Taste the Flesh

— Ребята, может, вам стоит спрятаться у нас, пока Арата-сан не вернётся? У соседей могут возникнуть подозрения из-за того, что вы так долго находитесь без опекуна. Тоука и Аято тревожно переглянулись. Их отца не было уже несколько недель дома; в нём никогда не было натуры безпризорного кота, поэтому и дети, и Цурури почувствовали неладное. Физия мальчика немо кричала о помощи; он был слишком мал, чтобы понять, какая ответственность лежит на нём, и каждым атомом желал себе спасения, потому что безумно алкал жизнь. Тоука разделяла алчбу брата. Разделяла до ревьма. Но её ум, вынужденный рано прозреть, призрачно шептал об исходе. Лучше подавить одну-единственную химеру, чтобы дать дыхание для чужой осуществимой мечты. — Тогда подозрения падут на вас, — чуть слышно пролепетала девочка Такуми, сжимая кулаки. Она чувствовала на себе буравящий взгляд брата. — Мы не можем так рисковать. Каждая бирюзовая фибра на теле Аято нервно и протестующе вздрогнула. Он уже давно полагал, что отец нарушил обещание, оставив их, поэтому был готов вцепиться за каждый шанс на выживание. Однако он не стал перечить решению Тоуки, несмотря на тягость осознания происходящего. Мальчик понимающе сжал дрожащую ладонь сестры, которая оглядела его печальным взором. Ей было невыносимо больно рушить его надежды, но потеря кормильца подталкивала её скоропалительно занять позицию разумного и альтруистичного лидера. «Он обязательно вернётся», — обещало её ответное прикосновение к брату. Нужно было хоть как-то успокоить его. И для этого она была готова приласкать Аято ложью, в которую и самой хотелось отчаянно верить. — Я не могу оставить детей своего друга без присмотра, — настаивал Такуми, разглядывая детей, как обеспокоенная бонна. — Вы ничего не обещали папе, — хмуро отозвалась Тоука, пытаясь своей замкнутостью оттолкнуть соседа. — А ещё… Я верю, что он вернётся! — она внезапно закричала об этом. И это было болезненное стенание фантома, который верил в реинкарнацию; клёкот птицы, потерявшей гнездо; вой варга, которого лишили стаи. И уже надрывным шёпотом она добавила: — Ведь он обещал… Такуми горестно и понимающе опустил голову, безмолвно смиряясь со словами девочки. Он был поражён тем, что Арата сумел в одиночку воспитать в Тоуке незыблемый дух Валькирии. Смог бы он так же взрастить в Айке семя воинственности, которое созреет в критический момент? Ведь она всё ещё ребёнок, которому желательно быть выпестованным беззаботностью. Несмотря на творящийся вокруг хаос, он надеялся, что сможет выстроить для Айки фундамент безопасного розария. Ведь так хотела Хотару. — Хорошо, подождём ещё один день, — Такуми, кажется, впервые позволил своему гласу затвердеть, как кремню, и дети Араты под его влиянием внимательно подняли алеющие глаза. — Потом я заберу вас к себе. Знайте, что вы всегда можете положиться на своего соседа, — с мягкой улыбкой он передал Тоуке свои запасы. Маленькие Киришимы согласно кивнули. Придя к общему консенсусу, они разошлись. Однако Такуми напоследок обернулся, провожая их траурным взором. Он задумался о том, что принял неправильное решение, позволив им уйти. Возможно, на них стоило надавить или увести силой. Но было ли в этом облыжном мире хоть что-то верное, не несущее за собой потери? Можно ли было осторожно растушевать тьму в мире гулей, не закрасив обсидианом остатки света? Но, с одной стороны, он понимал, что не сможет защитить сразу всех. Напоминая себе об обещании Хотару, он с угрызением совести поставил в приоритет человеческое дитя. Такуми замер. А затем догнал Киришим, схватив удивлённых детей за руки. — Тоука, Аято, — он поочерёдно посмотрел на двух визави, глотая чалом огромный и тугой ком из опасений, вины и ненависти к самому себе за слабость, за неумение постоять за всех. — В случае непредвиденных обстоятельств… бегите. Прошу вас. Вы сможете? Киришимы переглянулись. Аято дрожал осенним листом, крепко сжимая руку Тоуки. Та не позволила себе колебаться и, насупив брови, твёрдо сказала: «Сможем. Мы понимаем, что Вы не можете рисковать жизнью Айки». Как бы ей ни было страшно и обидно из-за криведной судьбы, она сделает всё, чтобы защитить брата и понять благие намерения других.

