Банки с супом Кэмпбелл

Ночью пошёл дождь. Холодный и моросящий, остужающий за день накалённый асфальт и изнемогающих от жары людей. Гарри чувствовал, будто пот катится по его шее, пока прогуливался по окрестностям, рассматривая каждый дом с особой тщательностью и пытаясь найти в происходящем какой-то подвох. Потом к вечеру он понял, что устал и вернулся в свою новую квартиру, забираясь под одеяло и засыпая на пару часов. А потом пошёл дождь. Рассвет был необычайно красив — холодная белизна и оранжевые переливы солнца смешивались между собой в водовороте как бурлящий океан. Гарри никогда не видел, чтобы было так — даже в Лондоне, где существует тысяча оттенков дождливого неба, неба, близкого к дождю, и неба после дождя. Он пытался напоминать себе, что всё это потому, что это место больше не Лондон, не Англия, и вообще не привычный ему мир. Всё равно он открыл утром окно нараспашку, чтобы насладиться холодными каплями и влажным плотным воздухом. Гарри блуждал по квартире, перебирая вещи старых хозяев, чтобы понять, как они здесь жили. И как теперь здесь жить ему. Но ничего не говорило о том, что это место было каким-то иным, кроме, разве что, странных книг на полках с неизвестными ему ранее названиями и авторами. Гарри было интересно, переписывал ли Данте свою Божественную комедию, когда попал сюда? И на какие бы круги тогда делился нынешний ад? Под тумбочкой спальни он нашёл пару десятков канадских долларов, сложенных в маленький белый конверт. Засунув их в карман своих поношенных джинс, он попытался найти хоть какую-то одежду на смену той, что у него была. Футболка в сине-желтую полоску была заляпана чем-то, что он пил до смерти. Гарри если честно не помнил, что он пил — не после бутылки старого эля, которым он заглотил одну из таблеток Зейна. Что-то липкое и красное оставило большое пятно прямо посередине, а в некоторых местах, возможно, были остатки его рвоты. Если Гарри отравился (а было похоже именно на это), то он не винил Зейна. Глядя на разбивающие лужи капли дождя, он никого не винил. Отпускать гораздо проще, когда ты уже по эту сторону. В любом случае, футболка выглядела отвратительно, даже если скрыть её под курткой — у Гарри была с собой тяжелая коричневая кожаная куртка, которую он украл на одном из блошиных рынков. На ней остался запах травки Зейна и его одеколон Tete-a-Tete с явным пряным оттенком. Сжимая её в руках и зарываясь носом в кожу, Гарри грустил. Эта боль, за Зейна, брошенного там, с его мертвым телом, разрывала сердце. В шкафу висела лишь одна белая рубашка, примерно на два размера больше размера Гарри, но всё же она была чистой и придавала ему более приличный вид, в отличие от синяков под глазами, от которых ему не удавалось избавиться, как бы он не освежал своё лицо холодной водой. Как только часы показали девять утра, и на улице открылись первые магазины и кафе, Гарри вышел из дома. Укрываясь от дождя, он добежал до ближайшего продуктового магазина, под крышей которого простоял минут десять, не ожидая, что дождь усилится. За витриной продавец выкладывал товар на полки –красочные, почти ядрёные пакетики с соком и такие же упаковки конфет. В монохромном цвете сегодняшнего дня они смотрелись, как минимум, вырви глаз, но Гарри захотелось их попробовать аж до дрожи в коленях. — Можно вон тех конфет. Пару штук, — просипел он, удивляясь тому, как незнакомо звучал его голос. Ему казалось, что за ночь, проведенную тут, он вообще исчез, или Гарри забыл все слова. Продавец расплылся в улыбке. — Наконец-то, а то все такие унылые сегодня. Завтра, видимо, опять жара будет. Гарри удивился. — Это почему? — Ну, так, надоест всем это серость, и погода сменится, — пожал плечами мужчина. Он протянул Гарри несколько длинных конфет, на этикетках которых были нарисованы фрукты. Гарри вытащил несколько канадских долларов (не украденных, нет, позаимствованных). Продавец удивленно приподнял брови. — Да вы что, — усмехнулся он. — Новенький? Здесь нет денег. — То есть как? — Они утратили