Five Finger Death Punch - Burn MF — первая часть текста. Our Last Night - Sunrise — вторая часть текста.
Такуми больно. Криков нет. Нет ни отдышки, ни испарины. Есть только боль, стоящая спазмом в горле и опоясывающая голову. Цурури распахивает глаза и, наконец, может пустить в лёгкие воздух. Но лучше было бы наоборот. Страх жонглирует с внутренностями, оборачивается пароксизмом и застывает в солнечном сплетении. Воплощение его кошмаров, которые тянулись за ним в последнее время, как царский шлейф, лежало сейчас перед ним: бездыханное, истерзанное тело возлюбленной, словно побывавшее в мясорубке, и отделённая голова, отрубленная ровно, точно садовник срезал с розы шип. Глаза не ослепли — ослеп разум. Мозг отключился, мысли встали в сумасбродный строй. Больше не прикажешь себе быть рациональным, правым, контролирующим любую ситуацию. Отчаяние вцепляется в него мёртвой хваткой и яростно душит, уничтожая внутри всё самое светлое. — Нет! Какого хера?! Это неправда, неправда, неправда, мать вашу! — орёт он во всю глотку, захлёбываясь слезами, и падает на колени. Захотелось промочить горло, а лучше — окунуться в ледяной исток горной реки, чтобы остудить недобрый пыл ужаса. Вопреки этому глаза мазохистски скользили по трупу возлюбленной и остановились на её отрубленной голове. Как ни странно, но её выражение лица застыло в непонятном умиротворении, будто она вовсе не боролась за свою жизнь, а приняла с достоинством и желанием собственную смерть, ставшую ударом для Такуми. На его лице, напротив, выразилась гамма нестерпимого отчаяния. Гуль автоматически упал на колени и, обхватив обеими ладонями голову жены, прижал её к своему лицу; не контролируя себя, Такуми прислонялся губами к приоткрытым, ледяным губам Хотару, на которых засохли мазки крови, прижимал её голову к своему остановившемуся сердцу и кричал что-то нечленораздельное. В ушах невозможно шумело и грохотало от разогнавшейся по венам крови, отныне ощущавшейся раскалённой ртутью в каждой клетке. Шквал эмоций раздирал на части оглушённое зрелищем смерти сознание.Моё сердце замёрзло
— Ты не должна была умереть! — надрывно кричал Цурури, вскидывая голову к небу, присоединяя к слёзам на лице и капли холодного, как её омертвевшую плоть, дождя. — Это неправда! Ты не имела право оставить меня одного! Твою ж мать! — захлёбываясь собственным криком, брюнет продолжал трясти на грани неверия и горя голову возлюбленной, словно это помогло бы ей сейчас открыть плотно сомкнутые глаза. — Это всё не по-настоящему, это всё дурной сон! Ну же, проснись, Такуми, чёрт тебя дери! Ты должен проснуться, чтоб тебя! Вспомнив о том, что разбудить себя можно посредством боли, Цурури резко опустил голову и впился зубами в своё плечо. Ему показалось, что его ужалило несколько пчёл, но, невзирая на неприятное жжение, он продолжил погружать острые клыки глубже, разрывая лучевой нерв. В горло, как красное вино, брызнула кровь. Такуми поочерёдно сплёвывал отвратительные на вкус сгустки и продолжал разрывать кожу, надеясь, что боль, переходящая в слепящий эффект, принесёт положительный результат. Но всё было напрасно…Моя душа разбита
Слёзы непроизвольно полились с новой силой, падая в открытый рот, которым он держал кусок собственной кожи. Открытая рана начала затягиваться, но только не на сердце, которое продолжало кровоточить. Он смотрел на обезображенное лицо Хотару, едва различая его контуры от того, что его глаза щипала солёная влага. Выплюнув часть своего тела на мокрую землю, он заскрежетал зубами. — Почему это не действует?! — с обречённостью кричал он, смотря с ненавистью на то, как на повреждённом месте появляется ровный стежок. — Это ведь не может быть правдой, не может! Скажи мне об этом, Хотару! Скажи, что ты не можешь умереть, что ты… Слова обрываются, точно на них неумолимо надавила горькая правда, вынуждая прозреть. Такуми пытался внушить себе, что он может поверить в другой исход, настроить себя на мысли, что это продолжение кошмара, но трезвый разум предательски твердил иное. Его губы задрожали волной, а затем раскрылись в крике, утонувшим в рокоте грома. Всё стало таким невыносимо реальным, что ему просто хотелось упасть с горы и разбиться насмерть, лишь бы не переживать происходящее. Боль нескончаема, она — фрактал, содержащий в себе множество своих близнецов. Он больше не мог приносить себе утешения, потому что понимал, что это бесполезно. — Мне кажется, сегодня твоя подружка не настроена на душевные разговоры, — послышался вблизи чей-то издевательский голос. Такуми поднял голову, и в тлеющих контурах глаза признали форму человеческого тела в белом костюме. — Может, найдёшь себе другого собеседника? Кого-то более живого? — по всей округе пронёсся его тошнотворный гогот, отозвавшийся неприятным звоном в ушах, от которого обдало морозным ознобом. В Такуми внезапно что-то с хрустом ломается и он слышит в голове, как шуршит минорными нотами приказ избавиться от сожаления и пассивности. Первобытная ярость, доселе бесновавшаяся где-то внутри, накалялась до предела вулканом и готова была прорваться наружу, чтобы затопить всё вокруг себя, а заодно и своего владельца. Пощада в такой ситуации — ошибка. Спасение — окунуться в хаос и саморазрушиться, чтобы быть уверенным в том, что месть — единственное упоение — свершена.Я не могу сдержаться
— Она была хороша, но вот умом не особо отличалась, — наигранно расстроенным тоном проговорил Кайто, медленно приближаясь к неподвижному Цурури, пока не остановился рядом с его сгорбленной спиной. Блондин прищурил один глаз, мысленно прицеливаясь, и продолжил оттягивать со скуки время. — У вас это, видимо, семейное — то эта тупая баба возомнит себя великой убийцей, то девчонка слишком много возьмёт на себя, хвастаясь CCG, то ты теперь полез на рожон. Мог бы дальше сидеть дома и играть в папочку для жалкой человечки. Ведь именно по этой причине ты пропустил момент, когда твою жёнушку резали на части, как овощной салат. Так чего изменять традициям? Может, пока ты будешь расхаживать в фартуке, как примерная хозяюшка, кто-нибудь ещё сдохнет из твоих близких, покормив при этом других голодающих гулей? Благотворительность — это же здорово! — торжественно объявил парень, разведя руки в стороны в манере вычурного артиста на сцене.И мне просто плевать на всё
