Я дышу так, Словно что-то сокращается внутри
Когда молодой гуль замахнулся ещё раз, намереваясь располовинить тело Такуми, тот выставил перед собой руку, которая, как по волшебству, превратилась в твёрдую субстанцию, напоминающую толстый меч, какой использовали на поединках рыцари. Задержав чужое кагуне, он отвёл своё оружие в левую сторону, тем самым отодвинув от себя вражеский клинок. Даже сквозь слёзы, которые размыли половину изображения, Айка чётко увидела происходящее. Ей подумалось, что даже если бы она была слепцом, то обязательно бы прозрела от такого известия. Чёрно-красные глаза, которые Такуми наконец-то поднял, воззрившись на врага, окончательно свели с ума девочку. «Что…?» — послышалось эхом в обескураженном разуме. «Почему папа выглядит, как… как гуль…? Почему у него такие глаза? Откуда эта страшная рука? Что происходит?! Неужели… неужели гули — разносчики вируса, который превращает обычных людей в себе подобных? Но этого не может быть! Папа!» — отчаянно кричала внутри себя шатенка, пытаясь найти ответы на свои вопросы. Ужас медленно, но верно подкрадывался в смятенную душу, всё явственнее намекая на невероятные выводы. Айка громко сглотнула, но ком в горле никуда не делся. Она чувствовала, что ко всему остальному добавляется малодушное постукивание зубов. Измотанный и разбитый Такуми начал надвигаться на врага, но пережитое подкосило его; словно разучившись ходить, он несколько раз споткнулся на ровном месте и едва не подвернул себе ногу. Кайто совершил стремительный рывок, прицелившись в сердце соперника, но клинок снова был тяжело отбит. Айка всё ещё медленно переваривала свершившийся факт, постепенно осознавая, что это не может быть инфекцией или чем-то другим. Краем уха она слышала в новостях, что у «заражённых» может быть только один какуган, чего нельзя было сказать о её отце, который вполне умело орудовал кагуне и обладавал двумя необычными глазами. Но признать это было ещё сложнее. Айке казалось, что в её вены ввели горький яд, который со скоростью улитки передвигался по ней, отравляя её привычное видение мира. «Папа не может быть гулем! Он же человек, как и мы с мамой! Всегда им был! Иначе быть не может!» — мозг прошиб импульс почти физической боли. Дрожь пробежала ледяной струёй вдоль шеи и ниже, намереваясь увеличить свои владения. Кайто неожиданно налетел на соперника, нанеся бесчеловечный удар коленом по пояснице в момент, когда Такуми выставил блок, как преграду его вероломным локтям. Согнувшись, он с шумным выдохом отпрянул. В районе лба залегла морщинка. Глаза подёрнула влажная дымка. Блондин захлопал в ладоши от остервенелого восторга.Ещё одна ночь В этом чёртовом беспорядке
Кайто ринулся без промедлений закрепить наметившийся проблеск успеха. Юркий кувырок в воздухе, резкое приседание, чтобы уйти от разящей ноги недруга, новый кувырок и ещё один выброс колена достиг цели, попав в грудь. Выбитый воздух вырвался сухим кашлем. Не на шутку возбудившись от своего триумфа, член Белых костюмов подбросил тело кульбитом почти на уровень своего роста и с размаху собрался приземлить кагуне в челюсть противника. В Цурури снова что-то взыграло, заставив его уклониться и позволить врагу воткнуть клинок в податливую почву. Тот увяз в грязи и, пользуясь его положением, Такуми сделал выпад своим; кончик неприятно врезался в мякоть ладоней Кайто. Сквозь сцеплённые зубы прорвался ни то рык, ни то стон. Но блондин довольно быстро пришёл в себя, наступив на ногу оппоненту и, нагнувшись, задрал свободную дугой, достав до носа Такуми. Тот издал хриплый крик, прошитый страданием, и покачнулся в сторону, попутно смахивая мешающую кровь, падающую на потресканные губы. — Папа! — не выдержав, испуганно