смысл. — Но… как тогда людям здесь жить? Работать? — Мы занимаемся всем, чем нам нравится, чтобы был смысл существования. Целую вечность зарабатывать деньги, да зачем нам всем это? И на что же их тратить? — На конфеты? — с улыбкой предположил Гарри. Продавец мягко кивнул. — Попробуйте их, хорошо? Он кивнул мужчине, хотя вопрос показался глупым. Зачем бы ещё Гарри покупал их, если не пробовать? На улице он развернул обертку, замечая на обратной стороне подробное описание каждого вкуса, что был добавлен в конфету. Маркетинговый ход был бы хорошим, если бы о каждом фрукте не было описано так дотошно, словно для детей. Описание говорило об ощущениях, которые должны появиться на кончике языка — от оскомины до успокаивающей теплой сладости. Гарри сунул конфету в рот, но даже яркая упаковка не помогли ему почувствовать нормальный вкус. Легкий фруктовый оттенок исчез слишком быстро, оставляя после себя просто вязкую жевательную субстанцию, похожую на безвкусную жвачку. Остальные он открывать даже не стал. Гарри сжал в руке обертку, комкая её с каким-то отчаянием. Если его бесконечная жизнь будет проходить так, что он не будет ощущать даже вкуса еды, то что же в жизни он такого ужасного сделал, чтобы оказаться в подобном аду? Но люди здесь казались счастливыми, они высовывались из домов, спешили куда-то, но не так, как при земной жизни, они не испытывали тяготы этой спешки, наслаждаясь каждой её секундой. И Гарри думалось, что он что-то упускал. Делал что-то неправильно. Но он не знал что. Никто так ничего и не объяснял, а Гарри чувствовал себя слишком смущенным, чтобы спросить. Парочка ребят-подростков вышли из магазина одежды, который Стайлс приметил ещё вчера, прогуливаясь по району, да и приметил только из-за потрясной синей мотоциклетной куртки на витрине. Подростки выбежали прямо в дождь, без зонтов, и не скрываясь хоть под чем-то. Их волосы и одежда быстро намокли, но их это, казалось, не беспокоило. Гарри проскользнул внутрь магазина и теперь, когда он знал, что может получить бесплатно любую вещь, его глаза разбегались по всему ассортименту. Он ходил между рядами, пропуская между пальцев ткань висящих рубашек, наслаждаясь тем, чего у него никогда не было до смерти. Уезжая из дома, Гарри взял с собой только пару комплектов одежды на смену, а в Лондоне они с Зейном могли позволить себе только секонд-хенды и те вещи, что удавалось своровать. Иногда Гарри мечтал выглядеть как все эти ребята с обложек журналов, одетые в настоящие брендовые вещи, с красивыми волосами и идеальными улыбками. Зейн смеялся и говорил, что так Гарри был бы похож на мальчика из «Беверли Хилз 90210», а Гарри, честно говоря, не был бы против. Ему казалось, что так он был бы менее одиноким. — Может, вам помочь? — раздался бодрый яркий голос за спиной Гарри. Молодой человек в клетчатой рубашке-поло, застегнутой на все пуговицы и в прямых бежевых штанах классического кроя, смотрел на него с теплой приятной улыбкой. Он казался таким простым, что Стайлс тут же почувствовал себя ледяным мрамором на его фоне. — Я просто осматривался, — пробормотал Гарри, цепляясь взглядом за белую гавайскую рубашку с рисунками зеленых листьев. — Я, правда, могу взять это бесплатно? Продавец, или кто бы это ни был, довольно кивнул, с некой гордостью за то, что Гарри выбрал именно эту рубашку. — Вы можете взять что угодно, если вам хочется. Только потом отдайте что-то взамен людям из нашего района. Так мы будем знать, что вы помогаете поддерживать здесь жизнь! Гарри хотелось усмехнуться от того, как парень сказал слово «жизнь». Казалось, здесь оно было почти таким же неуместным, как и шутки про смерть на «той стороне». Но Гарри только улыбнулся продавцу, снимая вешалку с рубашкой, чтобы примерить вещицу. Ладно, если Гарри нужно будет отдать за все эти блага что-то (вот только что?), он не против. Здесь, по крайне мере, в этом загробном мире извращенного коммунизма, ему не нужно искать еду на пропитание, деньги на квартиру и дешевые наркотики. Да и умереть