и тонкие нити нервов. Боль была настолько невыносимой, что на время ослепила её, от чего Хотару захотелось поскорее отключиться, ибо вечная тьма сейчас казалась единственным спасением.
«Я не могу умереть, не могу! Я ни за что не оставлю Айку! Я обязана выжить ради неё! Что я буду за матерью, если покину так рано свою дочь?» — повторяла себе Хотару, пытаясь ободрить себя, придать ускорение и сил самой себе.
Она сгорбила спину, молниеносно выпустив целые щупальца. Ожидая от неё подвоха, Джейсон крутанулся, как юла, и разрубил следующим за ним хвостом отростки девушки, которые разбились на мелкие частицы, словно осколки зеркала. Глаза темноволосой округлились, полезли на лоб от неверия в происходящее, потеряли свой живой блеск, обратившись в страшную пустоту, поглотившую все её мечты и надежды.
— В этом мире выживают лишь те, кто обладает силой, — процитировал свою излюбленную фразу Якумо невозмутимым тоном, однако, вопреки ровному голосу, на его губах играла безумная улыбка, больше похожая на акулий оскал. — Ты слишком слаба для того, чтобы жить.
«Мне… мне нельзя умирать! Нельзя! Нельзя! Я не имею право!» — билось отчаянно в мозгу разбитой Хотару, но, вопреки словам, она устало рухнула на колени, а затем в её ушах раздался ещё один треск. Девушка-гуль подавилась воздухом, ощутив, как ей раскрошили на мелкие щепки вторую руку, да так, что конечность теперь не была похожа на себя: смятый комок из кожи, проткнутый десятками светлых кровавых костей, словно иглы ежа.
— Хотару, подожди! — звенел радостью мальчишечий голос за спиной у двенадцатилетней девочки, которая неслась по лугу, как юная антилопа в самом расцвете сил.
— Ты слишком медленный, Куми-чан! Как ты будешь гоняться за людишками? — смеясь, спокойно лепетала розоволосая, чей голос даже не дрожал во время энергичных скачков.
Остановившись лишь на мгновение, чтобы перевести сбитое дыхание и утихомирить сердце, стучащее, как заведённая игрушка. Она залилась задорным хохотом, увидев, как её спотыкающийся друг изнурённо упал на траву и вальяжно развалился на ней, вытянув руки и ноги, словно подтягиваясь или сотворяя снежного ангела в сугробе. «Ну и слабачище!» — покачала головой девочка, но, не удержавшись перед соблазном полежать рядом со своим тайным предметом воздыханий, расположилась рядом с ним, нахально упав ему прямо на живот, что выбило из груди мальчика воздух. На несколько мгновений между ними воцарилась тишина, потому что алоглазая наслаждалась близостью с юнцом, в то время как брюнет пытался подобрать подходящие слова для будущего разговора.
— Знаешь, Хотару, я бы не очень хотел бегать за людьми… — неловко признался Такуми, нервно теребля пальцы на руках, корябая один из них ноготком; увлёкшись своим делом, он не заметил, как соскрёб ноготь с указательного и тот, почти бесшумно щёлкнув, отлетел в сторону, затерявшись где-то в шёлковом лесу под ними.
— Потому что ты быстро вымотаешься и помрёшь, — шутливо заметила девочка, беззастенчиво коря друга за его недостатки, отчего тот покрылся ярко-алыми пятнами, которые перетекли на шею и уши.
— Нет… — последовал невероятно тяжёлый вздох, словно без его разрешения ему накинули целый груз из стали. — На самом деле я бы хотел жить с ними в мире. Ну, без еды никуда, но можно ведь питаться просто уже готовыми трупами. Каждый день кто-то из них заканчивает жизнь самоубийством, а мы будем очищать землю от них, как волки-санитары.
Икимоно, доселе улыбающаяся, неожиданно откашлялась. Цурури приподнялся на локтях, обеспокоенно взглянув в глаза подруге, и та тоже всмотрелась со всей серьёзностью в его глаза, будто не веря и одновременно сомневаясь, считая его невероятно глупым.
— Мир с людьми? Смехота! Как тебе это пришло в голову? Да и есть свежее мясо гораздо приятней, чем-то, что ты предлагал. Это же неуважение к себе и даже… унижение.