Слишком много горькой правды — от этого слишком много боли, которая посылает в мозг страшные импульсы. Слишком много тоски, обиды и груза, которые слитыми свинцом центнерами ложатся на его плечи, напоминая о себе при каждом вдохе. Потому что всё это нужно выплеснуть, излить, выстрелить из самого себя длинной пулемётной очередью, чтобы хоть немного полегчало. Он препарирует весь мир, если понадобится, потому что Хотару мертва, потому что всё это началось из-за Айки, которую он не хотел брать в свой дом, потому что надежда покинула его, потому что всё не так, не так, не так. — Ты такой скучный, — пренебрежительно бросает его собеседник, медленно превращая свою правую руку в кагуневидный меч. — Тебя дразнишь, а ты не реагируешь. Строишь из себя крутого мачо? Так я-то выбью из тебя всё дерьмо, чтобы ты знал своё место. Я не позволю кому-то игнорировать меня! — рассердился молодой гуль, вскинув над головой безучастного Такуми свой охотничий орган, угрожающе сверкнувший при свете луны, как кинжал серебристым блеском.Тебе нужно почувствовать то, что чувствуя я, Но ты никогда этого не поймёшь
— Я порву тебя на куски за Хотару, ублюдок! — взвыл Такуми, резко повернувшись к оппоненту, и, стремительно поднявшись на ноги, совершил первый выпад. Кожу непривычно колет так, будто в неё вбивают деревянные опилки, оставляющие занозы повсюду. Будто когти и шипы стаи скопов терзают плоть, чтобы дойти до костей и органов. Кагуне словно паучья тенёта: оплетает, стягивает руку, становится истинной сущностью. Стигмой, печатью, клеймом. В последнее время Такуми стало чуждо данное ощущение, но в этот раз он чувствовал, что сейчас тот случай, когда стоит перейти через принципы и наконец-то слиться со своей природой. Тело пробил озноб возбуждения. Ему непреодолимо захотелось выплеснуть эту энергию на врага. Цурури чудилось, что в нём пробудилась какая-то неведомая сила, потаённая в недрах его сущности. Телом правили странный трепет, бурление крови и зашкаливание адреналина. Рассматривая собственное серафинитовое кагуне, обвитое маленькими, как проводами или змейками, чёрными щупальцами, он чувствовал вибрацию в закованной бронёй руке, которая машинально готовилась нанести следующий удар. Страсть к битве была ему в новинку. Истерзанный, израненный, озлобленный, он жаждал отмщения. Затмение злостью завладело всеми его чувствами и сметало стужей любое проявление мягкосердечности. — Вот же падлюка чернявая! — выругался блондин, вовремя поддавшись на зов самосохранения, который позволил ему совершить уклонение от чужого кагуне. — Пытался отвлечь меня? Не получилось! — победно усмехнулся он, мимолётно изучив взглядом оружие противника, от чего на его лице появилась довольная ухмылка. — Тоже коукаку тип? Значит, мы на равных. Станцуем на этом дуэли? — артистично взметнув брови, предложил молодой гуль, играючи приняв боевую стойку, пародируя человеческих фехтовальщиков: кагуневидный клинок выставлен вперёд выдвинутой ноги, свободная рука балансирует в воздухе чуть сзади опорной, подбородок гордо вздёрнут. Такуми передёрнуло от его погорелого театра. Злость всё больше копилась в нём, выплёскиваясь импульсивными толчками. Перед глазами снова всплыл образ Хотару, кадры их прошлой, счастливой жизни быстро проматывались, но они причиняли неимоверную боль так, словно его заставили насильно смотреть фильм об их жизни, провокационно растягивая особенные моменты. Он больше не чувствовал сердце. Его как будто заменила глубокая прореха в бездыханную космическую пустоту: тёмную, бездонную, равнодушную. И тогда он понял, что это самый подходящий момент для того, чтобы расправиться с этим отродьем. Гори, сукин сын, гори, сукин сын, гори! Цурури, оскалившись, замахнулся со всей силы и опустил тяжёлое кагуне на врага, желая рассечь тому голову. Кайто, беззаботно хихикнув, лениво выставил перед собой клинок, словно в одной руке держал утреннюю газету, а в другой — чашку с кофе, терпеливо ожидая, когда он остынет. Непринуждённость противника разожгла ярость Такуми до предела; да как этот ублюдок вообще смеет улыбаться после того, что он сделал с Хотару, его любимой, его лучом света, его единственной причиной жить, чёрт возьми?! Возмущение, обида и ненависть разжигали плоть и мощь, копящуюся в ней. Скрестив своё оружие, Такуми, до боли и скрипа давя на свои зубы, начал буквально наваливаться на блондина, пытаясь подавить его сопротивление. Его невидящий взор, скрытый пеленой гнева, немигающе уставился на растерянное лицо гуля. Кайто, чувствуя появление слабости и тяжести, не понравились изменения в «дохляке», которым он окрестил худоватого Такуми. Напряжение росло с каждой секундой после того момента, как его сдавленное кагуне приближалось к горлу, а кагуне Цурури — к его лицу. Ещё немного — и острый кончик продырявит ему щеку, и от этой мысли Кайто начал бить неприятный, колющий жар. — Да что это с тобой такое?! Чего ты там наглотался, пока я не видел, что сделался таким сильным? — нервно бормотал Кайто, с трудом продолжая сдерживать мощный натиск.Ты пытаешься, но у тебя не получится достичь меня