закричала Айка, по рефлесу выбежав из своего укрытия и бросив в месте укрытия медвежонка, чтобы остановить жестокий бой, хотя она трезво осмысливала, что в кругу гулей окажется лишь бесполезной и назойливой мошкой в летнюю жару. Такуми механически обернулся на звук, и на его лице запечатлелся голый шок. Выражение лица девочки, переполненное диким ужасом и удивлением, ввело его в ступор. Не шевелясь и не дыша, брюнет стоял на месте, вперив в неё недоумённый взгляд; зеленоглазый был скован ещё неясными себе эмоциями и не знал, как стоит действовать при Айке, в глазах которой разворачивалась целая трагедия и странные вопросы в стиле: «Что с тобой случилось? Как ты стал таким? Почему я вижу тебя гулем?». Внутри всё оборвалось, дыхание стыло в гортани. Кайто посчитал это отличным шансом, чтобы застать врасплох соперника; он взметнул вверх локоть, ударив темноволосого по подбородку и через другую секунду воткнул кагуневидную руку в его живот, сотворив новую дыру. Изо рта брызнула кровь.Ты никогда не найдёшь Меня живым
— Нет! Не трогай его! Не смей! — надрывно закричала Айка, яростно сжимая кулаки до побеления костяшек и жмуря до боли глаза. — Не обижай моего папу! Ты не имеешь на это право! Кайто остановился, любопытно разглядывая храброе дитя, которое осмелилось влезть в разборки монстров. Его губы сложились в кривую ухмылку. — А вот и наша беглянка вернулась! — сардонически хмыкнул он. — Убегала, чтобы наглотаться дерзости, и теперь строишь из себя благородного рыцаря? Но прежде чем явиться сюда, ты должна была кое-что учесть: я ненавижу, когда кто-то, кроме братана, отдаёт мне приказы и говорит, что можно, а что — нельзя! — помедлив, гневно закричал он, с ненавистью отбросив раненное тело Такуми, выдернув из него свой окровавленный орган. Айка задрожала, испытав парализующее чувство страха, и прижала к друг другу трясущиеся колени, когда молодой гуль оказался одним ловким прыжком возле неё и оценивающе разглядывал её, громко шмыгая носом, кажется, обнюхивая её. — То, что тебя воспитывает гуль, не значит, что ты можешь позволять себе вольности в сторону других. Тебе просто попались безвольные добряки, а может, и те, кто просто хотели тебя откормить и сожрать, как придёт время. Так происходит и со свиньёй на скотобойне: сначала её откармливают до такой степени, пока она не перестанет передвигаться, а потом уже расчленяют, чтобы было больше мяса, — от того, как гуль медленно рассуждал приглушённым голосом, у Айки застыло сердце, покрывшееся ледяной коркой. — В любом случае, я не собираюсь церемониться с тобой. Я не буду строить из себя ещё и твоего заботливого братика, а сразу покажу, кто такие гули, с чем их едят и какое место они занимают в пищевой цепи, где жалкие человечешки покоятся в самом низу!Покажи мне, как жить
Услышав, как чужие челюсти клацнули совсем рядом, шатенка машинально закрыла глаза, приготовившись встретиться лицом к лицу со смертью. Казалось, все чувства и эмоции в один момент вымерли в ней, словно хладные губы Костлявой, прильнувшие к её, испили всё внутри неё, полностью осушили, как крохотный ручеек в засушливой пустыне одним глотком. Но когда она распахнула тяжёлые веки, жизнь будто снова ворвалась в неё и заставила всё по новой завибрировать. Блондин лежал около её ног, цепляясь ногтями за землю, а кто-то тянул его назад, подальше от неё. Айка с ошеломлением увидела, как Такуми в точно таком же положении вцепился мёртвой хваткой в лодыжку гуля и усиленно притягивал его к себе, как тянут на себя цепь, в которую закован бешеный пёс. Кайто истерично крутился и барахтался в земле, иронично напоминая Такуми свинью, купающуюся в грязевой ванне. — Да пусти же ты…! — раздражённо вопил блондин, размахивая кагуне; кончик почти достиг щиколотки Айки, но девочка вовремя отскочила в сторону, смотря каким-то мёртвым взглядом на разъярённого гуля, упорно пытающегося добраться до неё. — Ты, тупая скотина! Если не я сожру её, то это сделает кто-нибудь другой! Она всё равно не жилец с таким папашей!Когда я заблужусь в самом глубоком океане