тут уже невозможно, так что всё самое ужасное уже с ним приключилось. Местный разлив «жизни» в сравнении с прошлым, может показаться раем. Гарри накинул рубашку на плечи в маленькой примерочной с красной тканевой шторкой и большим длинным зеркалом. В отражении на него по-прежнему смотрел измученный и слабый мальчишка, на теле кое-где все ещё можно было увидеть бледные следы шрамов, полученных при уличных драках, рубцы от игл, и синяки от неловких падений в состоянии неадеквата. Возможно, такой вид со временем пройдет, и Гарри станет ещё одним из этих счастливых и довольных мистеров улыбок, что он встречает всё время на своём пути. А может и нет. В любом случае, красивая рубашка всё равно сидела хорошо, делая вид Гарри свежее, чем обычно. Он вышел из примерочной, чтобы быть увиденным. Даже внимания продавца было бы достаточно, чтобы маленькое эго Гарри удовлетворило себя — он мёртв, какие проблемы? Он может себе это позволить. Но за пределами примерочной никого не было. Продавец не замечал его, скрываясь куда-то за дверь подсобки, оставляя Гарри один на один со своим миленьким отражением в зеркале. А потом в углу блеснуло что-то до боли знакомое, что никакие шмотки уже не имели значения. Гарри подошёл к черному телефону образца военного времени и поднёс трубку к уху, чтобы дождаться сигнала с той линии. — Пожалуйста, не умирай, Гарри! Но было тихо. Кончик провода одиноко лежал на полу, не воткнутый в сам телефон, и Гарри потянулся к нему, потому что, конечно же, это могло бы что-то изменить. — Они не работают, вы же в курсе? — за голосом позади, Гарри увидел темноволосую девушку с ярко-красной помадой на губах. — Просто дань воспоминаниям, не больше. — Я просто хотел… не знаю… — Понимаю, — кивнула она. На ногтях её такого же оттенка красный лак — идеально ровный, лежащий толстым слоем, украшающий её тонкие изящные руки. Желтая блузка обтягивала её во всех возможных местах и штаны с завышенной талией такие старомодные, но утонченные, что Гарри вполне мог бы представить свою мать в подобном наряде. Потому что девушки в его времени так уже не одевались. Она дотянулась рукой до провода, до которого так и не добрался Гарри, и воткнула его куда надо. — Набери номер, — сказала она. На автомате Гарри набрал их с Зейном домашний номер, но гудки так и не прозвучали. — Никто не отвечает, — извиняясь за неудобство на ровном месте, ответил он. Девушка на его жалкий видок и тон ничего не ответила, но во взгляде её было больше, чем просто понимание, будто несказанное «все мы когда-то надеялись услышать там ответ». Наверное, он не был первым, кто поднимал эту трубку. — Меня зовут Вив, — протянула руку она. — И ты, кстати, надел мою рубашку. Гарри потянулся к подолу, нервно одергивая ткань, пока Вив не махнула рукой. — Я не о том. Я сшила её. Так что, если нравится — бери. — Она, правда, очень красивая. У тебя талант. — Не талант, — усмехнулась она. — Просто уйма времени для практики. В словах её звучала хорошая светлая идея. Гарри, например, всегда мечтал заняться музыкой — научиться играть на чём-нибудь в маленьком городе, типа Холмс-Чапела, не представлялось возможным. Финансы его семьи не позволяли купить даже самую дешевую гитару, и к тому же, за ней нужно было бы ехать до Манчестера, а это лишние деньги на билеты. Переезжая в Лондон, Гарри решил, что будет делать то, что хочет — найдет работу и сразу же отложит деньги на покупку гитары и учебных пособий. Но мечты постепенно как-то отодвигались на второй план, и Гарри говорил себе, что всё потом. А затем он умер. — Так это ваш магазин? — деликатно продолжил он. — Мне понравилась та куртка на витрине. — О, — девушка понимающе кивнула, — кажется, её оставил здесь один парень, разбившийся на мотоцикле. — Её тоже можно забрать? — Если хочешь. Она тут давно — некоторые не любят брать вещи мертвецов. — Но мы же все здесь мертвецы. — Именно! Но кто-то думает, что есть ещё путь дальше. А это, так сказать, перевалочный пункт. — Как чистилище? — удивился Гарри. — Скорее