Злость кружит голову, как хмельный напиток, и выбрасывает к чёртовой матери лишние мысли. Такуми становится похож на бездушную машину для убийств, которой неведомы простые эмоции. Она держит его в слишком сильных и крепких тисках, превращая его в вакуум для ярости и безумия. Все эти чувства притупляли остальные, в том числе и боль. Цурури буквально не заметил, когда Кайто замахнулся кагуне с истеричным криком, рассекая по диагонали зажившее плечо зеленоглазого. На губах появляется лишь кривая ухмылка, после чего Такуми, пружиня ногами, подпрыгивает, поднимая за собой маленькие куски мокрой земли, и пытается нанести рубящий удар на голову врага. Кайто выгибается дугой, поднимает ноги вверх и совершает сальто назад, избегая атаки. Не успел он отдышаться, как перед глазами ещё раз стремительно промелькнул парящий клинок, желающий располовинить ему макушку. Блондин быстро присел на корточки, испустив усталый вздох, и перекатился в бок, когда Цурури с воинственным криком опустил кончик кагуне в землю, где ранее находилась его щиколотка. Кайто пришлось буквально ползать по земле, как слепому кроту, чтобы избежать следующую серию уколов. — Да ты чёртова истеричка! — испуганно промямлил он с расширившимися глазами, с трудом встав на ватные ноги. Такуми замахивается ещё раз, ударяя со всей силы. Вонзает кагуне в живот блондина, орёт во всю глотку нечто нечленораздельное, заглушая чавкающие звуки. Кайто дрожит туго натянутой струной, но стоило Такуми вытащить клинок, как тёплая, железисто пахнущая влага брызнула ему на ботинки, а гуль зашатался, падая на колени. Цурури не понимал, что с ним творилось, но это походило на пробуждение сумасшествия; не контролируя себя, он со всей дури направил подошву своей обуви в лицо противника. Из сломанной переносицы послышался хруст, а затем ручейком хлынула кровь. На этом Такуми не остановился; он продолжал втаптывать лицо того в грязь, как-то неестественно улыбаясь, едва ли не заходясь безумным хохотом, хотя он вовсе не чувствовал веселья и даже радости от того, что ему удалось поставить на колени врага, а теперь и вовсе размазывать его по земле. Кайто, давясь кровью и слюной, подставил раскрытые ладони на место обезображенного и опухшего лица, но попытка сыграла с ним плохую шутку; Такуми выбросил со всей силы ногу, разломив тому конечность. Окровавленная кость вылезла наружу. Член Белых костюмов зашёлся воплем.Гори, сукин сын, гори, сукин сын, гори!
Да, сейчас ему хотелось просто сжечь его. Он часто слышал легенды о гулях, чьё кагуне обладало способностью изрыгать пламя. Такуми не верил тому, чего не видел в жизни, но в этот раз разбушевавшаяся фантазия готова была покориться любой сказке и вдобавок приукрасить её чем-то своим. Он мечтал всадить свой клинок в грудь блондина и выпустить огонь, наблюдая за тем, как красно-оранжевые языки медленно пожирают заживо оппонента, оставляя от него обгорелые кости. Потом Такуми обязательно бы наступил на них, как на муравейник, чтобы обратить строение в жалкий прах, в пепел, который далеко-далеко унесёт злой ветер.Ты ничему не научишь меня В аду
Затерявшись в своих извращённых мыслях, брюнет пропустил удар, который ему нанесли в бок. Клинок вошёл так глубоко, что боль ошпарила до белого марева перед глазами. Такуми взвыл, схватившись обеими руками за чужой орган, но тот молниеносно вытащили и без его помощи, напоследок порезав ладони, точно острой бумагой. Кожу невыносимо жгло, но страдания оказались секундными — ранки быстро срослись. Кайто ударил снова, не дав противнику прийти в себя, направив кагуне в правую руку Цурури, вонзив так глубоко, что конечность отозвалась влажным хрустом, как будто лопнула спелая слива, но из трещин брызнул не сок, а мутно-красная жидкость. Крик вырвался из груди драконом, обдирая изнутри горло, но позже перешёл в сдавленный вой, когда с Такуми проделали то же самое, что он несколько секунд назад; повалили на землю одним смачным пинком в голову, заставив помутнеть панораму перед ним.Клянусь, ты поплатишься
Не желая сдаваться, Цурури, как сумасшедший, начал вслепую и самозабвенно размахивать кагуне; Кайто, криво усмехаясь, спокойно уворачивался от любой атаки, глумясь над беспомощностью врага. Брюнет поднялся на ноги и с криком понёсся на блондина, пытаясь воткнуть в него клинок, как иглу в вену, но молодой гуль, приподняв руки в примирительном жесте, непринуждённо отошёл в сторону, как бы уступая дорогу. Тогда Такуми впечатался в дерево, получив новую порцию звёзд перед глазами, и запах сырого мяса внутри носа. — Ууу, должно быть, это очень больно, — издевательски усмехнулся Кайто, медленно подходя к самостоятельно побеждённому оппоненту, попутно позволяя исцелиться своей руке. Кости тянулись к друг другу медленно, царапали изнутри, причиняя неимоверную боль и вынуждая то и дело морщиться. В следующий миг Такуми почувствовал, как на его плечо легла чужая ладонь, как его отодрали от дерева и с силой отшвырнули в сторону. Оказавшись снова на земле, он взвыл раненным зверем, потому что почувствовал, как торчащая коряга вошла ему в спину, прорвав кожу. — Вот так мне нравится больше; люблю быть сверху, — триумфально улыбнулся возвышающийся над ним Кайто, который одним движением вправил себе с громким хрустом искривлённый и опухший нос; следом послышалось его недовольное оханье. — Больно же, блин! Придётся тебя помучить за моё испорченное личико. Такуми почувствовал, как позвоночник и грудную клетку начали сдавливать ногой. Сначала боль было терпимой, однако воздух поступал проблематично. Но затем ему показалось, что его разорвало изнутри. Кайто неожиданно всадил клинок ему в живот, распорол неровным движением, оставив некоторые куски кожи, похожие на старую, порванную ткань, висеть внизу. Вспышка боли и вязкий полумрак на несколько мгновений размыли для Такуми окружающую действительность, когда он только начал снова видеть. Конечности более не слушались, тело казалось спрессованной, неподъёмной ватной конструкцией, лишённой всех функций. Он дёрнулся полумёртвым насекомым, на которого побрызгали ядовитыми для его организма кислыми духами, но только усилил натиск болевого шока. Брюнет чувствовал, как чужие прохладные пальцы изучающе пробрались в его внутренности и беззаботно шарились там, как в шкафу с личными вещами. Кайто схватил его ярко-розовые кишки, похожие на вздутых червей, и начал с показным любопытством рассматривать их вблизи, водить по ним ладонью. От этого зрелища из горла Цурури выплеснулась дурнопахнущая желчь, приправленная густой кровью, которой он ещё продолжал давиться.Гори, сукин сын, гори, сукин сын, гори!