От его слов в брюнете что-то забурлило, заставив всё его тело напрячься. Хватка стала буквально железной. Такуми стискивал в своих пальцах чужую ногу с такой силой, что в той послышался хруст. Кайто страдальчески застонал и совершил рывок, но Цурури, отреагировавший на это как кот на неожиданный побег мыши, встал на ноги, вопреки усталости, и отшвырнул от девчонки тело блондина. Свой короткий полёт член Аогири сопроводил протестующим визгом. Такуми, с трудом переставляя ноги, зашагал ближе к Айке. С каждой секундой, пока он приближался к шатенке, а то по наитию пятилась назад, не отрывая от него непривычно отрешённого взгляда, он ощущал, как жажда борьбы начинает отступать. Если раньше он был ослеплён яростью, то сейчас, видя шок на лице дочери, пелена с глаз начала медленно сползать, позволяя ему отчётливо видеть происходящее. Это было слишком странно: Айка одновременно видела в нём любимого отца и ужасного чужака в одном лице, а Такуми, готовый ещё несколько минут назад, обвиняя девочку во всём случившемся, рвать и метать всё перед ней, а, возможно, даже и разорвать её на куски на почве агонии, встревожился её реакцией. Его ещё один оживший комшар стоял перед ним наяву: девочка, перед чьими глазами всплыла правда, отныне больше не смотрела на него с прежней любовью в темнеющих янтарях. Такуми не было дело до того, как она думала о нём, но теперь, увидев воочию её напуганный взгляд, принадлежавший только ему, возымел отклик в его сердце — оно болезненно сжалось, и Цурури мысленно возненавидел свою сущность, обвинив себя в том, что ему было суждено родиться чудовищем. Что же с ним произошло?! Он знал наперёд, что ничего не станет прежним, если Айка когда-нибудь узнает о его сущности, но сейчас догадка, к которой он уже успел привыкнуть, переживалась совсем иначе: царапая главный человеческий орган, скребясь в душе, терзая совесть, подталкивая горькие комки к горлу и… ответный страх. Как бы он ни пытался разозлиться на естественные чувства Айки, всё это было раздавлено печальным пониманием, жалостью к себе и сочувствием к ней — ей действительно не стоило так рано видеть, как может быть устроен этот неправильный мир. Он даже не смел обвинять её в том, что ей захотелось сбежать. Но по своему ступору она могла лишь прижиматься к предметам и смотреть на него остекленелым взглядом. Можно было подумать, что она добровольно идёт на свою смерть, но это было отнюдь не так. Она бы с радостью залезла хоть на самое небо, но конечности реагировали иначе, у них был свой непредсказуемый механизм, которым Айка ещё не научилась владеть. И всё же, несмотря на внутренние барьеры, он всё равно шёл прямо к ней, надеясь убедиться, что с девчонкой всё в порядке, чтобы просто успокоить её, безрезультатно доказать, что он не причинит ей вред. Хотя как же смешно звучала последняя мысль… Как он докажет ей, что безвреден со своими жуткими глазами, налитыми кровью, с драгоценной рубиновой жидкостью на всём теле, испещрённым царапинами, порезами и кровоточащими дырами, с огромным, тяжёлым кагуне, которое вот только сейчас готово было рубить здесь всё направо и налево и вполне могло бы без колебаний опуститься и на её макушку, пока она была вот так беззащитно вжата в ближнее дерево? С таким видом он бы мог оповестить кого-нибудь о том, что ему осталось жить всего лишь несколько секунд, но никак не о