Девочка не находила нужных слов и терялась, запинаясь и ища оправдания нелепому поведению мальчика. В ней играло возмущение и непонимание, и, смешавшись воедино, эта адская смесь не давала ей покоя, будоража мысли в голове. Из её уст то и дело вырывались нервные, натянутые смешки. Мир с людьми? Вот же глупость! Если он хотел посмешить её, то ему это удалось. А если ошеломить до потери речи, то подавно.
— Вовсе не унижение! — обиженно буркнул маленький Такуми, чувствуя, как на почве разочарования к его горлу подкатывает горький ком, обычно вызывающий слёзы. — Не лучше ли нам всем дружить? Тогда в мире будет меньше смертей, войны и всего такого. И нам будет спокойней жить, не придётся скрываться. Я, может, хочу походить с активированным какуганом? Он же так круто смотрится! Вдруг я бы завёл себе друга-человека, который тоже посчитал бы это красивым?
— Ты… ты говоришь полный бред! — ошеломлённо проронила Хотару, не справляясь с кипящими эмоциями. — Да ну тебя! Мир между людьми и гулями никогда не настанет! У нас всё как у животных: они пасутся в домах, жуют свою человеческую еду, а мы жуём тех, кто отошёл от стада и не успел спрятаться. С этим ничего не поделаешь. Таков закон самой Природы, а против неё не попрёшь.
От этого разговора в груди Такуми образовался неприятный, колющий осадок. Что-то лежало внутри него, не шевелясь, но причиняя моральные страдания и не позволяя хорошему настроению вновь овладеть им. Хотару же, выпустив пар, как чайник, была теперь спокойно и безмятежна, словно только что помедитировала и не ведала о вселенских беспокойствах. Она снова прилегла на своё место, уложив сцеплённые пальцы на сердце, и расслабленно разглядывала облака. Она походила на бескрайней море, сменяющее своё настроение каждую секунду, но в конце концов после волнений зачастую оставалась спокойной, нетронутой мирской тревогой. В этот раз она стала затишью перед бурей, потому что в ней самой что-то беспокойно ворочалось, не давая отойти от напряжения. И как Такуми, её лучший друг, который должен по законам жанра девочки разделять её интересы и взгляды на жизнь, мог ляпнуть такой абсурд? И что же он скажет, когда узнает, что Хотару готова отдать всё, чтобы сейчас наброситься на человека и разорвать его в клочья с садистским расчётом? Будет ли он смотреть на неё по-другому? Из-за этих мыслей перед ней предстала туманная пелена, скрадывающая все оттенки и краски мира, и Икимоно, отпустившая на волю чувства, была в глубоком замешательстве.
— А как ты относишься к гулям, которые любят убивать людей… ну… просто так? Забавы ради? Как браконьеры, которые охотятся не за пищей, а за красивыми шкурами, — начала осторожно девочка, постепенно подбираясь к ответу на важный для неё вопрос.
— Я бы не хотел общаться с такими, — без колебаний изрёк Такуми, незаметно поёжившись, но Хотару запросто уловила, как на его коже медленно вздымаются пупырошки и светло-чёрные волоски. — Мы однозначно не поладим. Мне не нравятся гули, которые убивают ради развлечений. Это неправильно. Арата-сан бы ни за что так не сделал, а для меня он — пример для подражания.
Ей было невероятно странно и неприятно думать о том, что ещё несколько дней назад она поиздевалась над своей ровесницей. Милая девочка, чьё лицо было усыпано мелкими веснушками, просто поинтересовалась, красила ли она свои волосы, потому что цвет, по её мнению, превышал дозволенную яркость. Хотару тогда легкомысленно улыбнулась, даже не намекая ровеснице, что её ожидает в будущем, и весело спросила: «А хочешь, я сделаю цвет твоих волос ещё ярче моих?». Девочка с косичками не успела ничего наивно спросить, как в её раскрытый рот попало щупальце; из глаз брызнули слёзы, изо рта — обильная слюна. Чувствуя инородный орган во рту, она пыталась выплюнуть его, но тот погружался всё глубже, заставив ту задыхаться, жалобно мычать и медленно закатывать глаза. В конце концов Икимоно, не скрывая злой усмешки, совершила резкий рывок и продырявила затылок девочки, действительно окрасив её коричневатые волосы в красный цвет. Довольная своей пыткой, розоволосая лишь небрежно стёрла с щеки кровавый мазок и обтёрла испачканную фалангу пальца о собственный язык, как об салфетку. Ей нравилось убивать ради мимолётных развлечений. Маленького свидетеля, который враждебно лаял на неё, пытаясь не то спугнуть, не то привлечь внимание посторонних, тоже пришлось ликвидировать, но с ним дело обстояло куда проще; она просто небрежно, почти не целясь, махнула кагуне и разрубила надвое золотистого щенка, вызвав у того громкий скулёж перед мгновенной смертью. Хотя позже Хотару пожалела об этом; она любила животных, но когда дело касалось расправы над людьми, она не контролировала себя, её взор становился невидящим и она убивала всех без разбора, хотя пёс оказался первой и единственной её жертвой в списке животных. Но с тех пор она больше не лелеяла мечту завести домашнего любимца и не позволяла сделать это Айке не столько из-за того, что собака могла найти части человеческого тела, сколько из-за боязни причинить ему по своей неосторожности боль — звери были гораздо слабее, чем люди.