— Может, мне носить их по праздникам? В качестве модного шарфика, например? — дразняще пролепетал гуль, демонстративно накинув себе на плечи его орган, и следом разразился громогласным смехом. — Ха-ха, братан бы оценил эту клёвую шутку! Жаль, что он ушёл, так и не увидев главное представление. Но вообще-то мне без надобности твои штуки. Это всего лишь мусор, который сожрут червячки, — он небрежно скинул с себя чужие кишки, почти рядом с большой дырой, в которой они законно покоились. Боль вытравила из Такуми последние силы. Чудилось, что жизнь утекала из него вместе с кровью, которую по каплям отнимали побои и истязания. Тело инстинктивно рвалось свернуться калачиком, но это было недоступно — любое движение отзывалось ужасной мукой. Теплота жизни начала покидать его черты, оставляя маску безукоризненной куклы. Неужели всё должно было кончиться именно так? Неужели его желание отомстить обернулось против него же? Он всегда верил в то, что ярость — это оружие слепых, осознанно несущихся в пасть самой Смерти, и нарушив свои устои, он доказал себе эту теорию, находясь сейчас в стадии полумертвеца. А что… что бы сейчас сказала о нём Хотару? Просто бы посмеялась над ним, назвала слабаком и неудачником, который не умеет не только охотиться на людей, но и сражаться с другими гулями, отстаивая свою и её честь. Как же было смешно и одновременно горько от того, что он строил из себя великого и пафосного мстителя, а теперь, с позором побеждённый, лежит в луже собственной крови, мечтая поскорее окунуться в полную темноту, чтобы вытряхнуть из себя сосуд страданий.Я живу, но ты не отпустишь меня
***
В темноте полного отчаяния, Робкого и запуганного, держали пленника
Внезапно пространство перед ним закрутилось и завертелось, как на карусели, а затем его глаза и вовсе прорезало белое пятно, которое разрасталось с каждой секундой, точно воздушный шар размером с целую Вселенную. Мир за этой белизной размывался, словно оплетённый паутиной, а время внутри стало каким-то вязким и неповоротливым, точно загустело по нажатию специальной кнопки. Он чувствовал себя странно лёгким и пустым, как подхваченная речным потоком ореховая скорлупка. Было непривычно не видеть цветной россыпи повсюду, но тем не менее данная картина показалась спасением, пусть в ней не было ни выхода, ни входа. Почти что ловушка, только без опасности. Здесь можно спокойно встретить свою смерть: от голода или же одиночества, не так уж и плохо. «Куми-чан!» — доносится до него эхом до боли знакомый голос. Такуми крутится вокруг своей оси, но не видит ничего, кроме чёртового белого пятна, как бельмо на глазу. Он готов поспорить, что всё это бред, плод его больного воображения, но когда перед его глазами появляется белая бабочка*, он отбрасывает лишние мысли и просто следует за ней. Она легко и неслышно размахивает своими крыльями, а Цурури кажется, что он может внять её негромким хлопкам. Он не понимал, что руководит им, но ноги сами вели его вслед за крылатым существом, с которым он почувствовал нечто… схожее. Ему даже хотелось рассмеяться в голос от того, что он вдруг начал думать о том, что бабочка может понять его, услышать, утешить… Но смеяться не получалось. Ему удавалось только следовать за ней, пока та не села на плечо резко появившейся фигуре, вышедшей точно из дыма, который тут же рассеялся. Странно, но ему казалось, что он шёл по этому белоснежному лабиринту целую вечность, хоть местность и вовсе не менялась, создавая впечатление, что он всё это время был прикован к одному месту.Задыхающийся, погребённый в унынии, Он хочет выбраться из этого цепеняющего мира
Он видит перед собой Хотару в невинном бежевом платьице, невероятно живую, улыбчивую и весёлую, что хочется застонать в голос от того, как она была прекрасна, особенно средь мрака, который накрыл его мир плотным покрывалом. Он протёр пальцами глаза, считая, что перед ним стоит всего лишь сказочный мираж, призванный отвлечь его от моральной боли, отрешиться от всех внешних недугов. Но когда Такуми распахнул глаза, силуэт возлюбленной растворился в воздухе, даже не оставив за собой следа. Его охватило невероятное отчаняние, сжавшее его в своих огромных, холодных руках. Хотелось рухнуть на колени и зарыдать от безысходности, по новой пускающей корни в его сердце. Но слышащийся вдалеке задорный смех отвлёк его, заставив проследить за источником шума; её, как ни странно, розовые короткие волосы, красиво развевающиеся на ветру, как атласные ленточки, то и дело мелькали в белизне, благодаря чему он не мог потерять её из виду. Брюнет пытается окликнуть её, но губы просто беззвучно открываются в немых криках.И крик ужаса от смерти любимой Раздаётся эхом в пустой комнате, где всё ещё заточена молодая душа
Такуми повиновался неясному порыву и рефлекторно ринулся вперёд, боясь потерять единственную зацепку о ней. Он бежал так, будто его гнала стая чертей, но впечатление было такое, будто он находился на беговой дорожке, а силуэт при этом отдалялся всё дальше и дальше… Пока молодой человек не споткнулся о внезапно выросшее препятствие. Он крепко зажмурил глаза, приготовившись впечататься лицом в твёрдый пол, но уткнулся во что-то мягкое, как в подушку, и во что-то, что приятно пахло и щекотало ему нос. Такуми поднял макушку, с удивлением заметив, что он всё это время лежал на анютиных глазках**.Когда ночь холодна, и когда тебе кажется, что никто не знает, Какого это, быть единственным похороненным в этой дыре Ты протянешь до рассвета