том, что он сделает всё, чтобы защитить чужую жизнь. И Айка, кажется, прочитала мысли на его лице; впрочем, там и так всё было написано чёрным по белому. И всё же он смел на что-то надеяться, как когда-то в детстве… Ходьба была вялой, медленной, словно к ногам привязали булыжники, а голова стыдливо опущена; Такуми думал, что девчонка будет бояться меньше, если его гульи глаза будут скрыты от её взора. Он походил на большого грешника, который пришёл покаяться в божественном храме. Беспокойство о возможной неудаче контакта дробило в щепки тщательно вышколенную стойкость. Зыбкость надежд отравляло дурное предчувствие.И внутри меня ничего не останется
— Айка… — он впервые обратился к ней по имени, и это заставило его тело покрыться мурашками, а волоски встать дыбом. Он всегда презирал это имя. «Песнь любви» — часто повторял про себя с отвращением Такуми, кривя губы и сардонически фыркая, ведь это значение, как говорила Хотару, так и не объединило их одной незримой нитью. А теперь всё оказалось наоборот… Но так сумбурно, что это сбило с толку, разворошило весь мир и мирный поток мыслей, что просто не находилось слов и действий и общение пришлось настраивать заново, словно они и не жили вместе целых пять лет, а познакомились вот только сегодня, в экстремальных условиях, когда время поджимало, а сердце разрывалось от неподавляемой паники. — Я не обижу тебя… Не трону. Я не сделаю тебе больно. Я не такой… Я… — он замолк от волнения и стыда, потому что в голове вертелись совсем непривычные и странные фразы. — Я всё ещё твой отец… И я сделаю всё, чтобы защитить тебя. Тебе не нужно бояться меня. Я… я не голоден… — мысленно он повторил это предложение дважды, понимая, насколько оно звучало абсурдно и пугающе, но в спешке ему казалось, что это может врачевать расшатанные нервы девочки, думающей, что он сейчас набросится на неё, подобно гризли. — Я не съем тебя, не убью, не раню… Я на твоей стороне, понимаешь?Будешь ли ты сражаться за меня?
Невзирая на сумбурность и разрозненность реплик, Цурури чувствовал, что Айка понимает, что он пытается донести до неё, и где-то в глубине своей души она пытается откопать в себе хоть капельку доверия к нему. Она отчаянно хочет верить ему, но сомнения всё ещё крадутся в разум, природа человека трепещет от страха. Такуми впервые проникается пониманием к человеку и не винит его за естественный страх. Он готов ждать сколько угодно, когда с её лица схлынет выражение испуга, и в знак своей покорности садится перед ней на колени, словно вот-вот начнёт молиться, и опускает голову, не смея смотреть ей в глаза. Плевать, что где-то затаился враг — для него сейчас, к собственному изумлению, было важнее заручиться расположением Айки. Какой смысл сражаться за девчонку, если она сама дрожит перед тобой, как перед врагом, не считая своим спасителем? Внезапно он ощутил совершенно робкое, почти изучающее, но чистое и нежнейшей прикосновение к своей щеке. Повинуясь порыву, Такуми поднял голову, изумлённо уставившись в янтарные глаза, подёрнутые влажной пеленой, как если бы в них скопились непролитые слёзы. Она видела и чувствовала несоизмеримо больше, чем хотела показать, но и этого жеста было вполне достаточно для того, чтобы в теле гуля разлилось непонятное тепло и внутри отозвалось смутным восторгом. Айка неотрывно смотрела в оба какугана Цурури, чувствуя, как сердце наращивает частоту ударов, сомневаясь и ища спасение за завесой осторожности, которая начала блекнуть под натиском воспоминаний о времяпровождении с приёмным отцом, который стал ей роднее всех живых существ, которых она знала. Разве имело вообще значение, кем он являлся на самом деле? Ведь он действительно всё ещё оставался её отцом, ничего