Банки с супом Кэмпбелл

У Гарри нет друзей, потому что мальчикам с гомосексуальной ориентацией или даже выглядящим как мальчики с гомосексуальной ориентацией сложно заводить друзей в пределах Холмс-Чапела. У Гарри есть Рони — парень за соседней партой, дающий иногда списывать математику и разделяющий с ним обеденное время в столовой. Еще у Гарри есть прямые серые штаны, доставшиеся от отца и любовно ушитые матерью, когда ему только-только исполняется тринадцать. Сейчас они уже коротковаты Гарри, потому что он быстро растёт, а вот соображает медленно. Так что о поступлении в хороший университет можно забыть, с его средним баллом он всю жизнь сможет проработать максимум что в булочной через квартал. И вот в итоге у Гарри есть: штаны (с приложенной к ним отцовской вязанной жилеточкой), недодруг, неправильные сексуальные желания и море нежной материнской любви. Последнего в избытке настолько, что временами становится тяжело. Мать заправляет ему небесно-голубую рубашку, поправляя каждую пуговку, и возмущается по поводу его волос. — Их снова надо остричь, — стонет она. Гарри нравится, как с возрастом завиваются его волосы, становясь к концу месяца немного длиннее, чем обычно. Но по средам последней недели их остригают в парикмахерской мистера Коллинза, чтобы Гарри выглядел как мальчик из церковной школы, потому что раньше мать иногда заглядывала в церковь, рассказывая о своем сыне. Это потому что ей нужно было помнить, на какой алтарь она возложила свою жизнь, так что — всем нужно помнить тоже, и в частности Иисусу. Гарри не верит в Бога, потому что Бог его оставил. К тому же, он оставил его в Холмс Чапеле, чтобы добавить в его жизнь испытаний. Когда он думает об этих испытаниях, то напоминает себе о своей атеистической натуре, но кажется, что мать плотно поселила всевышнего в его голове, потому что, в конце концов, Гарри мечтает о рае. Они идут рука об руку по центральной улице, мимо маленькой пиццерии и швейного магазина. У Энн высоко забрана причёска, а Гарри с удовольствием касается время от времени своих отросших волос, накручивая их на палец и заглядывая в витрины магазинов, чтобы убедиться, что не слишком привлекает внимание своей выходкой. Приближается осень, и они вдыхают прохладный тяжелый воздух приближающейся дождливой погоды. Однако, ещё не настолько холодно, чтобы надевать куртку или пальто, так что Гарри и Энн только в простой одежде, с накинутыми поверх свитерами. — Я думаю, завтра пойдёт дождь, — задумчиво комментирует женщина. Гарри соглашается. Он любит дождь и не любит разговоры с матерью на людях. Дождь приносит с собой естественный порядок вещей — в Англии частенько идёт дождь. А разговоры с матерью, когда мимо идут его одноклассники, ставит его в невыгодное положение. — Я хочу в воскресенье пойти на службу в церковь. Думаешь, стоит? — Почему бы и нет? — спрашивает Гарри. — Тебе же там нравилось. — Ну, это раньше. — Ничего не изменилось, — торопливо возмущается он. Ему приятнее смотреть на то, как капли дождя разбиваются о серый мокрый асфальт, чем на такое же серое выражение лица его матери, когда она вспоминает о прошлом. — Не хочу никому ничего объяснять, — защищает Энн свою позицию. — Не объясняй. Кому какая разница? Это он ушёл от нас. На самом деле Гарри знает, что разница большая. Всегда есть разница, кто кого бросил, когда население города пара тысяч человек. Всегда есть разница, какой ты ориентации, и какого цвета рубашку надел, если население города пара тысяч человек. — Ты подумал над поездкой к Эндрю? Всё-таки, провести лето в Манчестере не так дешево… Ещё можно передумать, если завтра с утра сдать билет. — У меня будет летняя работа, ты же знаешь. И я уже предупредил его, что приеду. Энн с недовольством и грустью смотрит на него. Ее печаль способна задушить, её желание быть рядом такое нежное и убийственное, что Гарри больно. Они заходят в магазин, складывая продукты на неделю, и Энн даже не комментирует то, что в корзину попала разная еда не из их списка — она из списка Гарри «что