«Неуклюжий, как и всегда» — послышалось дразняще, вынудив его сильнее задрать голову и всмотреться в совершенные черты лица, в облик настоящего ангела, что светился как изнутри, так и снаружи — Хотару не хватало только тяжёлых крыльев за спиной для завершения чистого образа. Такуми ощущал себя блуждающим призраком в этом мире, но когда девушка подала ему руку, он почувствовал себя невероятно живым. Как завороженный, гуль схватил её ладонь так крепко, что послышался хруст суставов, явственно ощущая тепло её кожи и мягкость рук. И как же было горько осознавать, что в реальности от неё исходил мёртвый холод, когда как здесь, в этом своеобразном цветущем раю, похожим сейчас на эдемский сад, её истязал приятный жар. Она подняла его так легко, словно он был для неё ничтожной пылинкой, не имеющей веса, и смотрела в его расширившиейся от эйфории зрачки с нежной улыбкой, от которой хотелось плакать от счастья, от осозания того, что это сокровище принадлежит именно ему. «Хотару!» — Цурури, забыв обо всём, обхватил стан девушки обеими руками, прижав её к себе с недюжиной силой. Хотару была мягче, чем перина подушки, теплее, чем домашний огонь в камине, и реальней, чем люди, которые окружали его до этого момента. Хотару приглушённо хихикала и по-матерински приглаживала его спутанные волосы, чуть влажные от пота кончики чёлки.Ты протянешь до рассвета
«Ничего не напоминает?» — спросила она своим бархатным голосом, демонстрируя протянутой рукой цветочный луг, посреди которого они обосновались. «Мы проводили на этом месте всё своё свободное время в детстве» — догадался брюнет, расслабленно улыбнувшись от накатывающей ностальгии. Бабочка, которая сидела на плече Хотару, плавно переместилась на тыльную сторону ладони Такуми. Она мирно топталась лапками на новой территории и шевелила маленькими чёрными усиками. «Знаешь, а тут весьма неплохо» — начала задумчиво она. «По крайней мере я повидала своих родителей. Мы успели поговорить по душам. Они сказали, что у меня хороший вкус в выборе женихов, хоть они и хотели видеть со мной мускулистого паренька, за которым я была бы как за каменной стеной. Но я защитила тебя, сказав, что мне всегда нравились личности с большими мозгами, а не бицепсами» — беззаботно усмехнулась она, ласково намотав его прядь на указательный палец. Цурури жадно впитывал в себя её тепло, как губка воду, стараясь запомнить неповторимое ощущение, боясь потерять, так и не узнав его головокружительную глубину. «Ничего, я тоже скоро попаду сюда, к тебе…» — мечтательно вторил он, погрузившись с головой в этот обворожительный миг. «Познакомлюсь с твоими родителями, представлю своим и… Я… Я просто буду наслаждаться мгновениями, пока ты рядом со мной! В этот раз уже на целую вечность, хотя и её, как мне кажется, будет слишком мало» — неразборчиво тараторил он, теряясь в своих мыслях, захлёбываясь радостью, которая лилиась через край, пока Хотару была рядом, пока он лежал на её коленях, ненасытно поглаживая её ноги, бёдра, талию.В поисках способа избежать этого безумия
«Не говори так» — внезапно серьёзно оборвала она его мечтания. «Ты ещё нужен на земле, Куми-чан». «О чём ты говоришь, Хотару? Я чуть не сошёл с ума, когда потерял тебя! И теперь, когда мы снова вместе, я не хочу покидать это место» — вспыльчиво заупрямился парень, невольно сжав сильнее бёдра розоволосой, но та даже не почувствовала боли и оставалась непроницаемой. «Я понимаю тебя. Мне бы тоже хотелось сейчас быть рядом с тобой и Айкой, но… некоторые вещи нельзя изменить и с ними приходится мириться» — горестно выдохнула она, понуро опустив голову. «Я не собираюсь мириться с тем, что тебя нет!» — не выдержав несправедливых слов возлюбленной, оглушительно закричал Такуми, выразив свой протест. Хотару понимающе кивнула, по-прежнему улыбаясь, но уже по-другому: снисходительно, со светлой печалью. Такуми вцеплялся в её тело всё сильнее, вгоняя ногти под кожу, словно не позволяя ей, как духу, исчезнуть. Он не отпустит её, даже если их попытаются разделить холодным оружием. Цветы вокруг них завяли, превратившись в тёмные сорняки, а затем на их месте распустилась горькая полынь***. «Ты всегда говорил мне, что я веду себя как ребёнок. Посчитал мой поступок, когда я приютила Айку, инфантильным. Но ведь ты и сам сейчас ничем не отличаешься от ребёнка; только им свойственна ярко выраженная эгоистичность и нежелание принимать правду такой, какая она есть — они захотят поменять всё на свой лад» — по-доброму усмехнулась девушка-гуль, играючи потрепав волосы любимого. А ведь ей тоже не хотелось расставаться с ним, но другого выбора не было, и не было возможности снова сыграть глупую дурочку, которая не понимала устройства мира. «Плевать! Я просто не хочу отпускать тебя…» — обессиленно прошептал Такуми, ослабив свою хватку под тяжестью неизбежного факта, который постепенно начал приближать к корке его мозга. «Но ты нужен Айке». «А мне нужна ты!» — протянул он капризным юнцом, уткнувшись носом в её колени, алчно вдыхая с кожи душистый аромат, как последнее воспоминание о ней. «Когда-нибудь придёт и твоё время, Куми-чан» — пообещала Хотару тоном заботливой матери, пытающейся успокоить своего ребёнка, который не получил желаемого. «Но сейчас у тебя есть другая миссия на