***

— Как Тоука и Аято? — не успел войти в дом Цурури, как на него выжидающе воззрились очи Айки; в янтаре застыло волнение. Такуми не обмолвился с дочерью последними новостями. Он старался держать её в своеобразной изоляции от них с тех пор, как исчез Арата, надеясь не втягивать в самую глубь трагедии. И он всё ещё держал в тайне происхождение их соседей. Такуми не представлял, как Айка отреагирует на изобилие гулей. Она словно была Алисой, которая стремилась попасть в кроличью нору, кишащую гротескными существами. Только Цурури из последних сил держал её подальше от белого кролика, чтобы он не утянул её в эту сумасшедшую хлябь. — Всё хорошо, — безучастно отозвался он. — Арата-сан… не вернулся? — Что? Их взгляды скрестились, точно рапиры; из глаз Такуми посыпались недобрые искры. Девочка, ощутив себя неуютно, повернулась к окну, где под рассветочными лучами больше не гуляли её близкие. День, несмотря на светозарность, имел послевкусие платиновой тоски. — Арата-сан каждый день выходил на улицу, чтобы угостить соседей. Но его не видно уже несколько недель, я постоянно следила за их домом через окно, — пояснила Айка. Затем она вновь повернулась к Такуми. Этот момент показался гулю растянутым и напряжённым, словно он стал протагонистом хоррорной вселенной. На его позвоночнике образовались морозные наросты. — Его… поймали следователи? Эфир перед Такуми неожиданно поплыл. Почва под ногами стала зыбкой, как песок. У него было такое ощущение, будто раскрыли именно его энигму. Такуми обещал себе охранять секрет Киришим даже от Айки, потому что его доверие к ней всё ещё балансировало на тонком проводе. — Пап, всё хорошо, моё отношение не поменялось к ним, — заметив недоумение отца, поспешила успокоить его шатенка. — Я приняла их так же, как и тебя. — И… давно ты знаешь о них? — на автомате спросил Такуми. — Помнишь, как ты рассказывал мне, как распознать гулей? — помедлив, она подтвердила его догадку: — Тогда. Такуми неверяще вглядывался в лик девочки, отказываясь принимать тот факт, что она ещё юнотка. «Дети многое не понимают, поэтому им легко навязать свои идеалы и убеждения», — твердила ему соседка Мико с лицом учёного ритора, что всегда игнорировала наблюдательность Айки, которая заранее сделала вывод по поводу соседки: она ризонёр, враль и любительница поклёпов, обречённая на помолвку с кошками. Такуми стало стыдно за то, что он пытался скрывать что-то от дочери, которая уже давно разгадала главный ребус своего окружения. Это было похоже на… предательство? — Я боялся, что ты не поймёшь и… — Не расскажу, — опередив неразборчивый поток его мыслей, ответила Айка. — Раса не должна влиять на дружбу. — Не стоит рассуждать так наивно. Не все гули будут видеть в тебе нечто, кроме еды. — Тоука и Аято не такие, я знаю это. — Да… они любят тебя, — всё ещё поражённый наблюдательностью дочери, ошалело прошептал Такуми. Фраза о взаимной любви, пусть и платонической, заставила сердце Айки трепыхнуться. «И я люблю их. Очень», — горело на сухих губах пламенем среди зимнего царства Мораны, которое оберегало от смертельной стужи. В груди будто зацвёл жгучецвет, благоприятно опаляющий нервные окончания. На ланитах вспыхнуло зарево. Прижав ладонь к лёгким, она поняла, что не может оставаться в стороне, просто сидеть на месте и бездушно немотствовать. — Тогда почему я не могу навестить их?! — вопрос звучал с дерзновенным упрёком, словно Айка бросила вызов всей плероме. Затем голос стих под преодолеванием барьера глубокой печали. — Когда мамы… не стало… Аято и Тоука были рядом со мной. Она стала бледной, как свежий чал, и по-склепному холодной; опущенное лицо скрылось за непроницаемой вуалеткой непонимания, мнимой злости на упрямость отца и кручины. Такуми прекрасно понимал её желание, поощрял его и пиетитно преклонялся перед ним. Но этот искажённый мир был устроен так, что добродетель должна была оставаться в тени, чтобы не быть до конца истреблённой; должно было существовать хотя бы его понятие, чтобы люди верили и надеялись, не позволяя мраку окончательно поглотить себя. Преодолев никчёмное и соромное смущение с ней, Такуми подошёл к согбенной девочке и впервые в жизни обнял её по собственной инициативе. Айка широко распахнула глаза, которые почему-то начало щипать под напором сантиментов. Ей было достаточно тёплых слов Такуми, но действия ещё больше разгорячили её кристаллизованную кровь. — Я всё понимаю, Айка. Но сейчас нам опасно приближаться к ним. Пообещай мне, что не пойдёшь к ним. Пережив столько перипетий и сохранив при этом жизнелюбие, Айка никогда бы не подумала, что именно в этот момент воспылает чистой ненавистью к собственной мойре. Она падала в мокву отвратительных мыслей и чувств, плотнее прижимаясь к телу родителя, которого не могла обвинить в попытке защиты. Так нужно, так правильно, она знает. Но почему на душе так противно? Почему то, что должно сохранить семейный очаг, вызывает отвращение? — Обещаю, — яростно сжимая ногтями спину Такуми, пролепетала сквозь зубы Айка.

