Taste the Flesh

— А-Аято… Айка испуганно, словно заражённая палинфразией, повторяла имя мальчика, пытаясь вызволить его человечность наружу. Голод Аято рьяно сопротивлялся. Зачарованный флюидами живой девочки, он намеревался оставить хотя бы тавро на её плоти, словно та была свободной кауркой. А лучше — полностью проглотить вместе с костяком. Голод был настолько безумным, что инстинкты, отвечающие за сборы запасов, были деактивированы. Он был готов голодать веками, лишь бы сейчас, именно в эту ничтожную секунду, вкусить лишь эту маленькую и жалкую человечишку. — Аято, вернись! Адгезионный страх, сковавший лёгкие, вынудил Айку сорваться на хриплый крик. Она продолжала повторяться, словно участвуя в ектенье, и начала слабо дёргаться. Впервые девочке довелось ощутить физическое превосходство гуля. Руки, пригвождённые его ладонями, затекли. День, когда на неё падал багровый дождь, не мог сравниться с ужасом, который она испытывала сейчас при осознании того, что ей придётся быть съеденной дорогим другом. Глаза заполнились слезами. Узрев плач подруги, Аято неожиданно отрезвел. Он торопливо слез с тела Айки, точно получив оглушительную пощёчину. Слёзы девочки были подобны святому источнику, который экзорцировал из него демонизированный голод. Это тягостное ощущение всё ещё преследовало его, но, надавливая ладонями на виски, откуда доносились злые голоса, Аято подавлял их натиск. И в этот раз над ним взыграло чувство неимоверного студа. На этом моменте Аято приходит к выводу, что гули — неправильные существа, которые должны либо исчезнуть, либо устроить геноцид человечества, чтобы подстроить мир под себя. Затхлое, скребущее чувство, ревущее миндропом. У него даже не было оправданий. Губы горели в жажде подлинно раскаяться, но разумом он понимал, что это будет пустой звук. Кто простит его за людоедство? Какая глупость — думать, что сожжёного грешника ещё можно потушить. Аято физически чувствовал, как инквизиция CCG вершит над ним безжалостный суд, и обгорелая плоть начинала сильнее ныть. Слёзы, уже принадлежащие ему, текли катарактом. Он был изумлён тем, что был одарён человеческой способностью рыдать. До чего же иронично; наверняка Тектон сделал это с гулями, чтобы сделать ещё более эффективным их феатр. Но… почему же от слёз тогда так больно, словно это не ловушка для сострадательных людей? Айка, медленно приходящая в себя, тоже подумала о том, что монстры не могут плакать. Щупальца страха ослабили хватку под её упорным давлением. Глядя на Аято без пелены ужаса, ей чудится, что она проваливается в его боль, как в бездонный карьер. Он канонизирует вину за своё существование и засовывает под язык, как амулет, вынуждая самообладание Цурури трещать по швам. Холст её жизни расходится, обнажая мракобесную пустоту. Она тянется к Аято, но он слишком далеко, и кажется ещё дальше с каждой её попыткой разлепить уста в жажде остановить его огульные обвинения самому себе. — Аято, беж… Тоука, задыхаясь от паники, замирает. Она ошеломлённо смотрит на брата, чьи глаза покрыты какуганом, затем поворачивается к Айке, получая от её затравленного взора мощный заряд обречения. Она думает: «Это конец всего. Обратного пути нет. Даже Айка пришла в ужас. Был ли тогда какой-то смысл в нашей игре в мирных людей?». В её душе наступает катаклизм. Внутри кто-то резко вырубает электричество, и нет ни одного люмена, который бы осветил и сгорел замёрзшее сердце. — Попались, маленькие упырёныши! Крик следователя вынудил Тоуку очнуться, забросить апатичные мысли и увернуться от накинутой им сети, которая накрыла Аято. Какуган мальчика исчез, и вместо него на Киришиму-старшую уставились испуганно-умоляющие сапфиры. Айка напряжённо наблюдала за творящимся хаосом; её ватные ноги дрожали вербеновой ветвью, сердце бешено галопировало, кислород с трудом просачивался в лёгкие. Тоука почувствовала в своём теле внезапный трепет, дикое бурление крови, зашкаливание адреналина, будто в ней пробудилась какая-то неведомая сила, потаённая в недрах её истинной сущности. Тело пробил озноб возбуждения. Ей непреодолимо захотелось выплеснуть эту энергию на ворога, который угрожал её брату. Она чувствовала смятение: неожиданно появившаяся сила казалось странной и непривычной, но вместе с тем Киришима чувствовала, что не должна страшиться её, а должна принять, как нечто естественное. Сосредоточившись на своих новых ощущениях, она закрыла глаза, отключившись от внешнего мира. Средоточие энергии болезненно пульсировало в области плеча, пока не разорвало дерму под раскатистый