нужно взять в дорогу». Энн молчит, потому что таково её наказание для сына — не говорить с ним до самого дома, хотя сама она вовсе на него не злится. Она только протягивает руку к свежему выпуску местной газеты и накрывает ею все сложенные покупки. Следом за ними в магазин заходят три одноклассника Гарри. Не потому что они преследуют его, а потому что судьба не очень-то любит Стайлса, или может потому, что она излишне кровожадна, наступая ему на сочащиеся раны снова и снова, даже не давая им толком зажить. Ей доставляет удовольствие вид его горящего лица, нервные движения и абсолютная немота, когда ребята из его школы глазеют на него так, будто знают все его секреты. Ему не надо и рта раскрывать — эти ребята эмпаты, они чувствуют его страх от произнесенных слов. Как хищники они питаются им — это их смысл существования. — Стайлс-то педик, ты глянь, — смеются они в первый раз, и Гарри ничего не может им ответить, потому что он не умеет защищаться. Он не думает, что он педик, но у него не хватает смелости и дыхания, чтобы бороться. Он думает, что лучшая защита — это игнорирование. Но игнорирование для них означает согласие, добровольное пожертвование. Возьмите вот это сэр, моя душа, да, вытрясите её полностью. — Эй, Гарри, — зовёт один из них, пока Энн отходит в соседний отдел замороженных продуктов. — Почему ты больше не ходишь на физру? Мы специально стали носить шорты покороче, а ты… Гарри хочет, чтобы когда-нибудь у него хватило сил найти мир, где его не будут осуждать за страсть больше к Дэвиду Боуи и стилю буффало, а не B-boys. Где он бы мог самому себе признаваться в разных противоречивых вещах, творящихся в его голове, когда он смотрит в окно на одного из братьев соседки Джейн. Где он мог бы не жалеть мать ещё и за то, что никому из её детей: ни Джемме, ни ему, нет места рядом с ней в этом городе. Смеясь, трое парней уходят. Энн смотрит укоризненно на группу подростков, возвращаясь обратно к сыну и протягивая в корзину продуктов замороженную курицу — кажется, сегодня планируется хороший ужин. — Просто ребята из школы, — пожимает плечами Гарри будто оправдываясь. Нет мам, я бы не стал с ними общаться, ты что, но не потому, что я слишком хороший мальчик, просто будем реалистами, в нынешней картине мира я мог бы посоревноваться только с каплей, оставленной пятновыводителем. Холмс-Чапел не в силах найти для него хоть немного места.

***

По дороге домой Гарри думает, что ему не стоит уезжать вот так. Что этот город не заслуживает его пренебрежительного отношения, и мать не заслуживает, конечно. Он пишет ей милое письмо прощания, хотя слово милое — это слишком сильно сказано. Гарри плох в обращении словами, особенно на личные темы. Он кладёт письмо в ящик своего письменного стола и принимается складывать вещи в дорожную сумку, чтобы потом ничего не забыть. Его отвлекает музыка из гостиной — мать включила свою любимую радиоволну, и теперь весь вечер будет проходить под мотивы её любимой кантри-альтернативы. Гарри высовывает голову из-за двери, чтобы взглянуть, как задумчиво мать орудует над своей швейной машинкой, разложив на диване парочку старых платьев. — Что делаешь? — А, — отмахивается она. — Хочу перешить несколько вещей. А то хожу как деревенщина. Думаешь, лучше урезать рукава? Гарри пожимает плечами, потому что с рукавами или без — её платья ужасны. Он, конечно, в этом не признаётся. Это не его дело, тем более, родители не должны выглядеть как знаменитости с обложки — тут так вообще никто не выглядит. Но на прошлое Рождество он подарил матери красную помаду, надеясь, что ей понравится, и что так весь её облик в мгновение преобразится. Вместо этого мать посмотрела на него очень странно и задумчиво, улыбнулась, и помаду никогда не доставала. — Я сложил вещи, — как бы подмечает он, облокачиваясь о стену. Энн кивает, подворачивая подол синего платья по колено. — Не забудь билет. — Сложил тоже. Она начинает прошивать строчку, заполняя комнату звуками своей музыки и швейной машинки, и Гарри не остается больше