толком не изменилось, их чувства к друг другу остались прежними, она верила в это, даже знала где-то глубоко в душе. А эта ошеломляющая тайна… Айка смирится с ней. Со временем. У неё всё ещё впереди. Она обязательно привыкнет к этому, пока в ней будет жить знание, что её любят. А когда над существами царят истинные чувства, уже неважно, кто кем является. — Понимаю… — почти уверенно шепчет Айка, растягивая сквозь слёзы мягкую полуулыбку. — Я верю тебе, папа. Я… тоже на твоей стороне. Такуми округляет в неверии глаза, зрачки которых лихорадочно заблестели, точно полярные звёзды; он ожидал истерик, криков о том, что он лжец и монстр, но только не вкрадчивого понимания. Под ласковым взглядом девочки его прочный замок, за которым пряталось от неё сердце, неожиданно рушится, обнажая иные чувства перед брюнетом, которые обжигают, от которых хочется рыдать, но далеко не от несчастья. Он чувствует, как всё внутри начинает петь и оживать, как вовремя спасённые благодаря лучам солнцу цветы. В голове вырисовывается совершенно сбивающий с толку порыв: прижаться к ней, как к Хотару, и уткнуться носом в шею, обещая на полном серьёзе, что всё будет хорошо. Ведь так оно и будет, пока они рядом друг с другом. Всё, как говорила Хотару перед своим уходом, наконец-то раскрыв ему глаза на другую жизнь. Возможно, он растаял так быстро из-за того, что потерял дорогого себе человека и мечтал быстрее заполнить сосущую пустоту внутри, но времени разбираться в подробностях природы этих ощущений не было. Он просто наслаждался тем моментом, когда в нём всё заново зарождалось под приятным палящим чувством.Будешь ли ты сражаться за меня?
Острый слух гуля вовремя засекает чужое движение и Такуми резко отталкивает Айку в сторону, заставляя ту снова упасть на лопатки. Возобладавший рефлекс позволил спасти и самого себя; зеленоглазый сумел прогнуться в спине, как изящный кот, но кончик чужого кагуне успел проделать порез на щеке. Тонкая струйка опустилась на подбородок. «Заживёт. Хотя с регенерацией сейчас проблемы…» — скорбно заметил брюнет, вспомнив о предыдущих ранениях, которые сделали своё дело, замедлив восстановление плоти. — Хватит там курлыкать между собой! Тошнит от ваших телячьих нежностей! — демонстративно отплёвывался Кайто, хмуря брови. — Как же всё это наигранно! Между гулями и людьми никогда не будет мира! Можешь и дальше чесать ей про свою фальшивую любовь, пока ещё жив, но скоро я оборву ваш дурацкий, сделанный на розовых соплях, спектакль. Ты должен сдохнуть, как-там-тебя-зовут, потому что ты — позор для настоящих гулей! — указав пальцем на тяжело дышащего Такуми, небрежно объявил блондин. Сотворив в прыжке акробатический переворот, он приземлился прямо поверх Такуми, повиснув на дереве, как летучая мышь, и расположил руки с двух сторон от его головы. Брюнет оказался в ловушке. — Ну приветик! — прошипел блондин с едкой улыбкой, наклонившись к его губам, и со всего размаха ударил Цурури лбом в переносицу. От боли, взорвавшейся в голове, из глаз посыпались искры. Лоб Кайто тоже был разбит, но кровавая ссадина быстро затянулась. В отместку сломанный нос Такуми требовал отдельной помощи, но у того не находилось времени на лечение. По инерции, чтобы избежать возможной атаки, он начал вслепую размахивать кагуне, лишь срубая мелкие ветки. Движения были неуклюжими, над чем посмеивался блондин, который, раскачавшись, с кувырком спрыгнул на землю, медленно подходя со спины к ещё не пришедшему в себя сопернику. Айка наблюдала за боем с раскрытым ртом, трясясь от страха за жизнь отца. Заметив её взгляд, Кайто демонстративно оскалился. — Что, нравится шоу? Интересней, чем вымышленные ужастики? — с издёвкой спрашивал он. — О, наверное, шнурки