вопль Тоуки. Из зудящей зоны выросло кристаллизованное крыло, похожее на обломок шахтёрских сокровищ. Шипастые, увитые оттенком корунда и лазурита, несмотря на угрожающий вид, вызывали восхищение своей волшебной иризацией. Повинуясь инстинкту, Тоука зажмурила активированные какуганы и, поддавшись вперёд под тяжестью кагуне, выпустила несколько снарядов в цель. Следователь, не ожидавший нападения от беззащитной сироты, не успел выставить защиту; сияющие осколки впились в грудину, заставив кровь подняться наверх. Ещё несколько секунд ошеломлённый мужчина отхаркивался от булькающей в горле жидкости, а затем пал замертво, закрашивая древесину тёмным рубином. Бабушка Сато, которая привела следователя в обитель гулей, отшатнулась. Айка, поддавшись рефлексу, попятилась назад, не отрывая взгляда от остеклиневших глаз мужчины. Пользуясь моментом, старшая Киришима сняла с Аято сеть и схватила его за руку, утаскивая подальше от западни. — Т-Тоука… Чунтаро! — оробело окликнул её мальчик, жалобно оборачиваясь к стараниями воробья. Девочка, тяжело фыркнув, вернулась обратно. Остановившись возле клетки, Тоука автоматически посмотрела на Айку. Их взгляды хоть и были направлены друг на друга, но будто оставались на перепутье, не решаясь скрестить дороги. В одну секунду совместное детство сделалось чужим для Тоуки, которую оскорбил несдержанный взор подруги. Она прочитала между строк отречение и горестно вздохнула про себя, обещая, что это её последний сантимент, касающийся человека. Айка не успела оставить лазейку к себе, как, схватив клетку с птицей, дети выбежали во двор. Пульс шатенки зашкаливал. Трагические события пронеслись со скоростью пушечного ядра, оставив на душе мириады осадков. Но на минуту, когда она уловила на себе испуганный взгляд Сато, Айка начала беспокоиться о своей жизни. Она попятилась ещё раз, пока не вжалась в холодную и недружелюбную стену, которая зловеще шептала: «Тебе не убежать». — Ты… т-ты тоже одна из этих чудовищ?! — указывая дрожащим пальцем на Айку, сокрушённо простонала пожилая женщина. В этот момент в комнату убежал ещё один следователь. Взглянув на своего павшего товарища, он едва сдержал рвотный позыв. Но, стоило ему столкнуться с Айкой, как воинская выдержка вернулась на прежнее место. Он крепче сжал рукоять орудия, направляя его на девочку. Айка шумно сглотнула несколько комков под аккомпанемент лихорадочно стучащего сердца. — Сейчас проверим её! — лишившись какого-либо страха под наблюдением следователя, безапиляционно заявила Сато, решительно двинувшись к Айке. Цурури побелела, сравнявшись цветом с шубатом. В душе разрастался дикий аларм. Айке было нечего скрывать, но сверкающие глаза соседки, которая выглядела хуже любого вурдалака в своей мрачной решимости, заставляла дрожать и раскаиваться в несуществующих преступлениях. Девочка была не в силах сопротивляться, когда Сато властно обхватила её щёки, сжав их с такой силой, что шатенке пришлось открыть рот в мольбе остановить это бесчеловечье. — Остановитесь! — услышала она родной голос, который показался рукой милосердного серафима, обещающего простить и вытащить из этого ада. — Не смейте трогать мою дочь, она ни в чём не виновата! — А может, вы все тут гули?! — истерично вопила Сато, захмелевшая своей властью. Она грубо выдернула руку из цепких ладоней Такуми, когда в спину молодого отца упёрся куинке. — Вот и выясним! Айке насильно засунули жаркое, которое она, давясь, проглотила усилием воли. Несколько кусочков, которые застряли в горле, Айка выплюнула со слезами на глазах, обессиленно повалившись на пол. Такуми с сожалением смотрел на то, чем обернулись его опоздание и потеря бдительности. Но сейчас он не мог винить Айку в безрассудности; отцовское сердце сердобольно сжималось при виде страданий ребёнка. Сато виновато отступила, признав свой провал. — Она не гуль, иначе бы уже давно выблевала всё, как Киришимы… Куинке следователя доверительно рухнуло, и Такуми, освободившись, ринулся к дочери, упав перед ней на колени. Прижав к себе скрюченное тело Айки, он затрясся от эманирующей злости. Сжимая кулаки, он повернулся к тем, кто лишил его спокойной жизни; как же хотелось выпотрошить их одним махом. — Мы вообще не знали, что здесь творится! Айка всего лишь пришла проведать своих друзей! Никто и не мог подумать, что они окажутся гулями, чёрт возьми! От собственной лжи становилось тошно. Но выбора не было. Честь или жизнь близкого — всё очевидно. Утихомирив свой спирит, жаждущий возмездия, он вложил остаток энергии на нежность. Айка, начав