тут места. Он поднимается по скрипучей лестнице обратно к себе в комнату, но по дороге заглядывает в спальню матери. Её шкафы полны газет, писем и фотографий. В детстве казалось, что они могут разорвать деревянные дверцы изнутри, потому что туда всё складывали и складывали, и под влиянием детских фантазий шкаф раздувался как огромное чрево. Гарри хочет забрать несколько фотографий, где он маленький или где они всей семьей, но фотографии убраны на верхнюю полку, поэтому Гарри берет лежащую где-то в середине кучи газету, и убирает её себе в сумку, между свитером и брюками. Утром они прощаются на автовокзале, где стоит всего один автобус до Манчестера. И у Гарри и у Энн сонные глаза и помятое лицо. — Скажи ему позвонить мне, как только вы доедите до дома, — предупреждает женщина. Утренний холод заставляет её дрожать и съеживаться в своё легкое пальто, но она все равно обнимает Гарри и целует его два раза в щёку. — Не общайся с незнакомцами, и не выходи на остановках. На это напутствие он реагирует как неблагодарный сын, закатывая глаза. — Мам, перестань читать криминальные хроники. До Манчестера рукой подать, со мной ничего не случится. — Позвони мне, — игнорирует Энн его слова. — Я положила ещё двадцать фунтов в карман твоей сумки. — Ага, — запинается он, — спасибо. Когда автобус трогается, она отворачивается и торопливо идёт к остановке, потому что не видит смысла провожать момент взглядом. Они увидятся через три месяца, так что и Гарри не оборачивается взглянуть в окно, а просто закрывает глаза и добирает остатки утреннего сна, пока солнце ещё не стало слишком ярким и не превратило салон автобуса в огромную духовку. Но сон так и не достигает его, и Гарри мечется в своих душевных терзаниях под аккомпанемент дорожного гравия под колесами. А потом всё резко прекращается. Автобус тормозит, толкая его безвольную голову вперед, вписывая прямо в соседнее сидение. — Ну что за напасть! — причитает женщина за два сидения от Гарри. Она, вероятно, опаздывает, вот и нервничает. Гарри опаздывать некуда, он вообще не спешит уже минут двадцать, после того как распрощался с матерью. Водитель выскакивает из автобуса, грустно осматривая лопнувшее колесо. Гарри не смыслит в машинах, однако, все равно понимает, что придётся просидеть в этот автобусе пару часов, пока помощь не придёт или пока водитель не сумеет сменить колесо. За спиной слышится недовольные вздохи женщины и перешёптывания немногочисленных пассажиров. — Приехали, ребятки, — объявляет в итоге водитель. — Мы только проехали Натсфорд, можно дойти туда пешком. А иначе придётся подождать. — Возмутительно, — подытоживает нервная леди. Гарри прижимает лежащую на коленях дорожную сумку и спрашивает в каком направлении топать до Натсфорда. Кроме него ещё трое встают со своих мест и следуют туда же. Он идёт впереди всех, обгоняя на добрых шагов десять, потому что не очень-то хочется завязывать разговор с кем-то из этих его спутников. Один из них — Стивен Хоршер, и Гарри его знает, потому что учится с его сыном. И этот Стивен и его сынок, а также его жена, постоянно глазеют на Гарри с Энн, особенно после того, как ушёл Дес. Так что Гарри старается переставлять ногам как можно быстрее, и вскоре группа собравшихся остаётся позади него и голоса их пропадают в тишине дороги. Натсфорд виднеется вдалеке, за холмами и лесными массивами, которые они проехали несколько минут назад. У Гарри тянет плечо, и он думает об этом как раз в тот момент, когда мимо проезжает поддержанная красная ауди с кем-то, похожим на местного школьного хулигана за рулем. Волосы его растрепаны, а глаза закрыты темными очками, когда он сигналит Гарри, заставляя того подскочить от неожиданности. «Козёл», — проносится в голове, потому что Гарри никогда не говорит таких вещей вслух. Козёл проезжает дальше и поворачивает на заправке, до которой уже рукой подать. Он выплывает из своего авто, и заходит в магазинчик, позволяя Стайлсу прокрутить в голове сценарии, как он угоняет его тачку или царапает её в отместку