земле». Возникает острая необходимость в переменах, ведь мы боремся за лучшую жизнь «Ты ведь знаешь, что мне не нужна Айка. Я никогда не любил её и никогда не полюблю, как тебя…». «Ты и не сможешь полюбить нас одинаково» — мягко перебила его девушка-гуль и продолжила вкрадчиво объяснять тоном психолога. «Каждого человека ты будешь любить по-разному. Друзей — как надёжную опору и поддержку, меня — как любящую жену, Айку — как единственную дочь…». «Она даже не дочь мне!» — продолжал сопротивляться Цурури, гневно хмуря брови. «Она единственная, кто остался у тебя из близких. С тобой больше нет ни родителей, ни меня. Только она — та, кто любит тебя не меньше, чем мы, кто смотрит на тебя преданным взглядом, кто готов всюду следовать за тобой и не оставлять даже тогда, когда против тебя обернётся весь мир. Потому что у неё тоже больше нет никого, кроме тебя. Вы остались одни друг у друга и поэтому должны держаться вместе, потому что ни одно живое существо в мире не проживёт без пары».Страдания и боль оставляют глубокие раны, словно бритва
Хотару смотрела на него с какой-то туманной грустью. Такуми ощутил болезненную вспышку в области сердца; ему понадобилось приложить все усилия воли, чтобы унять поднимающийся в гортань горький ком, от которого бы заслезились его глаза. От её потухшего, безжизненного взгляда у него всё внутри оборвалось; он никогда бы не подумал, что увидит эту личность сломленной, и не предположил бы, что это будет равносильно жестокой казни. «Это… всё равно ничего не меняет…» — неуверенно воспротивился он. «Но я-то знаю, что в глубине души она небезразлична тебе. Иначе бы ты не отвёл её к Арате-куну. Ты мог бы просто оставить её и рвануть ко мне, чтобы помочь, но ты позаботился о её состоянии. Разве это уже не означает что-то?». Такуми окончательно потерялся в своих ощущениях; Айка регулярно сбивала его с толку, раздражала, выводила из равновесия и ставила в тупики — вытягивала из него все силы, и это был настолько новый и ни с чем несравнимый опыт, что гуль в редкие времена даже находил подобие азарта. Девочка абсолютно не вписывалась в эти тихие, сизые сумерки, бледнеющие с каждой секундой, но такие долгие, тянущиеся нитью от веретена горизонта. Но ему было бессмысленно строить догадки по отношению к ней, которые рушились легче домика из сухих травинок. Такуми чувствовал волнение за неё, но, не углублясь в природу этих чувств, смахнул всё на неясный ему рефлекс. Он мог быть сострадательным, и данная черта характера возобладала над ним вместе со страхом, когда он увидел её в столь плачевном состоянии, забеспокоился о том, что скажет ему Хотару, которая оберагала её, как ракушка свою драгоценную жемчужину. Никакой речи о его личных чувствах не может идти, потому что он никогда не воспринимал её, как члена своей семьи. Она чужак и такой останется навсегда. В его жизнь не войдёт история о Маугли, где волки приютили беспомощного человеческого детёныша, потому что его реальность — не глупая, розовая сказка, основанная на выдумках. Это ведь она виновата в смерти Хотару! Она и только она! Никак не он… не его слабость, не его глупость, не его растерянность… Не он, не он, не он! Об этом было слишком страшно думать — проще обвинить кого-то. «Она не виновата в том, что произошло» — будто прочитав его глубинные мысли, сказала бездумно розоволосая. «Как я могу поверить тебе, если ты постоянно защищаешь её?» — от безысходности вопросил парень, отстранившись от возлюбленной. Наступила мучительная тишина. Неподвижная, словно каменное изваяние, Хотару молча переваривала слова Цурури. Он упрямо тряхнул головой, сбрасывая тягостный балласт размышлений об этом. Всё, чего желало его сердце, было рядом с ним, а о другом ему не хотелось даже думать. Пространство перед ними снова начало меняться: все цветы исчезли, спрятались в трещинах, в глазах заискрились алмазные блики, которые объединились, слились в одно белое пятно, как в самом начале. Позади розоволосой развернулась огромная воронка, и она начала медленно пятиться к ней с умиротворённым выражением лица, слушая непрерывные посвистывания снизу. Такуми ощутил, как внутри взбунтовалась бешеная тревога, и он невольно последовал за Хотару. «Ты ведь не имеешь право отказать мне в последней просьбе, верно?» — обернувшись, бросила она с натянуто лукавой улыбкой. «Я хочу попросить тебя приглядеть за Айкой, пока она не повзрослеет и не познает весь мир. Прошу тебя, не покидай её. Я люблю и буду любить вас обоих даже на том Свете» — ласково прошептала Хотару, уронив последнюю прозрачную слезу, вопреки непринуждённой улыбке.Одинокий и испуганный, ты сдержишь зов любви…