запрещают тебе смотреть на ночь страшилки, ведь впечатлительных детишек часто мучают после них кошмарики. Ну, тогда я окажу тебе честь, — я же хороший дядя, — и покажу тебе, что случается в таких фильмах. Как тебе это?! — Не надо! — наперекор ему взмолилась Айка. Он совершил резкий выпад, насадив на кончик, как на кол, трепыхающееся тело Цурури. Послышался оглушительный крик, от которого у Айки заложило уши. От вида страданий родного человека из её глаз ручьём потекли слёзы, а из груди вырвался дикий вопль, ответно разрывающий перепонки присутствующих. Кайто, разозлённый её выходкой, поморщился. — Да заткнись ты уже, мелкая дура! Сейчас и с тобой разберусь, так что не надо тут привлекать моё внимание всеми возможными способами, меня на всех хватит! Такуми, сплюнув кровь, прорычал, попытавшись выбраться из ловушки, но боль сковывала движения. Когда он ощутил дыхание смерти, которое ему крайне не понравилось, было уже поздно сопротивляться — он уже летел куда-то вниз, с оврага, замечая мельтешашие перед глазами неровные выступы и камни, покрытые мхом. Девочка же ощутила, как у неё выбили почву из-под ног. — Нет! — от собственного крика Айке разодрало горло, но она всё равно продолжала истерично вопить, будто это могло что-то ей дать. — Папа! — девочка по рефлексу бросилась в сторону упавшего гуля, наивно надеясь, что сможет помочь ему, но Кайто преградил ей путь. — Ты звала папочку? Ну так иди к нему! — он раскинул с безумным хохотом руки, намереваясь принять её в свои объятья, но ошеломлённая Айка, попятившись назад, споткнулась о корягу, приземлившись на лопатки.Когда я опускаюсь и нет выхода
Такуми было достаточно лишь услышать ещё одну мольбы о помощи от девчонки, чтобы рефлекторно выбросить ладонь и ухватиться в последний момент за торчащий камень. Его острые края впились в кожу, но, не обращая внимания на секундную муку, парень, сцепив зубы, перенёс свой вес на опору и начал медленно тянуться вверх, попутно бултыхая ногами в поисках нижней подставки. Носком ботинка он нащупал вмятину в землянной стене и просунул туда пятку. Ему было наплевать, насколько надёжна его шаткая опора, потому что время и без того поджимало, а усиливающийся крик Айки только разгонял Такуми, заставляя вскипать его кровь. Земля под его ногой почти сразу же обвалилась, как только он надавил на неё, чтобы совершить подскок, но гуль успел поставить свободную ногу на ещё один камень. Крик не стихал, а только набирал обороты, многократно повторяясь, как искажённое эхо в замкнутом помещении. Каждый его нерв натягивался до предела, а тело кипело, как сама лава. Виски пульсировали от боли, хотелось помассировать их пальцами, но он не мог позволить себе поддаться слабости. Только не сейчас. Не в этот раз. Он больше не покажет себя с худшей стороны.Ты поднимешь меня, когда я ударюсь о землю
Собрав все имеющиеся силы, Такуми, постанывая от измотанности, начал по-кошачьи карабкаться наверх. Ухватившись за последний камень, он подпрыгнул и оказался на твёрдой поверхности. Увиденное буквально заставило пробудиться его внутреннего зверя; Кайто, насмехающийся над беспомощно лежащей Айкой, приставил кончик кагуне к её горлу, издеваясь над ней перед тем, как резко надавить на кожу и перерезать артерию. Сначала им овладел испугом, но, вспомнив о фатальной ошибке с Хотару, он заставил себя справиться с эмоциями. В нём сработал защитный механизм иного ресурса, о котором он ничего не знал. Гуль с изумлением и мрачным восторгом осознавал глубину своего желания убивать и хладнокровно шёл у него на поводу. Ринувшись с рыком на врага, он успел перехватить его кагуне, но это обошлось порезами на ладонях.Скажи честно, Ты будешь сражаться за меня?