уж зал ожидания. Гарри решил, что ждать он ничего не будет. В жизни ему этого хватало по горло — то он ждал, пока вырастет и уедет из дома, то ждал, что его жизнь изменится в лучшую сторону, то ждал дня, когда сможет бросить наркотики, или когда арендодатель вышвернет их с Зейном на улицу, и они умрут посреди зимы, где-нибудь на задворках клубов или в старом шивроле какого-нибудь извращенца, предлагающего им дозу в обмен на их тела. Здесь ждать было куда легче, потому что ждать было уже нечего. Гарри взял из магазина на выбор ещё несколько ярких и красивых вещей — рубашек с оборками, джинс с пайетками и блестящие золотые ботинки. В большом магазине на углу он забрал кучу всего милого для дома: мягкие ковры, глупые вазы и прочую ерунду, которые бы сделали его новую квартиру чем-то похожим на настоящий дом. Здесь вещей было много — барахло, мусор, бесценные воспоминания — бери! Бери! Всё бесплатно! Гарри нагромоздил огромную кучу посреди квартиры, раскладывая замысловатые побрякушки по углам на полках. У него теперь был большой шкаф, который ему перенесли из соседнего мебельного магазина. И всё бесплатно! И он был так похож на шкаф в мамином доме, где она хранила стопками сборники газет, разделяя их по годам и вырезая особо интересные хроники. Но у мамы не было всех этих вещей, и столько одежды, потому что после всех лет безработицы в стране, она не тратила деньги на пустую одноразовую мишуру. А Гарри мечтал о ней. Ему нужно было что-то, хоть что-то, что-нибудь… что-нибудь пустое и ерундовое, мимолетное желание, минутная слабость. Гарри впервые вспомнил о матери с момента попаданию сюда. Не то, чтобы он был плохим сыном, просто он думал, что уже попереживал за неё, но оказалось, что в водовороте новых приключений и всего увиденного, он забыл. Как она теперь будет без него? Она узнает о том, что он умер? Может, Зейн ей сообщит. Или она прочитает некролог в одной из газет. Но только в том случае, если она купит местную лондонскую газетенку, потому что в крупных газетах его имя не напечатают, разве что он перед смертью убил бы какого-то политика. А так мать и не узнает. И никто не узнает. Гарри это человек-чью-смерть-не-заметят. Человек, чью смерть забудут. Но он не забудет, он помнит сейчас и будет помнить потом, пока существует в этом новом мире. Он — сам себе некролог, реквием по своей земной жизни. Если некому сказать его телу слова прощания, он скажет их сам. В магазин Вив он вернулся спустя два дня. Из новой одежды на нём была только куртка — остальные вещи он надеть так и не решился. Может этот новый мир и выглядел многообещающе, но вот насколько? Насколько сильно он мог позволить себе видеть в отражении Гарри, которого представлял себе в своём воображении, насколько сильно этот Гарри мог стать реальным, расхаживать по улицам и получать в ответ улыбки? Это пока было не ясно. В пустом магазине Гарри перебирал пальцами пластинки и редкие кассеты, которые были сложены в отдельную маленькую коробочку. У него была особая связь с музыкой. Музыка была искусством, сотворенным посредством звуков, музыка была дыханием с голосом, картиной без холста и красок. Однажды Гарри пытался покончить с собой с помощью струны от гитары. Он нашёл её в подвале — старом сыром подвале пустого дома — их с Зейном подвале. Струна принадлежала кому-то из бывших жильцов, и Гарри сохранил её в коробке с неразобранными вещами. Он крутил её пальцами время от времени, а в тот день решил затянуть не вокруг указательного, а вокруг шеи, но потом пришёл Зейн, и Гарри пришлось придумать историю о новых украшениях из гитарных струн. — Снова ты? Гарри обернулся, всё ещё держа в руках пластинку «Shit and the diamond», что бы за группа это ни была. — Ты меня напугала! С измерительной лентой, намотанной на шею, девушка улыбнулась почти с агрессивной сексуальностью. В руках у нее был твидовый пиджак в клетку из глубокого синего и песочного цветов. — Ты выглядишь потерянным. Но это нормально. Сразу видно, что ты здесь недавно — не