«Нет, не уходи! Постой!» — в отчаянии взревел Такуми, бросившись к девушке, которая, приложив скрещённые ладони к сердцу, оказалась на краю чёрной пропасти. «Даже если бы я хотел… Я не смогу защитить Айку! Я даже не смог отомстить за тебя! Я чёртов неудачник, который обречён на погибель! У меня нет сил, чтобы сражаться дальше…». Девушка-гуль обернулась, и на её лице отобразилась сочувственная ухмылка. «Съешь меня» — просто сказала Хотару, словно произнесённые слова не имели страшного смысла, от которого позвоночник Такуми был закован словно в вечный лёд. «Что?! Ты шутишь?!» — ошеломление накрыло разрушительной волной, сметя былые проблески тепла к возлюбленной. Сказанное показалось бредом сумасшедшего. В сердце блуждала неприкаянная тоска, как перед смертным приговором. Он чувствовал, как мягкая почва на белом фоне уходит из-под ног, и был готов упасть в ещё одну образовавшуюся бездонную яму, чтобы оглохнуть, онеметь и наконец-то обрести заслуженный покой, но только не слышать эти ужасные слова, которые били прочным молотом по черепу, разбивая на миллионы осколков привычный мир. «Разве это похоже на шутку?» — нахмурилась Хотару, но затем морщины на её лбу покорно разгладились, снова нарисовав на утончённом лице выражение понимания, мягкости и терпеливости. Она подошла ближе к Такуми, обхватила ладонями его лицо и наклонилась, прислонившись лбом к чужому лбу. «Я хочу, чтобы ты жил, Такуми. Хочу, чтобы жила Айка. Хочу, чтобы вы жили оба. Но для того, чтобы это случилось, тебе придётся пойти на это. Чтобы тяжёлые раны восстановились, гулю нужно съесть мясо. Моего будет достаточно для того, чтобы дыра в твоём животе затянулась, а органы встали на место. По-другому нельзя, пойми. Я бы поступила также, если бы оказалась в такой же ситуации».В темноте полного отчаяния, Робкого и запуганного, держали пленника
Но чем усилинней старалась поднять дух возлюбленного Хотару, тем быстрее разросталось горе в его нутре, тем больше становилась сосущая пустота в груди, похожая на злосчастную воронку, которая крутилась позади них. Цурури поджимает губы, смотря в глаза девушки; выражение её лица можно смело вырезать на камне, который бы, несомненно, попытался бы придавить его к земле своей тяжестью. Такуми заходится громкими рыданиями на грани стенаний, прижимая к себе тело той, которую он любил больше жизни. Его плоть свело болезненной судорогой. Обзор поплыл. Кое-как собрав оставшиеся силы, он запустил пальцы в волосы девушки, ставшей его благословлением и проклятием. Если ему придётся вырвать их с корнем, только бы удержать перед собой эту сладкую галлюцинацию, то он сделает это. «Так нужно, Такуми, пойми» — приговаривала она, стараясь сделать свой голос ровнее, но тот предательски дрогнул под наплывом чувств от того, как трогательно вцепился в неё родной человек. Если бы Хотару могла, то она бы пролила целый водопад, но веки уже горели сухостью. «Так будет правильно».Задыхающийся, погребённый в унынии, Он хочет выбраться из этого цепеняющего мира
Шок расползался по клеткам, обостряя агонию бессилия и несправедливости. Что вообще в этом неправильном мире может быть правильным?! Существует ли вообще такое понятие в этой помойке, где кто-то каждый день теряет что-то дорогое? Грудь, казалось, налилась расплавленным свинцом. Такуми задыхался от боли и от адовой воронки, развернувшейся в сердце. «Нет, нет, нет! Я не сделаю этого!» — навзрыд кричал он, туже стискивая хрупкую фигуру розоволосой.И крик ужаса от смерти любимой Раздаётся эхом в пустой комнате, где всё ещё заточена молодая душа
Червоточина ширилась, отравляя сознание мыслями о невозвратности пройденного пути, искажала формы и обесценивала краски. Всё вдруг стало маловажным и незначительным. Хотелось разбиться, самоуничтожиться, взорвать себя к чертям. Слёзы невыносимо жгли глаза, а тело била яростная дрожь.Когда ночь холодна, и когда тебе кажется, что никто не знает, Какого это, быть единственным похороненным в этой дыре
«Я верю в тебя. Не оставляй Айку одну, потому что она нуждается в тебе также, как нуждалась я при жизни. Выполни мою последнюю просьбу, освободи мою душу от земных оков. Это моя самая большая мечта, Куми-чан» — шептала ободряюще Хотару, легко целуя его в лоб на прощание. Такуми не хватало дыхания, руки и ноги тряслись, словно он совершил восхождение на Эверест и обратно бегом. Спятившее сердце отстукивало предынфарктный ритм. «Эй, Куми-чан!» — голос послышался уже где-то далеко, и когда зеленоглазый поднял потяжелевшую голову, он увидел, как розоволосая неощутимо отстранилась от него и уже падала в объятья мрака, с радостью принявшего свою очередную жертву. «Я обижусь на тебя, если ты не выполнишь мою просьбу» — напоследок проговорила девушка с фальшивой улыбкой и утонула в густой черноте, а следом за ней в гущу пустилась и белоснежная бабочка, обратившаяся перед падением в мелкие частицы.Ты протянешь до рассвета
Душа Такуми плавилась в огне. Он был полностью дезориентирован и растерян. Парализующее чувство страха перед неизвестностью сдавило внутренности, усилив общий дискомфорт. Кислород не мог проникнуть сквозь толстый слой колючего льда. Жгучие слёзы душили, закладывали нос и уши плотной ватой. Моральная боль от потери возлюбленной полоснула изнутри, разорвала безжалостно, как тонкую бумажную салфетку, вошла, будто вколоченные молотком гвозди. Перед ним предстала другая панорама: вдалеке от него стояли счастливые Хотару и Айка, держась за руки и беззаботно улыбаясь друг другу — их традиционный обряд на каждый день. Затем появилась чёрная фигура, которая разделила их; полоснула кагуне по девушке-гулю, вырвав из неё полустон-полукрик, а Цурури-младшая, давясь слезами, упала на колени и кричала её имя в образовавшуюся пустоту. Тёмная фигура, гордо возвышаясь над беззащитным ребёнком, повернулась к Такуми и ядовито улыбнулась ему в лицо. Хотару, падающая в пропасть и быстро бледнеющая, тянула раскрытую ладонь к Айке, молча умоляя спасти ребёнка, у которого не осталось шансов на выживание без неё. Дальше над Айкой появился туман, он сгущался каждую секунду, крадя краски и надежду у девочки, и, окончательно размыв собой её образ, растворился вместе с её припадочным криком, от которого у брюнета резко остановилось сердце. И в этом звонком шуме он расслышал именно своё имя, которое сорвалось с её губ перед смертью.Ты протянешь до рассвета