Кайто нервно дёрнул клинком, удачно отрубив по кисть конечность Такуми. Из обрубка торчала треснутая кость и брызгала обильная кровь. Айка зарыдала пуще прежнего, то закрывая опухшие глаза руками, то открывая, боясь упустить момент, когда она сможет помочь отцу. — Отрастёт! — торопливо выговорил брюнет, надеясь успокоить её, но сам с разочарованием и беспокойством смотрел на то, как клетки даже не спешат воссоединяться. — Не успеет. Я сделаю из тебя мясной салат, парень! — с хохотом угрожал Кайто, ощущая своё превосходство, и начал наносить серию быстрых атак, от которых Такуми едва уворачивался. Айка растерянно наблюдала за боем, с первобытным ужасом осознавая, что всё идёт к проигрышу зеленоглазого. Такуми хоть и излучал уверенность в себе, но уклонения давались ему с трудом, а обеспокоенный взгляд то и дело метался на ещё не восстановившуюся руку, из которой торчали куски мяса. Кайто наносил удары ожесточённо: то делая обманные выпады, то проскальзывая под кагуне Такуми и пиная его спину сзади, то дразнил нелепым смехом, быстро и хаотично двигаясь, чтобы запутать противника. Когда, наконец, такая манипуляция обрела свой успех, блондин всадил клинок в затылок брюнета. Оружие вошло наполовину по желанию хозяина, пока тот, провокационно медля, проворачивал кагуне внутри, причиняя невыносимые страдания Такуми, из глаз которого потекли слёзы. Айка ощутила, как испуганное сердце везде забилось: в горле, в пальцах, в груди, в животе, в пятках. И почувствовала, как адреналин овладевает ею, разгоняя повсюду кровь, которая ударила в мозг. «Нужно что-то сделать!» — отчётливо кричал голос в разуме, не в силах бездействовать и самолично позволять себе медленно умирать вместе с брюнетом. Энергия била ключом. Шатенка явственно ощущала, что кто-то управляет ею, но она не противилась данному эффекту, а лишь благодарила его за появление. Поднимая тяжёлый камень, девочка чувствовала, как наливаются свинцом мышцы и немеют пальцы. «Нельзя сдаваться! Ты сможешь! Ты сможешь! Ты смо-же-шь!» — подбадривала она себя, пытаясь усилием воли не уронить ношу и не прокусить губу, которую она зажала зубами в порыве напряжения и усталости. Едва держась на подкошенных ногах, Айка, спотыкаясь, поплелась в сторону сражающихся. Она была почти близка к цели, что заставило трепетать её сердце новой надеждой. Но в последний момент, забывая при зашкаливающем возбуждении смотреть под ноги, она споткнулась о корягу и с шумом рухнула наземь. Девочке показалось, что момент падения был как в замедленной съёмке, и даже её крик будто кто-то заново проматывал с садистским расчётом. Цурури-младшая готова была похоронить себя заживо за фатальную ошибку, но, услышав бешеный вопль Кайто, шатенка распахнула глаза и, вопреки отвращению, с победной ухмылкой увидела, что падение только поспособствовало удачному приземлению камня, который размазал правую ногу гуля.Потому что я буду сражаться за тебя!