знаешь, что искать и что делать. — Я здесь даже никого не знаю. Он всё ещё с трудом мог находить дорогу к своему дому, если заходил чуть дальше обычного. Иногда он ориентировался по пожарному депо, по вывескам знакомых магазинов или по типу дороги под ногами. Но бывало, что ему казалось, будто в районе всё меняется само по себе, дома двигаются, меняют местоположение, а лесной массив на окраине становится всё дальше и дальше, будто Гарри проваливается куда-то в пучину этого города. Но это была всего лишь игра воображения, и, конечно же, маленькая крупица страха. Этот новый мир выглядел слишком огромным, холодным и неприветливым, как бескрайняя вселенная, и Гарри боялся остаться здесь одиночкой. Ночью его мучили кошмары, ему снилось, что ни Зейн, ни его мать, или его сестра, или хоть кто-то из его знакомых здесь не окажутся. Или окажутся, но никогда с ним так и не встретятся. Как только он проснулся, то спустился вниз и на почтовом ящике перед домом под номером своей квартиры нацарапал кухонным ножом «Гарри Стайлс, Холмс-Чапел-Лондон 1970-1992», и только после этого он смог уснуть. Вив с плоским интересом осмотрела его внешний вид и остановилась на руках, сжимающих картонную упаковку для пластинок. Без слов она забрала и без того ненужную Гарри вещь и всунула вместо неё в руки тот самый пиджак.  — Пойдём, поможешь мне кое с чем, — кивнула она на дверь в дальней части магазина. — Если у тебя, конечно, нет других планов?

***

Гарри подвисая, пялился на то, как Вив с особой деликатностью отрезала лейбл с легендарного розового корсета Jean Paul Gaultier, прикладывая к спинке лицевой стороны новый, на котором золотым было вышито «ВИВ». Помимо этого, на швейном столе лежали ещё десятки таких же, собственноручно сделанных крупных именных бирок, которым ещё только предстояло занять место известных (или не очень) лейблов. — Восьмидесятые — лучшее время для моды, — серьезно подчеркнула она, растягивая тонкие золотистые нитки. — В восьмидесятые всё стало сексуальным. — Я думал, что шестидесятые были культовыми для моды. — Ну да, но чем дальше, тем лучше. Так всегда. Восьмидесятые были просто убойными. — Откуда ты знаешь? — Я жила в восьмидесятые, — как бы между делом бросила она. Гарри ещё не сталкивался с тем, чтобы спросить кого-то о том, как он умер. Было ли это слишком личным, нарушало ли местные правила светской беседы? Так что Гарри решил не спрашивать о таком единственного человека, с которым он тут общался больше пяти минут. — А почему Вив? Это как Вива*? Девушка закатила глаза, так что её пышные густо накрашенные ресницы затрепетали как крошечные крылья ворона. Однако после она беззлобно улыбнулась. — Нет, Вив — это как Вивьен Ли. Мать её обожала. Но хорошо хоть не Скарлетт, да? Скарлетт мне бы не подошло. — Думаю, Скарлетт пришлось бы слишком долго вышивать. Вив засмеялась. Гарри с чувством нежности и облегчения ловко вдел бежевую нитку в ушко иглы и принялся за пришивание очередной бирки. На обратной стороне она гласила мелким печатным шрифтом «Люди, создавшие эту одежду ещё живы, так что я верну её, только когда они умрут». Через час около десятка вещей обрели своего нового владельца. Если Гарри не орудовал иголкой, то смущенно осматривал окружающую комнату. Бросал пристальные взгляды на полки со швейными принадлежностями и манекены, одетые в незаконченные вещи. Он не был уверен, где бы ему в данный момент хотелось быть или где быть следовало, но в этом месте ему было спокойно и легко. За дверью послышались шаги, и приглушенная музыка магазина разлилась чуть громче, когда та отворилась, впуская светловолосого парня, которого Гарри встретил ещё в прошлый раз. — Детка, ты что, кого-то наняла? — он изумленно наблюдал за открывшейся перед ним картиной, но с чувством глубокой нежности, когда взгляд его цеплялся за сидящую напротив Стайлса девушку. — Нет, Гарри помогает нам безвозмездно и от чистого сердца, — усмехнулась она. — Не позволяй ей эксплуатировать тебя. Серьёзно, у неё нет тормозов. — Эй! — в