заново соображать, охотно впилась в поглаживающие руки отца, надеясь на быстрое окончание кошмара наяву. — Мы понимаем, — пошёл на компромисс следователь. — Но вы должны будете пройти допрос. — Даже не думайте о нём сейчас, — твёрдо рыкнул Такуми, мысленно поржаясь тому, как на спектр его блеклых эмоций повлияли незаслуженные муки Айки. Раньше он бы и не подумал, что будет так рьяно заступаться за человеческое дитя. — Вы издевались над моей дочерью, ублюдки. — Вы же понимаете, что это были вынужденные меры… — Мне плевать, — сумрачно огрызнулся брюнет, не дав следователю договорить. Мужчина смиренно опустил голову, временно зарыв конфликт. — Хорошо, я приду завтра. А вы пока… отдыхайте, — потратив время на раздумывания, расплывчато сказал член CCG, провожая пару сочувствующим взглядом; он понимал, что им будет далеко не до релакса. Сато, благоразумно подавив желание извиниться, последовала за мужчиной. Оставшись наедине, Цурури одновременно плотнее прижались к друг другу. Такуми чувствовал себя последним апостатом перед Тоукой и Аято, но самобичевальные мысли были вытеснены беспокойством о комочке, который испуганно жался к нему. Он не узнавал Айку, эту смелую и боевую подражательницу бесстрастных амозонок, которая сейчас походила на брошенного птенца. Ему было больно от этого. Девочка наконец-то сбросила амуницию, обличив беззащитность, и Цурури испытал жгучее желание вырезать весь мир для того, чтобы обезопасить кров Айки. Когда-то он думал, что сможет пойти на такие жертвы только ради Хотару. Ныне ничего ему не хотелось так сильно, как снова увидеть её беззаботную улыбку под ореолом надёжности. Но, кажется, мир уже не станет прежним, и это глубже окунало в бездну отчаяния. — Тебе лучше? — осторожно решился нарушить он звенящую тишину. Айка слабо кивнула, крепче впившись пальцами в его рукава. У брюнета нервно дрогнули губы. Накопившиеся тревоги породили жажду повысить тон. — Почему ты ослушалась меня? Я же сказал тебе не высовываться! Теперь ты поняла, какие последствия могут привести твои неразумные действия? — Я… всего лишь хотела быть рядом с ними в трудную минуту, как они со мной… — шумно всхлипнув, прошептала девочка. — Я хотела доказать им… что я всё ещё считаю их своими друзьями… Голос Айки был раздроблен дрожью под осуждающим криком Такуми. Осознав свою оплошность, Цурури виновато погладил её по щеке, смахивая прозрачный водопад слёз. «Идиот. Ты просто идиот, Такуми. Нельзя кричать на неё в такой момент», — яростно обвинял себя Цурури, кусая губы. Совесть враждебно шипела на него и норовила обвить горло гарротой самоуничтожения. — Теперь тебя тоже поймают… из-за меня? — ужасающие мысли, которые не хотелось озвучивать, упрямо вырвались наружу, и Айка так крепко обвила стан Такуми руками, что тот тихо и благоговейно охнул. Она будто хотела раствориться в нём, отказываясь расставаться хотя бы на минуту. — Нет, — поспешил успокоить её Такуми, ласково пригладив каштановые пряди. — Ещё есть шанс отвертеться, если будешь слушаться меня. На это Айка лишь безропотно кивнула. Она с упоением вслушивалась в быстрое сердцебиение отца, радуясь тому, что оно ни на секунду не останавливалось. Она молилась о том, чтобы оно продолжало музицировать для неё, подавая знак того, что всё в порядке. — Пап… — робко позвала Айка. — Что такое? — Тоука и Аято… вернутся? Дадут ли они знать о себе? Такуми тревожно вгляделся в пустоту. Только начав после умиротворения Айки возводить арады покоя, он вновь наткнулся на преграду, похоронив фундамент под руинами волнения. Собачья тоска наслаивалась на мысли, которыми он пытался отвлечься от Киришим. Он не смог сберечь детей своего друга, который всё это время помогал ему с Айкой, и это осознание угнетало. От собственной никчёмности хотелось встать на эшафот. Но, возвращаясь в реальность с помощью прикосновений Айки, Такуми возвращал себе и желание жить ради неё. Что бы ни случилось, пока она будет искать в нём оплот счастья и защиты, он будет рядом с ней. — Я не знаю, Айка, — честно отвечает Такуми. — Но я постараюсь найти их. Однако все поиски заканчивались плачевно. Тоука и Аято испарились, как сигаретный смог, который фальшиво уносит печали; запах пепла всё равно остаётся, и он пожирает лёгкие, мешая радостно дышать. На протяжении нескольких лет Айка смотрела в окно, за которым теперь стоял иллюзорный серый дым, навевающий грусть, и постоянно задавалась вопросом: изменилось ли бы что-нибудь, если бы она тогда успела сказать Аято, что она не поддалась страху и её не волнует их раса?