— Ясно… — бесцветным голосом обронила розоволосая, сделавшись миг какой-то обезличенной, опустошённой, отрешённой от всех обыденных радостей, что могли таиться под каждым камнем.
«Значит, нам не суждено быть вместе, Куми-чан. Мне бы не хотелось расстраивать тебя своим образом жизни, не хотелось, чтобы ты ненавидел меня… Ты ведь будешь ненавидеть и бояться меня, когда узнаешь, чем я люблю заниматься в свободное время…?» — смотря на наскучившее небо тусклым взглядом, убито думала про себя девочка-гуль, погрязнув в своей личной агонии. Не получалось подчинить себе чувства и отринуть накатывающие волны лихорадочного подрагивания пальцев и стуков отвергнутого сердца.
Хотару так жадно хватала ртом воздух, что заныла гортань. Онемевшее лицо пылало, а каждая мышцы налились кислотой. Воздух стыл в лёгких, как жидкий лёд. Ямори сыто ухмыльнулся, не думая скрывать свою хищную природу, он бравировал своим положением как лев, чьё господство в царстве зверей было неоспоримой догмой. Но мысли о дочери не покидали её, продолжая быть единственной причиной, по которой она была просто обязана бороться до конца, несмотря на дикую усталость, от которой хотелось провалиться в темноту. Когда Ямори наклонился к ней, она поддалась вперёд, пытаясь оторвать кусочек от его щеки, но вместо этого получила удар по лбу, который украсила сетка кровавых трещин. Оставшись без рук, которые безвольно валялись на земле, ей ничего не оставалось, кроме как пинать его ещё целыми ногами. Она не переставала биться, когда он схватил её за голову своей громадной ладонью.
«Нет! Это не конец! Сражайся, Хотару!» — кричала, надрывая горло, девушка-гуль. «Ты должна спасти Айку!».
— Ну и куда же ты собрался? — раздался игривый женский голос, обволакивающий, тягучий, прилагающий все усилия для того, чтобы жертва сама пошла к ней в руки, одурманенная образом сирены. — Хочешь поиграть в прятки? Я не против. Начинаю считать.
— Нет! Пожалуйста, пощадите! — закричал дрогнувшим голосом человек, захлёбываясь слезами.
— Раз… — протяжно зазвучала первая цифра, как жуткая церковная симфония в отдалённой секте.
— Прошу Вас! — взмолился мужчина, норовя выйти из своего укрытия и упасть на колени перед гулем. Однако данная идея тут же отошла на второй план, когда, высунув только наполовину голову, он увидел, как стройная девушка махнула своим хвостом, обрубив часть кирпичной стены; повалившиеся части строения были достаточным доказательством того, что жертве лучше оставаться на месте.
— Два, — сладкоголосо, точно напевая колыбельную, протянула розоволосая, изящно отряхнув гибкий отросток от серой пыли и остатков цемента.
Мужчина прижался к ледяной стене заброшенного сооружения, несколько раз перекрестившись. Неумолимо приближающие шаги, обозначавшие свои владения ровной поступью, нагоняли на него стужу.
— Три.
Ему казалось, что с каждой озвученной вслух цифрой жизнь медленно ускользает из его нутра. Лишь горячая кровь, бешено циркулирующая по венам, разогревала охладевшую плоть.
— Четыре.
Дрожа всем телом, как осенний, хрустящий лист на ветру, он спрятался за горку помятых коробок, тёмных картоном, как кофе, от влаги. Вынув серебряный крест, блеснувший в кромешной тьме, мужчина сжал его в своих ладонях, игнорируя дискомфорт от впивающихся в кожу острых, как заточенная пика, краёв.