качестве мести пиджак, над которым Гарри работал с таким усердием, полетел в сторону вошедшего. Всё это сопровождалось притворной перебранкой, окончанием которой стали излишне нежные объятия. Гарри замер, не в силах отвести от них взгляда или выдавить себя из комнаты, чтобы не ощущать третьим лишним. Хотя последнего он вовсе и не ощущал, это было скорее чувство, как когда ты сидишь перед телевизором, наблюдая до тошноты романтическую комедию, и думая «о, и я бы так хотел». Они оторвались друг от друга, извиняясь за секундный порыв. — Я — Найл, — протянул ему руку парень, — муж Вив. — Но вы такие молодые, — отвечая на приветствие, произнёс Гарри. Вив как будто было не больше восемнадцати, а Найлу… по нему сказать было ещё сложнее. Он был одет словно преппи, но вот какого периода — не угадать. Лицо его было юным и нежным, волосы уложены в большую легкую волну, спадающую на лоб. Это выглядело так, будто он вчера сошёл со школьной скамьи, но при этом имел трех детей, собаку и дом в пригороде Лондона. — Мы умерли, когда нам было… сколько же нам было? — задумчиво протянул Найл, мягко прижимаясь к боку жены. — Тебе только исполнилось двадцать, — услужливо напомнила она, закатывая глаза. — Ах да, а тебе, кажется, девятнадцать. Я ещё думал, как же мы поженимся, ты ведь совершенно готовить не умела! — Поверить не могу! — она возмущенно взглянула на него. — У тебя было достаточно денег на домработницу, не нужно тут прикидываться страдальцем! Цель твоего существования — дразнить меня, или что? Найл засмеялся, но Вив уже отодвинулась от него достаточно, чтобы создать пропасть для маленькой ссоры, которая для них обоих была будто утренний поцелуй во время завтрака. Поцелуй «не забудь забрать детей из школы» или поцелуй «я люблю тебя, но как можно было так изгадить чистый ковёр?». Объятие среди ночи «эй, это просто страшный сон, я с тобой» или последний поцелуй охладевшей руки, прежде чем отключат аппарат поддержания жизнеобеспечения. Ребячество, ставшее для них смыслом всего. Однажды, Гарри было шесть и они с сестрой проснулись раньше обычного, чтобы посмотреть на рождественские подарки. За окном была ещё ночь и единственным светлым там были лишь белые хлопья снега. Его мама с отцом спешно оборачивали игрушки в подарочную упаковку и Энн всё время жаловалась, что они не сделали этого раньше, пока Дес не слишком аккуратно обвязывал всё лентой и улыбался. Смеясь, они с Джеммой вернулись в кровати, но день это был самым лучшим из всех, что он помнил. — … и я думаю, Гарри нужно пригласить к нам, — заключила Вив. — Что? — К нам, Гарри. У нас будет вечеринка послезавтра. Мы приглашаем соседей, чтобы немного отдохнуть. — Вив сказала, ты никого тут не знаешь, — поддержал Найл. — Это отличная возможность познакомиться. — И надеть все те шмотки, что ты насобирал в моём магазине! Гарри вздохнул, убирая иглу и втыкая её в маленькую коробочку с мягким дном. — Когда вы говорите так, кажется, что меня зовут на семейный ужин с дальними родственниками. Найл и Вив одновременно переглянулись с игривой обидой. — Нет, ну каков нахал, — ответила девушка. — Нужно лишить его сладкого, дорогая! — И никакого телевизора после шести! Они взорвались хохотом, и Гарри, конечно, поддержал их веселье, вот только слова о сладком вдруг перенесли его в день, когда он попробовал ту пресную конфету из супермаркета, до сих пор так явно отдающую в его рту вкусом разочарования. Может быть, это нормально, шутить о вещах, которых больше нет или смеяться, чтобы отдалить воспоминания об утраченном? Или может быть, здесь это всё уже не имело значения и стоило задумываться только о том, что пришло в этот новый мир вместе с ними? Вещи, которые Гарри всё ещё не понимал, он откладывал на потом, до времен, когда к нему придёт о них осознание. Как в детстве, когда взрослые поднимают серьёзные темы или шутят о «запретном». Тебе нужно лишь улыбаться, будто ты тоже всё понимаешь, ну, а потом… потом это придёт само. Гарри остался в магазине Вив до самого закрытия.