недавнему происшествию. Но Гарри не из тех людей, что применяют месть на практике, предпочитая думать, что они просто слишком милостивы (а не слабы) для этого. Гарри доходит до заправки и присаживается на невысокий бордюр, когда группа, идущая за ним по пятам, настигает его. Он ждёт, когда всё они пройдут мимо, оставляя его здесь, сидеть и наблюдать за тем, как парень с прической Джеймса Дина оплачивает свой бензин и подходит к бакам, чтобы залить его в свою машину. У Гарри странный интерес. В детстве он часам мог смотреть на окно и наблюдать, как по той стороне рамы ползает муха или божья коровка, и ему никогда не хотелось распахнуть его и самому оказаться в настоящем мире. Потому что наблюдать всегда было комфортно и безопасно. И теперь Гарри пялится на припаркованную тачку, замечая маленькую царапину с правой стороны и наклейку «тут нет детей, так что я не осторожничаю» на заднем стекле. Лучше бы встать с холодного бетона и последовать своей дорогой до вокзала Натсфорда, взять там кофе в кафе через дорогу и подождать следующего автобуса. Лучше бы, но Гарри замечает, как парень подходит к мусорке, отправляя туда пакет из машины со сложенными в него обертками и окурками и ещё жвачку из своего рта, делая всё это с исключительной аккуратностью. Отряхивая свою задницу от пыли, Гарри встаёт и дёргает за собой сумку. Плечо всё ещё продолжает ныть. Не критично, конечно, до города он бы дотянул, но ему, почему-то не хочется представлять вес всей своей сумки на ней, пока он будет еле волочить ногами. И, может быть, именно поэтому он кричит парню в спину: — Как далеко ты едешь? Парень не тормозит, открывая водительскую дверь, но останавливается на мгновение, чтобы спросить: — Чего? — Куда ты едешь? Секунду обдумывая ответ, ему отвечают: — В Лондон. — Но… Ты не будешь заезжать в Манчестер по пути? Гарри делает неспешные шаги к машине, не давая его невольному собеседнику шанса проигнорировать вопрос. — Я не собираюсь никого подбирать. — Я заплачу. — Слушай, мне не по пути до Манчестера. Я не буду делать поворот ради тебя. — Но я заплачу, — настаивает Стайлс. — Не нужны мне твои деньги. — В Лондоне всегда нужны деньги! — Слушай, отстань! — возмущается парень, пока ветер борется с его залакированной причёской. Гарри закатывает глаза и подхватывает сумку, перевешивая её на плечо, но перед этим… перед этим он разворачивается, будто намереваясь уйти — пустится в долгий одинокий путь, как потерянный провинциальный мальчишка с полными грусти глазами. И плечо его тихонько завывает в такт этой душещипательной мелодии. Гарри тянется рукой и несильно разминает его, но так, чтобы зрители чувствовали эту боль не только его тела, но и его души… — Эй, — кричат ему вслед. Гарри тут же разворачивается, замечая крайне недовольное выражение лица парня. — Ладно, садись! Победная улыбка почти появляется на его губах. — Но я еду только до Лондона! Не сворачивая. На секунду всё его тело замирает в ступоре, хотя он уже собирался сделать шаг вперед. — Ну, так что? Гарри помнит слова матери «не общайся с незнакомцами, не выходи на остановках», но он также помнит «твоя сестра теперь не живёт с нами, понимаешь? Она не может приезжать на каждых выходных, но мы увидим её на праздники. Она выходит замуж и теперь не будет так часто нас навещать, ну и что? Мы, может быть, увидим её совсем скоро. Твой отец неблагодарный — он подумал, что имеет право оставлять нас здесь, вот так, без объяснения, будто быть с нами это какое-то проклятье. Понимаешь? Я знаю, ты бы никогда так не поступил. Твоё место здесь и моё место здесь, может, пригласим Джейн Карти к нам на ужин? Она спрашивала о тебе, думаю, ты ей нравишься…» Гарри помнит шёпот Холм-Чапелских улиц («с ним что-то не так, Майлс, я серьёзно, он так странно смотрит. Пялится всё время на нашего математика, прямо на губы, и то, как он ходит…») и шорох гравия под ногами, очень похожий на тот, который звучит, когда он шагает к красному автомобилю с кричащими наклейками и садиться на пассажирское место впереди.