— Пять, шесть, семь, восемь, девять… — неожиданно начала быстро считать она, ускорив свой шаг и наступая на битое стекло ещё сильнее.
Дрожь человека усилилась, сделавшись похожей на предсмертные содрогания. Глупый, сладковатый флёр надежды неизбежно редел, вынуждая прозреть и понять, что для него всё кончено. Однако на предпоследней цифре шаги внезапно затихли, а затем и вовсе остановились, дав ему совершенно крохотную надежду на то, что ему ещё удастся сбежать, что она проявит сочувствие и найдёт себе более подходящую жертву.
«Ушла? Или просто издевается?» — испуганно думал мужчина, постепенно склоняясь из-за шестого чувства к мысли, что гуль просто растягивает время, как бы играясь с ним, дразня мнимым шансом на успешный побег. Её игра довела человека до необъятной паники, в которой его пальцы дрожали, как у наркомана, не получившего свою дозу. Он побелел, как мел, покрылся мурашками и ледяным потом. Мужчина задрал голову, вжимая её в стену, и по-глупому молился о том, чтобы ему дали крылья, как безмятежно курлыкающим над его макушкой голубям, или позволили заползти на самый вверх, как насекомому. Обхватив колени руками, мужчина начал раскачиваться вперёд-назад, стараясь унять импульс зреющего ужаса, который обещал оборвать его жизнь раньше времени.
— Десять! — радостно, как ребёнок, объявила внезапно высунувшаяся голова Хотару, неестественно широко улыбающаяся жертве, чьи глаза округлились до невозможности и покрылись красноватыми сетками на беловатой склере.
— Пожалуйста, не надо!
Она впилась в него без предупреждения, широко разинув пасть с клыками, как чудище из мифологических рассказов, и вгрызлась в шею человека, поочерёдно отрывая от него кусочки кожи с мясом. Крики, что он издавал, были классической музыкой для Хотару: жертва вопила мягким баритоном, его звукам мечтательно вторило с высокомерной томностью чавканье, а где-то на фоне подыгрывали вспугнутые птицы, хлопающие под общий ритм крыльями. Хотару походила на бродячую собаку, заражённую бешенством, которая разрывала буквально на части ещё живого человека. Он импульсивно задёргался гусеницей на нагретой сковороде, когда она с особой изощрённостью погружала в сочащуюся алой жижей плоть зубы. Затем она вцепилась пальцами ему в грудь, вонзила ногти и начала растягивать её с разных сторон, раскрывая, как спящий бутон. Кровь пузырилась, выплёскивалась толчками из его горла, и девушка алчно глотала её, словно с азартом распивая красное полусладкое вино. Голова мужчины завалилась на бок, на лице, похожем на грубо выструганную эбеновую маску, мутно белели закатившиеся глаза. Он был почти мёртв; ресницы слабо подрагивали, дыхание шелестело тише палой листвы, тёмно-розовый язык вывалился наружу. Странное веселье, закипевшее в жилах, овладело Хотару, которая по-ребячески расплёскивала кровь вокруг себя, как воду на брызжущем фонтане, и омывала ею свою одежду, если таковой её можно было назвать; белый топ чуть ли не выше груди, побагровевший от крови, и короткие джинсовые шорты, оголяющие частичку небольших ягодиц. На охоте она предпочитала минимум одежды, а то и вовсе могла выйти обнажённой, чтобы не утомлять себя лишней стиркой или покупкой другого барахла.
— Как всегда принимаешь на ночь кровавую ванну? — с усмешкой обронила свидетельница её ужина — низкая девушка, вся покрытая бинтами, на макушке которой красовался тёмно-малиновый капюшон с кошачьими ушками. С виду она была похожа на ребёнка, но её голос был уже сломан и отдавал некой зрелостью, хотя по своей воли эта умелая актриса могла сыграть роль писклявого подростка.
— Полезно для кожи, — хохотнула, запрокинув голову, девушка, разбрызгав кровь кончиками своих испачканных прядей, и продолжила увлечённо рыться в человеческих органах, как в чемодане с вещами, то облизывая их языком, то надкусывая, как спелое, наливное яблоко.
— Только если ты купаешься в крови девственниц, если верить легендам, — ответно усмехнулась Это, расхаживая по верхней хлипкой балке; к счастью, её небольшой вес позволял обладательнице спокойно ходить даже по самому краю.
— Ну, у меня ещё вся ночь впереди, верно? Достану себе и гаремник из невинных девиц, — отшутилась Икимоно, упав спиной прямо на лужу крови, и начала водить по ней руками, получая от этого извращённое удовольствие.