Такуми резко почувствовал, что теперь, кажется, не имеет ничего общего со своим прежним миром, где он жил своими принципами и амбициями. Недавнее прошлое представилось ныне утратившим чёткость сновидением, который размывался с каждой секундой всё больше и быстрее отступал в недра сознания. Он вспоминал светлый образ Хотару, её голос, прошитый надеждой, который продирался сквозь его страхи и сомнения, заволкших разум, её настойчивую просьбу, которая засела крепко в мозгу и не желала покидать его. Энергия, из которой он состоял, неистово заструилась по венам. Брюнет не мог однозначно сказать, что правило им сейчас, но эти изменения, как он понимал интуицией, предвещали благоприятные перемены. Как бы он ни противился тому, что не желает иметь ничего общего с девчонкой, которую любила Хотару, он понимал, что не сможет отказать ей. Не в последней просьбе, которая наделила его первозданной силой и мотивацией. Он готов. Он сделает это. Сделает, чёрт возьми, сжимая кулаки и крича, что это только ради любимой!Я не лягу в могилу, пока не произойдут перемены
***
Такуми с трудом распахнул веки, словно на них лежал тяжёлый и грозный зверь, и этот зверь был недоволен тем, что его прогоняют с законного места. В глазах двоилось и троилось. Горло ощущалось сухим, словно вдоль гортани прошлись степные суховеи. Постепенно возвращались звуки, просачиваясь сквозь вату тишины. Поначалу он слышал только своё дыхание — приглушённое, странно-медленное, но вскоре он осознал, что рядом с ним есть ещё один посторонний шорох. Он моргнул несколько раз, отгоняя прочь неуместную сейчас сонливость, и с изумлением увидел перед собой простую бабочку****: совершенно маленькую, беззащитную, с пушистыми усиками, с тёмно-медными крыльями в тонкую чёрную полоску. Насекомое неподвижно сидело на нём, трогая его тело миниатюрными лапками, и даже не улетело, когда он совершил попытку пошевелиться. Голова ужасно гудела, создалось впечатление, будто её раскололи надвое. Ссадины, царапины и прочие раны, давая о себе знать, безжалостно ныли. Он видел краем глаза, как Кайто спокойно расхаживает по территории, не спеша окончательно разделываться с ним; глупый, беззаботный гуль собирался ещё немного поиздеваться над его безвольной тушкой, пока тот находился в состоянии овоща. «Не дождётся!» — твёрдо и уверенно вырвалось неожиданно для Такуми в его сознании, не намереваясь сдаваться какому-то жалкому мусору. Такуми напряг всё тело и заставил себя дышать ровнее. Сейчас нельзя поддаваться эмоциям и слабостям. От его поступков и решений зависела жизнь ещё одного родного человека. «Айка…» — ещё неожиданней было осознавать, что он впервые подумал о девочке. Впервые позвал её внутри себя таким жалобным голосом, буквально печально заскулил, как ручной и верный пёс, тоскующий по хозяину. Кажется, с его реальностью творилось полное безобразие. «Я не смогу спасти её с такой ломотой в теле…» — мысленно прошипел он, с испугом рассматривая дыру в животе, из которой хлестала почти чёрная, густая кровь. Рефлекторно он опустил свой взгляд на… Хотару. «Нет…» — слёзно простонал он в себе, с глубокой горечью осознавая, к чему ведут его мысли-предатели. Медленно, как израненная черепаха, он, придерживая рукой дыру и собранные в неё кишки, пополз в сторону трупа возлюбленной. С каждой секундой безысходность, родившаяся заново в его нутре, захватывала его всё больше. «Нет. Я не хочу. Не надо» — зачем-то умолял самого себя Цурури, потянувшись к отделённой голове возлюбленной. Он чувствовал себя так, будто его с размаху ударили в солнечное сплетение и выбили весь воздух из груди. Почему всё должно было сложиться именно так? Сейчас ему просто хотелось закрыть глаза и погрузиться в вечную тьму, быть поцелованным Смертью, чьи хладные уста высосали бы из него все краски и воспоминания. Все ощущения приобрели оттенок слепой агонии, но другого выхода не представилось. Это слишком жестокий мир. Неправильный… «Нет!» — истошно закричал он, и прозрачные струйки хлынули из его глаз, осплепляя перед ним застывшее лицо Хотару, в которое он без колебания вцепился зубами, начав морально разлогаться. Кайто, услышавший отвратительное чавканье, прервал свою весёлую песню и обернулся, обомлев от шока. Его повисшая в воздухе челюсть едва ли не встретилась с землёй. — Ч-ч-что…?! Ты жрёшь свою подружку?! Гулью твою мать, да ты отчаянный психопат, ха-ха! — лепетал он на почве безумного удивления и неверия, то хватаясь за голову, то приплясывая, то хохоча без причины. Расставаясь с иллюзиями, Такуми отныне хотелось одного — жестокой и кровавой мести за то, что ему пришлось сейчас пережить. После того, как кровь Хотару попала ему на язык, он ощутил, как всё внутри умерло в нём. Его больше не волновала мораль, нравственность, благородство и прочие вещи. Всё заволокла тьма, разливающаяся жгучей отравой в душе. Она требовала жертв, коварной расплаты, оплаты долгов, и Цурури безэмоционально принял её условия, готовясь перестроить свою жизнь. Открыв глаза, застланные слёзной пеленой, он активировал какуган, в котором ни отражалось больше ничего, кроме пустоты.