— Ах ты, маленькая сука! — заорал во всё горло блондин, пытаясь отодрать онемевшую конечность; пришлось вытащить кагуне из соперника и поскакивать на одной ноге, с щенячьим скулением смотря на пальцы, превращённые в готовый фарш. — Я убью тебя, дрянь! Такуми, оклемавшись, следил за движениями блондина, как кошка за полётом бабочки. Когда он взмыл вверх, чтобы наброситься на Айку, тело Цурури резко рвануло вперёд, отбив удар его кагуне. Рука оппонента дёрнулась от ударной волны, обнажив уязвимые места. «Другого шанса не будет. Бей наотмашь!» — пронеслось молнией в мозгу, возбуждённо расширив зрачки брюнета.Да, я сражаюсь за тебя!
Кагуне Такуми ровно и почти хирургически срезает что-то, что находится на уровне его головы. Ему в лицо льётся фонтан крови, и тело, висящее на его плечах, соскальзывает и с шумом падает ему в ноги. Цурури точно запоминает, как перестают вращаться глаза ненавистного оппонента. Он ощущает облегчение и странную радость, от которой хочется бессильно упасть на колени и засмеяться от того, что всё кончено. И он поддаётся этому порыву: падает спиной на землю, несколько минут молчит, смотря бездумно в светлеющее небо, и внезапно ощущает, как к горлу подкатывает непонятный хохот — то ли на грани отчаяния и опустошения, то ли от светлой печали, то ли от того, что он уже сходит с ума.Я умираю в том месте, где дождь не вытаскивает тебя
— Папа! — взволнованно кричит Айка, подбегая к лежащему брюнету, чья грудь тяжело вздымалась. — Ты победил! — на радостях бормотала она, тряся его за плечи, чтобы привести в чувство молодого человека. — Теперь всё хорошо. Давай найдём маму и вернёмся домой? Пожалуйста, папа, только не теряй сознание! — начала панически кричать девочка, заметив, как веки брюнета начали закрываться. — Мы должны найти маму и пойти домой! Папа! Пааапааа!Я говорю тебе, Ты нужен мне
— Только не умирай, прошу тебя! — всхлипывая, истерично вопила шатенка, вцепившись железной хваткой в воротник его кофты, окраплённой багровой влагой; все её пальцы теперь тоже были в крови, но девочку ничуть не отталкивало это. — Не нужно… Я не хочу! Я хочу, чтобы ты был всегда рядом со мной! Мне плевать, гуль ты или нет, ты всё ещё являешься моим отцом, остальное не имеет значение! Я приму тебя любым, только не покидай меня, умоляю! Голос дочери слышится где-то отдалённо, словно он попал в непроницаемый вакуум. Такуми вертит головой, пытаясь хоть что-нибудь сообразить или услышать звуки, но ничего толком не получалось. Что-то непонятно шелестело, точно море, и Цурури чувствовал себя лёгкой лодочкой на волнах чужих слов, терпеливо ожидая, когда же ветер повествования выбросит его туда, где появится счастливый эпилог. Он просто лежал на месте, тихий и неподвижный, смиряя все свои чувства. Сначала была боль — жгучая, будто кто-то влил в открытые раны расплавленный металл. Боль стала его хребтом, его скелетом, самой его сутью, и парень, несмотря ни на что, не смог унять слёзы, когда осознал, что смерть врага не принесла ему ничего, а девчонка всё равно останется одна, когда Морфей в последний раз возьмёт его в свои объятья. «Но я ведь должен выжить, должен… Ради Хотару. Ради… Айки… Я смогу, смогу…». Поначалу он сам не верил в произнесённые слова, они казались жестокой, злой насмешкой, и становилось лишь больнее и горше. Он ощущал собственную усталость, как громаду воды, сминающую его, словно хрупкий осенний листок. Потом повторять эти слова стало привычкой, и гуль буквально заставил себя наполнять их смыслом, живым пламенем, которое бы разожгло веру в нём, которое бы спасло его от гибели… Он смотрел в размытое лицо девочки, смутно ощущая, как она мягко поглаживает его щёки и скулы, и как-то расслабленно улыбался, с удовольствием окунаясь в сон и не слыша протестующие просьбы Айки не уходить во тьму.