— Ненасытная бесстыдница, — ухмыльнулась Йошимура. — Ты и без того натворила дел, Хотару-чан, поэтому тебе стоит поумерить свой пыл.
— Кто бы говорил, Сова-чан, ты сама та ещё садистка, — губы розоволосой сложились в кривую усмешку.
— А ещё я, по всей видимости, твой неподражаемый учитель, — бинты в области её уст двинулись, благодаря чему Хотару могла заметить, что та довольно и коротко улыбнулась.
— Раз такое дело, то я мог бы одолжить вам свою комнату для пыток, — присоединился к разговору Ямори, скрестив руки на груди и наблюдая с одобрением за игрой Хотару, полностью разделяя её увлечение.
Розоволосая беспечно махнула на него рукой, намекая, что в данном заведении ей уже давно наскучило. Икимоно была всего лишь пару раз в излюбленном месте Джейсона в качестве свидетеля; он, найдя в ней родственную душу, доверился девушке настолько, что позволил ей полюбоваться своими творениями. Зрелища были не для слабонервных, Якумо умел похвастаться изобретательностью и чудовищностью в своих экспериментах. Хотару восхищалась им, но при этом не имела желания пойти по его стопам; у неё была своя тактика убийств, которая удовлетворяла больше — никаких реверансов, пустых разговоров, быстрая смерть и игры в «кошки-мышки» с трупом жертвы. За день она могла убить со скуки двадцать человек, ради еды ей хватило и одной хорошо упитанной человечины. Ещё до встречи с Айкой она не задумывалась о том, что её жизнь когда-нибудь кардинально изменится. Она слишком привыкла к подобному раю и не хотела расставаться с кровавой жатвой. Но в тот день всё изменилось…
Она не подозревала, что человеческие младенцы могут оказаться настолько… удивительными и прекрасными, как само произведение искусства. Не подозревала, что одно мимолётное касание пропустит приятную вибрацию по её телу, напомнив о той горечи, в которой она не могла иметь своих детей. Не подозревала, что чей-то детёныш сможет разжалобить её, заставить задуматься о том, что, безжалостно убивая людей, она, возможно, лишает подобное чудо без защиты и надежды на нормальную жизнь. Хотару навсегда изменила своё мировоззрение, но не смогла сразу свыкнуться с новой жизнью и сделала первый шаг туда нерешительно, толком не проанализировав свои возможности. Первое время пришлось сложить все обязанности на Такуми и возвращаться домой только под вечер. В остальное время она упивалась последними моментами своей трапезы. В последний раз, резко накинувшись на человека, как мячик-попрыгунчик, она решила больше не причинять вред людям и перейти на диету Цурури. Обвивая ногами торс жертвы и кромсая зубами его горло, из которого брызгала струйками кровь, она со слезами на глазах прощалась со своим теперь уже прошлым. И со временем всё же смогла привыкнуть к тому, что у неё имеется. Счастье заключалось в простых времяпровождениях с семьёй, смехе ребёнка и безоблачном небе над головой, а не в безумном веселье, пока ты обливаешь себя чужой кровью, как из дуршлака. Она знала, на что шла, когда покидала Аогири — организацию, в которой безжалостные гули ни за что бы не поняли её и не простили бы эту ошибку. Но не предполагала, что конец её истории будет настолько быстрым и печальным. Впрочем, у бывших злодеев не может быть хорошего эндинга. И ей даже было грустно от того, что она так и не смогла ворваться поздней ночью в дом Мико-сан и не распять её на своих щупальцах.
— Отнимай от тысячи по семь, — напоследок сладко пролепетал Джейсон, грозно возвысив над собой красноватый шипастый хвост.
Темноволосая внезапно ощутила, что все чувства и эмоции вымерли в ней через пару секунд, перед тем как огромный отросток гуля пронёсся перед её глазами. Точнее, перед одним глазом; другой был выколот Джейсоном, он до сих пор торчал на его указательном пальце, а у неё на лице была пустая глазница, похожая на маленькую нору кролика, и из неё вытекала тонкая струя алой жидкости. Дальше всё начало кружиться перед её взором, точно на карусели, и превратилось в чёрное пространство.
«Айка…!» — пронеслось эхом в её голове, и звучало это так печально, так горько, так отчаянно, так разрушительно, что она пролила слёзы. «Я всё равно… буду бороться!».