***

— Он вернётся. Он обязан вернуться. Если он обманет нас, то я… возненавижу его! — раскачиваясь из стороны в сторону, повторяла, как мантру, Тоука сквозь горечь. — Да, так и сделаю! Аято смотрел на надеющуюся сестру с сожалением. Тоука была старше, но её мечты оставались детскими, как крепкие корни тополей, которые могли прорвать сам асфальт. С момента исчезновения отца мальчик отбросил цветень пустых надежд, которые безропотно развеял ветер перемен. — Тоука… Я ужасно хочу есть… — жалобно простонал он, поглаживая урчащий китом похудевший живот. — Я оставила мясо на кухне, — быстро ответила Тоука, снова мазохистски углубившись в собственные страдания. Аято тяжело вздохнул. Старшая сестра всегда оставалась бойкой, поэтому её непривычно сломленный вид окунал в купель непередаваемой тоски. Она словно надела наушники, как интроверт, и плыла по музыкальному течению, где пелось о грусти и тлене. Казалось, дотронься до её руки, как тоже окрасишься в ахроматический цвет, оглохнув от депрессивных мотивов. Сжимая кулаки, злясь на самого себя за невозможность вытянуть её из прострации, Аято медленно двинулся на кухню. Запах плоти впился в трепещущие ноздри, заполняя собой всю голову. Жгучий голод разъедал кислотой все органы. Аято изнурённо пошатнулся, оперевшись рукой о стену, и ошарашенно дотронулся до бурлящего живота, до губ, на которых скопилась слюна. Он не успел заметить, как его настигло резкое помутнение из-за недельного воздержания, пока об их проблеме не узнал Цурури. Пока Аято был в комнате с Тоукой, его голод был умеренным, никаких позывов к расстройству не было. Затем он понял, что его одурманила не мёртвая плоть, а живая… — Аято… — П-почему ты здесь, Айка? Она так не вовремя появилась. Голод по её плоти особенно сворачивал иссушенный желудок гуля. — Потому что вы были рядом, когда мне было плохо. Я дала обещание папе не приходить сюда, но… обещание — не клятва, так что не считается, — бодро сказала девочка, сделав шаг в сторону Аято, у которого усилилось головокружение. — У нас есть время, пока он занят готовкой. Я хочу… поддержать вас, если это возможно. Мальчик рефлекторно оглядывался на пакет с пищей, чей запах был вытеснен феромонами живого человека перед ним. Желудок выгибался панголином. Казалось, что изо рта вот-вот пойдёт пена, как у бешеного пса. Аято сходил с ума. — П-пожалуйста, уйди, — на грани срыва прошептал он, чувствуя, как дико трясётся его худосочное тело. — Я хочу… есть… — Аято, я всё знаю, ты можешь доверять мне во всём, — напирала с фанатичностью мниха Айка, к испугу своего собеседника. Она говорила со столь выразительной мимикой, что Аято начал отступать. — Абсолютно во всём! Я ни за что не буду осуждать тебя, потому что я… Мальчик был насторожен странной речью подруги, но усиленное чувство зверского глада по мере её приближения наводило мзгу на рационализм. Всё больше он думал о том, как было бы приятно впиться в пульсирующие жилки на соседнем эпидермисе. Ограничения из-за отсутствия Араты сняты, свобода в руках, голод у русла, соблазн нарастает, ломая титановый каземат. Он был искушён в отличие от строгой сестры, и ему всегда было интересно, какого ощутить смак свежей плоти. Иногда мысли об этом превращались в навязчивые кошмары. Платонические узы становились бессильны против голода. Если бы люди знали, какой это ад, они бы не осудили за предательство. — Я должна признаться тебе, чтобы у тебя больше не было сомнений в том, что ты можешь доверять мне, — начала торопливо шатенка, чувствуя, как время их уединения поджимает. Айка несла что-то неразборчивое на слуху Аято, похожее на бессмысленный пситтацизм. Он слышал лишь голос сумрачного глада, который заманчиво гиперболизировал аппетитность его подруги. Он больше не владел своим телом, а очарованная им девочка не замечала пелену в его глазах. — Мне неважно, гуль ты или человек, пото… Фраза обрывается падением на пол. Айку приковывают к тверди, как мостос. Чужое тело нависает сверху, тяжело дыша, и несколько капель изо рта падают на её мёртвенно-белые щёки. В янтаре глаз растапливается очарование, заменённое по рефлексу неосознанным ужасом. Впервые ей доводится увидеть вблизи око, залитое ихором, и оно парализует без усилий, замораживает внутренности, лишает грунта под ногами, поедает заживо чувствительность тела в плену. Прирученный воробей Киришим тревожно чирикает, пытаясь вырваться из клетки, и шум прутьев филигранно дополняет звенящий страх Айки.